Текст книги "Ржавая Луна. Повести"

– Что же ты будешь там делать? – изумилась классная руководительница.

– Ну, не знаю, может быть, самогон гнать с другими монашками… – ответ был тем более странен, что ни пьющей, ни религиозной ее семью ну никак нельзя было назвать. В другой раз – в пионерском лагере – дочка как-то заявила, что хотела бы жить со зверушками на необитаемом острове, и лучше, чтобы никакой корабль с так называемыми спасателями ее не нашел. Вряд ли девочка читала Сартра и знала, что ад – это другие, но каким-то образом ее мировоззрение оказалось насквозь пропитанным экзистенциализмом.

– Если бы была возможность спасти одного литературного персонажа, кто бы это был? – спрашивал учитель литературы. Рита оказалась в категории тех асоциально настроенных детишек, что ответили: «Муму. Или Белый Бим. Или пёс из повести Джека Лондона, не помню, как звали». Но вряд ли человек. Где-то она слышала, что девяносто процентов всех несчастий, что случаются с людьми, происходят из-за других людей. Не исключено, что от мамы.

Всё это Аглая рассказала специалисту, но очень скоро выяснилось, что самой Глаше терапия нужнее, чем дочке. Клиническая депрессия. Только существование Риты удерживало от наложения на себя рук. Но где-то глубоко внутри гнусный голосок нашептывал Глаше, что не будь Риты, то и такой глубокой депрессии не случилось бы…

О чем думает червяк, когда его насаживают на крючок?

Товарки без конца говорили о том, что время от времени детей нужно отправлять к бабкам и дедкам, а себе устраивать праздник. По понятным причинам Аглая этого сделать не могла. К прабабке – да, но не к Жуже. Подруги недоумевали – что это за отношения такие с родителями. Чтобы не углубляться в дебри, Глаша всем говорила, что у нее неродная мать, а потом грызла себя ночами, потому что это неправильно: Родину и маму нужно идеализировать при любых обстоятельствах, как бы они ни выкобенивались.

Если бы Аглая рассказала Илье о рекомендациях психолога (стриженная под мальчика дама рекомендовала ей лечить депрессию, а не отрицать), он бы отправил ее в клинику, где привели в порядок Татьяну: денег на семью он никогда не жалел, а Глаша, несмотря ни на что, оставалась частью семьи. Но она бы скорее удавилась, чем призналась бывшему мужу в том, что нуждается в помощи подобного рода. «Разве я похожа на психичку?!» – с интонациями Царицы Ночи возмутилась бы она. А потому депрессия осталась с ней навечно, несмотря на перемену внешних обстоятельств.

Пару-тройку раз Аглая сходила на беседу к мудрому доктору, где и услышала то, что и без дипломированного психолога знает любой более или менее грамотный человек:

– Все чувства важны и для чего-то нужны. Ваша злость помогает вам не только вернуть чувство собственного достоинства, но и осознать себя, свои собственные желания.

– Но вправе ли мы злиться на тех, кто подарил нам жизнь?

– Подарил? Так ли? Если ваша мать требует чего-то взамен этого дара, значит, не подарила, а до сих пор торгуется. И до тех пор, пока она влияет на ваши поступки, всё это – не ваша жизнь.

Именно тогда Глаша решилась. Да, муж ее после ругал за невыгодный обмен квартиры, но зато это была ее воля. Первое самостоятельное решение в жизни, не навязанное матерью, которую, кстати, даже не поставили в известность. Безрассудное поведение – один из признаков клинической депрессии и бывает вызвано крайней степенью отчаянья. Взрослая, вполне дееспособная Аглая боялась даже представить себе, какую реакцию вызвал ее побег, а потому с матерью больше не виделась. Никогда.

В ту пору, когда Илюша занимался Глашиным квартирным вопросом, у них бывали минуты откровений, и она поделилась с ним одним не самым приятным воспоминанием из своего поселкового детства. Мать приехала навестить ее. Кроссовок не привезла, хотя ей неоднократно сообщали, что это необходимо для физкультуры. Было время тотального дефицита. По межгороду звонили: «Привези спортивную обувь! Любую!»

