Текст книги "Зачем мы бежим, или Как догнать свою антилопу. Новый взгляд на эволюцию человека"

«Однажды, когда мы вели огонь по немцам на склоне холма напротив нас, один их пулеметчик не скрывал своей позиции. Когда мы мазали, он поднимал “панталоны Мэгги”, такой маленький белый флажок. Когда пришло время наконец-то наступать, мы обошли его стороной. А как-то раз ночью заявилась парочка немцев. Они каким-то образом пробрались через наши посты и устроили нам сюрприз: держа нас на прицеле пистолета-пулемета, требовали сигареты, садились и курили, говорили с нами, а потом вернулись обратно к своим. Другой ночью я проверял наши пулеметные точки и обнаружил, что с одной пропало оружие. “Что случилось?” – спросил я расчет. Один сказал: “Ну, один из парней каждую ночь таскает нам кофе из тыла и в качестве позывного говорит: “Не стреляйте – кофе идет”. Этой ночью было то же самое, только оказалось, что это сказали фрицы. Затем они заявили: “Нам просто нужно ваше оружие. Вы можете остаться. Объясните это своим офицерам”».

«Был у меня там товарищ по имени Хайдельбринк, говоривший по-немецки. Он учился там в школе и знал их повадки. Он стал совершать вылазки за линию фронта. Однажды он вернулся в форме немецкого майора и привел целую толпу пленных. Приказал им построиться в очередь и маршировать. Так они и сделали. Они же не могли не подчиниться приказу».

«Мы пели “О Сюзанна”. Затем однажды ночью один из них приходит с поднятыми руками и говорит: “Я не сдаюсь – я просто люблю петь и хочу петь с вами, ребята”. У него был такой глубокий баритон».

Конечно, обычно все было не так. Офицеры с обеих сторон вынуждали их шевелиться, чтобы они оставались врагами.

Я не слышал обо всех боях, но о захватывающих событиях последнего Лефти мне рассказал.

«Я видел, как летят трассеры, потом фрицы достали меня – вижу, рядом лежит бедренная кость. И вдруг понимаю, что она моя собственная. Я разозлился и бросил ее в них. Затем я потерял сознание. Они одолели нас. Оказалось, потом меня вытащили дети».

Это случилось ближе к концу войны, и его поместили в бельгийский госпиталь. «Немецкий врач сказал мне, что, когда война закончится и ваши армейские врачи доберутся до вас, они скажут вам, что ногу нужно ампутировать. “Это самое простое, что можно сделать. Откажитесь. Вашу ногу можно спасти”. И вот как все вышло. Когда меня отправили в ветеранский госпиталь, первое, что они сказали мне, было: “Нам придется отрезать тебе ногу”. Я ответил: “Нет”. Они сказали: “Если этого не сделать, ты умрешь”. “Ну, значит, умру” – так я им и заявил».

Лефти тогда не умер, но и бегать уже больше не мог.

Лефти был мне отличным другом. Он вдохновлял меня, и если я и бегал, чтобы кому-то угодить и заставить гордиться мной в Гудвилле, то только ради него и тренера Боба Колби.

Нашим тотемом в Гудвилле был бобр. «Бобр, – говорили нам, – работает, когда он работает, играет, когда играет. Он силен, действуя в одиночку, но в то же время трудится на благо общества». Бобр сам валит деревья, но его плотины и хатки строятся сообща всем семейством. Усилия одного поколения бобров способствуют благополучию будущих поколений. Это была не просто школьная пропаганда. Это идеалы, которые воплощают в себе то, что делает нас людьми. Мы тоже общественные животные, и эту социальность мы получили от наших обезьяноподобных предков миллионы лет назад, как и бобры, и муравьи, и шимпанзе, и пчелы. Как и другие животные, мы играем с тем, что имеет значение для нашего выживания, и социальные игры способствуют социальной сплоченности. Наши школьные спортивные команды дали нам ощущение принадлежности, групповой идентичности. Банды, сражающиеся друг с другом на ножах и пистолетах – некоторые из моих знакомых мальчиков происходили из таких, – делают то же самое, но дорогой ценой. Если мы не находим союзников в одной ситуации, мы найдем их в другой. Но есть обязательное условие: для создания альянсов нам нужны прежде всего достойные противники. Без противников нет нужды в союзниках.

