Текст книги "Зачем мы бежим, или Как догнать свою антилопу. Новый взгляд на эволюцию человека"

Бегун проходит испытание на биомеханическую эффективность, особенно на длинных дистанциях, где решающее значение приобретает топливно-энергетический баланс. Все движения должны быть гармоничны и безупречно отлажены, а сотни мышц и тысячи моторных единиц – идеально скоординированы для одной комплексной задачи в одном огромном рефлекторном механизме. Осознанно он научился делать это или нет, но его взмахи рук точно согласованы с движениями ног. И то и другое связано с его дыханием и, скорее всего, с биением сердца. В наиболее эффективном беге движения рук, дыхание и пульс кратны друг другу. Эти кратные числа меняются с темпом и усилием, но остаются синхронными. Ноги стайера словно отбивают мелодию, задавая ритм всему организму. Тем не менее ритм может замедляться или ускоряться на протяжении всей гонки, так же как стратегия и тактика меняются в зависимости от текущего прогресса и положения конкурентов.

На соревнованиях мы выполняем, казалось бы, простые задачи, на которые способен любой здоровый ребенок, а именно: бег, прыжки, метание мяча. Их красота приближается к идеалу согласованности и простоты; все, что необходимо, присутствует в точном соответствии с поставленной задачей. Нет ничего лишнего. На легкой атлетике в колледже я видел крайности этих специализаций. Я видел то, что есть у многих из нас, но поднялся на более высокий уровень. Я увидел плод мечты и нашего неукротимого стремления к совершенству.

Неуклонный прогресс мировых рекордов во всех видах спорта за те сто лет, когда они регистрировались, наводит на мысль об эволюционных изменениях нашего вида. Мы не знаем всех стоящих за этим факторов и степени их относительного влияния. Однако мы можем быть уверены, что это не связано с биологической эволюцией. Эволюция еще могла играть роль в ледниковый период, когда мы были разделены на небольшие изолированные популяции и регулярно гибли из-за физического несовершенства. Теперь такого нет. Мы живем в больших, становящихся все более и более однородными сообществах, где быстро заглохнет любая мутация, которая потенциально может повлиять на спортивные достижения с помощью отбора особых характеристик. Не знаем мы и направленной селекции в пользу прыжков, бега или подъема тяжестей.

Соблазнительно экстраполировать спортивные достижения на будущее и считать, что они будут улучшаться вечно. Очевидно, что это не так. Всего за один век закон убывающей доходности[20]20
  Закон убывающей доходности – экономический закон, утверждающий, что темпы роста доходности всегда будут ниже темпов роста производительности труда или капиталовложений; расширение действия этого закона на развитие спорта и физиологии – сугубо авторский прием. – Прим. ред.


[Закрыть] распространил свое действие на весь мир. И это вопреки значительному прогрессу в питании, четырехкратному росту населения мира, стремительному увеличению числа спортсменов практически на всем земном шаре и среди почти всех социальных слоев (начиная с кучки безумных англичан). Вопреки революционным методам тренировки, основанным на огромных базах данных научных исследований; вопреки постоянным тренировкам в специализированных современных центрах олимпийской подготовки; вопреки значительным улучшениям в снаряжении (обувь, шесты для прыжков, метательные копья, искусственные треки, крытые бассейны, аэродинамическая и гидродинамическая одежда) – вопреки всему перечисленному мы десятилетиями фиксируем прогресс лишь в долях секунд. Планка международных показателей поднялась очень высоко. До сих пор есть спортсмены-любители из колледжей, мечтающие, как некоторые из нас когда-то, об олимпийской славе, но у них уже нет шансов стать лучшими из шести миллиардов соперников, не посвящая спорту всю жизнь. Сегодня уже ничего не добьется тот, кто весь день жует гамбургеры, а тренируется по вечерам или на выходных.

Джим Торп[21]21
  Торп Джим (1988–1953) – обладатель золотых медалей по пятиборью и десятиборью на Олимпиаде 1912 г. в Стокгольме; в 1983 г. ему было официально возвращено звание олимпийского чемпиона. – Прим. ред.