– Не понимаю, какая разница, в чем ходить на физкультуру! В деревне! Можно подумать, тут дом моделей!

– В чем, например? – спрашивала бабка.

– Ну, я не знаю, – она делала утомленное лицо. Заботиться о ребенке – это так нудно. Не то чтобы Женя была как-то уж слишком занята, но если бы ее спросили, сколько времени она готова уделить дочери, она бы ответила, что нисколько, это слишком скучно. – Можно же в той же обуви, в которой она по двору бегает! – искренне недоумевала Жужу. Ей бы хотелось, чтобы близкие существовали сами по себе, не обременяя ее никакими заботами, причем кровное родство никак на желание заботиться не влияло. Как только друзья или родные требовали внимания и заботы, она нервно начинала их с себя стряхивать, как герои фильмов ужасов стряхивают с себя пауков.

На самом деле у Глаши была зимняя обувь и летние шлепанцы, которые раньше были босоножками, но, когда стали маловаты, из них с помощью ножниц бабка сделала шлепанцы. А для межсезонья существовали резиновые сапоги. Всё. «По двору» Глаша, как и прочие дети, бегала босиком. Стометровка, прыжки через козла и через перекладину – в обрезанных босоножках. Обхохочешься. Она страдала, а для одноклассников ее страдания были поводом к веселью. Возможно, именно тогда к ней приклеилось трагическое выражение лица. И поскольку смириться с тем, что идти на физкультуру ей снова придется в шлепанцах, Глаша не могла, то с максимальной серьезностью подготовила список всего, что нужно в школу – корявенько, но по пунктам. Мать умиленно воскликнула:

– Утибоземой! – и вернулась в город, оставив список на кухонном столе. Глаша, увидев свою бумажку, разрыдалась. Бабка пошла на почту звонить Жуже и распекать ее за легкомысленное отношение к нуждам ребенка. В результате в следующий свой приезд Жужа схватила дочь за ухо и прошипела:

– Ты, пропадлина, зачем бабку нервируешь?! В интернат захотела?

Больше Глаша ничего не просила до самого выпускного. Она вдруг осознала, что мать нарочно ее провоцирует на такую вспышку гнева, за которую действительно можно было бы упечь в интернат: комсомольской активистке Жуковой всегда была важна собственная моральная правота. Но поскольку для Глаши она всегда была совершенно чужой женщиной, то и настоящей вспышки гнева не получилось, ведь чужие люди не вызывают таких сильных эмоций, как близкие. Не в том беда, что мать относилась к ней как какому-то малозначимому факту своей биографии, а в том, что окружающие это видели и жалели ее. Не Глашиных подружек – дочек жившей по соседству алкоголички, а ее, чья красавица-мать покинула поселок ради лучшей доли. «Бедненькая, – слышала она за спиной, – ножки тоненькие!» Желание, чтобы человечество со всем своим хваленым гуманизмом скрылось в водах потопа, возникло в ней именно поэтому.

Детей недаром воспитывают на сказках. Там отчетливо видна граница между добром и злом. Бармалей должен быть злой, а мама – добрая. Когда мама – сложный человек (т.е. злобная сука с душой мелкой, как лужа) и нет четкой границы между черным и белым, у мелких поганцев создаются неверные, нечеткие представления о добре и зле, если, конечно, они вообще формируются. Бывает, что люди и вовсе без нравственных ориентиров всю жизнь обходятся.

Теперь, годы спустя, туфель у Аглаи было как у сороконожки. Она купила шведский шкафчик для всего этого модельного добра (с каким-то бесовским названием), и Илье даже пришлось его собирать – он понимал, что это психическая травма. (Дома Надежда пилила его за то, что из-за этого шкафчика он пропустил соревнования по бальным танцам, где выступали его дети, эгоист!) Однако навещая дочь и оставляя на столе несколько купюр, ему приходилось не раз слышать от бывшей жены категоричные требования:

– Мне не хватает обуви! Эти ни к чему не подходят.