Однажды утром на почте Лефти кое-что мне показал. Своими короткими пальцами он ткнул в один из заголовков нашей газеты Waterville Sentinel, посвященный Берту Хоукинсу, непобедимому бегуну кросс-кантри из Уотервиль-Хай. Он устанавливал рекорды дистанции на каждом кроссе, в котором участвовал. Хоукинс немедленно замаячил перед глазами, почти угрожающе, вытесняя все остальное из жизни.

Нет лучшего способа заставить человека почувствовать себя маленьким, чем показать ему кого-то большого. Поэтому многие пытаются охаивать более способных, чем они сами. В беге ты не можешь обмануть себя и кого-либо еще. Ты должен противостоять фактам; я знал, что Хоукинс может обогнать Бога.

Встреча с Хоукинсом была неизбежна, ведь Уотервиль был всего в нескольких милях вниз по реке Кеннебек. Высшая школа Уотервиля относилась к классу L («большая»), в то время как мы были S («малая»). Тем не менее тренер Колби пригласил их выступить против нас, и они пришли. Я не встречал «Уотервильских воинов» ранее и впервые увидел их, когда они вышли из раздевалки на смотр перед школой Эверилл-Хай. Мы не считались фаворитами. Я тоже знал, что через несколько минут меня разоблачат: я вовсе не отличный бегун. Я просто больше старался.

Как и у всех неуверенных в себе детей, большая часть моего существования проходила в колебании на тонком, остром краю, по одну сторону которого лежала самостоятельность, а по другую – угождение всемогущим родителям или авторитетам. Весы были не уравновешены; моя хозяйка с самого начала видела во мне фундаментальные недостатки. Она называла меня маленьким гунном, потому что у меня был необычный акцент и я плохо говорил по-английски. Впоследствии она лишь укреплялась в своем мнении: видя знаки судьбы в каждом невинном акте веселья, любопытства и выживания, она воображала их злыми и чрезвычайными преступлениями. Через несколько лет я почувствовал, что лишился именно тех качеств, которые ценил и к которым стремился. Когда больше нечего было терять, для восстановления гордости мне оставались только бесшабашные поступки и спортивное мастерство. Я попробовал и то и другое. В первом случае из-за возмутительных поступков меня выгнали из школы всего за неделю до того, как я должен был получить аттестат о среднем образовании. Во втором же случае спортивные достижения помогли мне закончить школу. Гонка в соперничестве с Хоукинсом косвенно способствовала второму.

Кто-то показал мне его. Это был тощий ребенок с черными коротко остриженными волосами – он одарил меня слабым подобием улыбки (или это была усмешка?), когда мы выстраивались в линию на старт.

Как обычно, Хоукинс стремительно стартовал и уверенно лидировал. Мы бежали полтора километра в гору по Грин-роуд, по которой я однажды пытался убежать от автомобиля директора Келли, застуканный там во время обеденного перерыва: я тогда поджигал петарду, которую смастерил на уроке химии. Петарда погасла, не успев взорваться, но пошли слухи, что «маленький немецкий мальчик пытался уничтожить мост». К счастью, Лефти только посмеялся над этой чепухой и разговаривал со мной как ни в чем не бывало.

