Текст книги "Пламя возмездия"

– А они вернулись уже христианами?

– Для всех – да, а на самом деле эти Калеро, родня моей матери, всегда были самыми настоящими «маррано» – тайными евреями. Вот поэтому-то Сафья и Роберт и выбрали в невесты для их Рафаэля Анну Калеро.

Лила, слушая ее, пыталась разобраться, как страсть, всепоглощающая, вечная, могла иметь своим источником незримого и неосязаемого Бога. Ее собственные мотивы были совершенно иными. Она размышляла и о другой ветви Мендоза – здешней, английской. Никто из них не последовал за Джозефом в христианство, они тихо и незаметно пребывали в иудаизме. Повинуясь моде. Может и ее золовка тоже повиновалась моде? Во время ленча Беатрис с удовольствием уплетала омара. Не слишком просвещенная в вопросах иудаизма Лила, даже она знала, что это вероучение запрещало употреблять в пищу моллюски и вообще любые живые существа в раковинах и панцирях.

– Ты себя считаешь еврейкой?

– Конечно. – Беатрис прижала руку к сердцу. – Здесь я – еврейка. Но, для того, чтобы мечта моих родителей осуществилась, этого мало. У меня нет детей.

Лила кивнула. Майкл оставался, следовательно, самым большим ее сокровищем, ее единственной надеждой.

– В Кордове уже все подготовлено, – успокоила ее Беатрис. – Я договорилась со всеми и объяснила им все. Все, как ты велела.

– Ты сказала им, что шифр «минус двадцать»?

– Да, сказала. Все в точности, как ты велела. Как только придут телеграммы, все и начнется. Мое алиби обеспечено. Джемми пригласил меня в Уэстлэйк. Не думаю, чтобы он уж очень жаждал меня лицезреть – вряд ли я могу служить украшением его имения, но я все-таки его кузина, а кузину полагается приглашать в гости.

– Отлично. Ты с него глаз не должна спускать.

Лила налила еще кофе и положила в чашку своей золовки три куска сахару. И, хотя они уже обсудили все, что намеревались, Лила видела в глазах Беатрис немой вопрос.

– Почему ты на меня так смотришь?

– Потому что давно хотела задать тебе один вопрос, – призналась Беатрис, – и никогда не могла отважиться.

– Задавай сейчас.

– А ты обещаешь мне ответить?

– Ты, по-моему, достаточно хорошо знаешь меня – я никогда никаких обещаний авансом не раздаю.

– Да, знаю. Но ты ведь все равно не ответишь. Ты ведь всегда умела уходить от ответов, если тебе не нравились вопросы, да и сейчас не разучилась. Но ведь, спросить всегда можно, правда?

– Правда.

– Очень хорошо. Я спрошу. Как тебе удалось заставить Хуана Луиса отпустить тебя, как тебе удалось вытряхнуть из него такую кучу денег? И, самое главное, как он мог позволить тебе уйти вместе с Майклом?

– Я узнала о нем такое, что захоти я придать это огласке, то ему бы сразу пришел конец.

Беатрис хлопнула чашкой о блюдце.

– Лила, это не ответ. Это мне известно. Меня интересует, что это было. Ты узнала об этом из того письма, которое я должна была передать тебе с Майклом? И еще одно. Как к тебе попала часть медальона, принадлежащая Хуану Луису?

– Ах, вот оно что. Тебе и это известно? – тихо спросила Лила.

– Да, я догадалась, что, кроме тебя его никто не мог взять, этот медальон. Я чуть с ума не сошла разыскивая его. Я все вверх дном перевернула в комнате Хуана Луиса после его смерти, но так его и не обнаружила. Дело в том, что Франсиско знал, что по обычаю Мендоза медальон полагался тому, кто становился во главе банка. И не дай Бог, чтобы этот медальон оказался в его руках – он ведь не Мендоза. Вот поэтому он мне и был так нужен. А я в комнате Хуана Луиса нашла лишь маленький бархатный мешочек, в котором был не медальон, а лишь сложенный вчетверо маленький листок бумаги. На нем было написано твое имя. Ты его забрала с собой, когда уезжала? Я так понимаю?

– Забрала, – не стала скрывать Лила. – Я не могла без него уехать. Это медальон Майкла. И теперь он у него.

