Текст книги "Странная девочка, которая влюбилась в мозг. Как знание нейробиологии помогает стать привлекательнее, счастливее и лучше"

Что делает событие или факт запоминающимся?

То, что мой отец не забывает говорить: «Я люблю тебя» в завершение нашего телефонного разговора, – пример того, как эмоциональный резонанс может усилить воспоминания. Но эмоциональный резонанс, подталкивающий к действию мозжечковую миндалину, – не единственное, что способно простимулировать память. Мое предложение, помимо прочего, было совершенно новым и неожиданным для него (он никогда не слышал от меня ничего подобного), а новизна – еще один ключевой фактор, способный усилить память. От природы наш мозг «настроен» на новизну. Это вопрос безопасности, потому что любые изменения в окружающей обстановке могут угрожать жизни, и нужно очень внимательно следить, не появилось ли в окрестностях чего-нибудь нового. В плане потенциалов действия мозг сильнее всего реагирует на новые раздражители. Поэтому, например, незнакомое лицо вызывает у нас куда более мощный отклик, чем лицо коллеги по работе, которого мы видим каждый день. Кроме того, новая информация легче запоминается.

Но существует еще несколько важных факторов улучшения памяти. Их воздействие на папу я наблюдаю всякий раз, когда открывается футбольный и бейсбольный сезон. Ведь обычно он может рассказать мне, какой футбольный или бейсбольный матч смотрел – особенно если игра выдалась интересной. Так, он сообщил мне, что получил огромное удовольствие, наблюдая, как его любимые «Гиганты Сан-Франциско» выиграли этап первенства США 2014 года и победили команду из Канзас-Сити (я этого не знала и не поленилась проверить!). Он говорил, что матч вышел очень напряженным, и «Гиганты» выиграли в седьмом гейме. Согласитесь, для человека, страдающего деменцией, он совсем неплохо все запомнил! Я объясняю это чудо тем, что папа обожает бейсбол и особенно «Гигантов». За годы у него накопилось множество воспоминаний и ассоциаций, связанных с игрой «Гигантов», – это серьезно облегчает ему запоминание фактов про первенство и все связанные с этим подробности. Уже имеющиеся ассоциации с «Гигантами» обеспечили ему «каркас» для запоминания этого нового (но связанного с прежними) факта: «Гиганты» выиграли первенство США в 2014 году! Мы и раньше знали, что одна из основных функций гиппокампа – помогать устанавливать связи, или ассоциации, между независимыми прежде фактами в памяти. Основная «ассоциативная сеть» хранится в коре мозга. Но когда гиппокамп может привязать новый факт (к примеру, победу «Гигантов» на Первенстве) к существующей уже обширной сети информации про «Гигантов» и бейсбол, мозгу намного проще усвоить и запомнить этот факт. Отчасти именно это позволяет моему папе оставаться собой, хотя его способность формировать новые воспоминания заметно ослабла. У него по-прежнему есть выстроенные в течение жизни прочные информационные сети о вещах, которые он любит, о которых думает и беспокоится: это его семья, гастрономия, Бродвей, бейсбол, футбол и многое другое. Я благодарна судьбе за то, что это свойство памяти позволяет папе сохранять связь с тем, что он больше всего любит.

Что такое деменция и болезнь Альцгеймера

Как связаны деменция и болезнь Альцгеймера? Деменция – это общий термин, описывающий набор симптомов. Они достаточно серьезны и сказываются на повседневной жизни человека. В большинстве случаев это ухудшение памяти, способности к планированию и принятию решений, а также других мыслительных навыков. Термин «деменция» не описывает какую-то конкретную болезнь. Самая распространенная форма деменции – болезнь Альцгеймера. По статистике, от 60 до 80 % людей с признаками деменции страдают болезнью Альцгеймера. Самые распространенные симптомы этой болезни – трудности при вспоминании имен и недавних событий. Специалисты связывают это заболевание с отложением фрагментов белковых молекул (так называемых бета-амилоидов, образующих амилоидные бляшки) и скрученных нитей другого белка (так называемого тау-белка, образующего нейрофибриллярные клубки). На поздних стадиях болезни эти бляшки и клубки обнаруживаются по всему мозгу. Дополнительную информацию о болезни Альцгеймера можно найти на сайте Альцгеймеровской ассоциации: www.Alz.org.