Это была моя домашняя территория. Я знал, что, если бы я удерживал темп до вершины холма, Хоукинс бы почувствовал, что сегодня не его день. Это был мой единственный шанс. Постепенно я настигал его: должно быть, он услышал шаги, потому что он обернулся и посмотрел на меня, и перед тем, как пробежать очередную сотню метров, к моему крайнему изумлению, он остановился, чтобы спокойно отлить у дороги. Как только начинаешь это дело, уже нельзя так просто закончить; нужно дождаться конца. Я воспользовался преимуществом и обошел его, взяв инициативу в свои руки. Передо мной лежала вершина холма, теперь дорога шла только вниз по склону. Я ускорился, развивая свое преимущество. К тому времени, как я пересекал маленький бетонный мост, на котором некогда устроил свой маленький розыгрыш, Хоукинс был все еще позади. Я слышал крики девочек и возглас тренера: «Отлично, Бен!» (так меня звали в средней школе и в колледже). Я собрал свои последние силы и сумел пробежать еще несколько шагов до финиша. Умение бегать может длительное время казаться антилопе не очень важным до того момента, когда наконец ее не начнет преследовать лев. Для меня этот момент оказался очень важным. Мысль управляет материей.

Современная биология доказала наличие некоторой физической связи разума и тела и обнаружила механизмы, которые раньше казались научной фантастикой. Разум служит посредником между сенсорным входом и физиологическим выходом. Кто бы мог подумать, что в зависимости от режима дня и ночи или даже от одной вспышки света в точности в нужное время куколка мотылька «решает», оставаться ли ей в оцепенении месяцами или превращаться в летающую взрослую особь? Кто бы мог подумать, что самец воробья при увеличении продолжительности дня получает выброс тестостерона в кровь, запускающий каскад физиологических изменений, которые повлияют на его поведение и заставят сменить желто-коричневые перья на более яркие? Кто бы мог подумать, что голубка переживает глубокие физиологические перемены, связанные с расширением яичников, вынашиванием и откладкой яиц, стоит лишь увидеть несколько веточек и самца-ухажера? Во всех трех случаях сенсорные стимулы возбуждают или активируют мозг, а мозг в свою очередь порождает фонтан гормонов, которые затем воздействуют на организм. Мы, люди, обладаем той же связью разума с гормонами, к тому же дополнительно одарены сознанием, которое порой может возбуждать наш мозг при совсем небольшом раздражении со стороны сенсорного входа; мы можем усилить поток входящих данных с помощью объективов нашего разума. Но есть пределы. Мы не можем вылечить рак хорошими мыслями, тем не менее хорошие мысли могут заставить нас почувствовать себя лучше и работать более эффективно. Они также могут помочь нам достичь того, что раньше казалось невозможным.

Школьные кроссы стали для меня ступенькой на пути к соревнованиям по бегу. Я почувствовал вкус погони и начал меняться. Бегая по пересеченной местности, мы научились концентрировать свою энергию, направлять все до единого усилия на решение одной конкретной задачи хотя бы на короткое время. Но мы упорно трудились для достижения четко поставленной цели не только во время самой гонки, но и в ходе длительной подготовки к ней. Оказалось, что у этого есть еще один плюс.

Возможность поступить в колледж поначалу казалась мне слишком далекой, чтобы вообще об этом задумываться. У нас не было занятий ни по одной из областей биологии, и я плохо учился латыни, которая, по словам отца, была языком биологии. Как я могу надеяться на какое-то развитие в области, на языке которой я даже не говорю? Химия? Вместо лабораторных работ мы иногда делали петарды – когда за нами не присматривали. На физике мы только вслух читали книгу. Я мало что почерпнул из учебников и вместо этого черпал из самой жизни знания о вещах, до которых я мог дотронуться и которые для меня что-то значили. Моя голова была забита тем, что считалось (и, возможно, до сих пор считается) в определенных кругах заумным и, возможно, никому не нужным знанием почти обо всем, что летало, ползало или плавало. На меня также повлияли не очень-то научные истории о приключениях исследователей Африки. И у меня совершенно не было денег. Несколько раз по субботам после обеда я нанимался на работу в амбарах за доллар в день. Этого хватало, чтобы купить поношенную одежду и некоторые предметы первой необходимости. Чего еще я мог хотеть? Тем не менее уже перед самым выпуском из школы я все-таки решил поступать в колледж, потому что мистер Келли, наш директор, сказал мне: «Бен, в Мэнском университете отличная команда по кросс-кантри». Я сразу понял, что мне нужно продолжать образование.

