Текст книги "Власов: восхождение на эшафот"

7

Перейдя через улицу, дружинники повели задержанных по тропинке, тянущейся к большому строению на косогоре, которое и было тем самым колхозным амбаром. Когда при свете восходящей луны поднимались на возвышенность, из леса донеслась винтовочная стрельба. Власов поневоле остановился и посмотрел в ту сторону, словно ожидал освобождения. Бородач уловил это и ударом приклада меж лопаток заставил идти дальше. А поскольку рука у этого лесовика была тяжелой, то генерал не сдержался и застонал от боли.

– Это у Веденеевки палят, – проговорил дружинник, которого Власов так и назвал про себя – Рассудительным. – Видать, тоже кто-то из окруженцев на пост самообороны нарвался.

– Ничего, – пробасил бородач, – переловят или там же уложат.

– Что ж вы своих-то истребляете, вместо того, чтобы против немца упираться?! – изумился Власов.

– Это кто нам «свои», вы, что ли, сталинисты-бериевцы? Ты бы по деревням да местечкам местным прошелся, посмотрел бы, сколько энкавэдисты ваши народа здесь постреляли, да по лагерям пересажали. Как не «куркуль», так «враг народа», «троцкист», «уклонист», или еще какая хреновина политическая, которую никто в краях здешних ни понять, ни объяснить не способен. Храмы порушили, священников и прочий люд церковный сплошь постреляли; интеллигенцию, какая ни есть – во «враги народа» записали. Какие ж вы нам «свои», нехристи большевистские?!

У амбара их встретили двое часовых, причем видно было, что оба они то ли из дезертиров, то ли из окруженцев, но, очевидно, местных. Один из них, молодой, рослый, под стать самому Власову, сразу же подался к командарму и внимательно, насколько это можно было сделать при свете луны, всмотрелся в его лицо.

– Что-то мне рожа этого вояки знакомой кажется, – проговорил он, когда задержанным велели войти в освещенный слабым мерцанием керосинки амбар.

– Никак из командования кто-то, – поддержал его второй охранник.

– Уж не генерал ли это Власов? Говорят, бродит где-то поблизости.

– Так бы тебе и дался генерал в амбар себя загнать, – угомонил его Рассудительный своим вкрадчивым гнусавым голоском. – Неужто сам Власов ходил бы здесь без охраны да вымаливал сухарей и похлебки? Это ж тебе не те «амбарники» безлошадные, с которыми мы тут со вчерашнего вечера маемся.

– А все может быть. Вчера тут немцы на мотоциклах разъезжали, именно о нем, о Власове, спрашивали. Рыщут, разыскивают. Предупреждали: если объявится, немедленно сообщить, и непременно передать живым и невредимым.

– Но ведь о бабе они ничего не говорили, – возразил ему Рассудительный.

– При чем тут баба? Их сейчас вон сколько, баб этих! Мало ли что…

«Амбарники» встретили новеньких молча. Обнаружив, что вместе с Власовым вошла женщина, один из них взял охапку сена и отнес за невысокую дощатую перегородку, определяя тем самым место для них обоих. Он же объяснил, что во двор их не выводят, а туалетом служит небольшой притвор у средней, заколоченной двери. Другой, из тех, что продолжали лежать неподалеку от двери, тут же миролюбиво поинтересовался, из какой они части, однако Власов жестким командирским голосом осадил его:

– Вопросов не задавать. Нам надо выспаться. Три недели на болотных кочках ночевать приходилось.

– Ясно, – все так же миролюбиво ретировался любопытный. – Есть, вопросов не задавать.

8

Власов и Мария были так измотаны, что проснулись, когда солнце уже немного поднялось и трое других арестантов бодрствовали. Едва они успели развеять в своем сознании остатки сна и осмотреться, как раздался треск моторов и неподалеку, на проселке, появились три мотоцикла.

