Текст книги "Стая"

Глава 12
Дождь

Дождь не прекращался много дней. Иногда с неба срывалась холодная морось, иногда начинался настоящий ливень, и капли барабанили по крыше вокзала. Из‑за дождя нам приходилось оставаться под землей. Мы не могли просить милостыню, не могли воровать еду и выпивку.

В первый день мы спали, свернувшись в нашем логове из газет и картонных коробок. Даже Рудик, и тот спал. Я высматривал красное пальто, каштановые волосы и собак.

На второй день Таня отказалась красть кошелек у женщины, и Рудик ее избил. Юля ушла с каким-то дядькой в сером красивом костюме. Вернулась она с чистыми волосами, сумкой, полной еды и пива, и с синяками на шее.

На третью ночь я читал ребятам сказки из моей книжки. Правда, я не мог прочитать все слова, но я помнил, как эти сказки читала мне мама.

Когда я читал «Девочку со спичками», вокруг воцарилась тишина, слышался только перестук колес, да Паша время от времени заходился в кашле. Рудик чистил ногти острием выкидного ножа.

– Она была точно как мы, – вздохнула Таня, утирая слезу. – Всем было на нее наплевать. Даже потом.

– Не всем, – возразил Паша. – Тот свет поднял ее и унес прочь.

– Это был Господь, – кивнула Юля. – Господь унес ее прочь.

– Или ангелы, – предположила Таня. – Ее могли унести ангелы.

– А где были эти ангелы, где был этот ваш Господь, когда она подыхала с голоду?! – фыркнул Витя. – Где они были, когда ее вышвырнули на улицу?

Все молчали, глядя в пол.

– А я вам скажу, где ангелы. – Витя вырвал книжку у меня из рук. – Они тут, в сказках. Ангелы бывают только в сказках!

– Отдай книжку! – вскочив, я попытался отобрать у него мои сказки.

Витя поднял руку повыше.

– Прыгай, мышонок, – усмехнулся он.

Я прыгал, прыгал, подошвы моих кроссовок пружинили, но у меня ничего не получалось.

– Глядите, дрессированный мышонок, – расхохотался Витя. – Глупый дрессированный мышонок!

Таня тоже подхватилась.

– Отдай Мишке книгу, Витя, иначе, Богом клянусь…

– Да клянись ты сколько влезет, Таня! – Лицо у Вити сморщилось. Я еще никогда не видел его таким. – Какая разница? – На лоб ему упал луч света. К станции приближался поезд. – Бога нет. Бог – это просто дурацкая сказка!

И тогда Витя швырнул мою книгу вверх. Она пролетела над нашими головами, над нашими руками, страницы трепетали, точно белые крылья… Эта книга была ангелом. Жар-птицей. На мгновение она зависла в ослепительно-белом свете. А затем упала под колеса поезда.

Таня набросилась на Витю.

– Смотри, что ты наделал!

А так как Юля всегда делала то же, что и Таня, она сняла туфлю и стукнула Витю по голове. Паша сосредоточился на своем пакете с клеем.

Когда поезд проехал мимо, я подполз к краю платформы. Там, между шпалами, лежало то, что осталось от моей книжки. Я попытался спуститься вниз, но кто-то схватил меня за ворот свитера и затащил обратно.

– Ты что, дурак? Вон еще поезд, – сказал мне Рудик.

Так оно и было.

Рудик спрыгнул вниз, в грязь. Из-под его ботинок взметнулось облачко пыли. Поезд приближался.

Неторопливо, будто у него было все время мира, Рудик подобрал остатки книги и внимательно осмотрел страницы, словно выбирая овощи на рынке. Вокруг него вился сигаретный дымок, а Рудик все листал и листал остатки книжки.

Свет поезда стал ярче. Раздался гудок.

– Рудя! Выбирайся оттуда! – завопила Таня.

У Вити округлились глаза. Мое сердце колотилось в груди.