6
Котел колледжа

Чьи парили там крыла? Чья рука огонь взяла?[16]16
  Перевод Д. Н. Смирнова-Садовского.


[Закрыть]

Уильям Блейк

«Хочу заниматься кросс-кантри», – сказал я Эдмунду Стирне, когда во время ознакомительной недели для новичков зашел к нему в кабинет в спортивном здании Мэнского университета в Ороно. Тренер – как я назову его спустя много лет – высокий, коротко стриженный мужчина с густыми бровями. Он широко улыбнулся и вскоре отвел меня на склад, где мне выдали беговую форму. Затем мы отправились в раздевалку, где у каждого спортсмена был собственный шкафчик. Такое внимание со стороны тренера по легкой атлетике и кросс-кантри величайшей беговой команды штата, в удивительно огромном университете, самом большом, какой я только мог себе представить, вызвало во мне самое искреннее и жгучее желание бегать за него.

Все новые, необычные виды и запахи, волнение и предвкушение пьянили меня. В тот же день, первый день моей учебы в колледже, я переоделся в новую чистую одежду, пробежал кроссовую трассу в своих ботинках и затем продолжил тренировку в тренажерном зале.

У меня не было аттестата об окончании средней школы, но это не имело значения. Я был принят в колледж до июньской церемонии вручения дипломов. Этим летом мне удалось устроиться на оплачиваемую Министерством сельского хозяйства работу на севере штата Мэн, где я исследовал непарного шелкопряда – печально известного лесного вредителя. Я снял маленькую комнату в Хьюлтоне, сразу за «стомильным лесом»[17]17
  «Стомильный лес» (One-Hundred-Mile Woods), или «Стомильная даль» (One-Hundred-Mile Wilderness), – участок 3500-километровой «Аппалачской тропы», размеченного пешеходного маршрута, протянувшегося вдоль Аппалачского хребта от штата Мэн до Джорджии. – Прим. ред.


[Закрыть]. Едва научившись водить машину, я каждое утро ездил на казенном грузовике по глухой дороге (они все были глухими), чтобы установить или проверить свои ловушки, смазанные пахучим веществом (феромонами) мотыльков-самок, чтобы заманивать самцов этого вида. Я проводил в одиночестве все эти дни в течение двух месяцев, кроме редких выходных, когда я ездил на попутках за 300 км на ферму своих родителей. За все лето я не поймал ни одного непарного шелкопряда, что в целом доказывало, что мотыльки не вторглись в Северный Мэн. Поэтому здесь не стали распылять пестициды.

У меня не оставалось времени после работы на подготовку к поступлению в колледж, поэтому я готовился прямо на работе. Примерно пятьсот моих феромонных ловушек были расположены в нескольких минутах езды одна от другой. Я останавливал машину за 50–100 м до ловушки, чтобы немного пробежаться туда и обратно, перед тем как снова сесть за руль. Обычно, отдышавшись, я начинал петь во все горло до следующей остановки. Осенью, когда я поступил в университет, я все еще не попадал в ноты, зато бегал немного быстрее и дальше. Больше всего на свете я хотел стать членом команды.

Когда в мой первый учебный день я вошел в тренажерный зал, мне сразу же попался на глаза мускулистый парень, поднимающий штангу. Я ворочал мешки с зерном в сараях школы в Гудвилле и, держа спину прямо, едва мог поднять над головой мешок весом 45 килограммов. Монстр, за которым я наблюдал, наклонялся вперед, а затем поднимал вес, пока его спина находилась в горизонтальном положении. Раньше я никогда не видел, как работают со штангой, и не знал, как это делается. Вот так? Ну, я бы поднял не меньше. Я схватил набор тяжелых грифов, наклонился и начал качаться. Вскоре я почувствовал боль в талии, но не собирался отступать, так что продолжил поднимать тяжести.