Прильнув к щелям в стене, Власов и Мария видели, как две машины развернулись так, чтобы с разных сторон можно было прошивать амбар из пулеметов, а третья стала медленно приближаться к легкой ограде из жердей. Охранники услужливо открыли амбарную дверь и тут же отошли подальше. Как оказалось, здесь же были и те двое дружинников, что задерживали Власова в избе Марфы. А вслед за мотоциклистами прискакал всадник, который вчера выполнял роль посыльного.

– Всем выйти из дома! – еще от калитки прокричал офицер, восседавший на заднем сиденье головного мотоцикла. – Считаю до десяти, затем открываем огонь!

Однако досчитывать до десяти ему не пришлось.

– Не стреляйте! – восстал в дверном проеме окруженец с пропитанной болотным духом и дымом костров шинелью на руке. – Я – командующий 2-й Ударной армией генерал-лейтенант Власов! Солдат моих тоже не трогайте, они со мной!

На какое-то время все, кто был свидетелем этой сцены, в буквальном смысле онемели.

– Вот тебе и явление Христа народу! – первым опомнился мощный бородач, оглашая округу архиерейским басом. Судя по всему, именно он был старостой этой деревни. – А мы-то судили-рядили, кто такой, да откуда!

– Счастье его, что вчера не признался, шакал! – оскалил мощные волчьи зубы конный, по виду калмык, или еще какой-то степняк, на рукаве гимнастерки которого красовалась белая повязка полицая. За спиной у него болтался кавалерийский карабин, а из большой кожаной кобуры, к седлу притороченной, торчал ствол немецкого автомата. – К седлу привязал бы, и прямо в штаб по земле притащил.

Он порывался и дальше изливать душу, но переводчик приказал ему вернуться к лесу, где затерялись еще два их мотоцикла, один из которых забарахлил, и привести их сюда.

– Яволь! Зер гут! Русише швайн! Нихт ферштейн! – вскинул тот руку с нагайкой и со свистом и гиком понесся к ближайшему перелеску.

– Ну, наконец-то, генерал! – только теперь сошел с мотоцикла переводчик. Перебросившись несколькими словами с офицером, который находился в коляске, он решительно отбросил покосившуюся плетенку-калитку и направился ко входу в амбар. – Сколько можно кормить комаров?! Третьи сутки колесим по округе, разыскивая вас.

По-русски он говорил с характерным акцентом, который сразу же выдавал в нем прибалтийского немца. Но из тех, кто уже давно оказался в Германии, но, еще не избавившись от акцента, уже успел подзабыть сам язык.

– Оставайся у амбара, – вполголоса успел проговорить Власов, услышав за спиной дыхание Марии.

– Только вместе с вами.

– Не дури, немцам сейчас не до тебя будет, – увещевал ее командарм, не оглядываясь. Они в самом деле были настолько измотаны, что почти сразу же уснули и даже не успели условиться, как вести себя дальше, во время задержания их немцами. – Оставайся в деревне. Иначе – лагерь.

– А дальше? Что потом? – зачастила Мария. – Нет уж, только с вами.

– Со мной – лишь до первого лагеря. Неужели не понятно, в стремени, да на рыс-сях?!

– Пусть только до ворот, – обреченно уткнулась лицом в его спину. – Зато с тобой, – решилась прилюдно перейти на «ты».

– Что ж, как знаешь…

Немецкий офицер учтиво сидел в коляске в десяти шагах от них, словно бы решил не вмешиваться в их странный диалог. Как и стоявший чуть в сторонке лейтенант-переводчик, он уже заметил женщину, о существовании которой знал еще до появления здесь, однако лишних вопросов не задавал.

– Уверены, что искали именно меня, господин лейтенант, генерала Власова? – ступил Андрей навстречу переводчику и капитану, только что выбравшемуся из коляски.