Рудик сунул страницы в карман шинели. Поезд уже почти подъехал к платформе. Послышался еще один гудок. Завизжали тормоза.

Рудик бросил окурок в пыль. Гордо и изящно, словно кот, он выпрыгнул на платформу и отряхнул колени. Не говоря ни слова, он вытащил страницы с моими чудесными сказками и отдал их мне.

– Да пошел он, этот дождь, – заявил он.

Рудик взял Таню за руку, и они скрылись в толпе.

Глава 13
Везунчик

Дождь прекратился. Холодало. У меня не было ни шапки, ни варежек, только свитер. Люди на улицах торопились вернуться в тепло, они не останавливались, чтобы подать нам милостыню.

Холод и наши пустые руки повергали Рудика в бешенство.

– Трачу время на вас, раздолбаев. Вы бесполезны! Бесполезны! – Он плюнул мне под ноги. – Особенно ты. Думаешь, раз ты мелкий, тебе не нужно приносить деньги? Думаешь, ты слишком хорош для того, чтобы воровать?!

– Ладно тебе, Рудя. – Таня опустила руку ему на плечо. – Мишка мало ест.

Рудик стряхнул ее ладонь.

– А ты?! – рявкнул он. – Думаешь, ты слишком хороша для того, чтоб ходить по мужикам? – Он схватил Таню за плечи и тряхнул ее. – Настало время и тебе заняться этим. Вот увидишь, время настало.

Паша зашелся от кашля.

– Прекрати! – крикнул на него Рудик. – Перестань кашлять!

Паша отер нос тыльной стороной ладони. На руке у него осталась кровь.

Когда было потеплее, мы с Пашей просили милостыню в парках и на площадях, надеясь, что солнце выманит на улицу деловых людей. Но теперь их стало меньше, а если кто и появлялся, они не желали расставаться со своими деньгами.

– Скоро придется уходить с вокзала, – сказал Паша.

Я наблюдал за тем, как черный пес с коричневыми подпалинами подбирается к женщине и маленькой девочке, сидевшим на лавке.

– Зачем нам уходить? – спросил я.

– Зимой милиция выгоняет нас с вокзала.

Пес, махая хвостом, разинул пасть.

– Милиция говорит, зимой на вокзалах слишком много бомжей и нищих.

Девчушка засмеялась, хлопая в ладоши. Мать не обращала внимания на пса.

– Но мы не бездельники какие-нибудь, – возразил я. – Мы же дети.

– Бомжи, нищие, беспризорники – милиции все равно. Мы для ментов что тараканы. Вышвырнуть нас – и всего делов.

Пес опустил морду женщине на колени и жалобно заглянул ей в глаза, изо всех сил размахивая хвостом. Я затаил дыхание.

– У нас есть куда пойти зимой, чтобы согреться, – успокоил меня Паша.

Женщина улыбнулась, потрепав пса по загривку. Я засмеялся, хлопая в ладоши.

– Куда? – переспросил я, представляя себе, как милиционеры отводят нас туда, где есть одеяла и горячий суп. Где для меня найдется курточка.

– В метро, – сказал Паша. – Рядом с трубами тепло.

Женщина отломила кусочек бутерброда и передала его девочке. Девочка протянула ладонь псу.

Осторожно взяв с ее ручки колбасу, а затем хлеб, пес облизнул малышке пальцы.

Я потеребил пуговицу в кармане.

Паша по-дружески пихнул меня локтем под бок.

– Все не так уж плохо, Миш. Там тепло и сухо. Нас жалеют, подкармливают. Иногда на площадь приходят церковники, дают нам супа с хлебом.

– Там темно?

Паша пожал плечами.

– Да, но у нас полно свеч, и все такое. И там весело. Намного веселее, чем у меня дома в деревне. Там есть вообще было нечего, только корм для коров и коз. Тут лучше.