В последующие недели я продолжал работать посудомойщиком в кафе: у меня не было стипендии и я не получал ни копейки от родителей – у них было меньше денег, чем у меня. Боль в спине не уходила, а я еще умудрялся бегать в постоянных мучениях, иногда со стреляющими болями, уходящими в ногу. Врач в медпункте сказал мне, что это всего лишь мышечное напряжение, которое пройдет. Миновали недели, а боль не утихала. Потом она стала сильнее. Тренер велел мне отправиться к главному врачу. Я должен был сказать ему, кто направил меня и что я вхожу в команду по кросс-кантри.

В этот раз меня осматривали тщательнее. Я даже начал нервничать. В конце концов врач сказал мне, чтобы я навсегда оставил бег. И больше никаких тяжелых поддонов с посудой. Он сказал что-то о разрыве поясничного диска и смещении седалищного нерва. «Это можно прооперировать, но уже не заживет». Меня направили к неврологу в Бангор, который обескуражил не меньше. Он сказал мне, что о беге не может быть и речи и я должен вернуться к своей начатой карьере в лесном хозяйстве.

Я не мог бегать. Я потерял работу, а поэтому, возможно, учебу в колледже и карьеру. Я оказался в тупике, и мне нужно было искать другой путь. В такой ситуации можно полагаться на случай и воспользоваться сиюминутной возможностью, а можно разработать стратегию действий. Ясно, что с учетом всех сложностей и капризов жизни второе может быть столь же непредсказуемым, как и первое. У меня не было никакого плана. Вместо этого я учился прилежно, как никогда раньше, и немного облегчил боль, подложив под матрас жесткие доски. Упор на учебу был правильным решением еще и потому, что, как и мои одноклассники по школе, в колледже я оказался не готов к умственным нагрузкам в химии, математике и физике. Насколько мне известно, ни один из моих школьных товарищей не закончил первый курс. Профессора делали все, чтобы избавиться от нас, поддерживая тем самым высокие академические стандарты. Но травмы спины, а затем и колена, усадили меня за книги и воспрепятствовали их усилиям. Эти травмы имели и другие последствия – связанные с военной службой.

После того как я получил спортивную форму, следующим, что мне выдали, была военная форма армии США. Все мужчины должны были пройти курс подготовки офицеров запаса ROTC[18]18
  ROTC, Reserve Officers’ Training Corp – служба подготовки офицеров резерва, аналог военной кафедры в российских университетах. – Прим. ред.


[Закрыть] в течение двух лет. Это было одним из условий учебы мужчин в государственном университете. Студенты первых двух курсов каждую неделю полировали до зеркального блеска черные ботинки и козырьки плосковерхих оливковых кепи. Раз в неделю мы все в полном снаряжении приходили на крытый спортивный манеж – строиться и маршировать в отделениях, взводах и ротах под бдительным присмотром офицеров. Выпускники старших классов, получившие повышение, выкрикивали приказы, пока мы, салаги, учились маршировать в ногу и в строю, носить и брать на караул наши громоздкие винтовки M-1. Эти занятия были кошмаром для моей спины – я не мог согнуться, чтобы ослабить напряжение на разорванном поясничном диске. Я не хотел покидать университет, поэтому не жаловался и прослужил два обязательных года в ROTC. После этого мы все были обязаны Дядюшке Сэму отслужить действительную военную службу. Вопрос в том, когда и где. Я не хотел, чтобы армия слишком долго висела надо мной после окончания колледжа; я хотел избавиться от нее как можно скорее. Так, незадолго до окончания четвертого курса я отправился на призывной пункт в Бангор.

Я прошел все тесты. У меня были высокие показатели, потому что, как я расскажу позже, я к тому времени был здоров и имел за плечами год, проведенный в дебрях Восточной Африки. Вербовщик думал, что я – идеальный кандидат в какие-нибудь джунгли в Азии, где пригожусь совсем не для того, чтобы охотиться на птиц. Я хорошо стрелял из винтовки. Когда я не мог бегать, то ходил отдыхать на стрельбище ROTC, потому что сержант Белл, который был главным, разрешал мне стрелять стольким количеством патронов, которым я хотел. Он говорил, что я «прирожденный» стрелок, и хотел видеть меня в стрелковой команде. Винтовка 22 калибра, которую мы заработали с Филом Поттером за выполнение тяжких рутинных обязанностей, была моим самым ценным имуществом, и мы с Филом много тренировались в стрельбе. Кроме того, мой пульс в состоянии покоя был довольно медленным, так что у меня было время выдерживать паузы между ударами сердца, чтобы уменьшить разброс попаданий вокруг мишени.

