Текст книги "Скиталец. Начало пути"

Скиталец. Начало пути
Роман-фэнтези
Бэзил

Я не смогу написать, как они, потому что они не пишут как я.

© Бэзил, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть 1

Все-Ничто всколыхнулось. Оно двигалось. Было ли это движением? И да, и нет. Оно не знало ни движения, ни покоя. Человек не способен описать подобное. Это лежит за гранью разума. Оно, не знающее пределов и времени, совершало очередной акт творения. Так появились Древние. Они стояли, опираясь ногами на Бездну, простирая руки к бесконечности. Нет меры бездне и бесконечности. Бесконечность есмь бездна, а бездна есмь бесконечность. Близнецы не похожие друг на друга. С раскрытых ладоней Древних слетали драконы, прекрасные птицы Вселенных. Самый старый и мудрый народ. Перворожденные от Древних. Драконы летели к звездам, перелетали из одного мира в другой, разнося весть о явлении Древних. Вселенные – коврики под ногами тех, кто опирался ногами на Бездну, лужайки, где пасутся драконы. Вселенных было множество. Древние следили за ними. Но вот старший из древних обнаружил, что две вселенные опасно расходятся, нарушая равновесие миров. Нужно забросить якорь из одной из них в другую, подтянуть их друг к другу, а затем сшить нитью перемещений края. Простая работа для Древнего. Нужно только взять в руки иглу.

Данька спал. Его сон, словно страж, охраняла настольная лампа. В круге ее света стояла кровать, на которой лежал парень. Он лежал под одеялом, надежно охраняемый светом. Тьма, одесную тебя, к тебе же не приблизится, обачи очима твоим возопивши. Воздаяние грешников узришь, яко Господиви упование Вышнего положил, Зло и рана не приблизятся телесе твоему, не приткнешь о камень ногу свою и попрешь Льва и Змия.… Тьма бродила по комнате. Она ходила из угла в угол. Не могла проникнуть за грань светового круга. Она липкой паутиной нависала в углах под потолком. Срывалась с потолка и вновь бродила по комнате. Временами забиралась под кровать, где корчила омерзительные рожи. Тянула оттуда руки, словно стараясь кого-то ухватить. Вновь начинала нервно ходить из угла в угол. Она была в ярости. Этот круг света не позволял ей добраться до парня. А как бы она хотела добраться до него. Вцепиться руками в горло, увидеть капли холодного пота на лбу, ужас в глазах и услышать учащенное биение сердца в груди. Но свет, свет не подпускал ее. Она подошла к письменному столу, присела на стул. Ждать. Она умела ждать. Ее час придет. Авария на трансформаторной подстанции или электрическая лампа перегорит. И тогда… Она умеет ждать. Она дождется. Ждала терпеливо. Но вот рассвет робко заглянул в окно. Тьме пришлось встать и пойти к двери. Рассвет уже стоял ногами на подоконнике. Тьме нехотя вышла из комнаты и закрыла за собой дверь. А рассвет спрыгнул с подоконника и простер свои руки, озаряя все вокруг. Власть тьмы закончилась.

Эта квартира помнила своего хозяина, хотя прошло много лет. Этот большой обеденный стол помнил, как за ним собирались веселые гости во главе с хозяином и его женой. Звенела посуда, вынутая из того большого шкафа. Еще слышится веселый смех. И диван помнит, как хозяин садился на него, пружины с легким скрипом принимали тяжесть тела. Он закидывал ногу на ногу, сидел, сцепив ладони рук на затылке, сидел и улыбался. Кресло помнит своего хозяина. Как он садится напротив телевизора, гладит подлокотники руками. А этот пузатый ящик, уютно устроившийся на тумбочке, смотрит на хозяина своим единственным глазом и что-то бормочет чужими губами, губами диктора. В той комнате кровать хозяина. Она тоже многое помнит.