– Так точно. По личному приказу командующего 18-й армией генерал-полковника Линденманна, – с немецкой прилежностью отдал честь переводчик, и тут же представился: – Лейтенант Клаус фон Пельхау[15]15
  Здесь названы настоящие имена немецких офицеров, засвидетельствованные немецкими архивными данными. Пленение генерала А. Власова производили сотрудник разведотдела 38-го корпуса капитан фон Шверднер и переводчик из штаба корпуса лейтенант Клаус фон Пельхау.


[Закрыть]. А это – капитан из разведотдела корпуса фон Шверднер, – указал на высокого, чуть пониже Власова, статного офицера с двумя железными крестами на груди.

– Значит, вы и есть генерал-лейтенант Власов, я вас правильно понимаю? – покачался на носках до блеска надраенных сапог фон Шверднер. И Власов без переводчика уловил смысл сказанного.

– Да, это я, – по-немецки, и как можно тверже, подавляя волнение, заверил его генерал.

– Командующий противостоящей нам 2-й Ударной армией? – теперь уже переводил лейтенант.

– Из некогда противостоявшей, – перешел Власов на родной язык, не полагаясь на свое знание немецкого. – Вообще-то я был заместителем командующего фронтом, но в сложившейся фронтовой ситуации вынужден был принять командование 2-й Ударной армией.

Однако капитана-разведчика интересовали не тонкости их переговоров и не точность в выражениях.

– То есть вы готовы документально удостоверить свою личность? – спросил он.

– Сразу чувствуется, что перед тобой – разведчик, – едва заметно, судорожно улыбнулся Власов.

Генерал достал из нагрудного кармана удостоверение заместителя командующего Волховским фронтом, на котором рукой штабиста было еще и начертано: «командующий 2-й Ударной армией», и протянул капитану. Тот долго рассматривал его, затем удивленно ткнул в корочку пальцем и показал Власову.

– Чья это подпись, господин генерал?

– Верховного главнокомандующего, Сталина.

– Совершенно верно, Сталина, – самодовольно подтвердил капитан. – Я запомнил ее по фотокопиям некоторых секретных документов. Обязательно сохраните это удостоверение.

– Для чего? – удивленно уставился на капитана Власов.

– Чтобы рядышком появилась подпись фюрера, – холодно ухмыльнулся тот.

– Вы думаете, что?..

– Возможно, кому-то из наших генералов удастся уговорить фюрера поставить и свою подпись, и тогда вы станете обладателем уникального документа. А пока что – прошу, – неохотно вернул удостоверение командарму. – Храните. И, пожалуйста, в коляску мотоцикла.

Лейтенант тут же приказал одному из мотоциклистов приблизиться к воротам и, пересадив пулеметчика на запасное колесо третьего мотоцикла, рукой указал русскому генералу на освободившуюся коляску.

– В трех километрах отсюда вас ждет штабная машина, господин генерал, – объяснил капитан.

– Именно меня? – зачем-то уточнил командарм.

– Всех остальных генералов и полковников вашей разгромленной армии мы уже выловили, – самодовольно объяснил капитан. – Одних отправили в лагеря, других пристрелили. Некоторые сами предпочли застрелиться, – снисходительно окинул он взглядом блудного генерала, – но таких, на удивление, оказалось немного. Точнее, крайне мало.

Власов недовольно покряхтел и опустил глаза. Он прекрасно понимал, на что намекает этот разведгауптман.

– Наши офицеры предпочитают гибнуть в боях, – едва слышно проговорил он, заметно растерявшись перед таким морально-этическим натиском немцев. Сбивал с толку сам подход к его пленению. Казалось бы, они должны радоваться, что в руки им попал сам командующий армией. – И потом: стреляться или сдаваться – это вопрос выбора.

– И как давно вы сделали свой выбор – сдаться?

– О деталях мы будем говорить с генералом Линденманном, – заносчиво ответил Власов. – Главное, что я этот выбор сделал.

– Если генерал-полковник Линденманн захочет вас принять, – сбил с него спесь капитан. – И что-то я не понял: вы действительно сдались, или же вас взяли в плен бойцы местной самообороны?