Прогнав мужа, Аглая была уверена, что ему предстоит скитаться и побираться на помойках. И одна из главных ее печалей как раз в том и состояла, что он, подлец, не оправдал ее надежд, став человеком не только успешным, но и счастливым. Он и сам испытывал неловкость по этому поводу. «С одним посохом перешел я сей Иордан, а теперь у меня два стана». И именно Глаша чаще всего сообщала ему с оперным пафосом о том, какой он эгоист.

Но и у него была своя травма. 90% успеха в нашей жизни зависит от самооценки. Плохо, что ее обычно разрушают именно те люди, которые должны ее укреплять – семья. Одна из причин его нелюбви к Глаше была в том, что с ней он не мог притвориться кем-то другим, отрешиться от своего прошлого, от родителей, от корней, так сказать. Она знала его как облупленного, знала, что в собственной семье он был никто и звать никак, знала, что ему (как, впрочем, и ей) было отказано в самом праве быть личностью. Да, у тебя сейчас фантастическая сантехника, но я-то помню, как ты ёжился зимой в дощатом скворечнике во дворе. Чтобы кем-то стать, начинать надо было с чистого листа. С другими людьми. Но и унылая Аглая была ему так же необходима, как другие члены семьи: благодаря ей он острее чувствовал, как Бог милостив к нему.

Глава шестая

Машка думала, что в огромной сумке, что старшая сестра втащила в гостевую комнату, находятся наряды, украшения и косметика – именно этого она ожидала от взрослой барышни, с которой можно будет и посекретничать, и посоветоваться. Но оказалось, что там всего лишь материалы и инструменты для творчества.

Рита мастерила кукол. Это были не детские игрушки для воспитания правильной гендерной идентичности, а настоящие высокохудожественные произведения, скульптуры, на которые следует смотреть, не дыша. Из-под легкой Ритиной руки выходили не только томные принцессы в платьях эпохи ампир, хоббиты и эльфы, но и хтонические существа, от которых мороз продирал по коже. Лупоглазые бессмысленные пупсы – это не Ритина тема. Ее персонажи любили и ненавидели, скучали и насмехались, в общем, имели свое выражение лица. Затаенная злоба и лирическая грусть, хитрость и коварство, лукавство и высокомерие – глина в ее руках легко принимала любую форму, выражая эмоции, на которые сама художница была скуповата. Один из ее эльфов был похож на маму – тот же презрительный рот, высокие скулы, надменно выставленный подбородок и глаза, органически неспособные смеяться. Теперь Рита жалела, что продала его – какая была бы память! Занималась она своими чертями и вампирами с ранней юности и к сегодняшним двадцати шести годам была уже состоявшимся художником с именем, у которого есть свои почитатели. Ее куклы выставлялись в Гостином дворе и даже уходили за рубеж, как, например, тот самый надменный эльф.

Незадолго до своего фатального полёта в Египет Аглая с брезгливой миной наблюдала, как ее дочь возится с куклами, и время от времени вставляла свое неизменное:

– Ты, папа Карло, когда работу найдешь?

– Я работаю.

– Нормальную работу, – напирала Глаша. – Где с разными людьми знакомятся. Со своими игрушками ты никогда замуж не выйдешь.

Рита понимала, что все эти пафосные родительские претензии, эти скептические усмешки по поводу выбора жизненного пути, а также сомнения в таланте собственных детей вызваны ничем иным как жгучей завистью: «Я всю жизнь занимаюсь делом, которое ненавижу всей душой! Как же ты посмела найти любимую работу, которая больше похожа на хобби, и получать удовольствие от жизни?! Так нечестно!»

– А я должна выйти замуж? – Рита так приподнимала бровь, что у матери пропадало желание ее воспитывать, потому что в этом взгляде отражалось знание всего паскудства жизни. Аглае здесь слышалось ядовитое: «Чтобы стать такой же счастливой, как ты?»

Собственно, Глашина риторика поменялась после того, как у нее появился друг, и замкнувшаяся в себе дочь, которая никогда никуда не выходит, стала неудобна.