Рабочий стол. Он помнит, как хозяин кладет перед собой листы чистой бумаги. Берет ручку и четким уверенным почерком начинает писать. Откладывает ручку, открывает одну из книг, лежащих на столе, открывает ее, читает. Откладывает в сторону. Немного задумался и вновь начинает писать. В воздухе, кажется, все еще висит аромат его лосьона после бритья. Вот, словно слышны его шаги. Он проходит по комнате, останавливается на пороге кухни. Оперся рукой на косяк дверного проема, стоит, с улыбкой смотрит на свою красавицу жену. Что это? Может просто колыхание воздуха. Или его тоска бродит по квартире. Может, его душа не находит в себе сил покинуть это место.

Мария Петровна стоит у кухонного окна. Смотрит на пустынный в этот час двор, где тишина танцует медленный танец. Она в мягких туфлях. Кружится, напевая вполголоса под шелест листвы мелодию покоя.

Мария Петровна оборачивается, на звук знакомых шагов, туда, к двери. Но ничего, пусто. Прошло столько лет, но она помнит тот летний вечер. Она закрутилась на работе и забыла купить хлеб к ужину. И Сашка, Саша, ее муж Александр пошел в магазин купить булку хлеба к ужину. Ушел и не вернулся. Она ждала его. Долго ждала. Искала. Искала полиция. Но он исчез, словно его никогда не было. Сколько раз потом она доставала альбом с фотографиями, перебирала их, рассматривала, надеялась, что это вернет его. Плакала. Но однажды не выдержала этой пытки, собрала все фотографии вместе, сложила в черный плотный пакет и убрала на антресоли.

Спрятала подальше, под коробку с одеждой мужа, что бы случайно не наткнуться на них. Мария Петровна снова повернулась к окну, оперлась руками на подоконник, на котором стояли горшки с цветами. Один цветок уже набрал бутоны, скоро цветение. Она ждала, когда на плите закипит чайник, и она разбудит сына.

Шипенье чайника на плите. Скоро забурлит вода, задребезжит крышка. Можно ставить на стол чашки, еще дремлющие в шкафу. Этот кухонный гарнитур они купили на те деньги, что им подарили на свадьбу. Как давно это было. Они сидели здесь вдвоем с Сашей. Потом появился Даня, их сын. Все было вчера, и так давно. Сашка часто засиживался за рабочим столом в их комнате. И те минуты, что они проводили на кухне, она вспоминала с тоской. Они строили планы на будущее. Так бывает в каждой семье. Но пришла неизвестность, разрушила жизнь. Мария встряхнула головой, не стоит возвращаться в прошлое. У нее есть сын, ее будущее. Вода в чайнике забурлила. Можно заварить чай. Проснется ее Даня.

Данька проснулся. Вздрогнули пушистые, как у девчонки, ресницы, открывая большие темные глаза. Они с детским удивлением смотрят на мир. В таких глазах тонут, словно в омуте.

Темные шелковистые волосы на голове взъерошены. Тонкие прямые губы чуть улыбаются. В комнате уже светло. Ночная тьма рассеялась. Он дотянулся рукой до выключателя настольной лампы. Небольшая ладонь, тонкие пальцы музыканта. Погасил бесполезный сейчас свет. Бросил взгляд на плюшевого мишку, сидящего на тумбочке возле кровати. Игрушка застыла, глядя на молодого хозяина лукавыми глазками. Косолапый пристроился рядом с настольной лампой. Эту игрушку подарил Даньке отец. По крайней мере, так говорила ему мать. Сам Данька отца не помнит. Порой ему кажется, что он что-то припоминает. А может, ему это только приснилось. Он совсем маленький сидит на диване, рядом отец. Большой и сильный мужчина держит на коленях книжку, раскрыл ее и читает сыну сказку. Он, Даня, сидит рядом, держит в руках плюшевого медведя. Отец обнял Даньку за плечо. Даня сидит, подняв взгляд на этого большого мужчину, и пытается разглядеть лицо. Но ничего не получается. Лица он не помнит. И на фото ни разу не видел. Только сон, что растаял, и легкая грусть в сердце.

Жизнь у Дани отличная. Не хуже других. Пусть у кого-то и лучше. Вот у его друга, у Максима, есть и мать и отец. Или у парнишки из соседнего подъезда. Его родители в разводе. Он живет с матерью, а отец приходит к нему в выходные. Вот бы и у него был отец, хотя бы отец выходного дня. Данька отбросил эти мысли, сел на постель. Поставил ноги на потертый ковер. Потом отодвинул их от кровати, славно опасаясь, что там под ней все еще прячется тьма. И она может ухватить его за ногу и унести в свое жуткое царство. Даня встал, оделся и пошел в ванную умыться. Умылся и сразу же на кухню, где ждет мать. Он остановился на пороге. Оперся рукой на дверной косяк и произнес:

– Ма, я проснулся, – улыбается.

