Текст книги "Воспоминания о турне. Бенни Гудман и джаз оркестр (США). Гастроли в СССР. 1962 г."

Усердно поработав, я освоил свою партию, но Бенни больше никогда не играл это, пока я был в этом оркестре.

После Сент-Луиса, мы полетели в Сан-Франциско, с остановкой в аэропорту Лос-Анджелеса, чтобы подхватить вибрафониста Виктора Фелдмана⁹², которого Бенни добавил для септетных номеров. В Сан-Франциско на концерте в оперном театре 20 мая, за кулисы пришёл Каунт Бэйси, чтобы поприветствовать нас. Нам было приятно, когда он сказал, что ему понравилась наша ритм-секция.

В Сан-Франциско Джо Ньюман, мой сосед по комнате в этом туре, пригласил меня в дом своего брата Элвина. Джо сказал, что его невестка Лилиан была известна своими кулинарными способностями. Однажды он прихватил к её столу несколько чемпионов-поедальщиков из оркестра Бейси, и она с лёгкостью накормила их.

Когда мы вошли в её приятную гостиную, Лилиан, крупная симпатичная дама, сидела на диване, водрузив на кофейный столик ногу в шлёпанце.

– О, Джо, – завопила она, – ты привёл кого-то, когда у меня проблемы с ногой, и я не в состоянии по-человечески принять вас! На этот раз довольствуйтесь тем, что есть! Я не была настроена сегодня готовить. Все, что у меня есть, – остатки!

Тем, что у неё «осталось», оказалось: половина ветчины, горшок с жарки м, два вида картофеля, фасоль, зелень, овощи, салат, кукурузный хлеб и различные гарниры. Создавалось впечатление, что она готовила на неделю. Пришёл домой Элвин, и мы все сели за стол. Джо и Элвин, оба небольшие мужчины, но Джо – всегда коротко стриженный и немыслимо энергичный, что проявлялось в его смехе и в его музыке. Его брат был спокойным, упитанным и ел за двоих.

После того, как мы подобрали всю еду, Лилиан немного повеселела и взяла с нас обещание вернуться, когда она будет чувствовать себя лучше и сможет приготовить нам что-то более существенное.

– Теперь приходите снова в любое время, когда будете в городе, – сказала она мне. – Вам не обязательно быть с Джо. Просто прыгайте в такси и прямо к нам.

Мы дебютировали в Сиэтле 21 мая, и нам нравилось быть на ярмарке. Я был особенно рад играть в моём родном штате. Я вырос в Кёркленде⁹³, по другую сторону озера Вашингтон от Сиэтла.

Многие из моих старых друзей пришли навестить меня. Рабочий график у оркестра не был тяжёлым, поэтому у меня было время осмотреть ярмарку и город, в котором я не был в течение многих лет. Несколько ребят из оркестра купили гигантскую сувенирную открытку Всемирной Ярмарки и, покрыв её подписями и остротами, послали в бар Джима и Энди⁹⁴ в Нью-Йорке. Мы хорошо проводили время вместе, но концерты начали становиться тяжёлой работой.

Бенни вошёл в роль бэндлидера, о которой я уже был наслышан предостаточно. Он не останавливался с нами в одном отеле. Мы видели его только на работе. Его поведение стало суровым, как у строгого надсмотрщика. Он стал делать вещи, не принятые в музыке, на ходу изменяя темпы, меняя солистов, при этом бросая на нас свирепые взгляды с резкими окриками. Несмотря на то, что наш возраст колебался от 29 до 49 лет, он называл нас “boys” (мальчиками), а Джойя была “girl” (девочкой). Его манера поведения указывала, что в силу своего звёздного положения, богатства и власти, он уверовал в своё превосходство над нами, простыми смертными.

Легко понять, как человек может начать слишком высоко думать о себе, когда он находится на пике популярности у публики. Имея тысячи поклонников, приветствующих каждую сыгранную вами ноту, и шумно жаждущих видеть вас, куда бы вы ни шли, легко раздуть своё эго. Но это было давно, когда Бенни был суперзвездой, в 1930-1940-е годы. В 1962 году он занимал уважаемое положение в музыкальном мире, и у него было время обрести некую манию величия, которой он мог заболеть от массового преклонения подростков Эры Свинга. Однако оркестр не воспринимал особое самомнение Бенни.