– Ты когда-нибудь бывала в клубе на дискотеке? – участливо спрашивала она. Или: – В этом году десять лет с твоего выпускного. Вы будете собираться с одноклассниками? – или еще смешнее: – У тебя есть молодой человек?..

Для Риты было время уклоняться от объятий. Романтические сцены, будь то в метро, на экране или на этом вот диване перед экраном, раздражали. И чужая радость причиняла боль. Смерть матери случилась в тяжелый момент – незадолго до этого ей, молодой, ждущей любви девушке отказал мужик. У нее вообще, как и у всех недолюбленных детей, безответные любови следовали одна за другой. Конкретно этот – обычный художник-говноляп, они познакомились на очередном вернисаже, где Рита выставляла своих кукол, а он – невразумительные абстракции. Этого уклониста, оказывается, напрягало пристальное внимание никогда не улыбающейся девушки, одетой всегда в черное, как какой-то унылый гот. Она и на свиданье-то его пригласила со сдвинутыми к переносью бровями. От такого ужаса волоски на спине дыбом встают, какая уж тут любовь! Это всё равно что связаться с сатанистом. Не знаешь, когда ему придет в голову принести человеческую жертву Люциферу, и выбор падет на тебя. Неулыбчивой Рита была из-за того, что не хотела лишний раз показывать свои кошмарные зубы. Помнила бабушкины комменты. Ей казалось, что люди тут же начнут ее жалеть: ах, с такими красивыми глазами – и такие зубы! Но это ведь невозможно объяснять каждому встречному.

Рита мяла глину и охотно показывала сестре, как сделать ведьму похожей, к примеру, на Татьяну, и очень опасалась, что Машка, как и все, начнет расспрашивать о личной жизни, которой нет и быть не могло…

Во вторник вернулась из рейса Татьяна.

Видя, как усталая стюардесса целует в щечку всех домочадцев, в том числе и отца семейства, Рита по привычке закатила глаза и свесила язык набок. Ведьмушка эту рожу заметила и после завтрака зашла в Ритину комнату (гостевую), где та уже разложила свои орудия труда, надеясь весь день заниматься любимым делом.

– Это я или Надежда? – Татьяна с любопытством рассматривала почти готовую головку для новой куклы.

– Это хэллоуинская ведьма. У нее будет черная остроконечная шляпа и метла и, возможно, ориентальной породы кот.

Танька довольно хмыкнула:

– Все впечатления жизни, весь житейский опыт – хороший он или плохой – на пользу искусству! Одобряю. Однако… Люди никогда не знают всего о других, да и не узнают, а потому не спеши судить, – пресекла могущие возникнуть шуточки Татьяна. – Одна дама, похоронив сына, сохранила прекрасные отношения с невесткой, даже зная, что та ему при жизни изменяла.

– Вы мне книгу «Руфь» рассказываете?

– Нет, это случилось уже в XXI веке. Так вот, непонятливым знакомым, которые задавали глупые вопросы, как же так можно, она отвечала: «Сын он был хороший. А какой он был муж, я не знаю». На мой взгляд, это эталон объективности. Все знают «Не судите, да не судимы будете», но мало кто следует этой заповеди.

Рита по обыкновению закатила глаза:

– Да не сужу я!

– Однажды я была свидетельницей на свадьбе человека, у которого первая жена умерла месяц назад. То есть заявление было подано в тот же день, когда выписали свидетельство о смерти. Чтобы в загс два раза не ходить. Мой коллега, пилот. Когда он вышел на работу после законного отгула, кто-то успел хохотнуть по поводу слишком скорой свадьбы. Этому хохотунчику пришлось разъяснять, что первая жена умирала от рака долго и мучительно, будучи сильно беременной, и с мужа клятву взяла, что он быстро женится, и свою подругу в невесты ему сосватала. Умерла она через пару дней после того, как ребенок родился – здоровый, что примечательно. И хохотунчику было очень неловко. Поэтому, я еще раз повторяю, не спеши делать выводы, иначе можешь оказаться в весьма нелепом положении. Тебе кажется, что ты видишь и понимаешь, как тут всё устроено, тебе, может быть, даже смешно. На самом деле, ты видишь лишь верхушку айсберга.

