Текст книги "Финансист"

Я потрясенно уставилась на него.

Кен, человек, не признающий подарков, только что вернул мне моего друга.

Поскольку Кен был трезвым, он оставался начеку. Поскольку Кен был таким отвратительным джентльменом, он поперся со мной на улицу. Поскольку Кен был таким ненормально спокойным, он остался спокойным в критический момент. А поскольку Кен был атлетом, ему хватило скорости реакции и сил вытащить взрослого мужика. Все, что я считала недостатками, все качества, на которые я закатывала глаза, внезапно показались мне неоспоримыми достоинствами. Именно благодаря им голова Джейсона сейчас лежала у меня на коленях, а не была разбита об асфальт.

Я смотрела, как Кен смотрит на нас – как ему неловко рядом с выражением эмоций, как он не знает, что делать теперь, когда время решительных действий миновало, – и меня захлестнула волна признательности. К нему. Как к человеку. За все, чем он отличался от всех остальных. Все остальные веселились там, в гостиной, а Кен – нет. Кену было плевать на веселье. Кен думал о важных вещах, типа искусства, музыки и своего кредитного рейтинга.

И очевидно, о своих друзьях.

– Ты в порядке? – спросила я.

– Ага, – немедленно ответил Кен. Лицо снова непроницаемо, голос холодный, как камень.

– Думаю, он отрубился, – сказала я, глядя на прижатое к моим ногам лицо Джейсона.

– Давай отнесем его внутрь, – деловито сказал Кен, поднимаясь и подходя к нам. Наклонившись так, что мы оказались лицом к лицу, Кен подхватил Джейсона подмышки и приподнял.

Открыв огромное мокрое пятно на его брюках.

«Господи боже!»

Я метнулась через балкон к французскому окну, ведущему в спальню. Повернув ручки, я облегченно выдохнула, когда они подались и окно распахнулось. Мы оказались в огромной, безукоризненно убранной спальне Джейсона. Кен затащил его бессознательное тело на кровать и аккуратно уложил на бок. Я торопливо подняла на матрас его ноги, сняв оставшийся мокасин. Укрыв Джейсона одеялом и подставив под кровать мусорное ведро, мы с Кеном на цыпочках выбрались в коридор.

– Ты спас ему жизнь, – шепотом вырвалось у меня в ту же секунду, как за нами защелкнулась дверь.

Кен со спокойным лицом пожал плечами.

– В жизни не видел, чтобы он так надирался.

Он совершенно не принимал похвал своему героизму. Он вообще его не признавал. Я добавила это к длинному списку вещей, которые научилась ценить в эту ночь в Кене Истоне.

– Я тоже. – Пульсирующий ритм техно, доносящийся из гостиной, совпадал с ритмом сердца у меня в груди. – Может, нам стоит остаться, последить за ним, пока он не протрезвеет?

Мы стояли в полуметре друг от друга в темном коридоре. Глаза Кена с трудом различались в тени.

– Хорошо.

– Хорошо. – Я поглядела на него, и меня охватило пульсирующее тепло его пузыря. – Ну и что мы будем делать?

Я даже не понимала толком, что спрашиваю. «Что мы будем делать остаток ночи? Что мы будем делать с Джейсоном? Что мы будем делать с этой странной фигней, которая происходит между нами?»

Но это было неважно, потому что ответ Кена на все три вопроса был бы одним и тем же.

Пожав плечами, он сказал:

– То, что ты хочешь.

«То, что ты хочешь».

«А что, если я хочу тебя поцеловать?»

«Что, если я хочу поехать к тебе домой, заниматься любовью, провести с тобой ночь, а завтра весь день ходить по музеям, любуясь французской живописью?»

«Что, если я хочу большего?»

Был лишь один способ выяснить это. Привстав на цыпочки, я медленно потянулась вперед, ясно обозначив свои намерения. Я была готова к тому, что мои губы коснутся непреклонного мрамора, в который умел иногда превращаться Кен, когда я до него дотрагивалась. Я была готова к очередному эмоциональному удару, к еще одному безответному порыву. Но я не была готова к тому выбросу адреналина, который ворвался в мою кровеносную систему, когда Кен ответил на мой поцелуй.

