Текст книги "Наталья Бондарчук. Мужчина моей жизни"

Наталья Бондарчук. Мужчина моей жизни

– Я и сейчас начинаю плакать, когда вижу, как в фильме «Судьба человека» чумазый Ванюшка бросается на шею главному герою и кричит: «Папка, родненький! Я знал! Знал, что ты меня найдешь!» А тогда, девятилетняя, смотрела только что вышедшую на экраны картину отца – ее показывали в школе, и у меня градом по лицу текли слезы. В отличие от других ребят и зрителей всей страны, сочувствовавших осиротевшему мальчику и солдату Андрею Соколову, я плакала потому, что их встреча затрагивала мою личную драму. На экране прижимал к себе обретенного «сына» мой родной папа – которого я, по сути, потеряла за год до этого: у него появилась другая женщина, мама (актриса Инна Макарова. – Прим. ред.) измены не простила и собрала мужу чемодан. С тех пор с отцом мы не виделись.

Расставшись, родители поехали каждый на свои съемки: мама – на картину «Дорогой мой человек», папа – на «Судьбу человека», по-моему, оба названия оказались символичными. Мама по роли в одном из эпизодов, обращаясь к Алексею Баталову, произносит сакраментальную фразу: «Зачем ты тогда так навсегда, насовсем спрыгнул с трамвая?», у папы в его фильме звучат те самые слова мальчишки, что «папка» его нашел. А меня – не нашел… Во время просмотра картины одноклассники, зная, что в зале сидит дочь режиссера, поглядывали в мою сторону и страдала я, получается, на виду у всех. Учительница потом не раз задавала нам сочинение на тему «Моя семья», я понимала, что это неспроста, и возненавидела школу.

Сразу после просмотра фильма у меня случился дикий приступ мигрени, и потом несколько лет мучила время от времени появлявшаяся перед глазами «мушка», когда раскалывается голова и ничего вокруг не видишь и не слышишь. Друзья семьи уверяли, что отец желает со мной увидеться, и я не понимала, почему этого не происходит: хотел бы – пришел. Недавно узнала, что препятствовала свиданиям мама: я росла девочкой нервной и она, видимо, боялась, что эти встречи растревожат меня. Так что он приходил, но когда меня не было дома.

Папа тоже был чувствительным, ранимым, легким на слезы. «Переживун». Годы спустя я поняла, что в той пронзительной сцене из «Судьбы человека» отразилась и его боль от расставания со мной.

…Едва я немного подросла, отец просто впился в мое воспитание: мама тогда снималась чаще, а он подолгу бывал дома. Постоянно что-то придумывал. Однажды притащил тяжелый ящик – один из первых появившихся в стране магнитофонов – и решил записать семейными силами спектакль «Муха-цокотуха». Родители, бабушка и я говорили за разных персонажей Чуковского – мне досталась Муха – и озвучивали происходившее: звенели рюмки, топали гости… Включили запись, и я впервые услышала свой голос простуженной мыши. Расплакалась, папа принялся успокаивать, уверяя, что отлично сыграла роль. Мы запоем читали книжки, которыми отец наводнял нашу однокомнатную квартиру, рисовали, но не просто так, а путешествуя – дальние страны, пальмы, парусники. Романтика.

После его ухода первое, что сделала, – открыла оставленный им этюдник с красками и начала, желая зацепиться хоть за что-то, связанное с папой, малевать на холсте – копировала березку с его картины. Кстати, живопись – одно из серьезных увлечений отца – с детства захватила и меня. Иногда все бросаю и погружаюсь в нее с головой, никого и ничего не замечая. «На нее накатило», – говорят в такие моменты близкие. Вот и тогда на меня накатило.

Кроме этюдника и некоторых своих работ папа оставил мой карандашный портрет. На нем темноглазая девочка с толстой косой улыбается, позируя отцу.

– Как вы встретились после долгой разлуки?