Замужем за наукой

Да, я пыталась укрепить свои отношения с родными, но главное место в моей жизни по-прежнему занимала работа. И все же я вдруг почувствовала, как драгоценны человеческие воспоминания, и поняла, как мало их у меня. Поймите меня правильно. У меня было много прекрасных коллег, «друзей по работе». С годами у меня установились с ними прочные рабочие отношения. Многие ценили меня как сотрудника, считали энергичной и продуктивной, но мало для кого я была дорогой подругой. Не говоря уже о том, что я была одинока, без пары. Действительно ли наука заменяла мне семью?

Я не была уникальна в своей сосредоточенности на работе вообще и на успехе в науке в частности. Еще студенткой я твердо решила стать нейробиологом и преподавателем, как профессор Мариан Даймонд. Однако я не учла, что Мариан могла служить объектом для подражания не только в науке. Она была прекрасным примером того, как можно организовать сбалансированную жизнь, где кроме руководства лабораторией и преподавательской деятельности оставалось большое место для мужа (тоже ученого), детей и интересного времяпрепровождения – например, еженедельной игры в теннис со студентами. Но я почему-то не чувствовала нужды копировать это свойство ее личности, а сосредоточилась исключительно на ее страсти к исследованиям и профессиональном успехе.

Моя сосредоточенность на работе стала еще больше, когда после защиты докторской диссертации я начала работать в Национальном институте здоровья. Каждый день, почти без выходных, я 40 минут добиралась от своей квартиры в вашингтонском районе Адамс-Морган до маленького кабинета в подвале 47 корпуса Национального института здоровья в Бетезде (штат Мэриленд), чтобы работать, работать и работать. Конечно, я общалась с большой группой таких же постдоков (теми, кто недавно получил докторскую степень) в лаборатории и даже встречалась с двумя коллегами (в разное время). Тогда я на собственном опыте убедилась, что лучше не заводить романов на работе. Впрочем, для меня эти встречи были всего лишь случайными отклонениями от основного жизненного маршрута. После Франсуа у меня ни с кем не было серьезных отношений.

Я тогда разработала теорию о себе и пыталась с ее помощью анализировать свою жизнь. Я была убеждена, что себя следует оценивать исключительно по количеству опубликованных статей, полученных грантов и премий. Тогда это казалось очень разумным – ведь именно в этой области жизни я получила больше всего внимания и признания. Кроме того, пользоваться этой формулой было очень просто – так же, как и все время работать. Посудите сами: при этом не надо разбираться в путанице эмоциональных привязанностей, достаточно просто делать свое дело как можно лучше. Да, это я умела, и получалось у меня неплохо.

Однако у такого отношения к жизни были и побочные эффекты. Например, я плохо и неуверенно себя чувствовала во многих жизненных ситуациях, не имеющих отношения к науке. В околонаучном обществе я ощущала себя, как рыба в воде. Когда мне приходилось говорить о работе и о своем отношении к ней, я была в своей стихии. Но ни о чем больше я разговаривать не умела, и потому общаться со мной было скучно и иногда неловко. Кроме того, примерно в это же время я решила, что мужчин я просто не интересую. И, надо сказать, у меня было достаточно свидетельств в пользу этой теории. Взять хотя бы мой опыт в старших классах школы: за шесть лет – всего одно настоящее свидание! На самом деле меня пытался пригласить еще один мальчик, но первое свидание прошло настолько отвратительно, что во второй раз я отказалась, сославшись на занятость. Что касается романов с мужчинами из моей лаборатории, то, с одной стороны, они усложняли отношения в коллективе, а с другой – усиливали во мне уверенность: я не создана для подобных историй. Ясно же – моя теория была верна, и мужчин я попросту не интересовала, а значит, все эти пустяки со свиданиями не стоили затраченных усилий.