Мы воздавали ему должное за его заслуги и чтили его музыкальность, но при этом уважали себя. Мы хотели, чтобы с нами обращались как со зрелыми профессионалами.

В России Бенни также хотел жить в отдельных гостиницах, и когда в «Интуристе»⁹⁵ ему сказали, что это невозможно, он настоял, по крайней мере, на том, чтобы оставаться на другом от нас этаже. В столовых он и его семья всегда питались за отдельным столом. Это не беспокоило нас, так как Бенни был не самым лучшим собеседником и неопрятным едоком. Но в один прекрасный день мы спустились на обед в нашей гостинице в Киеве и обнаружили, что мы были перемещены к его столу для совместного приёма пищи. Это – для нанятой им киногруппы, чтобы сделать для него некоторые съёмки: мы должны были представлять одну большую счастливую семью, с Бенни в роли доброжелательного отца.

В Сиэтле Бенни начал возиться с номерами Джойи. К нему из Нью-Йорка вылетал Боб Принц и написал для неё две новые партитуры. Мы использовали одну из них только в двух выступлениях. У Бенни даже не было партитуры второй вещи. Он спросил Джойю, знает ли она слова каких-нибудь песен из его старого сборника. В этих оркестровых аранжировках обычно был лишь один вокальный хорус.

Джойя пресекла эту идею в самом зародыше:

– Мистер Гудман, у меня есть свой репертуар и те песни, которые я собираюсь петь. Я была приглашена в эту поездку, будучи певицей с именем. Я не вокалистка этого оркестра.

Это было началом окончательного охлаждения отношений между Бенни и Джойей. И уже к концу недели в Сиэтле она, Тедди Уилсон, Джимми Максвелл и несколько других заговорили об уходе. Мел Льюис сказал им:

– Вы, ребята, не понимаете Старика. Мы прекрасно ладим с ним. Он резвится со своим топором, я – со своим, мы оба делаем хорошее дело, и с ним всё в порядке. Все неправильно понимают его.

Джимми Максвелл рассмеялся.

– Посмотрим, что ты скажешь мне в последнюю неделю в Москве, – сказал он.

Государственный департамент сдвинул горы, чтобы получить от Москвы добро на тур Бенни и не хотел бы дать русским по какой-либо причине иметь на этот счёт другое мнение. Инакомыслящих они убедили притихнуть.

Бенни не был в хорошем контакте ни с нами, ни с нашей аудиторией. Казалось, ему некомфортно с толпами, которые пришли, чтобы слушать нас, и он делал такое, что их смущало. Иногда, подняв руку перед началом дирижирования, когда оркестр уже был в готовности к игре – инструменты наготове, амбушюры напряжены, взяты вдохи – он стоял там в течение длительного времени с поднятым указательным пальцем и полузакрытыми глазами в ожидании. Возможно, он думал о темпе, но кто мог это знать? Однажды я засёк время. Сорок секунд ожидания! Это было слишком большое «мёртвое время» для паузы на сцене. Публика начинает волноваться, а потом начинаются призывы замолчать от тех, кто думал, что Бенни ждёт полной тишины. Иногда он заканчивает эти длинные паузы небольшим коротким отсчётом, будто он только что очнулся от дремоты, и задаёт темп.

На одном концерте Бенни, собираясь начать мелодию, заметил, что я жую жвачку. Он подошёл ко мне и сказал, чтобы я выбросил её. Я перестал жевать и дал понять, что готов играть. Его это не удовлетворило.

– Ладно, отец, я подожду, – сказал он.

Я не хотел лепить резинку на пюпитр, и не собирался совершить путешествие за кулисы, так что я проглотил её и покосился на него, и он продолжил программу. Его щепетильность с резинкой позабавила меня, так как он частенько отхаркивался и сплёвывал прямо на сцену, а иногда стоял перед оркестром с отсутствующим взглядом, исследуя пальцем глубины ноздри или задний шов брюк. Мел Льюис иногда хрюкал, когда Бенни совершал такое. Одной из обычных проблем Джея Файнгольда перед концертами было проследить, чтобы Бенни не вышел на сцену с расстёгнутой ширинкой.