– Через пять лет в Москву приехал папин старший сын Алеша. Странный был мальчик, какой-то в нем чувствовался надлом. Я к тому времени уже на собственном опыте убедилась, что развод известных людей оборачивается катастрофой для их детей. Одно дело, если переживает узкий круг родственников и знакомых, другое – когда в курсе оказывается «широкая общественность» и о том, что болит, начинают спрашивать посторонние. Алеша жил вдали от отца, в провинциальном городе, где все без конца интересовались его знаменитым родителем, а что мальчик мог сказать? Что с ним не видится? Что у Сергея Бондарчука совсем другая жизнь за тридевять земель? Ситуацию эту Алеша, знаю, выносил с трудом.

А ведь моя мама, когда-то узнав, что у отца на стороне ребенок, пошла на развод ради того, чтобы муж женился на той женщине и усыновил мальчика. Потом он развелся и вновь расписался с мамой. Муторная история, но у ребенка должен быть законный отец – считала мама. Алешу она приветила, брат некоторое время жил у нас, вот и теперь остановился в нашем доме. С папой встречался на съемочной площадке. Общаясь с Алешей, отец, наверное, и подумал: не попытаться ли встретиться со мной? Позвонил, хотел где-нибудь в парке погулять, но я отказалась: столько лет не виделись и пойти в какой-то парк? Предложила: «Приезжай ко мне».

Он весь испереживался! Глаза у него были мокрые. Принес в подарок цветные карандаши, а я призналась, что уже рисую красками – и его масляными, и акварелью. Папа заметил, что я похожа на Наташу Ростову – кареглазая, худенькая, хорошо бы, дескать, снять меня в «Войне и мире» в роли Наташи-девочки. (Но утвердил в итоге голубоглазую Людмилу Савельеву, она сыграла героиню Толстого и в подростковом возрасте, и в более зрелом.) Алеши с нами не было: не успел, появился с букетиком фиалок, когда отец уже уехал.

С того раза мы с папой стали общаться регулярно, и постепенно все мои претензии и обиды – почему не виделся со мной? – остались в детстве. Значительно позже мне не раз попадались статьи, в которых писали, что Бондарчук всю жизнь любил только мою маму. Неправда: у них после развода сохранялись неплохие отношения, но отец искренне полюбил Ирину Скобцеву, иначе между родителями не случилось бы разлада. Знаю, Ирина Константиновна всегда жила своим мужем, в чем я со временем убедилась.

– Не ощущали рядом с отцом скованности, не стеснялись, все-таки росли отдельно?

– Совершенно не робела, рассказывала самое сокровенное. Мне только всегда его не хватало. Папа много и напряженно работал: снимал фильмы и сам обычно играл одну из главных ролей. Мой Ваня по сию пору вспоминает, как мы с ним и его отцом, Колей Бурляевым, будучи в Ленинграде, поехали к дедушке на съемки «Красных колоколов». Огромная массовка, тысяч пятнадцать участников. Эти движутся в одну сторону, те в другую, все полыхает спецэффектами – дело происходило вечером, и над бескрайним людским морем царит папа.

Внук спросил, как же он снимает, дед ответил: «Разрываюсь, Ванечка, разрываюсь». Потрясенный ребенок затаил мысль: когда вырастет, станет помогать дедушке на съемочной площадке, чтобы не разрывался. Я тоже была обескуражена:

– Пап, как же ты со всем этим справляешься?

В ответ услышала шутливое:

– Никак. Оно само.

Действительно невозможно поверить, что человек может так гармонизировать хаос.

Федя рассказывал, как однажды они со старшим сыном Никиты Михалкова Степаном пригласили отцов в ресторанчик. Просто пообщаться. Через десять минут душевного разговора те переключились на темы кино и сидевших рядом отпрысков уже не замечали.

«Моя жизнь – это мои фильмы», – писал папа. При этом сокрушался, понимая, что кино отняло у него многое из того, что необходимо человеку: «Я не видел, как выросли мои дети… Всегда работал, работал и работал на эту иллюзию – кинематограф. Правильно ли я жил?» Теперь, сама занимаясь режиссурой, знаю, несколько эта работа поглощает. Неважно что ем, где сплю, главное – снять сцену, потому что ответственность чудовищная.