Рита сердито хмыкнула, но Татьяна и не собиралась отступать:

– Или вот тебе еще пример. Все мои приятельницы поголовно влюблены в турецкого музыканта —имя, к сожалению, не помню, собирающего себе в дом всех встречных кошек, в том числе и увечных. Да я, признаться, и сама слегка в него влюблена. В сети бродит видео, как он им музицирует, как они ласкаются о его бороду и тому подобное. Все они для него одинаково важны, одинаково дороги. Наличие кошки в доме не останавливает его от того, чтобы спасти и обласкать еще одну, так сказать, принять в семью. Но он ведь и женщин, наверное, тоже всех подряд жалеет. Такой человек в принципе не может быть моногамен. Моногамность вообще сильно переоценивают.

– Не понимаю, о чём вы говорите, – хотела отбрехаться Рита, но не удалось.

– О твоем отце. Я вижу, ты удивлена и, может быть, даже злишься.

– Да нет, с чего мне удивляться, тем более злиться! В вашей возрастной категории мужчин не хватает, многоженство оправдано демографическими причинами. Лишь бы все были довольны.

– Циничный ответ, но находчивый. Я предлагаю тебе посмотреть на всё это с другой стороны. Нас восхищают человеческие глаза у собаки или человеческие повадки кота, но в человеке по-настоящему человечные черты мы зачастую игнорируем, а их следовало бы ценить. Как сказала одна мудрая женщина не нашей эпохи, настоящая семейная жизнь – явление исключительно редкое, как и настоящее монашество. И твой папка в этой области очень одарен, хотя, казалось бы, где ему, сироте, было этому научиться! Видимо, талант от Бога.

– Ну, раз уж вы о моем отце, то, по-моему, он похож на Генриха VIII.

– Ты даже не представляешь, насколько это точно! Только не в обывательском смысле, дескать, Генрих кровожадный многоженец, а совсем по-иному. Я бы его назвала Генрих Задолбавшийся. Я посплю пару-тройку часов, а потом приходи на кухню, поиграем в посудку, и я тебе расскажу много интересного.

– Жизнь хороша и удивительна, если выпить предварительно, – возвестила Татьяна ближе к вечеру, разлив по бокалам белое вино из лямкинских запасов. – Согласись, алкоголь отлично снимает культурный шок! – ведьмушка подмигнула, мол, понимаю, как мы все тебя шокировали, но что поделать, мы такие, какие есть. На сковородке уже жарился лук, а Рите она вручила кусок сыра – натереть на терке. Объяснить, какое блюдо они будут готовить, не сочла нужным. Рита попыталась с помощью наводящих вопросов:

– Какое национальное блюдо в Перу?

– Куй. Но я не буду своих близких кормить куём. Это вообще-то крыса. Ну, то есть морская свинка, но всё равно крыса.

– Чем же вы ее замените? – но этот вопрос повис в воздухе – Татьяна сосредоточенно творила. Причем еду она не пробовала – лишь неукоснительно следовала рецепту, так как считала, что, пробуя пищу во время приготовления, можно определить лишь одно – что она капец какая горячая, а вовсе не оттенки вкуса и степень солености.

– Ты знала, что если вдохнуть прованские травы, эффект будет такой же, как от нюхательного табака?

«Ага, – подумала Рита. – Значит, что-то из французской кухни. И белое вино открыла, чтобы добавить в мясо, а уж излишки, сами понимаете…»

– А где все?