Джон Фроск был на гастролях Бенни по Дальнему Востоку и снял фильмы, где он ковыряется в носу и почёсывает зад, развлекая короля Сиама. Когда “NBC” готовила специальную телевизионную передачу об этом туре, Джон заметил одному из продюсеров, что у него есть кое-какие фильмы. К нему домой был отправлен гонец на мотоцикле, чтобы забрать их. Продюсер передачи позвонил на следующий день Джону и сказал:

– Вы с ума сошли? Мы ничего не можем использовать из этого материала!

В Сиэтле Бенни продолжал приставать к группе труб. Без объяснения причин он передавал ведущую партию от одного музыканта другому. В довольно грубой манере он мог отобрать соло у одного и передать другому. Он мог дождаться, когда Джо Уайлдер встанет, готовый играть соло, указанное в его партитуре, а затем рукой сделать ему отмашку и указать на Джо Ньюмена.

Бенни имел репутацию перфекциониста⁹⁶, но я не помню, чтобы он давал нам какие-либо полезные предложения по улучшению музыки. Все были преисполнены энтузиазмом играть как можно лучше, но мы никогда не знали, какими критериями руководствовался Бенни. Если бы он был чем-то недоволен, мы бы разобрались, убрав соло, партию или всю аранжировку, но он редко говорит, что ему не понравилось, или что бы он хотел вместо этого.

Бенни никогда не считал нас коллегами по музыке. Время от времени он мог быть дружественным, но всегда находил нужным напомнить нам, что мы наняты им на работу. Он заслуживает большого уважения за принятие рекомендации Джона Хэммонда⁹⁷ в 1930-х годах осуществить расовую интеграцию в его оркестре в то время, когда белые оркестры не включали чёрных музыкантов. Однако, поработав на него, я бы не дал ему рекомендации для вступления в клуб либертарианцев⁹⁸. Он относился ко всем, как к рабам, независимо от расы, вероисповедания или национального происхождения.

Будучи хорошим оркестром, мы не могли понять, почему Бенни не даёт нам просто играть, c его соло и его поклонами. Если бы он пошёл на это, тур был бы «куском торта» для него. Вместо этого, он, казалось, всегда был настороже, как будто мы были в оркестре по принуждению, а он должен был присматривать за признаками мятежа. Он редко был удовлетворён качеством оркестра, и, казалось, возмущался прекрасной работой большинства своих солистов. Он одобрял Зута и Джо Ньюмана, и это всё.

К концу тура большинство из нас почувствовали себя обманутыми и были возмущены, а со стороны Бенни было несколько случаев серьёзного недовольства. Тем не менее, мы играли много хорошей музыки. Позже Джерри Даджен сказал:

– Независимо от того, что творил Бенни, у меня было лучшее место в доме, прямо между Зутом и Филом. Там я был, как на небесах!

Мы гордились этим оркестром и не могли понять, почему Бенни, похоже, не считает так же.

Нам поначалу сказали, что мы вылетаем в Москву из Сиэтла по полярному маршруту, но в Сиэтле Джей сказал, что сначала мы собираемся вернуться в Нью-Йорк. Мы полетели на восток 27 мая и снова остановились в Чикаго, где у Бенни в аэропорту была короткая встреча с его матерью. Предполагали, что Бенни изменил маршрут, только чтобы получить возможность увидеть её снова. Но в Нью-Йорке мы нашли Джона Банча и Джимми Неппера, ожидавших в аэропорту, чтобы присоединиться к нам. Ибо Бенни решил, что Тедди Уилсон играл недостаточно «современно» для оркестра и нанял Джона, планируя использовать Тедди только в квинтетных и септетных номерах.

Джон не хотел ехать в Россию. Чарли Мастропаоло⁹⁹, который побывал там с Эдом Салливаном¹⁰⁰, сказал ему:

– Это наиужаснейшее и проклятое место из тех, где я когда-либо был. Если Бенни хочет, чтобы вы поехали, не забудьте попросить много денег.