– А как же твоя мама? – спросил я. – Она ведь ищет тебя, наверное?

– Мать у меня спилась. – Паша щелкнул пальцем по шее. – И отец спился. Пока у них была водка, они только и делали, что орали друг на друга. Ни до меня, ни до моих братьев и сестер им дела не было. Когда отец меня избил в последний раз, я всадил ему в живот нож и убежал.

– Ты ударил его ножом? – ужаснулся я.

Паша кивнул.

Как бы я ни ненавидел того злого дядьку, я никогда бы не ударил его в живот ножом.

Мужчина в коричневых башмаках с блестящими пряжками бросил к нашим ногам две монетки.

– Спасибо, – крикнул я ему вдогонку.

Паша подбросил монетку и поймал ее зубами.

Рассмеявшись, я захлопал в ладоши.

– Еще, – потребовал я.

И Пашка показал этот фокус снова. И снова.

Черный пес с коричневыми подпалинами встал, отряхнулся и потрусил по парку, словно опаздывая на важную встречу.

Дни становились все холоднее. Все больше людей выходили на улицы в пальто, но я уже не высматривал мамино, красное. Я наблюдал за собаками. Они были повсюду – спали в подворотнях и на канализационных люках, катались на поездах, сновали по улицам. Псы выпрашивали еду и воровали. Иногда им удавалось найти доброго человека, который их подкармливал. Иногда псов гнали прочь. Псы были такими же, как и мы. Но не совсем. Я видел, как собаки воруют сосиски и таскают еду из пакетов. Я видел, как они просят подачки у женщин, детей и стариков. Я видел, как они роются в мусорных баках за магазинами. И псы всегда, всегда делили еду. Ели малыши, больные, старые. Вот как было у собак.

Однажды я сидел на тротуаре рядом с вентиляционной решеткой. Стоял холодный мрачный день. От ветра у меня слезились глаза. Я говорил себе, что плачу не по своей матери. Не из‑за всех тех недель, что прошли с тех пор, как я в последний раз спал в кровати и мылся. Не знаю, действительно ли прошли недели. Может быть, прошло уже несколько месяцев. Или дней. Мне уже было все равно. Я плакал только от ветра и холода, уткнувшись лбом в колени.

И тут ко мне прижалось что-то теплое. Горячее дыхание скользнуло по моей щеке. Я поднял голову. Рядом со мной стоял большой коричневато-черный пес.

Пес принюхался к моим волосам, а затем лизнул меня в ухо. Я затаил дыхание. Может, он хочет съесть меня?

Удовлетворив свое любопытство, пес улегся рядом со мной, поближе к вентиляции. Вздохнув, он закрыл глаза.

Так мы и сидели, я и пес. Мимо нас проходили какие-то люди, некоторые даже переступали через меня. Женщина в синей курточке остановилась и дала мне две монетки. Мужчина в черном пальто и белом шарфе дал мне сосиску в тесте и засеменил прочь.

Пес с надеждой вильнул хвостом. Я разломил сосиску пополам и поделился с ним.

Монеты сыпались мне под ноги – иногда даже по две монетки. Мы с псом пересекли улицу и подошли к лотку, с которого торговали печеной картошкой. Монетки позвякивали у меня в кармане.

– Можно мне две картофелины, пожалуйста? – попросил я, протягивая деньги.

Продавец снял с противня две крупных горячих картофелины, завернул их в газету и передал мне. Я отдал ему монеты. Лоточник смерил меня взглядом, при этом один глаз смотрел на меня, а второй – куда-то в сторону. Наверное, там было что-то поинтереснее.

Вздохнув, он достал еще одну картофелину.

– Для твоего пса.

Я рассмеялся. Подумать только! Три картофелины! И тут я вспомнил мамины слова: «Нужно быть вежливым мальчиком, Мишка».

– Спасибо, – пробормотал я. – Спасибо вам огромное.