– Ладно, это мне понятно. Но как тебе удалось добиться согласия Хуана Луиса выполнить все твои требования? – не отставала Беатрис.

Лила, поджав губы, раздумывала, потом улыбнулась.

– Не могу я тебе пока этого рассказать. Послушай лучше одну историю. Может быть, ты уже ее знаешь. Тебе никогда не приходилось слышать о человеке, которого Мендоза прозвали Моисеем Вероотступником?

Беатрис сделала протестующий жест рукой.

– Да этих историй у Мендоза, наверное, не меньше тысячи и большинство из них гроша ломаного не стоят.

– Эта побольше стоит.

– Откуда тебе это известно?

– Этого я тебе тоже пока не скажу, а лучше расскажу о Моисее Вероотступнике.

Она облокотилась о спинку, закрыла глаза и начала рассказывать.

– Аллаху акбар, аллаху акбар… – Эти слова произносит муэдзин. Он повторяет их пять раз в день, распевая их с минарета. – Ла илаха иль-аллах – нет Бога кроме аллаха. – Мухаммад ун расулу-иллах, – и пророка его, Мухаммеда. Все время, пока Кордова жила по законам ислама, а это продолжалось пять столетий, Мендоза приходилось каждый день слышать эти слова. – Аллаху акбар…

– Мавры прекрасно уживались с евреями, – стала возражать Беатрис, – в особенности, с Мендоза.

– Да, долгое время так и было. Но Моисей Вероотступник стоял во главе дома Мендоза в 1150 году, когда христиане пытались взять Кордову атакой, но отступили. Фанатичной исламской секте шиитов удалось удержать тогда бразды правления в своих руках. Затем они, опьяненные победой, решили избавиться от неверных – евреи, естественно относились к ним – и изгнать их из города.

– Полагаю, что этот твой Моисей не пожелал быть изгнанным?

– Моисей и думать об этом не хотел. И вот, однажды утром, в пятницу, в день, когда магометане отдыхают от дел, Моисей собрал всех родственников в одной из комнат дворца, в той, где фриз выполнен в виде листьев аканта и показал им на дощечку, укрепленную на стене. Ты что-нибудь о ней знаешь?

– Что-то приходилось слышать, – нехотя призналась Беатрис. – Моя мать как-то говорила мне, что там в свое время висела доска, на которой был начертан девиз семейства.

– «Если я забуду тебя, Иерусалим, забудь меня десница моя», – напомнила Лила. – О ней я и говорю.

– Эту дощечку никто в глаза не видел.

– Ее и не могли видеть. Потому что Моисей Вероотступник снял ее и надежно спрятал. Так вот, когда его семья была в сборе, он объявил им, что этот девиз, мол, не больше, чем суеверие и они жить в соответствии с ним больше не будут. Он приказал одному из слуг снять ее и укрыл эту дощечку в таком месте, которое знал лишь он один.

– Где укрыл?

Лила помолчала, раздумывая:

– Где, не знаю. Меня это тоже очень заинтересовало, но она ведь больше ничего не сообщила…

Лила замолчала.

– Кто «она»?

– Ладно, неважно. Мы сейчас говорим о Моисее. В общем, когда доски этой не стало, он внимательно посмотрел на своих чад и домочадцев и кое-что произнес.

– Объявил им о том, что они отныне мусульмане?

По лицу Беатрис было заметно, что эта история увлекла ее, несмотря на то, что поначалу она воспринимала все с изрядной долей скепсиса.

– Не совсем. Он посмотрел каждому в глаза и сказал: «Дело сделано. Если это и есть грех, то падет он на мою голову, а не на вашу». И вдруг стал произносить мусульманскую молитву. – Аллаху акбар – Аллах велик. Ла иллаха иль-аллах… – Нет Бога, кроме аллаха…

Хотя в комнате было довольно душно, Беатрис забыла про свой веер и он, покачиваясь, как маятник, висел у нее на запястье. Она не сводила глаз с Лилы, ожидая продолжения этой истории:

– Ты так это рассказываешь, будто видела все собственными глазами, – прошептала она.

– Иногда у меня возникает такое чувство.

– Но откуда тебе все это известно?

Лила покачала головой.

– Я не могу тебе этого сказать.