Когда Бенни позвонил ему из Сиэтла, Джон назвал хорошую цифру, и Бенни сидел на линии в течение получаса, торгуясь за пятьдесят баксов.

Ребята из Государственного департамента рвали на себе волосы, пытаясь в последнюю минуту оформить документы на Джона и Джимми Неппера. Когда Неппера выпихнули из оркестра, он упомянул о своём разочаровании другу адвокату. Адвокат, видимо, позвонил Бенни в Сиэтл и сказал ему, что он несёт ответственность за зарплату Джимми. Во всяком случае, Джим получил звонок из Сиэтла, извещающий его о том, что ему следует встретиться с нами в Айдлуайлде¹⁰¹. Так из группы тромбонов исчез Джим Уинтер а Джимми Неппер прилетел в Россию вместе с нами.

Когда мы прибыли в Айдлуайлд, у нас было некоторое время между рейсами, но недостаточно, чтобы пойти куда-нибудь. Каждый позвонил, чтобы попрощаться с семьёй и друзьями. В зале ожидания частного аэропорта делегация чиновников из “Local 802”¹⁰² устроила нам прощальный вечер с музыкой, представленной оркестром Бобби Хакетта¹⁰³.

Представитель компании «Селмер»¹⁰⁴ принёс в аэропорт новые саксофоны для Тома Ньюсома и Джина Аллена для использования их во время нашего пребывания в России. Бенни хотел, чтобы группа саксофонов играла на новых «Селмерах», и уже уговорил Зута Симса, чтобы тот не брал с собой его любимый тенор, старый инструмент, который звучал великолепно, но выглядел очень жалко, лак с которого давно сошёл, оставив местами кляксы коррозии и тусклых пятен. Зут сходил в музыкальный магазин на 48-й улице в Нью-Йорке, указал на новый «Селмер» и сказал:

– Дайте мне вот этот.

Он купил, даже не попробовав его. Ему он не нравился, так, как его любимый старый, к которому он вернулся, когда тур был закончен. Новый был украден накануне следующего Нового года, когда он оставил его в своем автомобиле перед баром «Джим и Энди».

У Джерри Даджена уже был новый альт «Селмер», который он приобрёл некоторое время назад во время работы с Бенни. Джерри всегда играл на саксофоне фирмы «Кинг», но Бенни попросил его перейти на «Селмер», потому что они собирались играть в соответствии с Соглашением с этой фирмой.

– Так будет выглядеть корректно, – сказал он Джерри, – так как я акционер этой компании.

В отличие от многих других компаний по производству музыкальных инструментов, «Селмер» никогда не предоставляла бесплатно инструменты играющим на них артистам. Они иногда предлагают инструменты на пробу, с прицелом на то, что, когда артист решит, что он ему нравится, он купит его. «Селмер» послал Джерри альт по этой конвенции во время. Джерри был доволен своим старым инструментом, и поскольку он пользовался «Селмером» только в знак уважения к Бенни, он продолжал игнорировать счета, периодически поступающие от «Селмера». В конце концов он послал им свой старый альт, и счета приходить перестали.

С поступлением на Айдлуайлд новых инструментов возникла проблема, что делать со старыми. Джин Аллен и Томми Ньюсом решили взять их с собой. В случае каких-либо казусов запасной инструмент может пригодиться. Представитель «Селмера» принёс набор инструментов для ремонта духовых тростевых инструментов. Ведь место, куда мы направлялись, находилось слишком далеко от спецов по ремонту с 48-й улицы.

На поездку из Сиэтла в Москву, в том числе с остановкой в Айдлуайлде, потребовалось около 24 часов. Когда мы покидали Нью-Йорк, нас было достаточно, чтобы заполнить самолёт. Был Бенни, его жена Элис, их дочери, Рэйчел и Бенджи, София Дакворт (дочь Элис), восемнадцать музыкантов, Джойя Шеррилл, Джей Файнголд, Мюриэль Цукерман, Хэл Дэвис (Hal Davis) (человек Бенни по связи с общественностью), Дэвид Максвелл, телевизионная группа “NBC”, журналисты, фотографы и люди из Государственного департамента. С нами был Стэн Уэйман (Stan Wayman), известный фотограф «Лайф» с заданием от журнала охватить весь тур. На рейсе в Копенгаген “SAS”¹⁰⁵ обеспечила нас очень достойным обслуживанием. Там мы пересели на более аскетический самолёт Аэрофлота и улетели в Москву.