Две горячие картофелины грели мне руки. Еще одна в кармане. Две картофелины, которыми можно полакомиться.

Мы с псом вернулись к вентиляции. Вытащив картошку, я принялся за еду. Пес тихонько гавкнул, виляя хвостом.

– Извини, пожалуйста.

Я разломил картофелину пополам. Осторожно взяв свою половинку с моей ладони, пес проглотил ее, не жуя.

И у меня остались еще две теплых картофелины. Я улыбнулся.

– Сегодня ты принес мне удачу, – сказал я.

Пес облизнул мне пальцы.

– Я назову тебя Везунчик.

Потянувшись, Везунчик принюхался, посмотрел на меня и потрусил прочь.

– Погоди! – воскликнул я.

Я побежал за ним. Картофелины подпрыгивали у меня в карманах.

Оглянувшись, Везунчик замедлил бег. Я догнал его и побежал рядом. Дыхание паром слетало с моих губ. Я уже давно не бегал. Обычно мы сидели или лежали, раскинув руки. Мы не бегали.

– Куда мы идем, Везунчик? – Я опустил ладонь ему на загривок.

Мы дошли до перекрестка. Сев, пес завертел головой. Девочка, одетая в лохмотья, перебежала дорогу. Завизжали шины, взревели гудки. Я видел когда-то, как Паша и Юля играли на проезжей части, дразня водителей.

– Это глупая девчонка, – сказал я Везунчику. – Мама всегда говорила мне, что переходить дорогу можно только на зеленый свет.

Посмотрев на меня, Везунчик завилял хвостом. Он был со мной согласен.

Дождавшись, пока на светофоре загорится зеленый свет, мы перешли улицу. Мы шли мимо пустых домов с выбитыми стеклами и заколоченными дверями. Мы шли мимо огромных сияющих зданий. В витринах стояли закутанные в меха манекены.

Мы шли мимо других собак, спящих на солнце. Некоторые из этих собак открывали глаза и лаяли, приветствуя нас. Другие продолжали спать.

Мы шли мимо детей – они просили милостыню, спали на картонках или сидели в подворотнях, прихлебывая что-то из бутылок. Везунчик обошел двух мальчишек постарше – те дрались на тротуаре. Один из мальчишек попытался схватить меня за руку.

– Эй, ты! – рявкнул он.

Обернувшись, Везунчик зарычал на него, обнажив длинные белые зубы. Мальчишка отпрянул.

Наконец мы остановились у заброшенного магазинчика в конце длинного переулка. Наверное, когда-то тут была булочная. Или продуктовый магазин. Теперь здесь не осталось ничего, кроме кирпичей и досок. Все вокруг заросло травой.

Но, похоже, Везунчик направлялся именно сюда.

Он оглянулся на меня, а потом подошел к боковой стене. Пес тихонько гавкнул и прошел сквозь стену.

Я охнул. Как же так вышло? Может, он призрак?

А потом я услышал лай. «Гав!» И еще: «Гав!» Я подошел поближе к тому месту, где Везунчик пропал, и услышал, как кто-то тихонько скулит. Раздвинув высокую траву, я рассмеялся.

Везунчик не был псом-призраком. Он не прошел сквозь кирпичную стену. В стене было небольшое отверстие – раньше я его не замечал, потому что его скрывала груда щебня и трава. В такое отверстие как раз мог протиснуться пес. Или маленький мальчик.

– Везунчик, – позвал я, наклонившись к проему.

– Гав! – ответил он.

В проеме показались сияющие карие глаза и черный нос.

– Гав! – повторил Везунчик и скрылся из виду.

Я посмотрел на улицу. Невдалеке от меня прошли два мальчика – те самые, которые раньше дрались. Они все еще переругивались. С неба, кружась, падали крупные снежинки. Я заглянул в темный проем.