[Закрыть], возможно, один из лучших спортсменов этого столетия, лишился олимпийских медалей, потому что получал небольшую зарплату за игры в незначительных бейсбольных турнирах. Сегодня все олимпийские спортсмены так или иначе получают финансовую поддержку на протяжении всей спортивной карьеры. Использование стимулирующих препаратов для наращивания мышечной массы более чем вероятно в некоторых спринтерских и силовых соревнованиях, где большая мышечная масса является преимуществом, а не помехой. Действительно, почти любое «странное» выступление (то есть намного лучше среднего – что сейчас практически необходимо для выхода на мировой уровень) теперь само собой вызывает подозрения. На мой взгляд, даже этот образ мыслей способен прекратить дальнейший марш рекордов, а студенческая легкая атлетика, с которой все начинается, умрет еще до того, как мы исчерпаем наш биологический потенциал. Почему? Потому что бегуны борются за славу. Допинг несовместим со славой. Если допинг подозревается автоматически, то лишь немногие, за исключением профессионалов, будут готовы приложить необходимые героические усилия для достижения цели; они не станут вкладывать все силы, если их могут обвинить в мошенничестве!

По некоторым данным, гемотрансфузия, то есть забор крови спортсмена и последующее введение эритроцитов обратно для увеличения объема крови или количества эритроцитов, увеличивает аэробную производительность и показатели бега на длинную дистанцию. Помимо этических вопросов, результаты таких опытов противоречивы, а процедуры сопряжены с риском. Физиологические доводы также неоднозначны. Важно понимать: когда мы теряем кровь, наш организм стремится компенсировать потери. То есть мы производим кровь в той степени, в какой этого требует организм. Таким образом, я подозреваю, что кровяной допинг может на время простимулировать неподготовленного спортсмена, но трудно представить, что он не повредит тренированному атлету, у которого все функции сложным образом сбалансированы для выполнения конкретной задачи. Хорошим бегунам на длинные дистанции, имеющим больший объем крови и меньшую долю эритроцитов, чем у неподготовленного человека (это снижает густоту крови и нагрузку на сердце), любые дополнительные эритроциты могут нанести ущерб, и искусственный вброс крови отчасти напоминает добавление третьей ноги, когда и так отлично живется с двумя.

К счастью, одна из замечательных особенностей бега, по крайней мере, на дальние расстояния, заключается в том, что это более или менее честное занятие. Напомню, что при забеге на 10 000 м или на марафоне вы будто управляете машиной с бесчисленным количеством интегрированных деталей. Ни одна из них не имеет преимущества перед другой. Вы не можете просто увеличить что-то одно и ожидать улучшения производительности в целом. Природа не оставляет лишних частей, а уже существующим не дает лишних возможностей. Вы должны улучшить все системы одновременно, чтобы повлиять на целое. Может ли это сделать допинг? Возможно, но простое улучшение одной детали просто переносит ограничивающую функцию на следующее звено в длинной цепи. Единственный фактор, который действительно влияет на весь организм сразу и согласованно, скоординированно, находится в том месте головы, откуда берется мужество. Я делаю ставку на плацебо, веру и специальную подготовку к конкретному соревнованию.

Простейшие беговые тренировки на скорость и выносливость делают упор на все важные моменты сразу, на все бесчисленные звенья очень длинной и очень сложной цепи. То есть нужный уровень сложности и эффективности бега достигается с помощью, собственно, бега. Мне не нужно было поднимать тяжести. Я больше никогда не работал с весом после той травмы и не принимал никакой химии, улучшающей мои физические данные. Чтобы стать бегуном, я просто побежал.

Тренер Стирна, окончивший Нью-Гэмпширский университет, рассказывал, что прослушал множество курсов о вещах, которые никогда ему не пригодились. То, чему он научился, занимаясь спортом, требовалось ему в жизни постоянно. Например, нельзя никуда попасть с помощью магии – нужно пройти необходимое количество шагов, по одному за раз и в правильной последовательности. Нельзя пробежать последний круг, не пробежав три первых. В этом нерушимые истина, красота и симметрия. Каждый шаг имеет значение. Каждый шаг – прекрасен. Из маленьких шагов возникает маховый шаг и, в конце концов, бег.