Опять же, когда человек живет другой реальностью, характер не улучшается: люди, целиком погруженные в творчество, часто тяжелы в семейном быту. Как-то раз мы с отцом сидели в его кабинете, он только прилетел из Италии и поставил привезенную пластинку с чудесной мелодией, папа очень любил музыку. Вошла Ирина Константиновна: «Сереж, сделай, пожалуйста, потише, дети засыпают». Он посмотрел на жену – и прибавил громкость. Меня это поразило. Почему отец так поступил? Может оттого, что привыкнув командовать толпами, не терпел, когда управляли им самим, даже в такой мягкой, деликатной форме?

Сложным он был человеком, и это приходилось принимать как данность. Со временем я поняла: годы, проведенные без него, пошли мне во благо. В период взросления отсутствие бытовых, кухонных отношений с отцом привело к тому, что не относилась к нему панибратски, когда по пустякам обижаешься и выясняешь отношения. Нет, я воспринимала его совсем по-другому, понимала, что это большой художник, который никому не принадлежит, точнее – принадлежит всем.

Вместе с тем по-прежнему тосковала по нему, отчего, наверное, и увидела подобие отца в Сергее Герасимове. У него учились мои родители. Они вспоминали: Герасимов пришел к нам в гости и взял меня, годовалую, на руки. Я уцепилась за блестящую медальку на его пиджаке и не хотела отпускать. «Вот это хватка!» – шутливо заметил он.

Мастер нас всегда поддерживал, но при этом мог как поднять до небес, так и уронить на землю… Помню, шли с сокурсницей Наташей Аринбасаровой из института под проливным дождем после герасимовского разноса своей работы и рыдали, ничего не замечая.

Мне хотелось, чтобы Сергей Аполлинариевич, как и папа, не просто хорошо относился ко мне, но был высокого мнения о моей работе. И я стремилась доказать этим взрослым мужчинам, что тоже кое-что значу. Перед окончанием ВГИКа Герасимов дал мне в выпускном спектакле «Красное и черное» по роману Стендаля роль мадам де Реналь. Коля Еременко играл Жюльена Сореля.

Репетировали целыми днями, и возможно от переутомления у Коли прямо на сцене пошла носом кровь. Я испугалась, повернула его спиной к залу, стала что-то говорить и за партнера, и за себя. Еременко немного пришел в себя, включился в диалог. Мы уже не играли, а жили на сцене. Зрители едва дышали, только всхлипы нарушали тишину.

После спектакля отец, тоже сидевший в зале, вышел потрясенным, обнял меня. Минут пять мы стояли, заливаясь слезами. «Какой ты стала актрисой…» – выдохнул он. А ведь сколько писем приходило в институт о том, что меня якобы взяли по блату! При этом папа в первый год даже не знал, где я учусь. Наверное, в тех его словах выразилось и сожаление о том, что повзрослела без него.

И все-таки некими тайными путями что-то от него шло ко мне, влияло на меня, и сильно. Уходя из дома, папа оставил «Божественную комедию» Данте Алигьери, книгу с волшебными гравюрами Гюстава Доре. С двух лет я любила листать ее страницы и рассматривать изображенные на них души. Потом начала читать текст. Годы спустя, на съемках «Соляриса», Тарковский спросил, о чем, по моему мнению, наш фильм, я в ответ процитировала Данте: «Но в том лесу, зловещей тьмой одетом, / Средь ужасов обрел я благодать». Андрей посмотрел на меня с интересом. Выяснилось, что эта книга – любимая у нас обоих.

– Жизнь свела вас с такой же «безотцовщиной» при талантливом, известном отце-поэте Арсении Тарковском – с его сыном Андреем…

– Во время съемок «Соляриса» Тарковский однажды заметил:

– Вот – некоторые перестали со мной здороваться.

– Почему? – удивилась я.

– Ну как же? Утвердил на главную роль ставленницу Герасимова и дочь Бондарчука. – Сергей Аполлинариевич был моим педагогом во ВГИКе, получается, теперь этим укоряли, припомнили и папу. – Что надулась? – спросил Андрей. – Тебе сколько было, когда рассталась с отцом?

– А мне, когда ушел мой, – четыре.