Я мог бы двинуться по переулку, выйти на широкую улицу, добраться до перекрестка, оставить позади грязных, спящих, дерущихся попрошаек, вернуться на вокзал, к Паше, живущему в мире своих грез, подаренных клеем; вернуться к Вите с его крысиной физиономией; вернуться к Тане с ее грустными глазами; вернуться к Юле с ее сигаретами и мужчинами в темных костюмах.

Я опустился на корточки и пролез в проем. Спрыгнув на пол, я очутился во тьме.

Глава 14
Стая

Постепенно мои глаза приспособились к мраку. Трава, закрывавшая проем, пропускала скудные солнечные лучи.

И эти лучи выхватывали то ухо, то глаз. Там. И там. И сям.

Я замер на месте.

Везунчик ткнулся мне в руку холодным мокрым носом.

– Гав.

Я услышал, как в углу заскулили и запищали. Везунчик потянул меня за рукав.

Я последовал за ним. В углу, среди тряпок, газет и каких-то одеял, лежала собака. Рядом с ней копошились щенки.

– Ой! – воскликнул я. – Гляди, щенки!

Я протянул к ним руку. Их мама зарычала. Везунчик лизнул ее в ухо и пихнул щенков носом.

– Так вот зачем ты привел меня сюда, – догадался я. – Чтобы я посмотрел на щенков?

Везунчик, сев, дотронулся лапой до моего кармана. Кармана, в котором лежала картофелина.

Вытащив картофелину, я отломил от нее кусочек и передал его Везунчику. Тот бросил этот кусочек маме щенков, и она мгновенно все съела.

Везунчик посмотрел на меня, словно говоря: «Ну же, дай ей еще».

Отломив еще кусочек, я протянул его собаке. Она слизнула остатки у меня с пальцев, а затем улеглась на бок. Щенки тут же принялись сосать.

Присев на корточки, я улыбнулся.

– Ты отличная мамочка, – сказал я. – А ты, Везунчик, хороший папа.

Я повернулся к Везунчику, чтобы рассказать ему, какой он хороший отец, раз так заботится о своих малышах.

Повернулся – и замер.

Меня окружали собаки. Коричневые, черные, белые. Среди них был маленький всклокоченный пес с порванным ухом. В углу сидела коричневая собака с серебристой мордой и добрыми глазами. Везунчик прижался ко мне и замахал хвостом.

– Привет, – сказал я собакам. – Вы тоже хотите есть?

Песик с порванным ухом радостно взвизгнул и встал на задние лапы.

Рассмеявшись, я отломил от картофелины кусочек и бросил ему. А затем я покормил остальных. Когда картошка закончилась, псы прижались ко мне, нюхая мои волосы, уши, одежду. Мама щенков поднялась и принялась облизывать мне лицо. Расхохотавшись, я попытался вывернуться.

– Нет, не надо! Щекотно! Ты меня всего обслюнявила!

Но она продолжала меня вылизывать.

Черная собака с белыми пятнами на лапах и спине прогнулась, склонив голову и махая хвостом.

Я опустился на четвереньки, опустил плечи к земле и оттопырил попу.

– Гав! – сказал я.

Черная собака с белыми пятнами выставила вперед правую лапу. Я шлепнул ладонью по земле, заливаясь от хохота. Старая собака наблюдала за нами, точно бабушка за внучатами.

У входа зашуршала трава. В сумраке я увидел, как что-то пробирается в проем. Все собаки насторожились. Выпрямившись, я прижался к Везунчику.

Что-то спрыгнуло на грязный пол. Щурясь, я присмотрелся. Это был пес.

Все собаки прижали уши и заскулили, приветствуя новоприбывшего. Мама щенков – Мамуся – и пес с порванным ухом подошли к новенькому и лизнули его в нос.

И тут я заметил: пес что-то держал во рту. Длинную толстую сосиску.

Пес бросил сосиску в грязь. Не обращая внимания на то, как другие собаки лакомятся его угощением, он смотрел на меня.