– Сахиб в офисе, мэм-сахиб ушла на фитнес, Гуля приходит к нам только по понедельникам, средам и пятницам, а мелочь… Сама не знаю, где мелочь. Но к ужину они будут – не сомневайся. Они знают, что в дни, когда я на кухне, не стоит пропускать ужин. Так вот, о Генрихе. Если он и был злодеем, то по отношению к церкви, а не к женам. С женами всё было в рамках законодательства того времени. Да, двоих казнил, но измена королю тогда приравнивалась к измене Родине. При неподобающем поведении королевы слишком велика вероятность того, что трон займет ублюдок. Его злопыхатели как-то не очень любят вспоминать, сколько лет он прожил с Екатериной Арагонской, сколько лет потратил на бракоразводный процесс. Папа полез в бутылку, хотя в той ситуации правда была на стороне Генриха: отсутствие наследника мужского пола действительно было уважительной причиной. К тому же он действительно верил, что Бог его карает за то, что он взял жену брата (Екатерина досталась ему по наследству). Еще злопыхатели не любят вспоминать, как Генрих тосковал по Джейн, которая умерла при родах, как он не хотел жениться снова, но был вынужден – ради наследника. Не любят вспоминать, что он не прикоснулся к принцессе Клевской, а, выделив ей приличное содержание, расторг брак. После Джейн она показалась ему страшненькой, но он продолжал с ней общаться, в карты приходил играть. И, наконец, тот факт, что на склоне лет он женился на вдове некоролевской крови, разве не выдает в нем человека, вконец задолбавшегося?!

– Еще скажите, что он жертва обстоятельств! – Рита справилась с сыром и теперь потягивала винцо, глядя, как ловко Татьяна управляется с кухонной утварью. Это можно было бы снимать для кулинарного шоу.

– Вообще-то, так и есть. Человеческое, слишком человеческое. После смерти Джейн он заперся в своих покоях, пил и рисовал собор. Вышел из депрессии с готовым проектом. А музыка?! Посмотри на полке диск с лютневой музыкой… – Рита последовала указаниям. – Включи «Зеленые рукава». Говорят, это его творение. Так что обзываться Генрихом VIII контрпродуктивно, – ведьмушка отправила мясо в духовку, а Рита задумалась над ее словами. На что она намекает? Что ее отец сочиняет музыку и проектирует соборы?! Чересчур пафосно.

Но – нет, Татьяна говорила не о соборах и музыке, а о человечности.

За своего ориентала Мошку Лямкин не заплатил ни копейки. Кот был краденый.

– Какой-то мерзавец подсчитал, что на домашних питомцев цивилизованное человечество тратит больше, чем на детей. На мой взгляд, это правильно, – объяснял Илья свою позицию уже после преступления. – Спиногрызы вырастут и сами себя побалуют, а домашние питомцы отдают нам всю свою жизнь, до последнего дня. Я не говорю о собаках, которые ходят с хозяином на охоту, и о кошках, которые гуляют сами по себе, а домой заходят, как советские дети, чтобы перекусить и водички попить. Я говорю о тех, что живут в городских квартирах, стерилизованных, у которых нет другой жизни, кроме той, которую мы им устроим. Фантик шуршащий на веревочке – вот и все их радости. И потому совершенно естественно их баловать. Хоть как-то компенсировать то, чего мы их лишили. Между прочим, один великий человек сказал, что даже религия, если она не учитывает блага котов и собак, не заслуживает внимания.

Дело было так. Однажды позвонила Глаша и, как обычно, со слезой в голосе попросила об услуге сантехнического плана для своей коллеги из бухгалтерии. Лямкин записал адрес, отправил к той бабе своих лучших работников, однако эта неблагодарная тварь стала жаловаться, что ей всё плохо сделали. Илья поехал сам лично проверять, в чем там дело. Как он и предполагал, баба жаловалась из одной лишь врожденной склочности, так как работы были выполнены на высшем уровне, а если тебе не нравится дизайн смесителей, которые ты сама же и выбрала, то для таких есть отдельный котёл в аду. Но что примечательно: если человек сделан из фекалий, то он во всём таков. Эта грымза держала кота в прихожей и ванной, ну на кухню пожрать иногда пускала, а в комнаты ни-ни – там у нее, видите ли, мебель дорогая. Котик подросток, ангелочек с огромными ушами, в ограниченном пространстве, без развлечений!