В нем отзвуки той разлуки не утихали всю жизнь, во мне тоже, но мы для окружающих оставались детьми своих родителей.

За годы общения с Андреем я поняла, что все снятые им фильмы, особенно «Зеркало», – своеобразный ответ отцу, когда-то покинувшему его. Младшая сестра Андрея Марина вспоминала такой эпизод: Арсений Тарковский вернулся с фронта и приехал навестить детей, живших с матерью в Переделкино. У него в Москве была уже другая семья, и он пригласил Марину погостить. А сына не взял, может, посчитал неудобным везти сразу двоих детей.

Арсений Александрович поднял Марину, уже не маленькую, на руки и пошел с ней на станцию. Андрей брел следом, и сестра видела, что он плачет, а плакал брат редко, когда оказывалось совсем уж невыносимо. Очевидно, подобные воспоминания обостряли его изначальную ранимость, Андрей ведь был ранимым до болезненности, поэтому особенно нуждался в правильной женщине рядом.

Однажды я видела подтверждение тому, что всякому мужчине необходима женщина, которая даст ему ощущение материнского тепла. После выхода «Соляриса» нас часто приглашали за рубеж. В Италии режиссер Анджело де Дженти, говоривший по-русски, познакомил Тарковского, Донатаса Баниониса и меня с Феллини, и тот пригласил нас в свой любимый ресторан. Мы спустились в полуподвальное красиво оформленное помещение, сели. Подошла дородная дама и буквально метнула на стол перед знаменитым режиссером тарелку с кашей.

– А эти с тобой пришли? – спросила, глядя на нас свысока.

Мы сжались.

– Да-да, Тереза, – ответил Феллини примирительно, – со мной, накорми их, чем захотят.

Синьора приняла скромный из-за нашего смущения заказ и гордо удалилась. Мы вопросительно воззрились на Феллини. Он начал рассказывать: «Я был еще не знаменитым режиссером, а Федерико-рваные-штаны, и Тереза подкармливала меня в этом своем ресторанчике, делая вид, что я ей заплатил. А когда снял «Сладкую жизнь», окончание работы мы отмечали здесь, собрались звезды кино, известные журналисты. На следующий день ресторан Терезы прославился на весь Рим, ее дела пошли в гору. Но с тех пор мы с ней так и играем в эту игру: она – моя благодетельница, а я – Федерико-рваные-штаны».

В «Солярисе» главная героиня – из тех женщин, какие нравились Тарковскому в жизни. Андрей однажды передал мне слова Андрона Кончаловского:

– «А ты знаешь, тебя Наталья спасла, вытащила твою картину», – Андрей сказал это и внимательно взглянул на меня – какая будет реакция.

– Ты что?! – возмутилась. – Я просто сыграла свою роль.

– Нет, Андрон прав: ты меня спасла.

Мне ничего не оставалось, как согласиться, – ответила же я Андрею на вопрос, заданный им после окончания съемок, кого я, по моему мнению, сыграла:

– Русалочку из сказки Андерсена.

Он удивился:

– Потому что она пожертвовала всем ради любимого человека.

Хари была бессмертна, но простилась со своей вечностью ради того, чтобы Крис обрел себя. Чистая жертва. Предполагаю, Андрей считал, что женщина должна быть жертвенной. Мужчина – не обязательно, а женщина – да. У него же перед глазами был пример его мамы: отец ушел, а она осталась и всегда была с детьми. Так что Андрей оказался прав: та, которой предназначено быть матерью, не может не жертвовать собой.

В двадцать лет я была максималисткой. Чувствовала себя готовой на все ради самого Тарковского, хотя он ничего особенного от меня как от женщины не требовал. Но любя его, я поняла, что не смогу больше жить с мужем, оператором Элизбаром Караваевым, хорошим, близким мне человеком, и оставила его. Возможно, Тарковский сразу почувствовал во мне это «за любимого в огонь и в воду», почему и доверил играть Хари – роль, для которой необходима была способность актрисы совершать безоглядные и жертвенные поступки.