Меня увлекали физиология и бег. Мои академические и спортивные показатели улучшились, и перспективы получения диплома стали реальными. Вторые летние каникулы я снова провел в лесу на севере штата Мэн, в округе Арустук, но на этот раз я был не в одиночестве. Отнюдь. Я работал на старой лесопилке вместе с парой сотен лесорубов, которые каждое лето приезжали из Французской Канады, чтобы рубить древесину для бумажных фабрик. Вместе с несколькими другими студентами факультета лесного хозяйства, работавшими летом в Международной бумажной компании (International Paper), я пять дней в неделю ходил по лесу с баллончиком. Мы помечали краской деревья, выбранные для точечной вырубки (позже компания отказалась от выборочной вырубки и вернулась к сплошной). На рассвете нас будил колокольчик младшего повара, мы выскакивали из коек, бежали в столовую и рассаживались по длинным скамейкам за накрытыми столами, закусывая яйцами, беконом, кашей, пончиками, пирогами, бисквитами, запивая кофе и чаем… После такого плотного завтрака мы отправлялись в лес, возвращаясь в пять часов дня, чтобы перекусить обедом лесоруба – мясом с картошкой, овощами и пирогами. После не менее сытного ужина я успевал немного поваляться на койке, не снимая ботинок, затем снова вставал и пробегал несколько километров вверх-вниз по пыльной дороге, ведущей в наш лагерь. Я думаю, что именно этот активный режим в конечном счете исцелил мою спину, которой никто не обещал выздоровления.

Я хорошо питался и находился в отличной форме и, когда осенью началась учеба, был еще более мотивирован из-за своей мучительной прошлогодней неудачи. В этом году я побежал. Я был среди лидеров стаи, и мой дух воспарил. Мы с товарищами по команде в шутку называли себя зверями. Мы даже рычали на стартовой линии перед забегом. Чем лучше мы бегали, тем больше ощущали высокую честь слова «зверь». Действительно, мы выиграли не только чемпионат штата и «Янки Конференс»[22]22
  «Янки Конференс» – соревнования студенческих команд востока США по нескольким видам спорта. – Прим. ред.


[Закрыть], но и получили возможность выступить под эгидой Восточной лиги Межуниверситетской любительской спортивной конференции, проходившей в том году в Нью-Йорке. И, чудо из чудес, мы выиграли и там. В своей лиге мы были лучшей командой к востоку от Миссисипи. Мой сосед по комнате и товарищ по команде, Фред Джадкинс из Аптона, что расположен недалеко от моего родного города, выиграл все индивидуальные награды – невероятный успех. Вечером перед гонкой мы ужинали в ресторане на Мэдисон-авеню. Он всех нас удивил, съев два стейка, две огромные запеченные картофелины и по две порции яблочного пирога и мороженого. Фред удваивал все. Позже его дважды отправляли во Вьетнам в качестве пилота вертолета.

Я принялся за учебу, параллельно привыкая к мытью посуды на кухне кафетерия и к другой работе – собирать грязные кофейные чашки в студенческом союзе. К моему удивлению, меня стали увлекать некоторые предметы, и мне даже удавалось получать «B» вместо привычной «C». Вскоре я попал в особый список декана (куда попадали с отметками «B», то есть выше среднего). Для легкоатлетов в этом не было ничего необычного, но для меня это было большим достижением, ведь я получил отказы в четырех из пяти колледжей, в которые пытался поступить. Тренер разместил в школьной газете отчет о том, что члены наших команд по легкой атлетике и кросс-кантри набрали самые высокие средние баллы среди всех групп в кампусе. Дэвид Паркер, наш лучший спринтер, чемпион штата и чемпион «Янки Конференс» в четырехмильном забеге даже получал отличные отметки «А» – это невероятное достижение для инженерно-физической специальности.