Как ни странно, в первый год моей работы в Национальном институте здоровья у меня поинтересовались, не возражаю ли я против размещения моего снимка в фотоальбоме Анни Лейбовиц о женщинах. Название у альбома было вполне подходящим: «Женщины». Поводом к этому послужила моя преподавательская деятельность. Кафедра поручила мне организовать однодневный семинар с лекциями для талантливых тринадцатилетних школьников – победителей конкурса и их родителей. После того, как я посетила курс лекций Мариан Даймонд и написала под ее руководством курсовую работу, я чувствовала себя в нейроанатомии комфортнее, чем в собственной квартире. Поэтому решила прочитать детям лекцию об анатомии мозга. В результате в университетской газете появилась фотография: я у доски с законсервированным человеческим мозгом в руках (в точности как когда-то профессор Даймонд), а на это завороженно смотрит группа подростков. Сьюзен Зонтаг, увидев эту фотографию в газете (она в то время по контракту преподавала в колледже), решила, что я – прекрасный образец «женщины-интеллектуала», и предложила своей подруге Анни Лейбовиц включить меня в альбом!

Меня не пришлось спрашивать дважды. Не успела я оглянуться, как Лейбовиц уже стояла в моей лаборатории. Так моя фотография оказалась между снимком актрисы Фрэнсис Макдорманд и фотографией Гвинет Пэлтроу в обнимку с Блайт Даннер. Гламурненько, не правда ли?

Увидев эту фотографию, кто-то из моих знакомых заметил, что мужчины, наверное, выстраиваются в очередь к двери моей лаборатории.

Я смогла в ответ произнести только: «Ха!» Не слишком вежливая реакция на прекрасный комплимент.

На самом деле, несмотря на то, что фотография Анни Лейбовиц запечатлела действительно меня, а не кого-то другого, мужчины никогда не выстраивались в очередь к двери моей лаборатории. Не говоря уже о моей квартире. Понимаете? Мужчин я попросту не интересовала.

Несмотря на свои привычки трудоголика и отсутствие личной жизни, одно удовольствие я себе все же позволяла: хорошую еду. Интерес к гастрономии я унаследовала от родителей и дополнительно подогрела его в Бордо, когда тесно общалась с Франсуа. Я обожала вкусно поесть, а в Нью-Йорке для этого были созданы все условия: ресторанов в городе бесконечное множество, и среди них есть феноменально интересные. Я читала все ресторанные обзоры (отсюда такой острый интерес к статье про Томаса Келлера) и собирала всю информацию о лучших заведениях города.

Начиная работать в Нью-Йоркском университете, я вызвалась организовать годовой курс лекций на своей кафедре. Лекторов нам предлагал факультет, а мы готовили приглашения и отвечали за прием гостей. Откровенно говоря, больше всего в этой работе меня привлекала возможность выбирать рестораны, в которые мы водили гостей после выступления. Я в полной мере использовала возможности, которые предоставлял университет. Для каждого приглашенного лектора я старалась выбрать идеальный ресторан – и мне было не важно, знала я выступающего лично или нет. Эти ужины стали для меня практически единственной отдушиной – занятием, не связанным с наукой. И за ресторанные исследования я взялась с энтузиазмом – как и за все, что обычно делала.

Я в одиночестве ужинала в барах самых интересных ресторанов, какие только могла отыскать в Нью-Йорке. Мне нравилось пробовать кухню незнакомых заведений, но при этом я стала постоянным клиентом нескольких близлежащих ресторанов. Я обнаружила, что стала «типичным» завсегдатаем, когда бармены, не дожидаясь от меня заказа, стали приносить мое любимое блюдо. Несложно догадаться, что мои гастрономические «исследования» привели к закономерному результату: полноте. Моей, естественно.

Вскоре после того, как я узнала, что получила постоянное место в Нью-Йоркском университете, я была удостоена премии Троланда Национальной академии наук США. Эта ежегодная награда присуждается лучшим молодым (т. е. «до 40 лет») исследователям в области экспериментальной психологии. Я была счастлива получить ее, и это случилось в апреле 2004 года. Даже мои родители прилетели из Калифорнии, чтобы присутствовать на церемонии в штаб-квартире Национальной академии наук в Вашингтоне. Был там и мой консультант по докторской диссертации Лари Сквайр из Университета Калифорнии в Сан-Диего, член Академии. Мы вчетвером – Ларри, мои родители и я – отметили это событие в ресторане чудесным ужином. Вот мы:

Да, на этой фотографии я улыбаюсь, и я действительно была счастлива в тот вечер. Но под улыбкой скрывалась женщина, которая в свои 39 лет наконец-то начала кое-что осознавать: многие годы я не думала ни о чем, кроме научной карьеры и нейробиологических экспериментов. И когда я нерешительно высунула голову за дверь своей лаборатории, чтобы взглянуть на Нью-Йорк, то вдруг поняла, что нахожусь в полном одиночестве. Я как будто вела двойную жизнь. Моя научная работа представляла собой один большой праздник, с которого никогда не хочется уходить: там много интересных коллег-собеседников и всегда происходит что-то новое и интересное. Но вся моя жизнь за пределами работы напоминала заброшенный город из вестернов Клинта Иствуда, где по немощеным улицам несется пыль и катаются шары перекати-поля. В своем стремлении раздвинуть пределы знания в интересующей меня области и получить вожделенную должность в университете я потеряла большую часть себя.

Вы можете увидеть то, о чем я говорю, на фотографии с церемонии вручения премии Троланда, где я вместе с родителями. Я прилично растолстела. Но должна заметить, что в тот момент у меня менялась не только талия: я наконец добилась своего, получила постоянную должность в Нью-Йоркском университете и руководила крупной исследовательской лабораторией. Конечно, я была рада этому, но одновременно и немного растеряна: ради чего работать теперь, когда цель достигнута? Можно было стать полным профессором – а я пока занимала должность адъюнкт-профессора. Но что потом? Я всегда считала, что постоянная должность – это предел мечтаний. А правда оказалась в том, что у меня было звание, великолепная исследовательская программа, которую я обожала, – и практически ничего больше.

Может быть, мне следовало прислушаться к Томасу Келлеру и начать собирать те самые, важнейшие в жизни, воспоминания. Я начала с родных и постаралась сблизиться с ними. Может быть, мне следовало внимательнее присмотреться и к другим сторонам своей жизни, задуматься: как изменить их к лучшему?

Рассуждать об этих возможностях было страшно. Рассматривать их всерьез – значило бы признать, что дела мои и в самом деле обстоят плохо. К этому я была еще не готова. Очень многое в моей жизни требовало изменений. Но я не представляла, как изменить отношение к себе, как восстановить связь с маленькой девочкой, мечтавшей о карьере бродвейской актрисы. А романтичная девушка, влюбившаяся во французского музыканта, – куда она подевалась?

Все это я намеревалась выяснить и собиралась использовать ради такой цели все возможности своего мозга.

Факты в копилку. Что делает вещи запоминающимися?

1. Повторение. Чем большее число раз вы вызываете в памяти какое-то воспоминание, тем прочнее оно становится. Скучно, но это правда. На нейронном уровне с каждым повторением у вас укрепляются синаптические связи. Они обеспечивают это воспоминание и позволяют ему противостоять помехам от других воспоминаний или общей деградации памяти. Повторение задействует нейронные сети, которые относятся к системе внимания. Иными словами, мы склонны помнить то, на что обратили внимание.

2. Ассоциации. Если вы хотите запомнить что-то новое, попытайтесь связать это с хорошо известными фактами или выстроить систему ассоциаций – это поможет. Чем больше у воспоминания ассоциаций, тем оно прочнее. Дело в том, что ассоциации позволяют извлекать это воспоминание множеством способов: если одна из них не сработает, помогут остальные.

3. Эмоциональный резонанс. Мы знаем, что эмоциональные воспоминания прочнее других, да и держатся они дольше. Объясняется это тем, что мозжечковая миндалина – структура, необходимая для обработки эмоций, – способна формировать очень долговечные воспоминания при помощи гиппокампа. Когда-то, десятки тысяч лет назад, мозжечковая миндалина (один из древнейших отделов мозга) автоматически сигнализировала нам о состоянии среды, о ее полезности или опасности. С развитием более сложных мозговых структур мозжечковая миндалина начала направлять в гиппокамп «подкрепления», когда тот регистрировал самые яркие эмоциональные переживания. Она сигнализировала гиппокампу: запомни этот момент, он заставил меня смеяться, плакать, визжать от ужаса! Именно по этой причине наши сильные эмоциональные воспоминания, кажется, намертво впечатываются в наш мозг и хранятся в нем очень долго.