– Но ваш юношеский максимализм едва не обернулся трагедией, когда из-за любви, только теперь уже к реальному человеку – Андрею Тарковскому, вы попытались свести счеты с жизнью.

– За тот поступок я до сих пор испытываю чувство вины – и перед Андреем, и перед Ларисой Шепитько и Элемом Климовым, в доме которых это произошло. В юности всего хочется здесь и сейчас, а если жажда счастья помножена на актерскую природу, когда чувства напрягаются до предела… Наступает момент – кажется, что невозможности быть рядом не пережить. Но ничего, пережила. Благодаря тому, что пошла в храм и покрестилась. От края может удержать только вера.

Андрей не обиделся на меня за то, что я тогда над собой едва не совершила, не увещевал. Относился ко мне как к болезненному ребенку, которым я и была. На следующий день мы как ни в чем не бывало озвучивали картину. Но начавшийся к концу работы над «Солярисом» наш роман продолжался и когда стали выезжать с фильмом за границу, правда длился он недолго. А после того как Андрей остался в Италии, мы больше не виделись.

– Вы представляли себя рядом с Тарковским женой или подругой?

– Подругой или другом Андрея я осталась по сей день, пусть его давно нет на этом свете. Все знают, что он впускал в свой круг только тех, кто дышал одним с ним воздухом, только созвучных ему людей, и я вошла в число избранных. Но выйти за него замуж…

Где-то прочитала: если бы Наталья Бондарчук стала женой Тарковского, все у него было бы в порядке. Нет, не было бы. Да, случилась влюбленность, обоюдная, но напрасно его жена Лариса встревожилась из-за наших отношений: чтобы разделить с Андреем семейную жизнь – об этом я не думала ни минуты. Мой любимый не был свободен, у него родился сын, которого он обожал. Если бы Андрей пообещал мне, что все уладит с мальчиком, устроит наилучшим образом, я бы, возможно, подумала. Но ничего подобного он не говорил. А я не могла допустить, чтобы из-за меня страдал ребенок, сама в детстве осталась без отца. Как, впрочем, и Андрей…

Знаете, он был влюблен и до меня, и после, всякий раз смертельно, в чем не кривил душой. Чувство Андрея ко мне было сильным, но если бы он женился на каждой, кого любил… Человеком увлекающимся был и мой отец, просто такая природа – влюбляться, что в какой-нибудь пейзаж, что в женщину. Раз во время съемок «Войны и мира» папа сказал мне: «Нет ничего прекраснее, чем девушка на балу и девушка на коне». Понятно, о ком речь… Но если он делал большую, сложную, полную страстей картину, как мог не восхищаться этой «девушкой на балу»?

Вспоминаю еще историю. У отца была детско-юношеская любовь – Валентина, еще с Ейска. Когда уехал в Ростов-на-Дону поступать в театральное училище, любимая отправилась следом, стала студенткой медицинского института. Они редко встречались, но дружили всю жизнь, под конец папиных дней Валентина приехала к нему в гости. Папа закричал «Валька!», схватил ее за руки, утащил в кабинет и начал жаловаться на здоровье…

Впрочем, не только сам отец мог заинтересоваться другой женщиной – «слабый пол» его обожал: красавец, талантливый, известный. Когда еще жил с мамой, нам мешками приходили письма, в которых сотни незнакомых женщин признавались ему в любви. Как-то я беседовала с Ириной Константиновной, и она напомнила: после войны мужчин не хватало и такой, как отец, тем более оказался на вес золота. К тому же кинематографическая среда всегда славилась легкостью нравов. В общем, подозреваю – Ирине Константиновне приходилось «держать фронт».

Влюбчивостью и способностью покорять женские сердца отличался и Андрей, поэтому еще наши отношения не могли перерасти во что-то постоянное. Только по прошествии лет я стала осознавать, сколько важного он мне давал, но находясь внутри той ситуации незавершенности, непонимания происходившего со мной, страдала.