Спортивные эмблемы и награды вручались зимой на особом банкете. Я заработал свою большую голубую нашивку «M» – эмблему, означающую, что я попал в команду Университета штата Мэн по кросс-кантри. Также мне выдали темно-синюю куртку с большой светло-голубой буквой «M». Как и все члены команд, я носил ее с гордостью. После вручения наград члены нашей команды выбирали капитана на следующий год.

Когда после обильного ужина и речей началось голосование, мне было не просто любопытно – я нервничал. Было искушение проголосовать за самого себя. Кто знает? Мой голос мог оказаться решающим. Но я колебался. Мы записывали имена наших кандидатов на полосках бумаги, складывали их и несли к тренеру, который сидел за главным столом вместе с остальными именитыми гостями. Он по очереди разворачивал их и складывал в отдельные кучки. Затем он объявил: «Капитан, выбранный на следующий год, – Бен Хайнрих». Эмоции переполнили меня.

Университет был потрясающим местом. Мне нравилось посещать с друзьями сложные и увлекательные занятия, а между ними – отдыхать в «Медвежьей берлоге» за маленькими уютными столиками, попивая кофе. Мы болтали с симпатичными улыбчивыми студентками, смотрели на товарищей из студенческих братств в ярких форменных куртках. Я не был членом братства отчасти потому, что у меня не хватало времени на вечеринки и недоставало социальных навыков. Но команда по кросс-кантри наградила меня своей высшей наградой. Я и не думал их подвести, тем более что, скорее всего, я действительно был им нужен, потому что у нас был шанс снова стать чемпионами штата, если не всей Новой Англии.

Но я их подвел. Вскоре после того, как команда выбрала меня их капитаном, папа, которому было уже глубоко за 60, объявил, что они с мамулей собираются отправиться в свою последнюю большую экспедицию, и он хотел, чтобы я поехал с ними. Это была Африка, таинственный континент, о котором я читал у Осы Джонсон, Карла Итана Эйкли и в других книгах. Африка была для меня идеальным приключением. Без сомнений, это был уникальный шанс и единственная возможность побыть с родителями и увидеть жизнь, о которой я так много слышал, когда в Ханхайде и в первый год в Америке папа рассказывал нам с сестрой перед сном о своих приключениях в далеких джунглях. Проведя после этого почти шесть лет в детском доме Гудвилл, я почти не видел своих родителей. Я хотел сделать все возможное для тренера и команды, но после трудных размышлений понял, что выбора нет: нужно ехать в Африку. Годы спустя я понял, как сильно эта поездка повлияла на мои идеи о беге.

В те тринадцать месяцев, что я провел в Африке в 1961 и 1962 годах, моя работа состояла в том, чтобы охотиться на птиц, потрошить их и готовить для научной коллекции музея. Не было ни одного свободного дня. Мне не платили за это, так как папа считал, что сама привилегия заниматься таким делом – достаточная плата. Родителям за сбор редких птиц в обособленных лесных массивах платил Музей Пибоди в Йеле. Я помогал им вместе с несколькими африканцами. Единственное, что отвлекало меня от охоты на птиц, так это сбор насекомых для коллекции моего отца.

Все это время мы жили и работали в палатках. В мою помещался только спальный мешок. Большую часть дня я проводил в поле с дробовиком в руке и сумкой за спиной. Вечер мы с нашими африканскими помощниками Мохаммедом, Вазири и Баккали встречали у костра, а вскоре после наступления темноты я полз в свою палатку, где иногда писал в дневник при свете свечи. На рассвете я выползал наружу, чтобы подкрепиться маминой овсянкой и в одиночестве отправиться в лес на весь день. Я был настоящим хищником, и в 21 год мне это нравилось. Мне не нужны были деньги. Я мог целыми днями выслеживать новые голоса, новых птиц, и никогда не уставал от этого. Я чувствовал себя так же, как в Ханхайде, только теперь самой ценной добычей могла быть самая крошечная птица. Еда была отдаленной, второстепенной целью. Охота сама по себе была для меня наградой.