Вцепившись руками в лацканы его пальто, я прижала Кена спиной к двери в спальню Джейсона. Электронная музыка сотрясала тонкие стены вокруг нас, я прижималась грудью к его груди, но руки Кена едва скользнули по моим бокам. Я втянула в рот его нижнюю губу и обвела его язык своим, но его поцелуй оставался легким как перышко. Мне так хотелось, чтобы он сделал что-то, от чего мне стало бы лучше. Чтобы я забыла свой страх за Джейсона, свой разрыв с Гансом, свои разборки с Рыцарем, да черт побери, свое собственное имя, но Кен не помогал мне в этом. И это так бесило!

И я укусила его.

Я не хотела. Это просто произошло. Но в ту секунду, как мои зубы вонзились в его пухлую нижнюю губу, Кен застонал и прижал мои бедра к своей впечатляющей эрекции.

«Фух».

Мой пульс ускорился. Мои руки скользнули под его узкий пиджак, схватились за его шелковистый галстук. А когда мои зубы поймали его язык, член Кена дернулся в районе моей промежности.

Я уже была готова оторвать все пуговицы с его рубашки, как вдруг с другой стороны двери раздались звуки, словно кого-то рвало, и это вернуло нас обоих в реальность.

«Джейсон».

«Вот черт».

11

Пока я возилась с Джейсоном, а Кен занимался уборкой после его поганых друзей, пятница кончилась и наступила суббота.

А по субботам мне надо было работать.

Проклиная каждый розовый и оранжевый лучик восходящего солнца, пронизывающий небеса, я поцеловала Кена на прощание. И он поцеловал меня в ответ. И открыл мне дверцу машины, и сказал, чтобы я ехала осторожно.

Я опоздала в «Мэйсис» на десять минут, приехав туда со вчерашней косметикой на лице, и весь свой обеденный перерыв проспала на стопке джинсов в подсобке. Мне надо было бы сказаться больной, поехать домой и выспаться, но, какой бы усталой я ни была, моя постель меня больше не привлекала.

Я хотела спать в другой постели.

В постели того, кто был красивым, загадочным, ехидным и спокойным.

В постели того, чьи поцелуи отдавали спортивным витаминным напитком.

Чьи джентльменские манеры говорили мне «нет», а мужское тело – «да».

Я вернулась после работы домой лишь затем, чтобы сложить сумку на ночь. После чего направилась прямо к дому Кеннета Истона, где сама себя пригласила в спальню на втором этаже.

Лежа рядом с Кеном на его просторной двуспальной кровати – наши спины опирались о кучу подушек, а тела, жесткие, словно статуи, освещались экраном телевизора в спальне, – я думала: «Это была жутко идиотская идея».

Может, мы с Кеном и были вдвоем во всем доме, но моя спортивная сумка на полу его спальни словно бы жила своей жизнью. Очень заметной. С тем же успехом вместо нее там могла быть поющая и виляющая задом драг-квин, раскачивающая диско-шар перед мигающей неоновой вывеской со словами: «БИБИ ХОЧЕТ ТЕБЯ ТРАХНУТЬ».

«Только погляди, как он напряжен. Он, кажется, уже в третий раз листает меню телевизора. Он с тобой даже не разговаривает».

– Ты уже видела «10 причин моей ненависти»? – спросил Кен, соскакивая с кровати и пересекая комнату. Открыв верхний ящик комода, он, судя по звуку, начал рыться в мусорном ящике старых видеокассет.

«Видишь? Ему не только дико неловко, но в первом же названии кино, что пришло ему на ум, есть слова «моя» и «ненависть».

– Нет, не видела. Хорошее?

«Почему он меня не касается?»

– Потрясное.

«А сама ты чего застыла?»

– Там, небось, играет Хью Грант?

Кен сунул кассету в видеоплеер, стоящий возле светящегося телевизора, и обернулся ко мне.

– Оно даже без Хью Гранта хорошо. Вот какое оно отличное.

И совершенно не спеша пошел обратно к кровати. На нем все еще были белая рубашка и темно-серые брюки, в которых он был на работе, а на шее висел серебристо-серый галстук.

«Господи. Он даже чертов галстук не снял! Ступай домой, Биби. Вот просто возьми сумку и свой дурацкий мешок с дерьмом и ступай домой. Ты устала, а этот парень совершенно точно не собирается тебя трахать».