Помог избавиться от внутренней смуты, в которой протекала моя женская жизнь вблизи Тарковского, Коля Бурляев. Интересно: он вырос в полной семье, с папой – ярким, одаренным Петром Диомидовичем, который вдохновенно играл на рояле и терпеть не мог свою работу экономиста, – и еще ребенком обрел второго отца. Как-то Коля сказал мне: «Смотрю на себя в «Ивановом детстве» или в «Андрее Рублеве» и вижу: это не я, а Андрей». Внутренне Бурляев даже больше похож на него, чем Андреевы сыновья. В чем-то он перенял нервную структуру Тарковского, но и сам по себе оказался близок ему тонкостью душевной организации, рефлективностью, почти мистическими переживаниями. Плоти меньше, чем нервов.

Однако за Колей была стена – жизнь с отцом, может, потому и мне с ним оказалось проще, естественнее. Не легче, недаром его фамилия – Бурляев, весь такой кипятящийся. И если спросить, куда ехать – вниз или вверх, ответит: «Вбок». Поперечный характер. Но гораздо важнее, что из Коли получился идеальный отец: стирал и гладил пеленки, кормил ребенка из бутылочки, часами сидел с сыном в ванне – плавание по мнению врачей шло на пользу Ваниному здоровью после родовой травмы.

Впервые я увидела Колю в фильме «Мама вышла замуж», там он играет сына главной героини, роль которой исполнила Люсьена Овчинникова. Меня растрогал один эпизод: Колин персонаж приходит в магазин и просит отрезать ему колбасы на все деньги, какие-то смешные. Продавщица взвешивает семьдесят шесть граммов и спрашивает:

– Вам нарезать или кусочком?

– Куском, – отвечает он и отойдя от прилавка, тут же съедает.

Мне стало страшно жалко актера: такой замечательный парень, а худой, дома, вероятно, не кормят. Позже убедилась, что Колина мама отменно готовила и сын ел хорошо, просто не в коня, как говорится, был корм… Со мной Коля тоже «встретился» в первый раз, смотря кино – «Солярис», и тогда же, как уверял, понял, что мы будем вместе.

А познакомились мы на картине Николая Мащенко «Как закалялась сталь»: Бурляева утвердили на Павку Корчагина, меня – на роль его возлюбленной Тони. До этого Коля снялся в фильме «Игрок» по роману Достоевского. Бурляев идеально подходил на роли его героев, мы с ним вообще «герои Достоевского», особенно были такими в юности.

У Коли психика подвижная, отзывчивая. Что-то, помню, мне Мащенко грубое сказал, и Бурляев на режиссера наехал, заступился за меня. И этой своей горячностью он напоминает героев Федора Михайловича. Тарковский хотел снимать Колю в «Подростке» в главной роли, но фильм не случился, а меня видел Аглаей в «Идиоте» – и этому кино не суждено было сбыться.

Тем временем за свою, как говорилось в специальной бумаге, «внешность рефлектирующего героя» Бурляев попал в список советских актеров, коих нежелательно было снимать в социальных ролях. И Павку Корчагина у него отобрали. А поскольку у нас уже сложились теплые отношения, я ушла вслед за ним. Вскоре Колю сняли с еще одной картины, я опять присоединилась. За то, что дважды самовольно покинула площадку, меня на студии лишили зарплаты.

Колю долгое время не снимали, и мы пошли учиться режиссуре. Нашей совместной дипломной работой стал фильм «Пошехонская старина» по Салтыкову-Щедрину. Потом я сделала «Живую радугу», куда на одну из ролей позвала сестру Алену, дочку папы и Ирины Скобцевой. С Федей в его детстве и юности мы общались считаные разы: как-то не получалось, хотя бы потому, что он намного младше меня. А с Аленой с некоторых пор мы очень потянулись друг к другу. Она, кстати, сильно напоминала меня внешне, причем на экране больше, чем в жизни, – видимо, пленка проявляла наше сходство.

На премьере картины моя мама, почувствовав в Алене что-то родное, подошла и поцеловала ее. После «Радуги» я сняла «Детство Бемби» и «Юность Бемби». В «Пошехонской старине» папа говорил за Салтыкова-Щедрина, в «Детстве Бемби» читал текст от автора. Поразительно: делал множество дублей, хотя уж он-то, казалось бы, мог озвучивать играючи. Меня порой спрашивают, работал ли со мной отец как режиссер? Нет, но я с ним как режиссер работала. В свои картины приглашала родных, за что не раз доставалось от критиков.