– Очень хорошо, – в голосе Беатрис чувствовалась обида. – Рассказчица ты великолепная. Оказывается поэтому-то Хуан Луис и отпустил тебя на все четыре стороны – ты ему поведала о том, что вытворяли эти Мендоза, какие это были ужасные вещи. Так я тебе и поверила.

Лила пожала плечами:

– Я не знаю, было ли это действительно так ужасно. Может быть, этот старик Моисей и был по-своему прав. Нет, Хуан Луис отпустил меня не поэтому. То есть, не только поэтому. Ведь то, что я тебе сейчас рассказала – лишь часть одной длинной-предлинной истории.

– Какой истории?

Беатрис понимала, что больше от Лилы ничего не добьется, но решила на всякий случай еще разок попытаться.

– Ты мне ничего не объяснила, ты только меня дразнишь, – Беатрис постукивала веером по столу в такт словам.

– Я тебя не собираюсь дразнить. Дело в том, что тебе совершенно необходимо узнать эту историю о Моисее Вероотступнике, чтобы ты смогла понять остальное, когда придет время.

– А что было дальше?

– Беатрис, я не могу тебе сказать, что было дальше, по крайней мере, сейчас не могу. Но обещаю тебе, что расскажу обязательно, – Лила выпрямилась и посмотрела золовке прямо в глаза. – Обещаю тебе, что когда все это закончится, когда мы выиграем, когда Майкл обоснуется в Кордове – ты все узнаешь.

* * *

Норман Мендоза устроил свой кабинет на первом этаже. Окна выходили на Лоуэр Слоан-стрит, и он имел возможность наблюдать за всеми входящими в банк и выходящими из него. Более того, он мог когда угодно зайти в зал, где служащие и кассиры работали с клиентами. В любой момент Норман мог возложить руку на пульс своего детища.

Филипп Джонсон, личный секретарь Нормана, восседал за столом, установленным в алькове между клиентским залом и кабинетом Нормана. У Джонсона было длинное мертвенно-бледное лицо, на котором застыло вечное недовольство миром. В течение двух Десятилетий он верой и правдой служил Норману и теперь отвоевал возможность с не очень тщательно скрываемым неодобрением относиться к тем или иным поступкам своего шефа. Он вздрогнул, увидев у своего стола неожиданно появившегося Тимоти.

– Ваш отец уже пять минут ждет вас.

Тимоти демонстративно извлек из жилетного кармана часы.

– Разве? Стало быть, я опоздал… Да нет, не может быть. На моих ровно три, Филипп.

Джонсон прикусил губу, но ничего не ответил. Он поднялся и закрыл дверь в зал, откуда был слышен мягкий перезвон пересчитываемых монет и сосредоточенное скрипение перьев армии клерков, заполнявших огромные расходные книги:

– Я доложу ему, что вы здесь.

Тимоти спрятал часы, на них было семь минут четвертого. Он не собирался заставлять старика ждать просто из озорства, ему было необходимо подготовиться к этому, судя по всему, весьма неприятному разговору и он не заметил, как стрелка миновала цифру три. Перед Тимоти стояла нелегкая задача – он не должен был сейчас ни словом, ни жестом дать понять своему отцу, что Бэт бросила его. Несомненно, со временем старик об этом узнает, но Тимоти будет из кожи вон лезть, чтобы оттянуть этот день. Ведь его отец, Норман Мендоза, сумеет придать этому событию такую окраску, что Тимоти окажется не только в дураках, но и виноватым. Сейчас он не был к этому готов. Главное – не терять выдержку, повторял он себе, стоя в напряженном ожидании в небольшом алькове Джонсона. Не волноваться, ни в коем случае не волноваться.

Вновь появился Джонсон:

– Он примет вас, – секретарь кивнул в сторону двери в кабинет Нормана и Тимоти вошел без стука.

– Ты опаздываешь. Я ведь сказал тебе: прибыть к трем.

– Извините, сэр. Мои часы явно отстают.

– Значит, надо снести их к опытному часовщику – с раздражением отпарировал Норман.

– Да, сэр. Я так и сделаю.

– И присядь, ради Бога. Не стой, как нищий на углу.