– Э-э… мне нравится твоя комната, – сказала я с улыбкой, полной надежды, когда Кен вернулся на свою сторону кровати. И это была правда.

Поскольку самую большую спальню он сдавал сестре, то сам жил в дополнительной спальне над гаражом. Стены и потолок из-за изломов крыши имели множество углов, а почти всю стену над кроватью занимало огромное полукруглое окно.

– Спасибо, – улыбнулся Кен. – Когда я сюда въехал, тут был чердак. Я переделал его в комнату, чтобы увеличить цену дома.

Я подавила смешок.

– Ну конечно.

– Ну, и тем самым стало больше места для жильцов.

Я закатила глаза.

– А если я останусь на ночь, ты представишь мне счет?

«О боже! Я что, сказала это вслух?»

– Не-а, – ухмыльнулся Кен. – Первая ночь бесплатно.

По моим венам пронеслась волна восторга, в животе распустилась надежда, я подползла и пролезла под тяжелую правую руку Кена. Он позволил мне прижаться щекой к своей обтянутой мягкой тканью груди, и мы оба уставились в телевизор, притворяясь, что смотрим кино.

«Он позволил мне остаться на ночь!»

«Он позволил себя трогать!»

«На нем столько лишней одежды!»

Поскольку Кен отнюдь не спешил решать проблему лишней одежды, я сделала глубокий вдох, помолилась про себя и взялась за узел его галстука. Чувствуя, как колотится в груди сердце, я тянула его вниз до тех пор, пока он не развязался у меня в руках. Я покосилась на лицо Кена, ожидая увидеть, что он стоически пялится на экран, игнорируя или вовсе не замечая моих поползновений, но это было не так. Его настороженные голубые глаза смотрели на меня не отрываясь.

В теплоте его взгляда, в изогнутом уголке рта, в приподнятой брови было нечто, что воодушевило меня. Он вовсе не выглядел как человек, который меня не хочет.

Он выглядел как человек, который не хочет, чтобы я останавливалась.

Расхрабрившись от этого молчаливого вызова, я провела рукой по груди Кена, расстегнув гладкую белую пуговку у самого горла. Его кадык дернулся под моими пальцами, когда я открывала воротник. Его легкие расширились у меня под рукой, когда я расстегивала вторую и третью пуговицы. А когда я вытаскивала рубашку и майку под ней из-под пояса брюк, выпуклость под ремнем выдала, что не так-то он и холоден.

Стряхнув рубашку с плеч, Кен стянул майку через голову, обнажив полный набор накачанных мышц, на груди покрытых короткими волосами. Скинув на пол верхнюю часть своего наряда, Кен снова оперся на подушки, обнаженный и настороженный.

Я не могла понять его толком, но довольное выражение его лица и полностью вставший член, выпирающий из штанов, давали понять, что происходящее ему нравится.

«Он что, хочет, чтобы я сама все сделала? Он настолько ленив?»

«Но он не кажется ленивым. Только погляди на эти мышцы».

«Может, он хочет, чтобы я обслужила его и ушла?»

«Вот козел. Так бы его и треснула».

«Не бей его».

«А что мне делать? Я же не могу раздеть его догола. Я и сама еще одета».

«Ну… Так, может, ты тоже разденешься?»

«Тьфу!»

Вместо того чтобы врезать ему или раздеть его догола, я наклонилась и в наказание осквернила его поцелуем. Так же, как накануне, Кен пассивно разрешил мне это, и так же, как накануне, мое отчаяние взяло верх. Я прикусила его губу и почувствовала, что этот засранец улыбается. Я вцепилась ему в волосы и услыхала низкое рычание у него в глотке. А когда я оседлала его, прижавшись к набухшему выступу в его штанах, Кен осторожно положил руки на мои обтянутые джинсами бедра.

– Почему ты меня не трогаешь? – наконец прорычала я, пылая от желания и от ужаса.

Кен тут же ответил, и его хриплый голос сильно противоречил его незаинтересованному поведению.

– Я не хотел давить на тебя…

– Кен! – Я отстранилась ровно настолько, чтобы он смог разглядеть сосредоточенное выражение моего лица. – Я же пришла сюда с сумкой на ночь не потому, что хотела просто переночевать.