– Став режиссером, вы выбрали неженскую, в сущности, профессию. Это помогло обрести уверенность?

– Я и сейчас в себе не уверена, хотя, наверное, произвожу противоположное впечатление. Будучи актрисой, боялась появиться на сцене первой, и когда играли в спектакле с Колей Еременко, просила, чтобы сначала вышел он. Со временем этот страх пропал. Но внутренняя неустойчивость осталась.

Впрочем, и так называемая нервность уменьшилась: жизнь поспособствовала. Приходилось самой не сдаваться и близких подпирать, насколько возможно. Коля снял «Лермонтова». И тут против его картины многие восстали: зачем говорить про какой-то заговор вокруг поэта? Бурляев боролся, хотел, чтобы картину увидел зритель. Так и получилось в конце концов, но крылья Коле подрезали: если бы не травля, он сделал бы больше хороших работ.

Папа чувствовал себя ответственным за судьбу Коли: он снимал в его объединении, был зятем Бондарчука, и на нем отразилась кампания, развязанная против отца. Многие помнят, как на перестроечном V Съезде кинематографистов, да и после него выступали против режиссеров старой гвардии, тех, кто принес славу отечественному кинематографу. Бондарчук был главной мишенью. Мне ведь тоже досталось: я тогда делала «Юность Бемби» и меня не пускали на съемочную площадку. Фильм все-таки вышел, но поскольку там снимался Бурляев, был напечатан меньшим количеством копий и не имел того успеха, что первая часть дилогии.

Однажды мы с папой летели куда-то вместе и я осторожно спросила, читал ли он статью, в которой о нем не слишком хорошо отзывались. «Читал, и тоже в самолете. Знаешь, мне захотелось выйти в открытое небо», – ответил он. Алена рассказывала: во Франции после показа папиного «Бориса Годунова» публика в зале аплодировала стоя, а отцу показалось, что над ним подшутили, – до такой степени был затравлен на родине. Из-за этих мытарств здоровье его ухудшалось.

Раз с Колей приехали к отцу на дачу, он в тот день остался один, что-то красил на участке – любил работать руками. Вдруг, еще до нашего приезда, ему стало плохо. Пришлось вызывать скорую. И Алена, и Федя, и Ирина Константиновна страдали, видя его мучения. Утешить отца не получалось. Да он в этом и не нуждался – всегда был самодостаточным человеком. А нуждался он совсем в другом – в хорошем философском разговоре.

Вспоминаю, как мы с ним заперлись в его бане в Барвихе и долго беседовали о Рерихе. Когда-то и я, и папа независимо друг от друга встречались с Рерихом в Индии. На мою жизнь общение со Святославом Николаевичем оказало огромное влияние, я окончательно стала тем, кого называют космистами. Не верю в смерть, так же как и Коля Бурляев.

Он говорит, что ему это знание открылось благодаря матери. Та несколько раз оказывалась на пороге в мир иной, и однажды, когда все почувствовали ее приближающуюся кончину и уже попрощались с ней, Татьяна Александровна увидела во сне Богородицу, которая спросила, чего она хочет: уйти на ту сторону или остаться на этой? Колина мама захотела остаться и сразу пошла на поправку.

На материнском примере Коля понял, что такое вера и что смерти нет. Есть воздаяние: мы оба думаем, что после земной жизни нас ждет нечто вроде того «Соляриса», о котором снимал фильм Андрей Тарковский, когда каждый понесет ответственность за содеянное. Это начало чего-то нового. Вот и мой отец считал, что человек бессмертен.

Соединившись с Колей, я стала чаще бывать в гостях у папы, который Бурляева обожал, смотрел все фильмы с его участием. И теперь обрадовался, что мы вместе. Приходили к отцу с Ваней, и тот, с четырех лет игравший на рояле и сочинявший музыку, исполнял дедушке свои произведения, порой довольно длинные, а папа в восторге слушал. Узнав о том, что я рассталась с Колей, папа плакал.