Джазовый писатель Леонард Фезер¹⁰⁶ не летел с нами, но он оказался в нашей гостинице в Москве. Узнав о туре, Леонард сказал:

– Моя реакция была незамедлительной. «Я хочу быть там, когда оркестр начнёт играть».

Он заказал поездку в Россию самостоятельно, выстроив задания журнала ровно настолько, чтобы покрыть его затраты за проезд. Когда он прибыл в аэропорт Москвы, люди из «Интуриста» не могли или не хотели рассказать ему о нашем маршруте, но потребовали представить свой собственный график поездки. Он знал дату начала наших выступлений в Москве, поэтому он забронировал неделю здесь и вторую – в Ленинграде, культурном центре Советского Союза, куда потом, по его предположению, могли бы нас направить. К сожалению, прежде чем попасть в Ленинград, мы в течение нескольких недель разъезжали по югу и востоку (страны) прежде, чем доехали до Ленинграда, так что мы не встретились с Леонардом после отъезда из Москвы. Он отправился в Ленинград без нас и там разузнавал всё о местной джазовой сцене.

В Москве Леонард нашёл нашу гостиницу, взял интервью у Бенни и участников оркестра и подготовил отчет о первом концерте и последующем торжестве в посольстве США, отмечавшем тур и 53-летие Бенни.

Соединенные Штаты миновали эпоху маккартизма, и во время тура в американском подсознании Россия принимала угрожающие размеры. Я не разделял общее беспокойство по поводу красной угрозы, но всё ещё был изумлён осознанием того, что вечнозелёные деревья, окружающие московский аэродром, выглядели так же, как и деревья в моём родном штате. Я настолько осознавал Россию как политический субъект, что совсем забыл, что здесь точно так же растет трава и деревья и летают птицы.

И, конечно же, люди выглядели так же, как люди. Только здания и одежда выглядели по-другому, но различия были не более странными, чем те, которые можно увидеть во время путешествия из Нью-Йорка в Нью-Орлеан.

Чем дольше мы оставались там, тем больше стали замечать и чувствовать удручение социально-политическим климатом в Советском Союзе; но на человеческом уровне я испытывал более непосредственное чувство понимания людей, которых я встретил там, чем я ощущал в некоторых западно-европейских странах. Джон Фроск сказал, что Джин Аллен, его сосед по комнате, никак не мог избавиться от нервозности по причине пребывания в коммунистической стране. Он был уверен, что их комната прослушивается, и постоянно не давал говорить Джону.

– Что с того, если прослушивается? – говаривал Джон. – Мы же ничего не говорим!

– Тс-с! – настаивал Джин.

У меня была копия Туристического руководства компании Хэммонда для России. В нём было полно полезной информации и советов. Вот что можно и что нельзя делать из их списка:

– Захватите побольше фотоплёнки. Нужные форматы роликов могут быть дефицитными.

– Используйте удобную пару обуви – будет множество прогулок.

– Привезите пробку для раковины (универсальную плоскую) – редко имеется в наличии.

– Возьмите собственное мыло для лучшего мытья.

– Мойте и очищайте все сырые фрукты перед едой.

– Захватите необходимые вам специальные лекарства, особенно от диареи.

– Имейте в избытке бумажные салфетки. Они очень полезны.[1]1
  Авторская сноска. Русская туалетная бумага скользкая и мятая. Допотопная.


[Закрыть]

Не рекомендуется:

– Привозить с собой любую советскую валюту – это строго запрещено.

– Проводить фотосъёмку из самолетов, поездов или с мостов и т. д.

– Носить на улицах шорты или купальный костюм.

– Пить воду из-под крана в небольших городах.

– Давать советы – это может вызвать возмущение.

– Быть уставшим или разочарованным. Отдохните какое-то время.