Все шло хорошо. Вербовщик улыбался. Он сказал, что у меня есть все необходимые данные, чтобы попасть в избранный мною воздушный десант. Все, что мне было нужно, – письмо от врача, поскольку, как меня и просили, я не стал скрывать свои старые травмы. Без проблем. Я пошел к доктору Грейвсу, нашему университетскому врачу, у которого я уже долго наблюдался. «Док, – сказал я, – мне нужно письмо для армии». «Хорошо, – сказал он, – ты сможешь забрать его завтра». На следующий день он написал письмо и запечатал его. Когда я пришел забрать его, он передал его мне и сказал: «Это должно помочь тебе, Бен». Это звучало немного странно. Я сразу же принес письмо обратно вербовщику, который взял его из моих рук и вскрыл конверт. Потом он повернулся ко мне спиной и пошел в другой кабинет, чтобы с кем-то повидаться, бранясь на ходу. Я в недоумении ушел.

Вскоре после этого я получил новую повестку. В 18 лет, вставая на воинский учет, принимая присягу и становясь военнообязанным, я получил класс 1A. Теперь же у меня была категория 4F: непригоден к военной службе. Поэтому я оказался в лаборатории Дика Кука, где мыл всевозможные пробирки и выполнял другую рутинную работу, пока наконец не занялся изучением механизмов клеточного дыхания. Поэтому я не прыгал с самолетов в тренировочном центре парашютистов на Форт-Беннинг[19]19
  Форт-Беннинг (англ. Fort Benning) – одна из крупнейших военных баз на территории США. – Прим. ред.


[Закрыть], Джорджия, или где-нибудь еще, как это делал Лефти.

Хотя в первую же неделю пребывания в Ороно я получил серьезную травму спины, в конечном счете я стал членом сборной по легкой атлетике и кросс-кантри. Я не был крупным, как многие наши ребята, и не бегал, как газель. Я долгое время сравнивал себя с другими по размеру, силе и скорости, и неизменно оказывался не в первых рядах. Но здесь, в сборных командах, можно было выбрать из множества специализаций: бег с препятствиями, спринт, метание молота и копья, толкание ядра, бег на средние дистанции, прыжки в высоту, в длину и с шестом. Я стал стайером, бегуном на дальние дистанции. Не нужно быть на кого-то похожим – это было важным жизненным уроком для меня.

У бегунов на дальние дистанции есть одна общая черта. Все хорошие бегуны – худые. Спортсмены, специализирующиеся на весе, такие как толкатели ядра или метатели молота, сильно отличаются от стайеров. Эти два направления – крайности в телосложении, координации, скорости и выносливости. В основе их различий лежат многочисленные и разнообразные аспекты физиологии. Первые для того, чтобы быть на грани человеческих возможностей, должны иметь массивное туловище с объемными мышцами и толстые, прочные кости, чтобы поддерживать их. Им требуется повышенная доля быстросокращающихся мышечных волокон, которые анаэробно (то есть без участия кислорода) сжигают углеводы для взрывного высвобождения энергии. Их соревнования обычно занимают секунды, подготовка – годы.

Бегун на длинные дистанции должен почти что плыть по земле, иногда многие часы подряд. В идеале у него должны быть легкие тонкие кости и длинные конечности с вытянутыми мышцами, как у птиц. Ключ к успеху стайера – стабильное поступление кислорода в его сжигающие жир мышцы. Это требует сложной поддерживающей системы, включающей в себя сердце с большим ударным объемом, способное при необходимости биться быстрее или медленнее. Ему нужны толстые артерии, обширная сеть капилляров, повышенная вместимость легких, большие топливные запасы в мышцах, печени и других отделах тела. Его клетки должны быть заполнены митохондриями – микроскопическими блоками питания, которые с помощью ферментов преобразуют топливо и кислород в энергию, которая затем используется для сокращения мышц. Кратковременное повышение мощности спринтера или метателя молота не связано с митохондриями и, следовательно, не требует кислорода, а также вспомогательных систем для его подачи.