– Я понял. – Кен прищурил глаза. – Но, может, ты сперва хотела устроить тут бой подушками.

У меня вырвался смех. Я схватила его правой рукой за лицо, стиснув этот ехидный рот в маленькое сердечко, и обрушилась на него с жадным, отчаянным поцелуем. Кен ответил на это тем, что обхватил обеими руками мою задницу, направляя ее в предыдущую позицию наездницы.

Он нарочно меня злил. Это было единственным объяснением. Чем злее и агрессивнее я становилась, тем шире он улыбался и тем активнее становился.

«Я же говорила, этот засранец хочет, чтобы его ударили».

«Заткнись! Мы не будем этого делать!»

Все, что я делала, вызывало у Кена равную встречную реакцию. Когда я, вцепившись в пряжку его ремня, сорвала ее и расстегнула молнию, он расстегнул на мне джинсы. Когда я сорвала свою майку, как профессиональный борец, Кен протянул руку и ловко расстегнул мой лифчик. Когда я обхватила его член сквозь ткань боксеров, он ласково погладил мою крошечную грудь и проколотые соски.

Он не просто позволял мне вести; он заставлял меня это делать.

А меня никто никогда не заставлял.

Когда мы оказались совсем голыми, я обхватила Кена за плечи и перекатилась так, чтобы его стройное атлетическое тело оказалось поверх моего. Было так классно ощутить на себе его вес – стук его сердца, тепло его кожи. Наконец он оказался там, где я и хотела – прямо у меня между ног.

«Ну вот. Я согласна, засранец. Давай же».

Но Кен не давал. Он продолжал издеваться надо мной, проводя всей длиной своего члена туда и сюда вдоль моего проколотого скользкого клитора. Снова и снова, с каждым движением, Кен касался входа, вынуждая меня с надеждой приглашающе вздымать бедра перед тем, как он снова откажет мне.

Не понимающая, что происходит, злая и пыхтящая от желания, я схватила его за лицо в поисках объяснений.

«Он что, боится трахать меня без презерватива?»

«Сказать ему, что я чистая и на таблетках?»

«Или он-таки ждет, что я его ударю? Потому что я уже готова на это».

Но Кен ничуть не выглядел обеспокоенным. Он выглядел самодовольным сукиным сыном. Он победил, и я это знала. Никогда в жизни я не думала, что встречу кого-нибудь еще упрямее, чем я, но вот он, во всей красе своего накачанного тела.

Подчиняясь его невыносимо жесткой воле и своим полыхающим гормонам, я протянула между нами руку и погладила его скользкое достоинство. Оно было твердым, готовым и так хорошо легло мне в руку. Направляя его вперед, я принимала свое поражение сантиметр за восхитительным сантиметром.

Не знаю, то ли потому, что этот член был прямо создан для меня, то ли потому, что мне пришлось так потрудиться, чтобы заполучить его, то ли потому, что мы оба были трезвыми – что для меня было впервые, – но в тот момент, когда мы соединились, я ощутила, что между нами возникло мощное эйфорическое поле. В одно движение мы из двух бодающихся баранов, сцепленных рогами, превратились в двух любовников, сжимающих друг друга в объятиях.

Я только надеялась, что он тоже это почувствовал.

Когда мы начали двигаться, стало ясно, что Кен определенно чувствовал – или не чувствовал – нечто. Его тело было еще более напряженным, чем до того, движения – медленными и осторожными, и между нашими телами был целый океан расстояния, когда он возвышался надо мной. Каковы бы ни были его намерения, его поведение выводило меня из себя. Я потеряла девственность, будучи связанной. Все мои эрогенные зоны были проколоты в шестнадцать лет. Меня поливали медом, сбрызгивали текилой, раскрашивали моей собственной кровью.

И мне все это нравилось.

У Кена внутри тоже сидел извращенец; его просто надо было выпустить на волю.

Поверив своим инстинктам, я потянулась и вцепилась зубами в мышцу, выступающую между шеей и плечом Кена. Вместо того чтобы вскрикнуть, дернуться или стряхнуть меня, Кен растекся по мне, и его жесткие сухожилия между моими зубами превратились в пластилин.

«Интересненько».