Мать обернулась, посмотрела на сына. Да, никаких фотографий не нужно. Вот он, ее сын, такой же, как отец. И та же улыбка и поза.

– Ой, Дань, какой же ты у меня худой, – сказала она. – Вытянулся. И брюки такие короткие.

Ничего. Сегодня зарплату должны дать. А в выходные поедем и купим тебе новые брюки.

Темная ароматная струйка заварки текла в чашки. Мария поставила чайник на стол. Села. Какой у нее славный мальчик растет. Данька выдвинул табуретку и сел напротив матери. Положил ложечку сахара в чай. Недовольно поморщился: не любил ходить по магазинам.

– Мама, зачем они мне? Ты лучше себе что-нибудь купи, – наряды и всякие тряпки – не самое главное для мужчины, полагал Данька.

– Мне-то зачем? У меня все есть. А тебе в школу. Разве можно в таких. Да, кстати, с первым днем каникул тебя.

– Спасибо. – Данька отпил глоток чая, посмотрел на часы с кукушкой висевшие на стене. Семь тридцать утра.

Планов на каникулы не было. Не плохо ничего не планировать, никуда не спешить. Затеряться на просторах времени. Посидеть на берегу его неторопливых вод.

Мать открыла холодильник, достала масло и банку шпротного паштета. Мазала на ломтики батона масло, паштет. Положила их на нарядное блюдо с узорными краями. Чай разлит в розовые чашки. У них специальный чайный сервиз. Мария Петровна любила красивую посуду. Только один столовый сервиз из шкафа в комнате никогда не выставлялся на стол. Мать бережно доставала его, мыла, тщательно протирала и возвращала на место. Данька не решался спросить ее, отчего она так поступает. Догадывался – память об отце. Она работала в музее научным сотрудником. Зарплата маленькая, но она как-то справлялась, растягивая деньги от зарплаты до зарплаты.

Мария посмотрела на часы с кукушкой, неугомонная птица скоро выскочит из своего убежища и возвестит: хозяйка, пора на работу. Грустно улыбнулась. Вспомнила, Саша принес их откуда-то. Старые и безжизненные. Упрямо ковырялся в механизме, пока они не пошли.

Торжественно повесил на стену. Под их ровное тиканье в то вечер они пили чай и ждали, когда кукушка в их доме прокричит первый раз. Его нет, а дверцы на часах открываются, и птица кричит в пустоту кухни. Так кричит сердце Марии, рвется из груди: Саша!

Они попили чая. Мать встала:

– Сынок, я на работу. Ты посуду помоешь? – Вопрос, который она задает каждое утро.

– Хорошо, мам. Конечно, помою. – С этим он справится быстро.

Мария Петрова подошла к трюмо в коридоре, еще раз провела расческой по волосам. И вот за ней закрылась входная дверь. Данька встал, помыл чашки, обтер их кухонным полотенцем. Поставил в шкаф. Протер тряпкой стол. О, еще большой кухонный нож. Надо и его убрать. Он взял его, зажал рукоятку в правой руке. Расставил широко ноги. Одна нога чуть вперед, другая – сзади.

Отвел левую руку в сторону, как делают настоящие фехтовальщики. В его руке не нож, а шпага.

Пустынный переулок старого города, где блуждает мистер Зло. Враг напал на Даньку неожиданно. Коварный и не знающий пощады. Звон стали. Перед ним Великое Зло, с которым он, скромный простой герой, борется. Удар, еще удар. Выпад. И тело злодея падает на пол. Он одолел зло, которое собиралось уничтожить этот мир. Даня протер лезвие ножа тряпкой, словно стирал с него капли черной крови своего поверженного врага. Черные капли крови. Извечного Зла. Потом убрал нож в шкаф. Бросил взгляд на табуретку. Он обещал другу, Максиму, что будет заниматься физкультурой. Вместо спортивного снаряда можно использовать табуретку.