– Какое там «сдался»?! – архиерейски пробасил бородач. – Взяли мы его. Вместе вон с той бабой – и взяли. Окрестностями бродил, по селам и хуторам попрошайничал.

– Так это и есть ваш выбор? – с иезуитской вежливостью, и вновь по-русски, поинтересовался капитан разведки. – Выбор командующего армией?!

– Не стреляться, – уточнил переводчик, – не идти на прорыв, но и не сдаваться, а месяц бродить по нашим тылам, с нищенской сумой – в этом ваш выбор? – осмотрел он генерал-лейтенанта с таким пристрастием, словно хотел выяснить, где эта его нищенская сума. – Целый месяц бродить по деревням и попрошайничать, вместо того, чтобы… Впрочем… – пренебрежительно взмахнул он затянутой в кожаную перчатку рукой.

– Кстати, ваше личное оружие все еще при вас? – решил окончательно добить его капитан.

– Сейчас я без оружия.

– Неужели умудрились потерять?! – въедливо осклабился капитан, явно не скрывая того, что не одобряет трусости командарма, не решившегося воспользоваться своим пистолетом во имя сохранения офицерской чести. – Нет, просто взяли и выбросили? Вместе с портупеей и всеми знаками различия? – прошелся уничижительным взглядом по костлявой, нескладной, явно негенеральской фигуре Власова.

– Господи, до чего же докатились нынешние русские офицеры, – в свою очередь, презрительно смерил его взглядом лейтенант. – Впрочем, оно и понятно, – процедил он, – ведь все потомственное русское офицерство вы, коммунисты, давно и беспощадно истребили.

– Полностью согласен с вами, лейтенант, – почти на чистом русском поддержал его офицер разведки. – Выродилось русское офицерство, выродилось. Я близко знаком с несколькими белогвардейскими офицерами из окружения генерала Краснова, и могу засвидетельствовать разницу между ними и красными.

– Того самого, атамана Петра Краснова?! – заинтригованно спросил Власов.

– Да-да, того самого, и тоже генерал-лейтенанта. Но речь сейчас идет об офицерах из русских дворян, из аристократов, которых принято было называть «белой костью» армии.

– Не забывайте, что у нас была Гражданская война, – молвил Власов, понимая, к чему клонит лейтенант.

– О, да, Гражданская война. Понятно, понятно. Как у вас, русских, говорят, «война все спишет». Тем более что она все еще продолжается у вас с того самого, революционного семнадцатого года.

9

В это время на проселке показались еще два мотоцикла, явно из свиты капитана. Причем в одном из них сидел радист, а коляска другого зияла пустотой. Вслед за машинами из перелеска – все с тем же свистом и гиком – появился конный гонец. Сама верховая скачка явно доставляла этому степняку-дезертиру удовольствие.

С минуту все молча наблюдали за тем, как эти мотоциклы приближаются и как унтер-офицер докладывает затем капитану о своем прибытии, объясняя причину задержки.

– Так все-таки, где ваше оружие? – спросил капитан разведки.

– Меня обезоружили, – метнул злой взгляд на старосту-бородача Власов, словно из-за него командарм не сумел мудро распорядиться оружием после того, как выяснилось, что войско его погибло.

– Еще там, на командном пункте армии? – уже по-немецки, но все с тем же презрительным снисхождением поинтересовался разведчик.

– Вчера вечером, здесь, у амбара.

– Верните господину генералу его личное оружие! – тут же прокричал переводчик, мгновенно сориентировавшись в ситуации. Да бородач и сам уже вытаскивал пистолет из-за брючного ремня. – Только в нашем присутствии пользоваться оружием вам уже не позволено, – предупредил он Власова и напряженно проследил за тем, как, получив пистолет, командарм дрожащей рукой прячет его в карман своих немыслимо грязных галифе.