Потом я укусила его за мочку уха, практически проткнув ее своими острыми клыками. Кен ответил тем, что закинул мои бедра себе на спину, наполнив меня практически до предела.

«Так».

Запустив руки ему в волосы, я дернула. Сильно. Кен добавил напора.

Чем больше боли я ему причиняла, тем больше исчезал его ограничивающий самоконтроль. Но лишь когда я запустила свои острые ногти в мышцы его плеч, ритм Кена стал безудержным. Он задолбил меня чуть не до потери сознания. Его рот впился в мой. Его руки вцепились в мои бедра, задницу, грудь.

И я наконец получила кайф, которого так жаждала.

Захваченная моментом и желая только получить еще, я провела своими когтями, все еще погруженными в мышцы его спины, вдоль всей длины позвоночника. Это было жестоко. Дремуче. Наверное, я разодрала его до крови. Но Кену… это… понравилось.

Когда я располосовала ему спину, Кен зарылся лицом мне в шею, обхватил мое тело руками и кончил так, что у меня в глазах запрыгали звезды.

«Мама дорогая».

Задыхаясь, я вцепилась в него, изображая фальшивый оргазм. Но эмоционально я пережила его по-настоящему. Кен, воплощенная картина самодисциплины, только что кончил во мне, не задавая никаких вопросов. Он доверился мне. Он обнимал меня. Он показал мне свой пунктик. А самое главное, он наконец отдал мне то, что ценил превыше всего – контроль.

Так же, как свою ДНК, которая, я уверена, теперь навсегда впечаталась мне под ногти.

С опустошенным членом и спиной, располосованной, как призовая индюшка, Кен стал другим человеком.

Следующие несколько часов мы провели, обнимаясь, болтая, щекоча и поддразнивая друг друга, а когда я оседлала его для второго раунда, мой оргазм стал не просто настоящим. Он стал откровением.

Откровение состояло в том, что я была полностью трахнутой.

12

Той ночью мне приснилось, что я оказалась в прошлом, в 1600-х, и меня хотели казнить как ведьму в какой-то богом забытой мелкой деревне. Меня привязали к столбу на центральной площади, и все эти доисторические люди бегали вокруг с факелами, крича, что я – отродье Сатаны.

– Еретичка! – вопили они, потрясая кулаками. – Изыди!

Я так и не узнала, в чем же я провинилась, потому что за секунду до того, как я проснулась, они сгрудились вокруг, читая молитвы, и поднесли свои пылающие палки к куче соломы у меня под ногами.

Я вскрикнула и резко села в постели. Одеяло Кена было горячим на ощупь, когда я дотронулась до своих ступней сквозь пухлую ткань, и мой полубессознательный мозг решил, что кровать и вправду горит. В панике оглянувшись, я поняла, что все-таки не должна вот-вот погибнуть. Изножье кровати было горячим потому, что лучи солнца, проходящие через полукруглое окно над кроватью, фокусировались и светили прямо в это место.

Кену же явно было плевать на этот эффект увеличительного стекла; он спал, свернувшись клубком где-то в верхнем углу кровати, куда солнце не доставало. Он лежал ко мне спиной. Его руки стискивали подушку. И между нами было расстояние как минимум в метр.

Вот такие ночные объятия.

Я взглянула на часы на прикроватном столике. Было чуть больше половины девятого. Слишком напуганная, чтобы снова заснуть, я свернулась рядом с Кеном, прижимаясь к его теплому телу, и поцеловала его в плечо.

– Кен… – прошептала я.

– Хм-м-м-м…

– На это окно надо повесить какие-то жалюзи.

– Не-а, – Кен помотал головой и плотнее свернулся вокруг своей подушки.

– Но почему? – прошептала я.

– На заказ, – буркнул он. – Дорого до жопы.

Я надулась, хоть он меня и не видел. Если я буду ночевать тут достаточно часто, придется проявить фантазию. Может, завесить окно простыней? Или газетой? Так поступают все серийные убийцы, да? Кену понравится.

– Эй, – прошептала я чуть погромче. – Хочешь пойти сегодня в музей? Там у них выставка из Парижа…

Кен хрюкнул и сел в постели, повернувшись ко мне спиной. Лучи утреннего солнца осветили все красные вспухшие царапины, которые я сотворила на нем прошлой ночью. При виде этого моя рука прижалась ко рту, а сердце провалилось куда-то в желудок.