– Птицы с рыбами были сотворены в пятый день, а вот зверушки – в шестой, на пару часов раньше человека. Так что кот – брат, и это не метафора, это неоспоримый факт. Апостол Пётр у райских врат спросит, был ли счастлив твой брат кот, а ты, деградантка чертова, что ответишь?! – бушевал Лямкин в сердцах. – Мы и так слишком сужаем для них горизонт! Они не гуляют, не охотятся, а некоторые даже не размножаются, так еще и на диван не пускать – это уж совсем фашизм!

Илья с трудом сдерживался, чтобы не придушить эту садистку прямо в ее новом санузле. В общем, отвергнув все претензии, Лямкин попрощался, прошел к лифту и вдруг заметил, что котик сидит на лестнице – выскользнул за дверь, любопытство потянуло на просторы. Илья не стал звонить в дверь и возвращать питомца такой бесчеловечной хозяйке, а просто сунул кота под куртку и быстренько свалил оттуда. Дома все были рады такому сюрпризу, а больше всех рад был Делошка, которому в ту пору тоже было меньше года и ему просто необходим был товарищ для игр. Живя с псом, Мошка перенял все собачьи повадки и не только приносил игрушку в зубах, но и прибегал на зов, откликаясь, как Адам в раю: вот я! А та грымза на Лямкина даже не подумала, решила, что кот просто сбежал.

Теперь эта грымза стояла у закрытого Глашиного гроба и говорила, каким светлым человеком была покойная. Это были какие-то дежурные фразы, не вызывающие никакого отклика в душе, кроме раздражения. Глаша презрительно улыбалась с портрета, словно окончательно уверившись в бестолковости приятельницы. Вместе с бестолковой грымзой пришли еще две женщины, телосложение которых выдавало их принадлежность к бухгалтерии, но те помалкивали. С Лямкиным пришли все – не только жена и дети, но и Татьяна, и даже Гуля. «Простите меня, противники спиртного, но эти тошнотворные речи мне необходимо запить чем-то крепким и горючим!» – думал Илья. Для поминок был арендован небольшой зал в любимом Илюшином ресторане: он хотел показать дочери, как чтит память ее матери, да и себе хотел доказать, что больше на Глашу не злится, хотя это была не совсем правда. Фоном подвывала «Норма». На своих похоронах Илья хотел бы джем-сейшн, как у контрабасиста Рэя Брауна, но чего бы хотела Глаша, он знать не мог. Она не была его единомышленницей, а уж о ее музыкальных предпочтениях он и вовсе ничего не знал. Иногда он даже думал, что лучше бы в ту новогоднюю ночь трахнул кактус.

Год назад Лямкин и всё его обширное семейство с восторгом смотрели в сети видеоролик о том, как грузчик с тяжелой тележкой объезжал кота, который разлёгся на пороге магазина. Парень его не просто передвинул, нет! Он почесал коту пузико, кот потянулся от удовольствия, перекатился на другой бок, и тем самым освободил проход. Желая порадовать бывшую, Илья отправил этот ролик и ей. Реакция получилась не совсем та, которую он ожидал. Глаша с пафосом провозгласила:

– Да, с котиком они мило себя ведут, а русских убивают.

– Кто?!

– Твои друзья из Средней Азии.

– В смысле?! – Илья всё еще не понимал, как смешное видео про котиков может привести к разговору о национальном вопросе.

– Ну это же черный – тот, на кого ты так умиляешься!

– Да ты больная! – в сердцах воскликнул Илья и хлопнул крышкой ноутбука.

– Я больная?! Разве это я в дом шахидку привела и к своим детям ее приставила?! Ладно бы еще извивался под каблуком у жены! Но у няни!..

Лямкин чуть не задохнулся от возмущения: наезжать на Гулю, которая день за днем отдает его детям столько любви, сколько у всех его жен вместе взятых за всю жизнь не наберется! И ее обозвать шахидкой!..

– Ты хоть слово «шахид» понимаешь?! Овца зомбированная! – он судорожно натягивал ботинки, путаясь, где левый, где правый, но Глаша еще много чего успела сказать вдогонку. Это была их последняя встреча.