– Будьте терпеливыми. Придерживайтесь жизнерадостных отношений. Избегайте споров.

После каждого концерта я напоминал себе о последних двух пунктах, так как в Москве Бенни был ещё более высокомерным с нами, чем это было в Сиэтле.

Культурный атташе Терри Катерман был красивым белокурым стопроцентным американским парнем. В своих регулярных брифингах он обрисовывал ситуации, которые мы должны избегать, которые могут быть использованы для компрометации Соединенных Штатов, и рассказывал нам ужасные истории о журналистах и дипломатах, которые были подготовлены в КГБ для организации скандалов в пропагандистских целях. Он предупредил нас никуда не ходить с русскими в одиночку, но сказал об ощущении того, что подобные недоразумения минуют этот тур. Он не думал, что нам доведётся испытывать какие-либо особые беспокойства, и был прав.

Терри заметил, что ребята в синих костюмах, которые стояли перед московской гостиницей «Ленинградская», выглядят, как охрана универмага, что они будут замечать, кто говорил с нами и могут даже везде следовать за нами. Я много ходил один и никогда не замечал никого из них, следующих за мной, но некоторых из нас сопровождали. Стремясь предупредить любую неожиданность, Терри продолжал подчёркивать нашу роль как посланцев, представляющих Соединенные Штаты. Я думал, что это было забавно, что как посол западной демократии я был членом наименее демократичного оркестра, в каком я когда-либо играл.

Язык там был трудным, и не только потому, что слова были новыми, но также из-за кириллицы, которая используется в России, с неодинаковыми звуками для некоторых из тех же букв, которые используем мы. Они применяют «C» для звука “S” и «B» для звука “V”, так что, когда они говорят “Moskva” (Moskow), то пишут это «MOCKBA». Они используют «P» для их звука “r”, «H» для их звука “n”, «E» – для “ye” и «Y (У)» – для “оо” Есть и другие буквенные символы со своими собственными звуками, которые были совершенно новыми для нас. Чтение даже самого простого знака было трудным. Приходилось обращаться к нашим алфавитным таблицам и медленно прощупывать каждый символ; просто, чтобы убедиться, что это – русское слово, которое мы до этого уже слышали. Я упорно тренировался для того, чтобы быть в состоянии читать дорожные знаки и названия станций метро.

Мы на слух подобрали достаточное количество русских фраз, чтобы иметь возможность обмениваться основными любезностями. Кроме того, у нас были удобные разговорники «Берлиц»¹⁰⁷. Но мы в значительной степени зависели от Феликса, Гали и Тамары, приставленных к нам переводчиков. Феликс был высокий, худой, опрятно одетый, лысеющий мужчина с небольшими усиками, в очках в тонкой проволочной оправе и острым складом ума. Галя, аккуратная привлекательная брюнетка, оставалась на втором плане. Тамара изъяснялась властным голосом. Смуглая, маленькая и деловитая, она была нашим гидом в Москве и развлекала нас её интерпретацией картин в художественном музее с позиций партийной линии:

– Здесь мы видим злого помещика, пьющего, дабы загладить свою вину… На этой картине обратите внимание на жестокие глаза аристократа и добрые тёплые глаза крестьянки.

Тамара осталась в Москве, когда мы отправились в путь. Она была заменена Надей, небольшого роста русой блондинкой, с милой улыбкой, приоткрывавшей небольшой изъян переднего зуба. Так как Феликс был приставлен, в основном, к Бенни, эти две девушки имели дело с остальными. Иногда мы не могли найти их, потому что Бенни посылал их с поручениями.

Во время тура мы подружились со всеми тремя переводчиками, хотя Терри сказал нам, что в их работу, вероятно, включена отчётность о нас тайной полиции. Помимо перевода, они объясняли нам местные обычаи, помогали избежать оплошностей, и в целом сглаживали наш путь.