Я прижался к Везунчику, чувствуя себя мышонком в волчьей пещере.

Пес подошел ко мне поближе. Везунчик отпрянул.

– Нет, – прошептал я.

Я не успел спрятаться за Везунчика, и этот новый пес, вожак стаи, обошел меня сзади. Он понюхал мои ноги, мои грязные штаны, карманы, где раньше лежали теплые картофелины. Он сунул нос мне в ладонь, будто умел читать по руке, как цыгане. Затем пес уселся передо мной и уставился на меня.

– Я Мишка, Миша Андреев, – прошептал я. – Мне пять лет, и я тебя не обижу.

Встав, пес подошел к щенкам, тщательно обнюхал их и, убедившись в том, что я им не навредил, потрусил к выходу. Не оглядываясь, он выбрался наружу.

Собака с белыми пятнами, которую я решил называть Кляксой, последовала за вожаком. Мышиного цвета пес с порванным ухом засеменил к выходу, часто перебирая короткими лапками.

Везунчик бросил последний кусок сосиски Мамусе под нос и вылез наружу.

– Эй, – позвал его я. – Не оставляй меня здесь!

Везунчик сунул голову в проем.

– Гав?

Опустившись на корточки, я погладил трех щенков.

– Пока, Мамуся, – сказал я. – Завтра я принесу еще еды, обещаю.

Я протиснулся в проем. Было уже темно. Переулок запорошило снегом. А на углу стояла стая. И ждала меня.

Я побежал с псами по улицам, мимо детских шаек – беспризорники пили, смеялись, дрались, но мне было ничуть не страшно. Я бежал со стаей. Мы бежали вместе.

Наконец мы добрались до вентиляционной решетки, у которой я повстречал Везунчика. Собаки окружили меня, весело скалясь.

Я потрепал каждого пса по голове.

– Спасибо за то, что проводили меня, – сказал я. – Завтра мы с вами раздобудем много еды, вот увидите.

Я побежал вниз по ступеням. Ух, сейчас все расскажу Паше и Тане. Про псов, про щенков! Если они меня хорошенько попросят, я отведу их к щенкам. Мы все могли бы поселиться в этом магазинчике, а не греться возле труб. Мы могли бы подкармливать щенков. Могли бы стать одной семьей с собаками.

Перед статуей всадника я остановился, поднялся на цыпочки и коснулся ноздрей коня.

– Добрый вечер. – Я поклонился всаднику.

– Так-так-так…

Я охнул. Неужели бронзовый всадник заговорил со мной?

Из‑за статуи вышел Рудик. В одной руке у него была бутылка. Другую он протянул мне.

– Наш мышонок вернулся.

– У меня был такой хороший день. – Я улыбнулся. – Я встретил пса и…

Рудик щелкнул пальцами.

– Деньги давай.

Я похолодел от страха. Деньги.

Я сунул руку в карман штанов и нащупал две монетки.

– Это все? – прищурился Рудик.

Я кивнул.

– Тебя не было целый день и полвечера, и это все, что ты принес?

Сердце колотилось у меня в груди. Я опять кивнул.

– Да, Рудик. На остальные деньги я купил еды.

Рудик влепил мне пощечину.

– Сколько раз тебе говорить?! Мы не тратим деньги на то, чтобы покупать еду! Мы воруем еду!

– Но мама говорила…

Рудик ударил меня еще раз, повалив на пол.

– А мне плевать, что там твоя мамаша говорила. – Он рывком поставил меня на ноги и встряхнул. – Твоей матери здесь нет, Мишка. Ты должен слушаться меня. И делать то, что я говорю, ясно?

Рудик тряс меня так сильно, что мне казалось, будто у меня вот-вот вывалятся зубы.

– Потому что если ты не будешь меня слушаться…

Какая-то полная женщина в куртке и коричневой шали бросилась к нам и замолотила Рудика по плечам и голове сумкой.