Способность организма непрерывно снабжать кислородом мышцы (а также мозг и все другие органы) подвергается серьезнейшему испытанию при беге на большие дистанции. Механизм работы сердца и легких, своеобразный насос, очень важен для этой задачи, но кровь важнее всего. Наша кровь специализируется на переносе молекул кислорода из легких в митохондрии, действуя в согласии с механизмами транспортировки на короткие расстояния через мембраны самих мышечных клеток.

Способность крови, перекачиваемой сердцем, переносить кислород увеличивается почти в сто раз по сравнению с плазмой благодаря содержанию кислородосодержащих транспортных средств – красных кровяных телец. Каждое из 25 триллионов наших красных кровяных телец заполнено миллионами железосодержащих белковых молекул, называемых гемоглобином, и каждая молекула гемоглобина может загружать из легких четыре молекулы кислорода, а затем отправлять их по капиллярам, например в мышечную ткань. Гемоглобин называют дыхательным пигментом, потому что при кислородной загрузке он имеет ярко-красный цвет, а когда кровь в венах возвращается к сердцу и легким, становится голубым.

Поступая в капилляры, кислород накапливается в больших концентрациях, что препятствует дальнейшей разгрузке гемоглобина. Работа сердца по перекачке крови была бы напрасной, если бы не второй пигмент, очень похожий на гемоглобин. Это белок, называемый миоглобином («мио» указывает на мышцы). Из-за него мясо имеет красный цвет. Миоглобин связывает кислород в мышечных волокнах даже с большей легкостью, чем гемоглобин в крови, таким образом удаляя кислород из крови и делая его доступным для клеточного метаболизма. Концентрация кислорода постепенно снижается от высокого уровня в крови до низкого в клетках, где он используется.

Не во всем мясе есть миоглобин. Как мы все знаем, у курицы есть белое и темное, или красное, мясо. Поэтому на каждом пикнике можно услышать спор из-за того, кто получит грудку (белое), а кто – ножку (темное). Лично я обычно выбираю темное из-за железа в миоглобине, которое нужно всем бегунам. Белое мясо состоит в основном из быстросокращающихся анаэробных мышечных волокон, способных к взрывной спринтерской силе; в красном мясе преобладают медленносокращающиеся волокна, требующие кислорода. Они сокращаются с меньшей силой, но при этом обладают большей выносливостью. У тетерева, как и у курицы, есть белые грудные мышцы, и он словно взрывается при взлете подобно петарде. Но он неспособен к долгому полету. После нескольких таких взрывных перелетов подряд тетерев уже не может летать. С другой стороны, при помощи темных мышц своих ног он может бегать вечно. Летунам на дальние расстояния, так же как и марафонцам, нужно темное мясо. Перелетные птицы, например гуси, кулики, многие певчие виды имеют очень темные мышцы груди (то есть мышцы крыльев).

Мышцы ног человека содержат как быстро-, так и медленносокращающиеся волокна. Это сочетание делает наши мышцы не белыми и не темно-красными, а, можно сказать, розовыми. Мышцы ног марафонцев содержат от 79 до 95 % (у первоклассных бегунов) медленносокращающихся волокон. В среднем у человека их порядка 50 %, а у лучших спринтеров – около 25 %. Они сжигают жир и требуют постоянной подачи кислорода для работы, чтобы избежать появления молочной кислоты, которая быстро вызывает усталость.

У разных людей разное соотношение быстро– и медленносокращающихся волокон, что предрасполагает их либо к спринту, либо к выносливости. Считается, что мы рождаемся с индивидуальными соотношениями типов мышц и волокон. Однако нет исследований, которые проследили бы динамику развития мышечных волокон от малыша до взрослого спринтера или бегуна на большие расстояния; мы не знаем, является ли тип мышечных волокон предопределенным при рождении или же оформляется в раннем возрасте в связи с его образом жизни.