Поднимать ее за ножку одной рукой несколько раз. Потом другой. Так он накачает мышцы. Но сейчас ему этого совершено не хотелось. Ну и что. У него тройка по физкультуре, но остальные-то оценки у него замечательные. Да, когда он прыгал через коня, то так и застрял на нем. Лез по канату, добрался до средины и рухнул на мат. Поставили ему тройку. Из жалости, конечно. Или что бы не портить показатели школы. Ну, и что. Ну, не получается у него. Каникулы еще только-только начались. Он успеет, позанимается. Данька задвинул табуретку под стол. Потом пошел в свою комнату. По дороге остановился у зеркала. Посмотрел. Оттуда, из зеркального стекла, на него смотрел худой высокий парнишка. Темные волосы, черные глаза. Симпатичный парнишка – решил Данька. Ну, в общем-то похож. Похож на скромного героя. Таким и должен быть скромный герой, который спасает мир. Спасение мира может подождать, он должен встретится с Максимом. Дружба стоит целого мира. Париж стоит мессы.

Данька пошел в свою комнату, что бы позвонить другу, Максиму. Тот уезжал. Уезжал в отпуск с родителями, в Турцию. Максим отличный парень, хороший друг. Он такого же роста, как Данька, только шире в плечах. Спортивный. Кареглазый брюнет с теплой задорной улыбкой. Он редко хмурится, обычно доволен жизнью. Никогда не старается показать своего превосходства, хотя мог бы. И еще, у него отец – крутой бизнесмен, но Макс никому не тычет этим в морду. Даня часто бывает у друга дома. Родители у того простые обыкновенные люди. Он не чувствует себя рядом с Максимом обойденным жизнью.

Максим убрал постельное белье в тумбочку. Сложил диван. Подошел к аквариуму полюбоваться на своих рыбок. Рыбки у него самые обычные. Отец сказал: научись ухаживать за этими. С батей Максу повезло – хороший, отличный батя. Сам создал свое дело, работает, не покладая рук. Постоянно говорит: как потопаешь, так и полопаешь. Они дружат. Понимают друг друга. Ничего особенного у них нет в квартире. И квартира обычная, в обыкновенном доме. Район средний, не элитный. Гараж под многоквартирным домом. Машина среднего класса. Ей уже четыре года. Мать, правда, пыталась намекнуть отцу, что нужна посолиднее и новая. Родители часто ссорятся по поводу и без всякого повода. Заканчивается все примирением. Им это в удовольствие. С машиной все получись иначе. Отец так посмотрел на мать, ушел, хлопнув дверью. К этой теме в доме не возвращались. Четыре комнаты на пятом этаже. Обставлены хорошо. Но мебель покупали в рядовых мебельных магазинах. Ничего исключительного. Никаких шкафчиков в стиле ампир или барокко. «Все это – выпендреж, – говорит отец, – суета сует и затеи хитростные». Благочестием и набожностью в семье никто не страдает. Скорее наоборот. Макс случайно услышал, как отец разговаривал по телефону с кем-то. Вот это был художественный «свист». Высокий стиль русского мата. В доме такие слова не произносят, поэтому Максим и запомнил. В комнате Макса две особых вещи. Вот этот шкаф-купе сделали на заказ. Но это ж надо по размерам. И вот кресло возле его стола. Кожаное, шикарное, директорское. Поворачивается. Можно менять наклон спинки. Удобное кресло. В прошлом году отец купил здесь, недалеко. В обычном магазине. Это, что бы ему, Максу, было удобно заниматься. Максим плюхнулся в кресло. Про себя он называл его малым троном. Мать мечтает о том дне, когда ее сыночек займет место в совете директоров, по правую руку от папеньки. Сидеть целыми днями на совещаниях, следить взглядом за полетом мух. Такой жизни врагу не пожелаешь. Взгляд карих глаз Максима отыскал сотовый телефон. Черный раскладной прямоугольник лежит на столе. Может, Даньке позвонить, проснулся или еще спит. Данька – это его друг. Хороший парень. Не такой спортивный, как он, но друг настоящий. Он не скажет за спиной какой-нибудь гадости. Если что и скажет, так в лицо, не будет прятаться. И потом, Даня может взглянуть на вещи как-то по особенному, по своему. Не как все. И это нравится Максиму. Вот совсем недавно они заговорили, случайно, о русских былинах. Тогда Данька выдал. Придумает же такое.