Тимоти опустился в кресло напротив отца. Старик занимался тем, что ставил свою подпись на бумагах и аккуратно складывал их в стопку. Через открытое окно была видна оживленная улица: люди направлялись либо в магазины Слоан-сквер, либо в особняки на Пимлико-роуд. Горячий ветер доносил шум транспорта и городскую вонь. А в кабинете Нормана было тихо, лишь на каминной полке тикали часы. Тимоти не мог больше выдерживать напряженную атмосферу этого кабинета.

– Жарковато для июня, не так ли?

Норман поднял глаза на сына.

– Новые соображения по поводу парагвайского займа? Генри не дает тебе покоя.

Сердце Тимоти снова застучало, это уже стало обычным явлением в течение последних недель. Ничего, не впервой ему. Он, усилием воли, старался не обращать на это внимание.

– С какой стати у меня должны возникнуть какие-то новые соображения? Мы ведь, по-моему, все уже выяснили на нашем последнем совещании, дядя Генри вел себя, как запуганная старуха. Мы ведь обо всем договорились, не так ли?

– Да, договорились. Где Бэт?

Несмотря на то, что Тимоти ждал этого вопроса, он был застигнут врасплох. Этот допрос Нормана не отличался традиционной последовательностью, логическая связь отсутствовала, причем все это делалось намеренно. Черт возьми, ведь должна же быть какая-то преамбула, какие-то вводные замечания, вопросы.

– Она… гм… она отправилась отдохнуть.

– Бред сивой кобылы.

Норман произнес это в своем обычном, невозмутимом тоне, потянулся за золотой зубочисткой и принялся извлекать застрявшие во время ленча, подгоревшие волокна ростбифа.

– До меня дошли слухи, что она бросила тебя.

– Вздор, – не сдавался Тимоти. – От кого вы это услышали?

– Неважно от кого, у меня достаточно источников. И это никакой не вздор, все так и есть. Она сбежала с Майклом Кэрреном. Это плохо, очень плохо. Хуже некуда. Теперь она будет блудить вне стен дома.

Тимоти покраснел как рак.

– Сэр, я не могу позволить вам говорить о моей жене как…

– Как о шлюхе? А почему? Ведь она и есть шлюха, распутница. Я пытался оградить тебя от нее уже тогда, я пытался вразумить тебя, убеждал тебя, что это не тот выбор, но где там! Ты ведь был «безумно влюблен» и на тебя это не подействовало и, в конце концов, ты женился на ней и вот. Не следовало бы мне этого допускать.

Тимоти старался не утратить контроль над собой, уговаривая себя, что сейчас не время посылать этого старика ко всем чертям. Недели через две. Или через три, но не теперь.

– Я думаю, что все-таки будет лучше, если я своими семейными делами буду заниматься сам, отец.

– А ты не способен ими заниматься, вот в чем дело. Она выставила тебя перед всеми дураком и уж наверняка позаботится о том, чтобы весь свет прошелся бы на твой счет.

Норман следил за реакцией Тимоти и от души жалел, что пару лет тому назад не доверился своим инстинктам и не довел дело до конца. А дело это заключалось в том, что тогда он, Норман Мендоза, сам по-настоящему увлекся молоденькой Бэт, приглашал ее на прогулки, заходил к ней под разными предлогами, зная наперед, что Тимоти в тот момент не мог появиться и застать их вдвоем и так далее. Ничего из этого так и не вышло, у него просто не хватило духу увенчать рогами голову своего сына. А жаль, если принять во внимание то, как обстояли дела сегодня.

– Что ты собираешься предпринять?

Тимоти отказался от дальнейших попыток делать вид, что ничего не произошло. Это было бы просто глупо.

– Я еще не решил.

– Когда она ушла?

– В воскресенье… как только я уехал в Дублин.

Тимоти задыхался от кипевшей в нем ярости, ему было трудно говорить. Норман поднял брови.

– Уже так давно? Надо бы присмотреться к моим осведомителям. Мне об этом доложили лишь сегодня утром.

– Твою слежку за мной я нахожу отвратительной, – Тимоти не заметил, как перешел на ты.

Отец протестующе поднял руку.

– Это не слежка. Ты мой сын. Разумеется, я не спускаю с тебя глаз. А этот Кэррен с нею?