Я каждый день блуждал по пустынным зарослям с видом на далекую Килиманджаро и слушал голоса фазанов, цесарок, птиц-носорогов, переклички бородастиков и сотен других птиц. Я смотрел, как орлы-скоморохи и стервятники парят над головой. Я чувствовал сладкий аромат цветущей акации и видел кружение блестящих жуков-бронзовок и бабочек над деревьями. Я гулял под массивными баобабами с серой, морщинистой, словно слоновья кожа, корой, в трещинах и сгибах которой роились пчелы. Я видел следы антилоп дикдик и геренук. Я ходил по красному песку тропы с человеческими следами, ведущими к хижинам, покрытым тростником. Вечерами я чувствовал запах древесного дыма и слышал бой далеких барабанов.

Ничто меня к этому не обязывало, но я старался бегать, когда мы находились рядом с грунтовой дорогой и если это позволял наш плотный график. Однажды на склонах горы Меру я бегал босиком, как это делали африканцы, в том числе эфиоп Абебе Бикила, победивший в олимпийском марафоне и установивший мировой рекорд. Тем не менее на знакомом повороте у небольшого пруда я увидел кровь между пальцами ног, и мне надо было остановиться. Вместо этого я решил ускориться, потому что наступал вечер и хищники могли неожиданно напасть на меня, независимо от того, насколько я был бдителен. Адреналин приглушил боль, и я благополучно вернулся в лагерь, но дорогой ценой. Подошвы моих ног превратились в сырую котлету. Со стоп слезла кожа, и я не мог ходить около двух недель. В беге длительные физические тренировки нужны для укрепления всего, от головы до кончиков пальцев ног.

После возвращения из Африки моя беговая карьера в Университете Мэна была хорошей, но не выдающейся. Я снова получил травму, повредив хрящ в колене, когда спускал с холма свой маленький красный «хиллман»[23]23
  «Хиллман» – британская марка автомобилей. – Прим. ред.


[Закрыть] ценой сто долларов, чтобы, как обычно, его завести. В конце концов колено потребовало операции. «Хиллман» же не подлежал ремонту.

Я не думал, что меня ждут какие-то особые успехи. Членство в университетских командах по легкой атлетике и кросс-кантри, а иногда и победы в соревнованиях и так превосходили мои ожидания. За одним исключением.

Таблички с именами всех прежних героев, поставивших университетские рекорды, были вывешены на стендах вдоль беговой дорожки спортивного манежа. Я видел их тысячи раз – имена и достижения спортсменов прошлого, которые сейчас стали легендами. Некоторым из моих современников удалось вписать туда свои имена, пока я учился в университете. Войти в их число казалось невероятным. В конце концов я стал лучше пробегать двухмильную дистанцию – свою специализацию в команде по легкой атлетике, и был призрачный шанс, что к концу учебы и мое имя появится на табличке. Погоня за реалистичной целью вдохнула в мой бег новый огонь. Наконец, к самому последнему забегу в манеже я уже думал, что смогу это сделать. Моя уверенность редко превышала мои возможности. Вот и все. Я шел ва-банк.

В манеже приходилось слишком много кругов на одну милю, чтобы я мог вести их счет. Я сосредоточился на темпе. Моими приоритетами были равномерность бега и время прохождения каждого круга, и в какой-то момент я понял, что продвигаюсь рекордными темпами. Я рассчитывал сохранить этот темп и удержать его на последнем, или «пистолетном», круге. С выстрелом пистолета – сигналом о начале последнего круга – я бы просто рванул и выложился по полной.

Все шло по плану. Я слышал, как тренер прокричал четверть, половину и полную милю. Я бежал в запланированном темпе, ощущал в себе силы и копил энергию для большого рывка. Я слышал, как кричали люди, столпившиеся по краю трассы. Волнение усиливалось. Я ускорился. Еще один круг. Другой. Третий. Уже скоро я с нетерпением ждал «пистолетного» круга, готовясь к последнему спринту. Крики усилились. Потом я услышал долгожданный «бах». Странно, но он был не один. Их было два, один за другим, и они прогремели, когда я уже пробежал около 10 м после начала круга. Не важно, думал я. Может быть, это для усиления эффекта. Может, они знали, что я бегу рекордными темпами. Я ускорился, собрался с силами и полетел.