– А ты знаешь, что Соловей-разбойник – хороший. Он положительный герой. Только ему не повезло. Оклеветали его. Дурную молву пустили, а все потом и подхватили. Так и остался запятнанным. Можно сказать, судимость парню пришили. Судьбу искалечили. Он, может быть, страну бы прославил. Семьей обзавелся. Остепенился. Один донос – вся жизнь под откос. За границу бы ездил. Выступал бы с концертами по всей стране. Автографы раздавал. А тут, эх! Блюда с его рылом на ярмарках бы распродавали. Кафтаны с ликом звезды на рынках продавали.

– С чего бы это? – Возразил Макс. – Разбойник он и есть разбойник.

– Вовсе нет. Обычный парень. Я доподлинно знаю. Фамилия у него Соловьев. Парень талантливый. На саксофоне играл. А где играть? Где народа побольше. Вот он и играл на Муромской дороге. Там много людей проходило и ездило. Вот он для них и играл. На свои концерты созывал. Никого он не грабил, не разбойничал. У него и в мыслях озорничать не было. Билеты продавал на свои концерты. Не всем то нравилось. Играет однажды Соловьев на саксофоне, пританцовывает, что б публике понравилось. Подтанцовка в те времена тоже была. Скоморохами прозывали. Только парню платить им было нечем. Тут по дороге купец едет с женой. Та к мужу пристала. Давай купим билетики на концерт. Сходим, а то в наших краях скучище. Купца жаба задавила. На билеты тратиться. Да и жёнку свою приревновал. Эко, на парня молодого глазками-то зырк, зырк. До беды может дойти. До грозы, как у Островского. Купец хоть и не читал пьесу, но понятия имел. А что их, пьески-то читать или смотреть, одна трата денег и срамота это. Щелкоперов и борзописцев баловать, потворствовать бездельникам. Он и к молебну когда ходил, не всякий раз юродивым подавал. И то с умыслом. Что б не стояли на паперти и не голосили: обидели юродивого, отняли копеечку. Нет копеечки и отнимать нечего. Что народ в смущение вводить. Вот и решил, царю-батюшке челобитную направить. Донос. Общественность не равнодушная сигналит. О царстве-государстве в заботушке, во прославление государя. Вот и прописал все, как есть. Сидит на дороге злодей, в дуду свистит басурманскую. Деньги собирает. Проезжий народ грабит. Торговлишке от того разор. Не пройти, не проехать по дороге Муромской. Ослободи, государь, от супостата. Вот, думает, царь и прижмет этого артиста. И жене объяснить можно, не идти же на концерт к изменнику, к разбойнику. То-то польза будет. Получил царь челобитную. Прочитал. Задумался. И, правда, получается, сидит на дороге, свистит в дуду басурманскую. Народ обирает. Богатству и процветанию царства козни строит. Супротив устоев государевых пошел. Верно, в народе-то говорят, сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст. Никакого благолепия в дуденьи том нет. Вот ведь штука, какая выходит. Позвал Илью Муромца. Ты, Илюша, разберись там. Разгони всех. Не к чему народ православный в смущение вводить. А Илья – парень простой, исполнительный. Приказали – сделал. Поехал, увидал Соловьева, дуду отнял, по шеям проходимцу надавал. Артиста каждый обидеть может, и силушки не надо. Поехал. Царю доложил. А тут послы заморские вмешались. Свободу душите. Демократии ходу не даете. Мы на вас санкции сейчас напустим. Не позволим нашим принцессам замуж идти за царевича Ивана – придурковатого. И конец роду вашему, династии. Царю бы жезлом о пол и гаркнуть на послов. Не додумался про импортозамещение. У нас у самих девок полно. Еще лучше. Все натуральные. Одна за французского короля замуж вышла. Капетингов наплодила. Династию поддержала. Нашу династию не хуже могли б поддержать. Не крашенные. Так он давай оправдываться. Мы для народа, для демократии. За нее, что б ей пусто было, боремся. А парень тот народ грабил, посольствам препятствия чинил. Разбойник. Про то указ велел издать. Глашатаем велел трубить. Средства массовой информации подключил. Вот и измазали парня чернухой. Невинно пострадал.