– Я не знаю. Она оставила мне записку, что отправляется к нему.

– Мне именно так и передали. К нему – это куда?

– И это мне тоже неизвестно.

– Может быть, в Дублин?

– Нет, их там нет. Я проверял.

Норман удовлетворенно кивнул, он был рад услышать, что его сын не сидел сложа руки, а хоть что-то предпринимал.

– Значит, Кордова?

Тимоти покачал головой:

– И в Кордове их нет. Его не видели в Кордове с тех пор, как его матушка увезла его оттуда.

– Ах да, эта Лила. Ты ведь должен понимать, что это не могло произойти без ведома Лилы. Ты уже говорил с ней?

– Нет, ее не было в Бельреве и я не знаю, где она.

Он действительно не знал, и это тоже была проблема, причем гораздо более серьезная, чем местонахождение его супруги и его кузена. От этой мысли у него свело живот. Похоже, что ситуация постепенно начинает выходить из-под контроля.

– Найди Лилу, – Норман вставил зубочистку в держатель, стоявший на столе. – Она, я полагаю, может подсказать тебе, где сейчас Бэт и Майкл.

– А потом? – Тимоти не смог сдержать свое непонятное любопытство. – Что потом? Ты считаешь, что всевластному Норману Мендозе по плечу отыскать и вернуть в дом неверную жену его безответственного сына? Что я, по-твоему, должен делать, когда все же отыщу их?

– Ну, отмолотить его ты не сможешь, во всяком случае без посторонней помощи. Он раза в два покрупнее тебя будет. Найми каких-нибудь подонков, только не очень много.

– А моя жена?

– Ей-то всыпать ты можешь и самостоятельно. Но не следует злоупотреблять насилием. А потом, после того, как поучишь ее уму-разуму, отправь ее домой.

– Понимаю. Ты, значит, мне это советуешь? Сначала я должен надрать ей задницу, а потом простить и забыть все, что было.

Норман мгновенно и с поразительной отчетливостью представил себе округлую задницу Бэт.

– Не думаю, чтобы это показалось тебе уж очень неприятным. Тебе ведь ничего другого не остается.

– Отнюдь. Кое-что остается.

– Интересно, что же? – с любопытством спросил Норман.

– Я собираюсь предъявить моей жене обвинение в адюльтере, а Майклу – в сообщничестве, а затем – оформить развод.

Ответом Нормана было гоготанье.

– Да не можешь ты сделать это! Пойми, что не можешь. Ты что, с ума спятил? Мальчик мой, не пристало банкирам впутываться в сомнительные судебные процессы, тем более бракоразводные – это равносильно самоубийству.

Тимоти хотел было протестовать, но раздумал. Не так уж много времени осталось до того, как он обретет такое могущество, что любой скандал будет ему нипочем, но привлекать внимание к себе в эти дни все же не стоит. И вообще, неплохо было бы переменить тему:

– Скажи мне вот что. Ты давно видел Роджера? – поинтересовался Тимоти.

Какую-то долю секунды Норман, казалось, даже не понимал, о ком спрашивает его сын. С тех пор, как их отец отправил этого Роджера подальше, прошли годы.

– Какого Роджера? – не понял Норман.

– Ну, моего дядю Роджера.

– А какое он имеет ко всему этому отношение? – продолжал недоумевать Норман.

– К моей жене он, разумеется, не имеет никакого отношения. Я вспомнил о нем потому, что сегодня его упомянула «Таймс». Они пишут, что Ротшильд собирается открыть филиал в Америке.

– Чертовы газетки. Никогда не верь тому, что в них пишут. В большинстве своем это ложь, не более того. Я ничего о нем не знаю, я о Роджере слыхом не слыхал Бог знает сколько лет. И Джемми с Генри тоже не слыхали.

– Значит, он просто исчез?

– Похоже, что так. А то, что про него написано – глупость несусветная. Мой отец никогда бы не отправил его в Нью-Йорк по делам. Роджер так же подходит для банкира, как и Джемми, и посылать его встать на собственные ноги и не куда-нибудь, а в Нью-Йорк – бессмыслица какая-то.

– А ведь у Роджера есть своя часть медальона? Есть?

Норман прищурился. Теперь до него дошло, почему Тимоти завел разговор об этом:

– Да, по всей вероятности, есть. Но она нигде не фигурирует в качестве полноправного знака доверия.