Последний круг был, наверное, самым быстрым с начала гонки. Но он был лишним. Оказалось, что судья с пистолетом сам потерял счет кругов и стрелял, чтобы я остановился, а не ускорился. Рекорд не был побит, до него не хватило всего лишь две десятых секунды. Во время настоящего финального круга я думал, что мне осталось пробежать еще несколько, и, когда я выкладывался перед финишем, гонка на самом деле уже закончилась.

То, что со мной стряслось такое недоразумение на единственных соревнованиях, где я точно мог бы поставить рекорд, выглядело абсурдным. Насколько я знаю, такое не случалось больше никогда и ни с кем – ни в Университете Мэна, ни в финалах очень многих забегов, в которых я участвовал впоследствии. Но это согласовывалось со многими другими событиями прошлого, когда судьба оборачивала беду мне на удачу. И поэтому я подумал о том, что хорошего может принести это дразнящее разочарование. Может, оно раздуло во мне пламя или перенаправило мою энергию в нужное русло. Не может быть более убедительной цели, чем близкая, но не может быть более постоянной, чем дальняя цель, которая еще не достигнута. Результат этой гонки вызвал у меня длительное чувство разочарования, которое способствовало моему желанию пробежать гораздо большую дистанцию примерно семнадцать лет спустя. Пока что я продолжал бегать ради интереса, но был уверен, что мои дни в спорте закончились.

Бегуны рациональны. По крайней мере, должны быть. Хоть и руководствуясь мечтами, они учатся бескомпромиссно смотреть в лицо фактам и не склонны чересчур обманываться в попытке выдать желаемое за действительное. Они напоминают волков и других хищников, которые охотятся, с умом выбирая добычу. Они не гоняются за быстроногой антилопой, потому что знают, что не догонят ее. Еще в 1960-е и 1970-е годы «добыча» была легко доступна, и ее могли поймать те, кто старался и у кого была мечта. Так что «охотников» хватало и не было недостатка в талантах. Некоторые из них, как оказалось, возможно, к их же собственному удивлению, были наделены огромным потенциалом. Они стали героями моих мальчишеских лет – Джим Райан, Херб Эллиот, Питер Снелл, Фрэнк Шортер, Билл Роджерс, Билли Миллс, Лассе Вирен, Стив Префонтейн… Они стремились быть богами, и в каком-то смысле были ими. Однако настоящая причина, по которой я и мои товарищи-бегуны по школе и колледжу считали их героями, – в том, что мы тайно верили в наше с ними принципиальное сходство. Мы были убеждены, что, если только попытаться сделать то, что сделали они, можно оказаться в числе богов вместе с ними.

Ныне все планки рекордов взлетели до невообразимых высот. Результаты поразительны. Кевин Сетнес, ультрамарафонец и тренер, написал мне в июне 2000 года следующее:

Я думаю, что Америка, несомненно, скатилась на самое дно в плане беговых показателей. Побиты некоторые рекорды, но, за редким исключением, бегуны сегодня значительно отстают от своих предшественников пятнадцать лет назад. Десятый финишировавший в Бостонском марафоне американец был бы сотым в середине 80-х. В 1983 году я был 51-м американцем на марафоне в Дулуте, уложившись в 2:25. В минувшие выходные занявший десятое место финишировал на 11 минут позже. Олимпийские соревнования – просто еще один пример в длинном списке.

Сейчас бегунов гораздо больше, чем когда-либо. Но они бегают ради удовольствия, здоровья и, вероятно, ради компании. Кто из способных пробежать марафон за 2:20 (это время бы намного превзошло рекорды всех великих марафонцев полувековой давности) теперь всерьез мечтает, а то и планирует победить в Бостонском марафоне? Все знают, что в Бостон съедется множество бегунов из других стран, а те, кому вполне по силам уложиться в 2:10, пулей промчатся мимо за призами и наградами. Лично я и не мечтал бы. Тогда, после неудачной попытки побить двухмильный рекорд в манеже, я понял, что пришло время заняться чем-то другим.