– Ну, Дань, ты даешь, – смеялся Максим.

– А что? В истории таких случаев пруд пруди, – продолжал Данька. – Ты Шекспира читал? Ричард третий. Ричард Глостер. Кровавый. Кстати, последний из рода Плантагенетов. Так кровавый ли он? У Шекспира здорово там. Коня мне, коня. Полцарства за коня. А Генрих Ланкастер? Кого он победил. Конечно, злодея. Кровавого изверга. Горбуна. И племянников своих Ричард в Тауэр посадил. Там и казнил. А в те времена Тауэр не был просто темницей. Государственная твердыня. Монархи там отсиживались во времена смуты. Может, он племянников там укрыл от опасности. Спасти хотел. А потом описали все иначе. Мало того, что он моральный урод, так еще и физический урод. Что б народ поверил. А сейчас выяснили, не было у него горба. Естественно, что победитель, Генрих, должен был показать, что он не просто победил, а одолел чудовище и взошел на трон на законных основаниях. Избавитель. Все во благо народа. И все будущие поколения должны так думать. Такое часто бывает в истории.

Данька мог рассказать множество любопытных историй. С ним Максу было интересно.

Через открытую дверь комнаты доносились голоса. Ну вот, родители опять ссорятся. В начале ссорятся, потом мирятся. Традиция у них, что ли такая. Сейчас они вещи по чемоданам распихивают.

Отпуск – то, что ожидают весь год. В прошлом сезоне ездили в Египет. Мать готовится к отпуску заранее. Все туристические фирмы обойдет. Все включено. Помилуйте, а бывает иначе? Что пойдет сверх? Шашлыки на берегу Нила. Освещение – жертвенники из храма. В темноте бродят шакалы. Бездомных собак набрали на окраине Каира. Среди гостей сам Тутанхамон и Нефертити. Там крем для лица продавали из навоза крокодила. По рецепту Клеопатры. Максим был уверен, таким кремом царица мазала рожи провинившихся служанок. И мазь для суставов с ядом змеи. Яд змей, потомков той, что укусила Клеопатру. Мать купила. А ныне, что их ждет? Вечеринка с Султаом Баязетом. Невольницы султана разносят прохладительные напитки. Шах-заде за барной стойкой смешивает коктейли. Отец только вздыхает и принимает все с покорностью. Один раз в год вдали от глаз нормальных людей он готов выдержать все эти глупости.

– Галя, ну сколько можно. Мы же договорились, берем в отпуск только самое необходимое, – говорил отец. В голосе не столько раздражения, сколько отчаяния.

– Игорь, это и есть самое необходимое. Так, берем еще две пары босоножек, еще один купальник, не забыть вот эту и эту блузку. То же возьмем. Тебе пару рубашек. Максиму надо еще собрать.

Она увлечена сборами – дело ответственное. Слова мужа не доходят до сознания.

– Галя, зачем тебе все это с собой? Мы в отпуск едем, отдыхать! – Раздражение в голое нарастает. Макс представляет, как отец нервно шагает по комнате, ищет на чем сорвать свое негодование.

– Вот именно. А что я там на себя одену. Мы в отпуск едем, а не бегать по прачечным. Если так, то я останусь дома. Езжайте без меня. Я здесь останусь. – Теперь уже мать выходит из себя. С шумом захлопывает крышку чемодана. В голосе пробиваются слезы. Главное оружие пущено в ход. Противник повержен.

– Ну, хорошо. Берем. Как скажешь, – уступает отец. Сдался. Капля камень точит, женская слеза сердце мужчины.

– Вот, снова мирятся, – ворчит Макс. – Хоть бы двери закрыли. Слушать надоело.

Скорее бы позвонил Данька. Тут сотовый телефон ожил.

– Данька, это ты? Да. Да. Как обычно, на остановке. Сейчас буду. Не опаздывай.

Макс сунул сотовый в карман и поспешил из дома. Сбежал.