– Оставь ребенка в покое! – вопила она, лупя Рудика. – Хулиган какой выискался!

Рудик схватился за голову.

– Отвали от меня, старая дура! – орал он.

Я бросился бежать, юркнув в толпу и маневрируя среди всех этих ног, рук, курток. Добравшись до своей лавки, я прижался к вентиляционной решетке.

Глава 15
Облава

Теперь я вставал раньше, чем все остальные. Время я определял по первому свистку поезда. Я выбирался из-под лавки, когда на вокзал прибывал первый поезд. Все еще спали, свернувшись на газетах. Газеты были у них вместо простыней, картонки – вместо матрасов, а ноги и животы товарищей – вместо подушек.

Каждое утро Везунчик дожидался меня в том самом месте, где мы познакомились. Иногда он приходил один, иногда с Кляксой или Ушастиком – псом с порванным ухом. Мамуся не приходила ко мне, как и вожак стаи, пес дымчатого цвета, хотя я и видел его. Вожака я назвал Дымком. Дымок наблюдал за нами, смотрел, как мы греемся на солнце или у люков, смотрел, как я спрашиваю у прохожих, которые так торопились войти в высокие здания из стекла и металла: «Простите, у вас не найдется монетки?»

Дымок наблюдал за нами, его шерсть отливала то черным, то серебристым. Он смотрел, как я покупаю сосиски и хлеб или кости в мясной лавке. Часть монет я оставлял для Рудика. А потом, вечером, мы бежали в переулок, забирались в проем в стене, спускались в темный теплый подвал и пировали. Мы валялись на полу, играли в пятнашки, спали.

Иногда, когда я просыпался, дымчатый пес был рядом. Он наблюдал за мной. Я прощался с Мамусей, со щенками, с Бабулей, старой собакой, приглядывавшей за малышами.

– Завтра я принесу вам еще еды, – обещал я.

И каждый день Везунчик и остальные неслись со мной по улицам, через площадь, прямо к Ленинградскому вокзалу. И вдалеке от нас бежал Дымок.

Каждый вечер я отдавал Рудику монеты. Каждый вечер он говорил, что этого мало. Неважно, сколько мне удавалось скопить, ему этого было мало.

– Копейки! – ворчал он. – Все, что ты приносишь мне, это жалкие копейки! – Рудик швырял мелочь на пол.

– Того, что я даю собакам, всегда хватает, – однажды пожаловался я Паше. – Они никогда не кричат на меня, не бьют меня, не обзывают. – Я потер ухо. Щека все еще горела после пощечины, которую влепил мне Рудик.

Паша пожал плечами.

– Так уж сложилось, Миш. Такая у нас жизнь.

Да, так все и было. До облавы.

«Уиии! Уиии!»

Проснувшись, я вскинулся и ударился головой о низ лавки.

Свист. Голоса. Суета. Какое-то мельтешение вокруг.

У меня сердце ушло в пятки. Я проспал первый поезд.

Я уже почти вылез из-под лавки, когда услышал крик. А потом кто-то произнес:

– Так, бомжи, крысы вокзальные, подъем!

Крики, грохот. Танин вопль: «Рудя, Рудя!»

Я забился под лавку, стараясь не высовываться.

Рядом с моей лавкой остановились высокие черные сапоги, начищенные до такого блеска, что я видел в них свое отражение.

Стук каблуков по мраморному полу – будто выстрелы.

– Хватай того малого!

Я зажмурился изо всех сил. Я гладил пуговицу.

«Уиии! Уиии!»

– Выметайте сор, – командовал владелец начищенных черных сапог. Он стоял всего в десяти сантиметрах от меня.

Кто-то, то ли Витя, то ли Паша, заорал:

– Оставьте нас в покое! Мы никому не мешаем!

Хрясь!

Чья-то голова ударилась о пол.