Исследователи определяют процентное соотношение типов волокон (относительно безболезненно, как мне сказали) с помощью биопсии наших мышц, а затем окрашивая и под микроскопом подсчитывая клетки различных видов, чтобы определить потенциал человека для спринта и выносливости. В какой-то мере на изменения типов волокон влияют тренировки. Совсем недавно установили, что есть два типа быстросокращающихся волокон, называемых a и b. Быстросокращающиеся волокна типа a немного более аэробны, чем b, и их можно тренировать. В среднем быстросокращающиеся волокна распределяются между типами a и b поровну, но у лучших марафонцев b-волокна почти полностью отсутствуют. Считается, что тип волокна определяется его иннервацией. Один нейрон активирует множество волокон одновременно в так называемой моторной единице. Быстросокращающиеся моторные единицы обычно включают один нейрон, иннервирующий от трехсот до восьмисот волоконных клеток, в то время как медленносокращающиеся моторные единицы состоят из нейрона и от десяти до ста волоконных клеток. Тренировка включает не только биохимическую адаптацию волокон, но и их нейронную координацию в работе.

Имея оба типа волокон в одной мышце, мы обретаем гибкость. Мы получаем и силу, и выносливость. Однако такая гибкость – компромисс. Первоклассный спринтер неизбежно теряет выносливость, а первоклассный стайер лишается взрывной силы. Тогда почему же мышца, созданная для выносливости, жертвует силой? Ответ, вероятно, связан с тем, что для обеспечения большого количества сокращений нужно пожертвовать ценным пространством, доступным для мышечных волокон, в пользу митохондрий, обширной капиллярной сети, мембран и миоглобина и, конечно, системы кровообращения. Анаэробная быстросокращающаяся мышца не требует немедленной подачи кислорода и топлива, удаления отходов и регуляции температуры. Это похоже на гоночный автомобиль, который предназначен для очень быстрой езды по кругу, в отличие от внедорожника, которому предстоит пересечь пустыню.

Многие факторы, от комбинации которых зависит устойчивая мощность на средних и длинных дистанциях, более точно измеряются способностью обрабатывать большие объемы кислорода для обеспечения аэробного метаболизма на клеточном уровне. Максимальный уровень постоянного и устойчивого поглощения кислорода зависит от переменных, которые мы только что рассмотрели, и много от чего еще. Этот уровень кислорода называют VO₂max, и он, очевидно, должен быть достаточно высоким у любого бегуна на дальние дистанции, который надеется попасть в Высшую лигу.

Но VO₂max не является основным сдерживающим фактором для длительных нагрузок. Когда топливо заканчивается, даже «феррари» вынуждена остановиться. В отличие от «феррари», нас предупреждают задолго до приближающегося истощения бака – мы начинаем слабеть и замедляться заранее. Если стайер хорошо подготовлен, то он пройдет проверку на способность одновременно мобилизовать топливо из запасов организма и управлять им для снабжения энергией во время бега.

Косвенные физиологические процессы также имеют большое значение. Бегун производит огромное количество метаболического тепла. Организм должен рассеивать это тепло через потоотделение, что требует сложной регуляции водно-солевого баланса и мер по направлению крови либо к коже, чтобы избавиться от тепла, либо к пищеварительной системе или к «топливным бакам» организма. Почки и печень должны продолжать функционировать, перерабатывать и удалять метаболические отходы. Тяжелоатлет, прыгун, метатель или спринтер имеют более чем достаточно топлива прямо в мышечных клетках, и, поскольку во время соревнований они не испытывают необходимости в кислороде, рассеивании тепла или удалении отходов, их тела, в сущности, могут приостановить работу большинства систем и сосредоточиться на взрывной энергии. Их задача – быстрое высвобождение огромного количества энергии с использованием преобладающих быстросокращающихся мышц, снабженных превосходными биомеханическими возможностями и научившихся координировать скорость и ловкость.