– Дедушка Джозеф разделил принадлежащий ему кусок медальона на три части, одну он оставил себе, а две других дал своим братьям-близнецам Роджеру и Сислу. Позже Джозеф снова разделил теперь уже свою часть на три и дал своим сыновьям по одной трети. Таким образом, его сыновья, то есть ты, дядя Джеймс и дядя Генри – каждый имеете по своей части. Правильно?

Норман повернул свое кресло к окну. Движение на улице было уже не таким оживленным.

– Правильно.

– Все эти части должно быть, очень маленькие кусочки, то, что на них написано, прочесть невозможно.

– А ни к чему читать, все наизусть знают, что там было написано.

– «Если я забуду тебя, Иерусалим, забудь меня, десница моя», – негромко процитировал Тимоти. – Никогда бы не подумал, что Мендоза были без ума от Библии.

– Очень многие из них, оказывается, были, и причем довольно долгое время. Между прочим, под Иерусалимом, в данном случае, подразумевается семья. Дом. Бизнес.

– Когда я был ребенком, дедушка говорил мне, что Кордова.

– В те времена, когда этот девиз принимался, полагаю, так оно и было. Но это было очень давно, задолго до того, как Мендоза осели в Англии.

– А у кузена Франсиско есть своя часть медальона? Кордовская часть?

Норман поднялся:

– Бог ты мой, Тимоти, ты задаешь больше вопросов, чем тогда, когда ты был шестилетним. Вероятно, есть. Роберт Ренегат, тот самый англичанин, что обосновался в Кордове и взял в жены испанскую цыганку, поделил медальон на две части, это было году эдак в 1820. Одну половинку он отдал своему сыну Рафаэлю, другую – твоему дедушке Джозефу. У Рафаэля было двое детей: Хуан Луис, который погиб несколько лет назад, и Беатрис. Теперь в Испании всем заправляет ее муж Франсиско. У него тоже должна быть своя половинка.

Он встал, теперь уже окончательно, пора было заканчивать этот разговор и заниматься другими делами.

– Как видишь, все это чертовски запутанная история, а сейчас, мне кажется, у тебя есть дела и поважнее. Да и мне нужно скоро быть в клубе, где я встречаюсь с Джоном Барингом.

Ого! Вот это новость. Тимоти тоже поднялся, стараясь не выказывать своего жгучего интереса к только что услышанному. Дело было в том, что этот Баринг, с которым собирался встретиться в клубе его отец, был главою другого крупного коммерческого банка. Ничего необычного в этом не было – лондонские финансисты время от времени объединялись – в случае чего, риск пополам, но что бы не кто-нибудь, а Мендоза рыскали по Лондону в поисках партнера для участия в выпуске займа – факт беспрецедентный. Эта информация должна, без сомнения, заинтересовать Лилу Кэррен. Он, Тимоти, еще огорошит ее этим, если, конечно, ему удастся с ней встретиться.

– А что, Баринг собирается внести свою лепту в этот парагвайский заем? – спросил он, как бы невзначай, мобилизовав все свои актерские способности, чтобы не насторожить старика.

– Не знаю. И еще одно, это касается Бэт и твоего кузена Майкла. Советую тебе разыскать Лилу, она должна знать, где они.

– Да, отец. Так я и сделаю. – Он едва подавил в себе желание ухмыльнуться.

Оба направились к дверям кабинета. Тимоти уже взялся за массивную медную ручку.

– Отец, можно мне задать еще один вопрос?

Норман остановился:

– Что там еще?

– У тебя есть твоя часть медальона. Кому ты собираешься вручить ее? Мне или Чарльзу?

– Я еще не решил, кому из вас. И, по-моему, уже не раз об этом говорил вам обоим. Вы оба наследники, следовательно, претенденты, но это очень серьезный вопрос, и я еще должен все как следует обдумать.

– Да, ты это уже говорил. – Тим открыл дверь и пропустил Нормана. – До свиданья, сэр.

Норман с достоинством кивнул ему на прощанье и направился через клиентский зал банка к выходу.