– Не могу, – зевнул Кен, потирая лицо. – Мне надо на работу.

– Кен, твоя спина! – выкрикнула я себе в ладонь. – Боже! Прости меня!

Кен сонно потянулся и встал, отчего стало видно еще больше царапин, идущих по его подтянутой, тугой заднице.

«Боже святый. Я какой-то монстр».

Обернувшись, Кен впервые за утро поглядел на меня. Его глаза были сонными, лицо – спокойным.

– Ничего.

Я моргнула.

– Тебе больно?

Кен посмотрел на меня, как будто я задала тупейший в мире вопрос, и слегка наклонил голову набок. Его брови чуть-чуть приподнялись.

– Ты не можешь сделать мне больно, – заявил он. Как будто это было очевидно. Как будто я сама должна была это знать. После чего пронес свое высокое, стройное, прекрасное тело через комнату и исчез за дверью.

«Ты не можешь сделать мне больно».

Я уставилась в открытую дверь, моргая от обиды, вызванной этим небрежным замечанием.

«Ты не можешь сделать мне больно».

Его слова все еще звенели у меня в ушах, когда я услышала доносящийся откуда-то из коридора звук льющейся воды.

«ТЫ… не можешь… сделать мне больно».

Я понимала, что это, скорее всего, относилось к его болевому порогу, и в этом не было ничего личного, но я воспринимала это именно так.

Это было как пощечина.

С утра я предоставила Кену максимум личного пространства. Я подождала, пока он выйдет из ванной, прежде чем пойти чистить зубы. Я долго возилась, нанося лишний слой подводки на глаза и так и сяк укладывая свой взлохмаченный бордовый боб, не в силах решить, зачесать ли его за одно ухо или просто перекинуть вперед и спрятаться за ним, как Кузен из Семейки Аддамс.

В конце концов я остановилась на ухе и изрядной порции фальшивой бодрости. Натянув драные джинсы и черную майку, я сделала глубокий вдох, высоко подняла голову и спустилась по лестнице, как крутая панк-рок принцесса, которую всегда пыталась изображать.

«На фиг этого Кена Истона. Кто он вообще такой? Подумаешь, умный красавчик с убойным телом и офигенным домом. Да плевать. У него даже татуировки нету. Я отказываюсь переживать из-за парня, у которого набито меньше, чем рукав. И у которого нет хотя бы трех пирсингов».

– С добрым утром, – разулыбалась я, входя из гостиной в кухню.

Кен сидел за залитым солнцем столом и ел хлопья из миски. Его волосы были мокрыми после душа. Я чуяла запах мыла «Ирландская весна» через всю комнату. На нем была светло-голубая рубашка, и глаза поэтому казались двумя тропическими лагунами.

Глаза, которые были прикованы к телевизору в гостиной, где мужик в костюме оглашал биржевые новости.

– Хрустики с корицей? – поддразнила я, кинув осуждающий взгляд на коробку, стоящую на столе. – А я-то думала, что ты парень «десяток-яиц-на-завтрак».

Голубые глаза Кена повернулись ко мне.

– Завтрак чемпиона, – ответил он с кривой улыбкой. – Хочешь?

Мой желудок заурчал – нет, зарычал в ответ. Я ответила на обжорство, случившееся в траттории «Густо» в День Валентина, полным воздержанием от пищи на следующий день, но сейчас уже шел день второй, и это было на грани. Даже для меня.

Я почувствовала, как мой рот наполняется слюной, а руки начинают дрожать при виде этой коробки на столе, полной пустых калорий. С этого простого вопроса во мне началась привычная борьба. Борьба между основным инстинктом выжить и моим нерациональным желанием быть Кейт Мосс. Клыки голода впились в стенки моего желудка, но не произвели на меня желаемого эффекта. Мне нравилась боль. Мне нравилось смотреть, сколько я могу вынести, пока она не станет невыносимой.

Может, мы с Кеном, в конце концов, не так уж и отличались друг от друга.

– Нет, спасибо, – ответила я, сглотнув полный рот слюны.

Кен прищурился.

– Ты из тех, кто не завтракает?