Данька жил на Тракторной улице. В трехэтажном доме, на верхнем этаже. Дом старый. Улица маленькая. Короткая. Не больше дюжины домов. Дома здесь все старые, но добротные. Каждый дом со своим характером. Дом на противоположной стороне улицы, чуть наискосок, вылитый барин. Рядом с ним дом попроще, с влитыми в стены колоннами. А вон тот, как парнишка в кепке. Жиган – лимон. Ему бы финский нож. Улица Тракторная до недавнего времени оправдывала свое название. И проезжая часть и тротуары были такими, словно по ним ездили на тракторах. Но год назад уложили новый асфальт. Про дворы забыли. Там и сейчас все в ухабах. Тротуары от проезжей части оделяют газоны. Старые тополя, кусты сирени и акации. Все растет, как вздумается. Милое запустенье. По улочке редко проезжают машины. То ли улица никому не нужна, то ли водители еще помнят состояние дороги. Прохожие то же не жалуют Тракторную. По вечерам, перед сном, по улице гуляют пенсионеры. Тихо здесь. Ямы и бугры во дворах, если кому и докучают, то не администрации района. По весне и в ненастную погоду кругом лужи. В Данькином дворе детская площадка есть. Песочница, в которой давно нет песка, детские качели с оборванным сиденьем и скамейка. Давно покосилась, ножки сгнили. Сесть страшно – упадет. Жухлые кусты и чахлые деревья. Пара металлических гаражей, контейнер для мусора. Ничего, не во дворе живем, а в доме. Данька дошел до конца дома, перепрыгивая через ямы и колдобины, решил выйти из двора, хотел по хорошему асфальту пройти. Красно-белая лента преградила путь. Закрыт проход. В соседнем доме меняют кровлю. Перейти улицу было невозможно. На той стороне газон, густые кусты. Не продираться же чрез них. Вернулся. Пойдет дворами. И он пошел по этому бездорожью. Погожий выдался денек. Данька щурится от ярких лучей солнца. С мелкими неудобствами можно смириться. С мелкими – можно. А с катастрофой? Катастрофа надвигалась. Реальная и вполне ощутимая. Вы же не станете утверждать, что ничего не ощутили, если вам двинут кулаком в челюсть? Даня увидел, впереди стоит и ухмыляется Серега, парень из параллельного класса. Задиристый. Наглый. Любит лезть к тем, кто не может ответить, у кого родители победнее, не побегут в школу жаловаться. У них в школе много детей богатых родителей. К ним он не пристает, стороной обходит. Вот к нему, к Даньке, привязаться может. Особенно, если Максима рядом нет. Того он побаивается. Недавно, так получилось, что Макса не было рядом. В школьном дворе. Серега подкатил, выхватил у Даньки сумку из рук.

– Один ходишь, без охраны? – Высыпал все из сумки на землю, пнул ногой учебники. Заметил, что среди книг была «Одиссея капитана Блада». Данька любил этот роман. Иногда заглядывал в книгу.

– Смотрите, что он с собой таскает. Детский сад. Ты еще сказки прихвати. Дите. Даже бить расхотелось. – Серега работал на публику. Крутой. Пусть уважают.

Сумку бросил Даньке под ноги и пошел, наслаждаясь произведенным эффектом. Свой жертве Серега мог бы сказать известной фразой: ничего личного. Неприязни к жертве он не испытывал. Хотел прослыть крутым. Пусть все знают, какой он крутой. Но дела это не меняет. Сейчас Даня ничего хорошего от этой встречи не ждал. Он посмотрел по сторонам, может, удастся обойти. Но спрятаться было негде. И подъезды все заперты, не забежать. За редкими кустами не спрячешься. Оставалось идти навстречу своему недругу. Идти навстречу своей неминуемой судьбе. «Так весело, отчаянно шел к виселице он, в последний раз, в последний пляс пустился МакФерсон, – это про меня, с тоской думал Данька. Он собрал всю силу своей воли. Только не показать, что боится. В животе что-то противно заурчало, в руках и ногах предательский холод. Но он все равно шел вперед.

Наверняка, Серега какую-нибудь пакость удумал. Они поравнялись.