Я увидел, как Витина шапка пролетела по платформе и свалилась на шпалы.

Я гладил пуговицу.

И тут она выскользнула у меня из пальцев и провалилась в вентиляцию.

– Нет! – вскрикнул я, сунув пальцы за решетку.

– А тут у нас кто?

Кто-то схватил меня за ногу и потянул.

– Не-ет! – завопил я, цепляясь за решетку вентиляции и отбиваясь изо всех сил.

Охнув, владелец черных сапог ругнулся. Меня потянули сильнее. Один кроссовок слетел с моей ноги.

Меня перехватили за лодыжку и дернули. Я взвизгнул от боли – решетка врезалась мне в пальцы.

– Мама! Мама! – кричал я.

Жестокий смех.

Так смеялся он, когда сказал: «Мелкий какой, точно таракан».

– А мне тут живчик попался!

Как оказалось, высокие сапоги принадлежали мужчине в форме милиционера. Но он не мог быть милиционером. Мама всегда говорила, что милиция поможет мне, если я потеряюсь. А я разве не потерялся?

Я уже открыл рот, собираясь сказать об этом милиционеру, когда он плюнул мне в лицо.

– Ну и мерзкий же гаденыш!

Он забросил меня на плечо, точно мешок с картошкой.

– Приют по тебе плачет.

– Нет! – завопил я. – Опустите меня! Опустите!

Я заколотил по его спине кулаками, но он только рассмеялся.

Витя сидел на полу, зажимая кровавую рану на голове. Юля отбивалась от милиционера. Я увидел, как его дубинка с силой ударила Юлю по плечу.

Милиционер в начищенных сапогах повернулся, и мир вокруг меня закружился.

Он пошел вверх по лестнице. И тут что-то налетело на него. Вопящий, царапающийся, кусающийся дьяволенок.

Милиционер сбросил меня с плеча, и я ударился головой о ступеньку. Все вокруг стало серым, потом черным, потом опять серым. Я почувствовал, что падаю, падаю, падаю куда-то!

– Беги, Мишка, беги! – донеслось до меня.

Паша! Это Паша дрался на лестнице с милиционером! Милиционер уже повалил его на ступени и бил ногами, ногами в черных блестящих сапогах.

– Беги, Мишка, беги!

Я вскочил и побежал. Я оскальзывался, падал и поднимался вновь, но я бежал по лестнице, бежал наверх, бежал в мир за стенами вокзала, в мир, где только-только взошло солнце. Я бежал со всех ног, бежал в одном кроссовке. Я бежал до тех пор, пока свист, крики и вопли не утихли.

Я бежал и бежал по улицам, через перекресток, через площадь. Я был маленьким мальчиком, мальчиком пяти лет от роду, мальчиком в одном кроссовке, мальчиком с разбитым лицом и окровавленными пальцами. Я бежал сквозь толпу, мчался среди всех этих людей. Я плакал. И никто – ни один из всех этих прохожих – не посмотрел на меня.

Наконец я добрался до знакомого мне переулка. Они сейчас только просыпаются. Псы. Малыши сосут молоко. Клякса и Везунчик потягиваются, виляют хвостами. Ушастик напоследок еще раз прижмется к Бабуле, а затем встанет и отряхнется. Может, там будет и Дымок.

Я обошел здание и раздвинул траву. Они будут рады видеть меня. Я останусь тут, со стаей. Тут я буду в безопасности, и эти высокие черные сапоги, эти жестокие руки не настигнут меня.

– Везунчик, – позвал я, – это я.

Я спустился в проем.

Но никто не коснулся носом моей ладони, никто не принюхался к моим карманам в поисках пищи. В подвале никого не было. Я услышал всхлип. «Щенки», – подумал я. Но потом я понял – это плачу я сам, а не щенки.

В подвале было темно и тихо, и только гулко стучало сердце в моей груди.

Стая ушла.