– Детская разлука с отцом не сказалась потом на ваших взаимоотношениях с мужчинами, в том числе с Николаем?

– Вряд ли… В конце концов, каждый сам выстраивает линию своей жизни. Есть люди, умеющие сохранять гармонию в семье, ежедневно работая над этим, они живут вместе не по привычке, то есть из-за слабости, а благодаря своей силе. Мне думается, подобные пары встречается редко, я уж точно к таким супругам не принадлежу. В том, что мы с Колей перестали быть рядом, виноваты оба: не удержали изначально взятую высокую планку отношений.

В первое время после расставания общаться было тяжело, но помня свое отрочество без отца, я постаралась сделать все возможное и невозможное, чтобы Ваня и Маша не потеряли связи с папой. Если у детей возникают проблемы – звонят ему, и он помогает, мгновенно. Сын может спорить с отцом по каким-то идейным вопросам, он более лоялен к современному искусству, чем Коля, но все равно они очень близки. Дети Коли и Инги Шатовой дружат с братом и сестрой. Ни Колина жена, ни мой нынешний муж Игорь Днестрянский не виноваты в том, что мы с Бурляевым перестали быть супругами, поэтому они легко наладили отношения. Теперь даже праздники встречаем вместе.

С Игорем мы познакомились в начале девяностых. Он помогал мне с Детским театром «Бемби», совершенно бескорыстно. Потом стал играть в моих постановках, снялся в десятисерийном фильме «Одна любовь души моей» в роли Пушкина: мне важно было увидеть этого поэта в Игоре. Работал бесплатно, в те годы деньги на кино, совсем небольшие, доставались с невероятным трудом.

Помню, наш театр отправился в тяжелую экспедицию, сама же я выехала позднее. Добиралась на автобусе, далеко, в окна несло снегом. Выхожу промерзшая и вижу – Игорь ждет с теплым пальто в руках. И смотрит на меня своими голубыми глазами. Подумала: какой он мне близкий!

– Не смущало, что младше вас на четырнадцать лет?

– Раньше разница была заметна и, конечно, иногда смущала, а сейчас, когда мужу за пятьдесят, все сгладилось. Порой слышу разговоры о каких-то мезальянсах, но хочу сказать: это дело конкретной пары. С Игорем я уверена – меня не предадут, не станут оспаривать то, что ценю, и любят то, что люблю я. У нас могут возникать разногласия по пустякам, мы оба вспыльчивые, но по важным вопросам он всегда будет на моей стороне. Хотя ему со мной тяжело: я нагружаю и себя, и его так, что не вздохнуть. Мало нам театра, так еще взялись вести детскую актерскую школу, причем в группе есть дети и с ДЦП, и с аутизмом. Я учу их сценическому и режиссерскому мастерству, Игорь – операторскому.

Он в замечательных отношениях с Ваней и Машей, которую практически растил. Если дочери требуется помощь, едет к ней. Я в любую минуту могу доверить ему Машиного маленького сына Тему, зная, что Игорь и покормит его, и погуляет, и спать уложит. Поручаю ему самые интимные вещи, к примеру сходить к моей старенькой маме и сделать ей укол, сама не умею. И мама спокойно воспринимает тот факт, что уколы ей делает не медсестра, а Игорь. У меня сегодня прикрыты все тылы, даже работаю гораздо больше, чем в молодости.

– Как Игорь отреагировал на ваше решение принять участие в телепрограмме, где вам делали пластическую операцию?

– В принципе ему все равно, на сколько лет я выгляжу, но мою «авантюру» одобрил: мне хотелось привести в равновесие ощущение себя – совершенно не чувствую своего возраста – и внешность. Давно мечтала сделать пластику: я отношусь к своему телу как к биологическому скафандру, надо, чтобы он имел приятный вид. Ну и предложила свою кандидатуру создателям передачи. То, что это на виду у всей страны, меня совершенно не смущало: актрисам свойственно улучшать «фасад», люди все равно заметят, что я делала нечто подобное, так чего скрываться? Муж после операции встретил меня с цветами.