В школе Гудвилл я рос на приключенческих историях о великих исследователях и ученых. Среди них было много настоящих героев. Были и вымышленные персонажи, например профессор Готлиб, воспетый в романе Синклера Льюиса «Эрроусмит» (Arrowsmith). Он вознес пробирки и горелки Бунзена до уровня священных предметов. Профессор Готлиб работал в лаборатории один. Меня вдохновлял его образ, потому что достижения ученого, как и спортсмена, – плод индивидуальных усилий, по одному маленькому шагу за раз в одном направлении. Ученые – мужчины и женщины – были образцами для подражания. Они проводили эксперименты, чтобы понять, что движет животными. Они не раздували ажиотаж и не пресмыкались ради влияния или денег.

После окончания университета и получения призывной категории 4F (негодный к службе) я работал в лаборатории профессора Дика Кука, ополаскивая приборы. Дик Кук был для меня воплощением профессора Готлиба. Я научился у него правильно разогревать пробирки горелкой Бунзена, выращивать и поддерживать стерильные культуры Euglena[24]24
  Род одноклеточных микроорганизмов. – Прим. ред.


[Закрыть]. До того я изучал физиологию дыхания и метаболические пути клеток эвглены. Однажды Дик сказал: «Почему бы тебе не написать на эту тему магистерскую диссертацию?» Он предложил мне новую цель, погоня за которой еще мгновения назад казалась мне немыслимой. Внезапно это стало возможным. На этот раз я не стремился оставить свое имя на стене университетского манежа. Вместо этого я мог совершать открытия. Мой внутренний охотник обнаружил новую дичь. По иронии судьбы мои исследования все же косвенно коснулись бега.

Одна из главных спортивных аксиом гласит, что уровень потребления кислорода у нас равен уровню устойчивого расхода энергии. Таким образом, наш VO₂max считается точным показателем максимальной производительности или способности быстро бегать на большие расстояния. Часто это так, но если бы об этом знали Дерек Клейтон, Фрэнк Шортер или Альберто Салазар, то они не стали бы добиваться мировых и олимпийских рекордов, ведь то, что их VO₂max близок к 70 – скромно по сравнению, например, с 84,4 у Стива Префонтена. Тот мог пробежать милю за 3:54, но его марафонский результат даже близко не стоял с этими тремя – они установили мировые рекорды, выиграли олимпийское золото и были королями трека. Все дело в том, что при равном объеме вдыхаемого кислорода некоторые получают от него больше пользы. Это и называется эффективностью. Дети, как известно, посредственные бегуны: они вдыхают очень много кислорода, но в сравнении с тренированными взрослыми бегают не очень быстро даже при высоком VO₂max. Мне, наверное, повезло, что меня не выбирали по аэробному признаку, а то я бы не стал заниматься чем-то, что требует работы легких. Оказалось, что то, что у вас есть, менее важно, чем то, что вы с этим делаете.

Эффективность бега зависит от нейромышечной механической координации, которая, вероятно, достигается в течение многих лет тренировок. Она видна по плавным и размеренным движениям, где нет ничего лишнего – никаких рывков вверх-вниз, боковых взмахов рук и, конечно, лишнего веса. С учетом физиологических исследований, которые я проводил с Диком Куком в Университете штата Мэн, я не мог не задаться вопросом, влияет ли метаболическая эффективность на клеточном уровне на формирование спортсмена-бегуна так же, как и механическая. Мы выращивали простейших одноклеточных Euglena gracilis, которые передвигаются в воде, энергично пользуясь «хвостом», а точнее – жгутиком. Это виртуозы метаболизма, которые могут жить за счет солнечного света как источника энергии. Они также могут извлекать энергию из ацетата, короткой двууглеродной молекулы, которую используют и наши собственные клетки, когда мы разрушаем многоуглеродные цепочки жиров для получения энергии. Наконец, в качестве источника энергии эвгленам подходит обычная глюкоза, сахар, который мы получаем при расщеплении гликогена, накопленного в мышцах и печени.