– Ага, – ответила я на его вопросительный взгляд упрямым вызовом.

Кен пожал плечами и отнес свою миску в раковину.

С момента, как мы проснулись, он до меня не дотронулся. Блин, да он едва заговорил со мной.

Я стояла посреди кухни, ощущая себя неловкой и нежеланной, а Кен поставил миску и ложку в посудомойку. Открыв соседний ящик, он начал вынимать оттуда всякие мелочи, рассовывая их по карманам своих низко сидящих штанов – ключи от машины, бумажник, синюю ручку, кажется, пачку жвачки. Потом, вынув из ящика последний предмет, он помедлил.

– Мне надо идти, – сказал он, кладя этот предмет на кухонный стол. – Ты запри, когда будешь уходить, ладно? – И Кен убрал руку, оставив на столе… один… серебряный… ключ.

У меня отвисла челюсть. Вытаращенные глаза так и впились в него. А мой мозг визжал на высокой ноте одну-единственную букву, которая звучала довольно похоже на слово «КЛЮ-Ю-Ю-Ю-Ю-ЮЧ»!

Я изо всех сил закивала, вереща:

– Ладно!

А потом бросилась на него.

Отправив Кена, всего измазанного в прозрачной губной помаде, на работу, я заперла дверь, повернулась и оказалась в стране Оз. Солнце грело мою бледную кожу. Птички распевали хором. Куст веселых желтых ромашек начинал цвести под огромным грушевым деревом в палисаднике Кена. Чертова зима наконец убирала от меня свои руки.

В декабре наши отношения с Гансом рухнули и сгорели, захватив с собой нескольких близких друзей и мой первый опыт взрослой независимой жизни. В январе я вернулась в надежную раковину родительского дома, снова став ходящим в джинсах, пишущим контрольные, изучающим психологию призраком студента. Но сейчас, в феврале, возвращаясь домой и восхищаясь блестящим новеньким ключом, висящим на кольце рядом с газовым баллончиком, я ощущала то, чего не испытывала уже давным-давно.

Надежду.

* * *

Я попыталась прокрасться через порог родительского дома на цыпочках, но это было бесполезно. Меня засекли.

– Брук Бредли, иди сюда и садись. – Мама стояла в дверях кухни, уперев одну руку в бок, а другой указывая на стул и демонстрируя обычно несвойственную ей строгость. Ее длинные рыжие волосы были убраны в высокий пучок, на ней был ее обычный воскресный наряд из спортивных штанов и выкрашенной кругами майки.

Повесив голову, я пристыженно прошла по коридору.

Сев там, где мне велели, я бросила свою сумку под наше жалкое подобие кухонного стола.

– Все эти ночные возвращения, когда тебе только вздумается, должны прекратиться, – заявила мама. – Я знаю, что ты уже взрослая, но, когда ты не приходишь вовремя, я не могу уснуть. Я всю ночь не сплю и волнуюсь за тебя. – Она начала расхаживать по линолеуму, размахивая руками. – Если ты собираешься жить тут с нами, нам просто… Ну, не знаю… Надо будет вернуться к какому-то времени отбоя…

Когда я уже решила, что она закончила, она добавила:

– И ты должна есть. Ты выглядишь… истощенной.

Я прыснула. Я не могла удержаться. Она была такой милой, когда сердилась.

– Мам, – начала я, подняв руки и стараясь не рассмеяться. Поглядев по сторонам, чтобы убедиться, что папа нас не слышит, я сказала: – Я приходила домой посреди ночи только потому, что засыпала на диване у Кена.

– Значит, ты должна оставаться там, если так хочешь спать. Небезопасно ездить так поздно, на дороге в такое время полно пьяниц и копов.

– Я так и сделала. Прошлой ночью.

– Ну… тогда ладно.

– Ладно.

– Хорошо.

Я приготовилась к очередной лекции насчет презервативов, но вместо этого мама испустила облегченный вздох и плюхнулась на стул напротив меня.

– Значит… – улыбнулась она, опираясь веснушчатым подбородком на руку, сухую от многих лет возни с глиной и краской, – Кен. Это тот самый, что помогал тебе готовиться к контрольным по курсу истории искусств, да? Кто он вообще?

Я рассмеялась.

– Он… Не знаю. Но он не моего типа. Вот совсем.