4. Новизна. Мозг устроен так, чтобы фокусировать внимание на новизне. Так что по-настоящему необычные события – скажем, снегопад в Калифорнии – как правило, остаются в памяти очень надолго.

Тренируем память под руководством чемпиона

Не так давно я участвовала в конференции TED в Бей-Эриа. Среди выступавших там был чемпион США по памяти 2008 года. Честер Сантос. Он поразил всех нас, перечислив имена примерно 80 из 90 находившихся в аудитории человек – с ними он в течение дня успел перекинуться парой слов. Затем он поразил нас еще больше: перечислил тринадцать случайных слов и сказал, что каждый из нас может запомнить их всего за три минуты. Вот эти слова:

Обезьяна

Железо

Веревка

Планер

Дом

Бумага

Башмак

Червяк

Карандаш

Конверт

Река

Скала

Дерево

Сыр

Четверть

Мы затаили дыхание. А он стал применять способы, способствующие лучшему запоминанию: новизну, эмоциональный резонанс и ассоциации. Он сказал, что запомнить длинный список не связанных между собой слов можно следующим образом: надо придумать историю с этими словами. Чем более странной и смешной получится история, тем легче ее будет запомнить. Затем он предложил историю для нашего случая. Он попросил представить, как обезьяна качает железо (неожиданная и смешная сценка). Затем с неба спускается толстая веревка (представьте, что вы трогаете веревку и ощущаете ее текстуру). Вы поднимаете голову и видите, что веревка свисает с планера. Но стоило вам заметить это, как налетевший шквал швыряет планер в стену дома. Дом этот весь оклеен листочками бумаги. Представьте себе дом, покрытый сотнями желтых клейких стикеров. Затем появляется гигантский башмак он начинает ходить вокруг дома, и оставлять на бумаге свои отпечатки. Но башмак этот ужасно воняет: у него из стельки даже червяк вылез. Внезапно он превращается в карандаш и начинает писать на конверте, который появляется на крыше дома. Вновь поднимается сильный ветер, и карандаш с конвертом сдувает в бурную реку. Теперь представьте реку настолько бурную, что волны ее бьются о большую скалу. Скала превращается в красивое сказочное дерево: на нем растет сыр. А затем происходит самое поразительное – в сыре на сырном дереве часы начинают отбивать четверть часа.

Конечно, это – сюрреалистическая история. Но зато ее легко запомнить! Когда Честер снова начал историю, и по ходу рассказа вся аудитория в едином порыве вслух называла заданные слова. Было ясно, что эта странная сказка, полная невероятных событий, действительно помогла нам запомнить список! После этого Честер попросил нас назвать все слова из списка, и все 300 присутствовавших хором перечислили их. Поразительно! Понятно, что искусство придумывать подобные истории для запоминания длинных списков «на ходу» требует практики. А самое интересное – что сам по себе этот процесс улучшает память (ассоциации, эмоциональный резонанс/юмор и новизна/необычность играют в любой подобной истории решающую роль), ускоряет и делает более интенсивным процесс запоминания. Я прониклась! В следующий раз, когда мне потребуется запомнить список обязательных дел или пунктов, которые следует упомянуть в презентации, я обязательно придумаю свою фантастическую историю!

4. Больше не толстая
Как восстановить связь мозга с телом и духом

Иногда в жизни человека случается некий момент истины, когда он твердо решает изменить свою жизнь и привычки. К примеру, человек клянется себе, что обретет хорошую физическую форму. Страх потерять здоровье, встреча одноклассников, неудачная фотография – толчком к этому решению может послужить любой из этих моментов. Например, мне страшно надоел лишний вес, я устала от него, но все мои попытки изменить сидячий образ жизни и питание носили нерешительный, половинчатый характер. И только когда я тщетно попыталась сплавиться по бурной южноамериканской реке, я пришла к пониманию, которое обеспечило мне недостающую мотивацию. Вот тогда я смогла приступить к обретению формы.