Мы с Диком кормили эвглену, растворяя либо ацетат, либо глюкозу в водной среде, в которой они росли. Затем мы измеряли их уровень поглощения кислорода. К нашему большому удивлению, мы обнаружили, что в клетках, использующих ацетат, потребление кислорода (то есть предполагаемая скорость метаболизма) в четыре раза больше, чем в клетках, потребляющих глюкозу. Тем не менее темпы синтеза клеточных белков, темпы роста и масса клеток были одинаковыми. Когда мы давали ацетат клеткам, адаптированным к глюкозе, их дыхание поначалу не менялось. Однако после адаптации, во время которой мы выявили резкое увеличение числа ферментов, использующих ацетат, «глюкозные» клетки начали использовать большие объемы кислорода. Как в «ацетатных» клетках, так и в клетках, выращенных на глюкозе, которые мы затем промывали для измерения поглощения кислорода в отсутствие субстрата, частота дыхания была одинаковой. Наши результаты показали, что клетки, использующие ацетаты, вырабатывают столько же чистой энергии, как и «глюкозные», хотя и потребляют значительно больше кислорода. Кроме того, они создавали кислотность, которая вскоре убивала их, в то время как клетки, выращенные на глюкозе, продолжали делиться и размножаться, оставаясь здоровыми.

Я не считаю, что эти результаты напрямую применимы к бегунам. Тем не менее они показывают, что потребление кислорода, основной критерий VO₂max, не обязательно служит надежным указанием на устойчивый расход энергии клетками. Есть вероятность, что метаболическая эффективность может быть столь же важной, как и механическая.

Проходит множество этапов метаболизма, прежде чем энергия поглощенной молекулы наконец не преобразовывается в аденозинтрифосфат (АТФ) и креатинфосфат (КФ). АТФ и КФ являются непосредственными источниками энергии, используемой при мышечных сокращениях. На каждом этапе сложного процесса преобразования происходит потеря потенциальной энергии, поэтому при большом количестве метаболических шагов велика вероятность неэффективности клеток. Эта клеточная неэффективность не рассматривалась как потенциально важная переменная в спортивных достижениях. Но если она важна, то мы можем предположить куда большее разнообразие у стайеров по сравнению со спортсменами спринтерской и силовой направленности хотя бы потому, что выносливые спортсмены полагаются на митохондриальное дыхание, в котором бесконечно больше метаболических шагов, влияющих на выступление. Спринтер может бежать от трех до пяти секунд просто на ATФ, который он ранее выработал анаэробным метаболизмом в цитоплазме клеток, а не внутри митохондрий. Дальнейший анаэробный метаболизм от распада гликогена поддерживает его в течение полуминуты или даже дольше. В долгом забеге бегун на дальние дистанции должен непрерывно выполнять высокоэнергетические операции шаг за шагом от желудка (на ультрамарафонских дистанциях) до митохондрий, чтобы вырабатывать АТФ для сокращения мышц от аэробного метаболизма.

Изучать выработку метаболической энергии такого микроорганизма, как эвглена, – не столь легкомысленное занятие, как кажется. Митохондрии, единственные органеллы нашего организма, которые снабжают нас всей нашей аэробной силой и дают нам возможность непрерывно двигаться, эволюционно произошли из бактерий. Мы можем условно называть их и «клеточными органеллами», и «высокоадаптированными бактериями», потому что они используют нас в качестве носителей для проживания и размножения. Митохондрии все еще содержат свою собственную ДНК, которая гораздо более разнообразна, чем наша хромосомная ДНК. Поэтому можно подозревать, что их метаболизм, вырабатывающий АТФ, необходимый нам для сокращения мышц, также является нестабильным. Следовательно, метаболическая эффективность аэробного метаболизма может различаться у разных людей, влияя либо на VO₂max, либо на выходную мощность данного VO₂max. Каждый из нас наделен митохондриями строго по женской линии, через яйцеклетку. Это означает, что если эффективность митохондрий действительно является переменной в аэробной способности и если мы хотим быть чемпионами в беге на дистанцию, то должны внимательно присмотреться к материнской линии, если хотим правильно выбрать наших родителей.