Каков ублюдок, глядя ему вслед, с холодным бешенством подумал Тим. Ублюдок проклятый! Стало быть, папочка собрался вручить медальон Чарльзу. Он всегда считал, что унаследовать банк может только первенец. Так издавна повелось у Мендоза. Именно по этой причине этот идиот, его дорогой дядюшка Джеймс, и стал тем, кем был сейчас. А теперь и Чарльз должен все заграбастать – дворянский титул, дом, главенство над банком. Оказывается не только появиться на свет, но и сделать это вовремя – Чарльзу это удалось, и теперь ему было уготовано стать у руля. Хотя какой смысл сокрушаться об этом теперь? К тому времени, как Норман соизволит вручить Чарльзу этот маленький кусочек золота, вся эта затея не будет стоить и ломаного гроша.

День был жаркий и Норман был без пальто. Проходя через вестибюль клуба Уайтс на Пэлл-Мэлл он, как всегда, кивнув швейцару, отправился прямо в курительную. Джон Баринг пока не появился, но Норман заметил еще одно знакомое лицо:

– Шэррик, рад видеть вас здесь.

Лорд Шэррик оторвался от газеты.

– Мендоза, какая встреча! Сто лет вас не видел. Может, присядете ненадолго?

– Благодарю вас. Действительно давненько мы не виделись. Ведь вас не было?

Норман подвинул кресло и, не спеша, уселся.

Лорд пожал плечами.

– Да так, ничего особенного. То туда, то сюда. Вы же меня знаете – охота к перемене мест, это ведь своего рода болезнь.

– Да. Нет такой газеты, где не было бы упомянуто о ваших изысканиях. Где же вы были на сей раз? Чем занимались? Разведением рыбы в Китае или поисками старины в Тибете?

Норман неспешно извлек из кармана трубку, набил ее, примяв табак специальной золотой ложечкой.

– Нет, Китай и Тибет – то было в прошлом году, – ответил Шэррик. – Теперь я отправился в Латинскую Америку. Это ведь по вашей части, не так ли? Я имею в ВИДУ, в смысле ваших финансовых дел?

– Можно сказать, что да. У Баринга Аргентина и Уругвай, у Ротшильда Венесуэла, ну, а мы подхватываем, что после них остается.

– Остается, должно быть, немало, – суховато прокомментировал Шэррик. – Места там – хоть отбавляй. Вот жаль только, что уж больно беспокойно там в последнее время. Не то, что раньше.

Норман был занят раскуриванием трубки и, не вынимая ее изо рта, ответил:

– Да, есть немножко, это верно. Но сейчас дело вроде бы пошло на лад. Колоссальные естественные резервы, впрочем, вы и сами прекрасно знаете. А где именно вы были?

– Главным образом, в Парагвае.

Норман вздрогнул, он даже позабыл про спичку, которая, догорев почти до конца, вот-вот должна была обжечь ему пальцы.

– На самом деле? Ну и что вы по этому поводу думаете?

Лорд откинулся на спинку кресла.

– Мендоза, я полагаю, вам не очень интересно мое мнение о Парагвае, что бы я ни сказал. До меня дошли слухи, вы собираетесь выпустить еще один гигантский заем для них?

– Да, на два миллиона. Этот их новый президент…

– Два миллиона? Таких денег не стоит ни один политик, дорогой мой. Вспомните, что происходило в последнее десятилетие. Одна за другой все латиноамериканские страны отказывались от выплаты долгов, в том числе и Парагвай. Когда в последний раз эта страна отказалась выполнить свои обязательства?

– В 1874 году, – бросил Норман. – Но это было сразу же после этой их войны с Аргентиной и Бразилией. А с долгами парагвайцы расплатились в 1885 году.

Лорд Шэррик удивленно вскинул брови.

– Вы называете уплатой долга возвращение заимодавцам одной трети? – недоумевал он.

Черт бы тебя побрал, подумал Норман. В этих темных глазах никогда не потухал издевательский огонек, о чем бы он с тобой ни говорил.

– Вы очень неплохо информированы, лорд. Просто поразительно. Вот уж не предполагал, что вы и финансами интересуетесь.

– Я интересуюсь миром. И всеми забавными созданиями, которые его населяют, – Шэррик не переставал улыбаться.