Лямкин ненавидел стереотипы. Евреи хорошо считают деньги, а на высокие материи им лучше не замахиваться? Ага. Стало быть, Мендельсон, Гершвин, Ойстрах и Гилельс неправильные евреи? Негры – хорошие баскетболисты, но в интеллектуальном отношении слабо развиты, а как же Рэй Чарльз и Луи Армстронг? Азиаты годятся только для черной работы, а как же Севара, Димаш и Сардор? Ну, про конокрадов цыган вообще молчим. Исключения? Что-то многовато получается исключений. Лямкин считал, что деление людей на расы и национальности изначально неверно. Правильнее делить на тех, с кем Бог говорит, и эти люди создают музыку, архитектуру, серебряные стопочки с вензелями, ковры или туфли – короче, красоту, и тех, с кем Он молчит, и эти люди от обиды ненавидят всех остальных. С Аглаей Бог не говорил, вот в чем была проблема. Да и интернациональные идеи Лямкина его бывшая жена считала утопическими теориями. «Мир во всем мире невозможен! Люди внутри одной семьи договориться не могут, а ты хочешь, чтобы договорились семь миллиардов!»

Между тем грымза говорила о том, что в последний год Аглая обрела, наконец, свое женское счастье. Что она могла знать о чужом счастье? Аглая и сама не смогла бы ответить на вопрос, радуют ли ее новые отношения или это лишь дань условностям – чтобы как у всех.

Бородатый мужик с Глашиных фотографий не был случайным прохожим, как думал Илья. Их действительно связывали отношения. Звали его Миша, он не был похож на бобра, но на этом его достоинства заканчивались. Пятидесятилетний маменькин сынок с обкусанными ногтями, он внезапно осиротел, запил и почти достиг дна, когда в маршрутке встретился со своей судьбой. Он что-то бубнил, ей было плохо слышно, а когда Глаша плохо слышала, она не переспрашивала, а вежливо улыбалась – привычка такая. Косенький сиротка решил, что эта улыбка что-то значит, и увязался за незнакомкой до самого дома. В общем, как в анекдоте: проще дать, чем объяснить, почему не хочешь. Конечно, наутро он протрезвел и старался не позволять себе таких безобразий. Продержался трезвым полтора месяца – ради отношений, а потом всё вернулось на круги своя. Когда от него не пахло перегаром, чувствовался стойкий запах аптеки. Нередко Глаша слышала от своего нового друга стариковское «Ох-ох, что ж я маленьким не сдох!»

– Почему ты пьешь? Ты несчастен? Я спрашиваю, потому что счастливые люди устраивают застолье, стараются напоить и накормить других, а ты пьешь в одно лицо, причем на закуску у тебя три корочки хлеба, – недоумевала Аглая, но вскоре ей пришлось признать, что пьянство нового друга – не самая страшная проблема. Соплежуйское мировоззрение – вот главная беда.

Один мозгоправ сказал, что брак – это всегда травматический опыт. Но и начинать новый романтический период после сорока оказалось тяжело, и не только из-за сложившихся старых привычек. Одно дело – цветы и столик в ресторане, и совсем другое – запах изо рта, волосы из ушей, кишечные газы и мешки под глазами. Физическая притягательность и партнера, и самой Аглаи оказалась под большим вопросом. Говорите, любви все возрасты покорны? Ни в коей мере! Линия ее жизни с линией любви не пересекалась. Пивное брюшко, дряхлые чресла, фу! Всё надо делать вовремя. Ретроспективное страдание, вызванное сожалением о несделанном, сменилось новым – нахрена я это сделала?!

Существуют люди, которые не ставят ёлку, не готовят праздничный стол, не дарят друг другу подарки, не смотрят ни «огонек», ни старые любимые комедии, и ложатся спать вовремя. Накануне Нового года выяснилось, что новый Глашин друг из этих. К сожалению, все эти передовые идейные отказники от праздников стабильно недовольны жизнью, хмуры, сосредоточенны, и активно пытаются всем доказать, что они на самом деле счастливы всегда, и им не нужны для радости особые дни. Но ни счастья, ни радости вокруг них не заметно. Мрачняк и говнище до горизонта.