– Хотел бы, давно бы застрелился, – оскорблено огрызнулся генерал.

Прошлой ночью, при переходе через болото, он утопил свои очки, и теперь мучился от того, что все вокруг теряло свои очертания и постоянно приходилось напрягать зрение, чтобы каким-то образом восстановить их.

– К слову, замечу, что тех из ваших офицеров, кто пытался скрываться, – проговорил капитан, – ваши люди выдавали сразу же, как только они появлялись на окраине какого-либо села[16]16
  Из документальных источников известно, что население большинства сел в районе действия 2-й Ударной армии действительно добровольно выдавало окруженцев немцам. Во многих селах еще до прихода немцев местные жители создавали отряды самообороны, которые пытались не допускать окруженцев в свои села.


[Закрыть].

– Это уже не «наши», это «ваши» люди.

– Согласен, теперь уже «наши», – с вызовом согласился капитан, и по лицу его конвульсивно пробежала ухмылка.

Власов затравленно взглянул на лейтенанта, инстинктивно почувствовав, что тот настроен более благодушно.

– И давно вы узнали, что я нахожусь в этом районе? – спросил генерал, садясь в предложенную ему коляску и краем глаза наблюдая, как капитан и переводчик с любопытством рассматривают подошедшую к ограде Марию Воротову. Его вопрос был всего лишь попыткой отвлечь внимание немцев от женщины.

– Так это и есть ваша фрау? – спросил капитан вместо ответа.

– Да, она со мной. И я очень просил бы…

– Понятно, ваша личная охрана, – скабрезно осклабился капитан фон Шверднер. – Ваша телохранительница.

– Причем очень надежная и личная… телохранительница, – подыграл капитану переводчик.

– Эта военнослужащая была штабной поварихой, – растерянно объяснил Власов, понимая, что выдавать ее за какую-то местную жительницу уже не имеет смысла.

Теперь уже понятно, что разведка знала: Власов блуждает в сопровождении женщины. И выдают они себя за семейную пару сельских учителей-беженцев.

– Для всех остальных – повариха, а для командующего… Как это у них называется? – обратился капитан за помощью к переводчику.

– Походно-полевая жена. На солдатском жаргоне русских это называется «пэпэжэ», – подсказал тот.

– Правильно он говорит, господин генерал?

– Я просил бы не трогать фрау Воротову, – наконец-то посуровел голос командарма, – и проследить за ее судьбой.

– Все ясно, господин генерал, – сказал лейтенант. – Мы могли бы даже оставить ее здесь, в деревне. Но как только новая местная администрация выяснит, кто она – ее тотчас же повесят.

– И потом, она сможет дополнить ваш рассказ о последних днях армии и ваших блужданиях, – объяснил капитан разведки.

– Эй, возьмите эту русскую с собой! – крикнул переводчик остававшимся на проселке двум мотоциклистам сопровождения. – И не вздумайте трогать ее: жена русского генерала!

– Жена русского… генерала?! – словно мартовский кот, изогнул спину всадник. – Почему же всю прошлую ночь я шакалил в одиночестве, а, староста?!

– Эй, унтер-офицер, – насторожился переводчик, обращаясь к старшему по чину среди вновь прибывших мотоциклистов, – вы лично отвечаете за неприкосновенность женщины!

– Это будет непросто, господин капитан.

– Не будь вы разведчиком, я бы уже наказал вас, унтер-офицер.

Когда в центре соседней деревни, у полуразрушенной церквушки, Власова суетно пересаживали в «опель», мотоциклисты, которые должны были доставить Марию, еще не появились. Спросить же, куда они девались, Власов не решился. Да и не до нее было тогда плененному генералу.

– Почему этот русский не обезоружен? – недовольно поинтересовался хозяин машины, тучный майор-интендант, восседавший рядом с водителем.

– Мы оставили бывшему командующему 2-й армией генералу Власову его личное оружие, – объяснил капитан.