– Ты куда? – Спросил Серега. Противно улыбается. Темные очки напялил, чертов спецагент. Любит покрасоваться. Салатного цвета рубашка с коротким рукавом. Ворот расстегнут. На шее толстая серебряная цепочка. Брюки фирменные. Туфли, какие не каждый может себе купить. Если б Даня мог спокойно сейчас посмотреть на себя со стороны, то вид свой описал одним словом: ремок. Короткие старенькие брюки, кроссовки и рубашонка кирпичного цвета. Его не заботила одежда. Считал себя симпатичным, но только потому, что таким был его любимый книжный герой Лесли.

– Пошел гулять. А ты? – Ответил, как можно спокойнее, Даня. Словно смотрит в глаза смерти. Жуть.

– Я тоже гуляю. Смотрю, знакомый идет. – Серега изображает радость встречи. Рада кошка, что мышку встретила. – Думаю, подойду, поздороваюсь. Привет передам твоим носкам. Они смотрю, подросли. Чего не скажешь о твоих штанах. Может, по шее кому дать?

Серега картинно играет мускулами, сжимает и разжимает кулаки. Наслаждается страхом и беспомощностью Даньки.

– Что ты привязался к моим брюкам? За своими следи. – Даня огрызается со страха.

Радостно чирикают птицы. Из окна в соседнем доме доносится звон посуды и громкие голоса. Отчаянно хочется рвануть и убежать подальше. Ноги ватные.

– Хочешь, по шее двину? Мне не трудно, – Серега рассмеялся. Он забавляется.

– Отстань, иди, куда шел. – Шел бы ты Серега туда, куда поспешно сбежало мужество Дани.

– Сегодня не видно твоего защитника. Нарвался ты, Даня. – Сергей снял темные очки. Положил в карман рубашки. Такие очки больших денег стоят. Не по средствам всякой голытьбе.

Сергей совсем уже собрался ударить этого слабака, но приметил двух старух на скамейке. Сидят, озирают двор. Выглядывают предмет осуждения. Все у них на заметке.

«Вот старые уродины, – подумал Сергей. – Расселись тут. Уши навострили. Крик поднимут».

Шума ему не хотелось. Такая веселуха обломилась. Старушки, действительно приглядывались к этим двум пацанам. Они только обсудили подрастающее хулиганье и тут, вот прямо на глазах, живой пример их мудрых размышлений. Разве можно такое пропустить. Они ожидают продолжения, потом будет, что обсудить.

– Носки подтяни, дистрофик. Свалятся. – Сергей обошел Даньку и прошептал – Еще свидимся в темном переулке. Кишки выпущу.

Сергей пошел дальше, что-то насвистывая. Старушки оторвались от этого зрелища, стали обсуждать цены в магазинах.

Даня стоял, пытаясь прийти в себя. Было безумно стыдно за свой страх, за свое бессилие. Не торопясь, пошел дальше, надеясь, что до встречи с другом сумеет совладать со своими эмоциями. По дороге он ругал себя последними словами. Трус проклятый. Удохлик. Девчонка. Когда ты, наконец, станешь мужчиной. Ну, хоть что-то мужское в тебе появится. Тренировать характер надо. Сегодня же лягу спать без света. Нет, лучше завтра. Макс уедет, и я начну. Любая отговорка сейчас казалась ему настоящей причиной. При свете дня думать о том, что свет включать на ночь не обязательно, была вполне приемлемой. Тьма еще не подступала к его постели.

Данька вышел на Академическую, свернул к троллейбусной остановке, где они должны были встретиться с Максом. С каждым шагом чувствовал себя бодрее. Осадок оставался, бывает. Дело житейское. Среди ожидающих троллейбус людей стоит друг. И забыто минутное огорчение.

– Привет, Макс. – Кивнул головой.

– Привет, Данька. – Улыбается.

Они крепко пожали друг другу руки.

– Может, зайдем в киоск, мороженое купим, а? – Предложил Максим.

– Нет, Макс. Ну, его, – Даня небрежно махнул рукой.

Максим понимал, что у друга с деньгами проблема, но обижать его не хотел. Поэтому по взрослому сказал:

– Я в отпуск уезжаю. Положено проставиться. Иначе не по-людски получится.