– Это хорошо, – улыбнулась мама. Глаза у нее были усталыми. – Потому что твой тип отвратный.

Мы обе расхохотались, отчего папа закричал из гостиной:

– Эй, девушки, потише там! – Очевидно, наш смех мешал ему полностью сосредоточиться на тоскливых глупостях CNN.

Заглушая смех рукой, мама встала, чтобы взять свою чашку кофе со стола у раковины.

– Знаешь, если ты волнуешься, просто позвони мне, – сказала я, тоже поднимаясь.

Мама сделала большой глоток.

– Я так и сделала.

Вытащив телефон из сумки, я увидела, что у меня там не один, а три пропущенных звонка.

– Вот черт. Я, наверно, оставила сумку внизу на всю ночь. Прости, мам.

Она посмотрела на меня с выражением, которое я видела тысячу раз. Оно говорило: «Если бы это было разрешено законом, я выдрала бы тебя как сидорову козу прямо на месте».

Выскользнув из кухни с виноватой гримасой на лице, я повернулась и взбежала по лестнице в свою детскую спальню. Когда я переехала к Гансу, мама отремонтировала ее, содрав все мои плакаты и картины и выкрасив стены в страшно унылый пастельно-голубой цвет. Но хуже, чем цвет, был размер комнаты. В эту комнату не влез бы даже «Фольксваген», а я умудрилась засунуть в эту обувную коробку все свое барахло плюс все то дерьмо, которое вывезла от Ганса, когда мы расстались. Кастрюли и сковородки свисали с потолка, как бликующие шары. Занавески для душа, просто занавески и оконные жалюзи торчали из-под кровати. Вилки, ложки и ножи делили ящик комода с моим нижним бельем. А пульт от огромного телевизора Ганса лежал на книжной полке как трофей.

Если жизнь с Гансом была адом, то жизнь с родителями – чистилищем.

Плюхнувшись на незастеленную кровать, я закурила, оперлась о подголовник и прослушала сообщения.

Суббота, 15 февраля, 23.50. «Би-и-иби-и-и, это мама. Хотела спросить, когда ты будешь дома. Перезвони мне. Целую».

Воскресенье, 16 февраля, 2.06. «Да, блин, я оставлю чертово сообщение».

Ясный, низкий голос Рыцаря вырвался из трубки, как удар в живот. Я закашлялась и выпрямилась, чувствуя, как сразу забилось сердце от этих шести коротких слов.

«Я хочу сообщить, что ты трусливая мелкая сучка, которая не отвечает на чертовы… – Дальше шел белый шум слившихся в одно невнятных криков, ругани, звяканья пивных бутылок. – Да ухожу уже, пидор, – раздался на расстоянии голос Рыцаря, явно говорящего с кем-то еще. – Только посмей до меня дотронуться, пидор. Вот только тронь и увидишь, что будет». – После чего раздался шорох, хрип, громкий удар, и запись прекратилась.

Я сидела, застыв, стараясь убедить свою нервную систему, что я в безопасности, когда включилось третье сообщение.

Воскресенье, 16 февраля, 7.42. «Биби, это снова мама. Немедленно возвращайся домой. Тебя не было всю ночь, и ты так и не перезвонила. Я страшно за тебя беспокоюсь. Ясно? Хорошо, пока».

Я медленно опустила телефон на колени и долго моргала в пустоту, пытаясь переварить бурлящие во мне эмоции. Обожание мамы сменялось страхом перед Рыцарем, который уступал злости на него, которая возвращала меня к сожалению о том, как я поступила с мамой, – и тут внезапно сквозь все это на поверхность вырвалось новое, неожиданное чувство – веселый девчачий восторг.

Нажав комбинацию цифр, которую я знала наизусть, я затаила дыхание и ждала, чтобы моя лучшая подруга взяла трубку.

– Да, Би?

– Джулс! Господи, только угадай, что?

– Сама скажи.

– Кен никакой не гей и не серийный убийца. Он мазохист!

Я услышала, как Джульет закатывает глаза.

– Мазохист.

– Угу, – яростно закивала я.

– То есть у тебя с Пижамой теперь будут садо-мазо отношения?

– Угу. И он дал мне ключ от своего дома! – заверещала я.