Некоторые из нас были очарованы жизнью в Советском Союзе больше, чем другие. Мы все критиковали еду, которую нам подавали, и правительственные ограничения, с которыми мы столкнулись, но я думаю, что большинству из нас люди, которых мы встречали, были приятны. Некоторые из нас после концертов играли джем-сешн в местных ресторанах, позже ничего не было открыто. Там не было ночных клубов или поздних фильмов, так что мало было что делать в ночное время, кроме как вернуться в нашу гостиницу, чтобы читать, выпивать, играть в карты и поносить Бенни. Через несколько недель я заметил у нас психологическое истощение, что, вероятно, было следствием сочетания языкового барьера, ностальгии, дизентерии, усталости от путешествия и музыкального разочарования.

По прибытии в Москву мы завезли громоздкие инструменты в Центральный спортивный клуб Армии, грандиозный дворец с мраморным фойе, хрустальными люстрами и пышными драпировками. Затем нас доставили в гостиницу «Ленинградская», монолитное здание с советской версией украшений в стиле «ар-деко»¹⁰⁸. Её вестибюль был большой и мрачноватый, а комнаты – спартанскими, но чистыми.

Я встаю рано, особенно, когда нахожусь в новом месте. Второй день в Москве, утро дня нашего первого концерта, я на цыпочках вышел из нашей комнаты в то время, когда Джо Ньюман ещё спал, и бродил по городу в течение нескольких часов перед завтраком. Бенни назначил репетицию на 10 утра, и завтрак был объявлен на период с 8 до 9 утра, так что я приурочил свою прогулку, чтобы вернуться до девяти. Войдя в вестибюль гостиницы я встретил разгневанного Джея Файнголда.

– Я искал вас повсюду! Бенни хочет репетировать с квинтетом в девять. Другие только что ушли в зал. Отправляйтесь туда прямо сейчас!

Я сказал Джею, что не завтракал и готов это сделать как можно быстрее. Похоже, он считал, что я могу идти на пустой желудок, а я был голоден, бодро отгуляв пару часов. Предполагал, что это будет долгая репетиция, и спортивный клуб был в центре парка, вдали от какого-либо кафе. Кроме того, я не был уведомлен о репетиции в 8:45, около 9:00 утра.

Я пошёл в гостиничную столовую, а там был неспешно завтракающий Бенни с прижатой подбородком салфеткой. Я заказал несколько яиц и кофе, и мы закончили примерно в одно время. Поскольку его ожидал автомобиль с водителем, он сказал мне, чтобы ехать на репетицию с ним. А так как Джей занял переднее место рядом с водителем, Бенни взобрался на заднее и развалился таким образом, что не оставил сколько-либо места, чтобы можно было сесть. Он проделал то же самое, когда сел рядом со мной в салоне на самолете. Он был высокий человек, и ему требовалось много места, но он всегда ухитрялся занять гораздо больше отведённого ему свободного пространства.

Бенни имел репутацию человека, использующего своих музыкантов. У саксофонистов он прикарманивал кларнетовые трости, выпрашивал у них сигареты, а когда он пристраивался к этим «мальчикам» на кофе или обед, то, как правило, оставлял оплату на них. Однажды он встретил на улице барабанщика Мориса Марка (Maurice Mark) с женой и пригласил их присоединиться к нему посетить в Нью-Йорке ночной клуб. В конце обеда Бенни пошёл кому-то позвонить и больше не вернулся, оставив их платить по счёту.

Как-то по прилёте в Нью-Йорк он уволил басиста после того, как их самолет перед этим совершил посадку в Вашингтоне, где жил этот парень А когда Хелен Уорд¹⁰⁹, репетируя в его доме в штате Коннектикут, пожаловалась на то, что в помещении было прохладно, Бенни сказал: «Ты права», покинул на минуту комнату и вернулся, неся толстый свитер, готовый продолжить репетицию. Я слышал, люди вещи такого рода объясняют его «рассеянностью», но думаю, что я недалёк от той истины, что просто он делает только то, что ему выгодно.

В Москве, по дороге на репетицию, Бенни весело болтал. Когда мы приехали, я вышел из машины на обочину тротуара и оставил дверь для него открытой. Он скользнул мимо меня, вручив футляр с кларнетом, который я взял, думая, что ему нужно освободить обе руки, чтобы выйти из машины. Он шагнул мимо и ушёл, оставив меня стоять там с его инструментом. Я должен был носить его и, мало того, явно не должен был идти рядом с ним! Я стоял в недоумении. Он действительно считал, что Король Свинга – это серьезно!