– Это достойно восхищения, просто слов нет. Но, простите меня, вам ведь известна одна старая как мир поговорка о том, как яйцо курицу учит? В данном случае, курица – это я. Я банкир и, уж поверьте, эта игра стоит свеч. Я имею в виду этот заем.

– Баринг тоже банкир и уже давно, пожалуй, столько же, сколько и вы. А мне доводилось слышать, что он едва выплыл несколько лет назад.

– Мендоза стали банкирами задолго до него, – вежливо поправил Шэррика Норман. Спичка в его пальцах уже давно догорела, он бросил огарок в пепельницу и зажег новую. – Первое – их проблемы касались Аргентины. Второе – после всех неприятностей они перестроились и стали намного сильнее. Так что, нет худа без добра.

– Значит, несмотря на тот факт, что национальный доход Парагвая меньше восьмидесяти тысяч в год, вы рекомендуете мне приобрести облигации этого двухмиллионного займа?

– Настоятельно рекомендую. Правительство разрабатывает программу, основанную на государственном владении кофейными плантациями. Купите облигации. Это окажется весьма выгодным помещением капитала. Продажа состоится в следующую среду, советую вам зайти. И сегодня же скажите об этом вашему брокеру, Шэррик. Не раздумывайте долго – число подписчиков может превысить число облигаций.

Лорд положил на стол сложенную газету.

– Я подумаю об этом, – ответил он, вставая. – Я очень серьезно подумаю о вашем новом займе. А теперь сожалею, но…

– Да, конечно. Рад был увидеться с вами, лорд. Желаю удачи.

Норман смотрел, как лорд Шэррик уходил из клуба. Было заметно, что он прихрамывает, причем Довольно сильно. Интересно, как этот приятель мотается по всему свету со своей больной ногой? И лысый ведь, как бильярдный шар, а ведь поди ты, толкуют, что женщины от него без ума. Богат, как Крез, старая англо-ирландская ветвь. Род Шэрриков уходил корнями в елизаветинскую эпоху.

Норман еще посидел немного, в раздумье посасывая трубку. У него из головы не выходили слова Шэррика. Платежи в Парагвай должны осуществляться раз в шесть месяцев по пятьсот тысяч фунтов в течение двух лет. Довольно много времени. Конечно, ситуация, как выразился Чарльз, напряженная, но, черт возьми, ведь делать деньги – разве это не риск?

Через окно он увидел, как по ступенькам поднимался Джон Баринг. Норман поднялся и стал выбивать трубку, его решительные жесты должны были свидетельствовать о том, что этот Шэррик его не разубедил. К черту этого Шэррика. У него было больше, чем достаточно и других тем для размышлений, причем гораздо более серьезных, чем измышления этого лорда-путешественника. Еще раз стукнув трубкой о хрусталь пепельницы, он направился встречать Баринга.

– Где вас черт носил целую неделю? – сквозь зубы прошипел Тим, сжимая пальцами тонкую ручку изящной китайской фарфоровой чашки.

– Там, где меня уже нет, – спокойно ответила Лила.

Это было в начале шестого, они сидели в чайной гостиной отеля «Коннот». Лила не решилась пригласить Тимоти наверх в свои апартаменты во избежание эксцессов с его стороны. Эта гостиная была уютной, тихой, народу было не очень много.

Такой ответ взбесил Тимоти. Он задрожал от возмущения, но все же сдерживался:

– В таком случае, мне не мешало бы знать, как называется то место, где вас уже нет. Полагаю, я имею на это право.

– Потише, пожалуйста, – оборвала его Лила. – Возьмите себя в руки.

– И, к тому же, я не привык, чтобы во мне видели мальчика на побегушках.

Он говорил тише, но очень язвительно.

– Разве я дала вам повод так считать?

– А как это по-вашему называется?

– Я никак не пойму, когда это я считала вас за мальчика на побегушках? Что вы имеете в виду?

Он молча выудил из кармана обрывок бумажки и подал ей: – Час назад я нашел это на моем столе.

Никто из моих подчиненных не дал мне вразумительного объяснения по поводу того, как это там оказалось.

Записка была написана крупными печатными буквами: «КОННОТ. ПЯТЬ ПОПОЛУДНИ. Л. К.»

– Короче не напишешь, – призналась она.

– Как вам удалось спровадить ее на мой стол?