У меня мелькнула мысль оставить кларнет на бордюре, но я не смог бы поступить так ни с чьим инструментом. Я с досадой сунул футляр в руки Джею.

– Да кем он себя, чёрт подери, возомнил? – кипятился я. – Если ему нужен слуга, почему он не наймёт его?

– Вы не волнуйтесь, – успокаивал Джей, – Он всегда такой.

В американской части нашего тура мы на каждом концерте играли номер квинтетом. Это было попурри из “Avalon”, “Body and Soul”, “Rose Room”, “Stompin’ at the Savoy”, и/или “China Boy” и “The World is Waiting for the Sunrise”. Мы должны были играть квадрат каждой мелодии и переходить к следующей. На репетиции в Москве Бенни достал свой кларнет и вышел на сцену, где разместились Тедди, Мел, Тёрк и я.

– Парни, я просто хотел быть уверенным, что в этом попурри мы все используем одни и те же аккорды. Мы действительно все применяем здесь одни и те же аккорды?

– Какое место вы имеете в виду? – спросили мы.

– Ну, давайте просто пробежимся по нему и посмотрим, – сказал Бенни.

Мы начали с “Avalon”, и в конце квадрата Бенни остановил нас.

– Мы все пользуемся здесь одними и теми же аккордами? – спросил он.

Мы заверили его, что все.

– Ладно, пойдем дальше, – сказал он и приступил к “Body and Soul” В конце – тот же вопрос, тот же ответ. В “Rose Room” он дал Тёрку поиграть немного самому.

– Вот, это очень хорошо, – сказал Бенни. – Тедди, точно следуй аккордам, которые использует Тёрк.

Тёрк смутился, так как мы все следовали аккордам, которыми пользовался Тедди. Бенни, казалось, преднамеренно обидел Тедди, когда сказал ему:

– Не курить во время репетиций, и через минуту, после того, как Тедди потушил сигарету, закурил сам.

В конце попурри, исполненного так же, как мы играли его всегда, Бенни снова спросил, уверены ли мы, что все пользуемся одинаковыми аккордами. Мы сказали, что да, были уверены.

– Ладно, парни на данный момент всё.

Мы до сих пор так и не поняли, что беспокоило Бенни при исполнении этого номера. Всё, что мы знали, это то, что мы были в Спортивном Клубе за час до остальных членов оркестра, и что на милю вокруг этого места нет никакого кафе. Когда остальные ребята приехали, я поведал Джону Фроску о репетиции квинтета. Джон сказал:

– Он не собирается ничего репетировать Он просто пробует свои трости.

Тем вечером, перед концертом, была распакована новая оркестровая форма. Мы были тщательно обмерены в Нью-Йорке, но не было времени для подгонки. Некоторые из нас были счастливее, чем другие. Рукава моего пиджака были лишь слегка длинными. Тем не менее, ткань отличная. Из красного шёлка-сырца.

У Джима Максвелла фигура была как у лэрда¹¹⁰ клана, в высоту и обхват вдвое больше любого из нас. Очевидно, кто-то у Александра Шилдса не заглянул в цифры, которые были записаны, когда Джима обмеривали для униформы. Пиджак был в порядке, но его брюки были просто невозможны. Он никак не мог застегнуть их. День или два он пользовался какими-то тёмными брюками из своих, пока его форменные штаны были у местного портного, где тот вставлял в заднюю часть большой кусок материала.

Оркестр должен был расположиться на огромной сцене Спортивного клуба так, чтобы оставалось свободное место для выросшего леса микрофонов. Поскольку мы были охвачены несколькими службами новостей, там было пять или шесть микрофонов, где обычно бывал один.

Во время второго номера вступительного концерта Бенни вернулся к игре между мной и фортепьяно. Я заметил, что он обращается к микрофону “NBC”, который, я знал, ещё не был включён.

– Бенни, – прошептал я, – это мертвый микрофон!

Он поднял брови.

– Не переживай, отец, – сказал он. – Этот микрофон на нужном месте!