– Так вы и есть тот самый генерал Власов?! – взбодрился майор.

– Да, тот самый, – сдержанно ответил бывший командарм.

– Мне пришлось допрашивать вашего интенданта, – сообщил он через переводчика. – Так вот, я понял, что интендантская служба ваша была ни к черту, четверть вашей армии вымерла от голода. Это правда?

– Голодали, приходилось, – мрачно согласился Власов.

– А почему вы голодали, если в окрестных селах население обладало достаточным запасом продовольствия?

– Это что, официальный допрос?

– Пока нет.

– Тогда какого дьявола?.. Я буду отвечать только на вопросы генерала фон Линденманна.

– Вы будете отвечать на вопросы любого офицера, – мгновенно побагровел майор-интендант, хватаясь за кобуру. И лишь после вмешательства капитана разведки, предупредившего о приказе командующего группой армий «Север» генерала фон Линденманна[17]17
  В то время генерал-полковник фон Линденманн был командующим группой армий «Север», оставаясь при этом командующим 18-й армией.


[Закрыть] доставить Власова в его штаб без каких-либо задержек и эксцессов, воинственный интендант тут же чинопослушно усмирил гнев.

В то же время переводчик вполголоса посоветовал Власову:

– Не пытайтесь дерзить немецким офицерам, господин генерал. Помните, что это офицеры… немецкие. Не привыкшие к тому, чтобы их кто-либо «крыл матом», пусть даже это будет командующий армией. Учтите это на будущее.

И, вслед за капитаном, извинился перед майором как старшим по чину. Заметив при этом, что когда-нибудь майор будет вспоминать, как в свое время ему лично пришлось брать в плен самого генерала Власова.

– Лично мне? Власова в плен? Рассказывать об этом?! – ухмыльнулся майор. – Позволю себе напомнить, что я – интендант вермахта, а не слуга барона фон Мюнхгаузена.

– Об этой войне, господин майор, мы будем рассказывать много такого, чему позавидовал бы даже бессмертный Мюнхгаузен.

– Если сумеем выжить в этих чертовых болотах, – проворчал интендант. – Но вы правы: он нужен сейчас нашему командующему, поэтому обойдемся без эксцессов, – окончательно смирился он. – Немедленно в штаб! – рявкнул водителю. – Вы, лейтенант, как переводчик, садитесь в машину. Вам же, капитан, придется довольствоваться мотоциклом сопровождения.

10

Генерал Георг фон Линденманн принимал его в своей Ставке, расположенной в каком-то старинном барском имении. Само двухэтажное здание, охваченное тремя флигелями, располагалось в глубине неухоженного парка, огромные дубы которого, очевидно, еще помнили времена Наполеоновских войн, а в стволах еще ржавели осколки снарядов, выпущенных в Первую мировую и в Гражданскую. «А ведь, если по справедливости, – с тоской в душе подумалось Власову, – то в этой усадьбе я должен был принимать Линденманна – побежденного и униженного. Но, похоже, война и справедливость – понятия несовместимые».

На вид генералу за пятьдесят: почти правильные черты лица, маска высокомерия на котором не исчезала, поскольку навечно отчеканена в самом его облике; медлительная интеллигентная речь, вальяжные движения. «Такому не группой армий командовать, а местечковым оркестром дирижировать, – все с той же оскорбленной гордыней отметил про себя Власов. – Вот только от „дирижера“ этого будет зависеть твоя судьба».

Окинув плененного командарма – уже более или менее отмытого в местной офицерской бане, в почищенном обмундировании, завшивленные рубцы которого чей-то денщик прожарил горячим утюгом, и накормленного – сочувственным взглядом, фон Линденманн предложил ему место за приставным адъютантским столиком и только потом, после почти минутного молчания, вежливо произнес:

– Я не собираюсь устраивать вам допрос, генерал, но хотел бы, чтобы разговор у нас был конкретным и откровенным.

– Мне хотелось бы того же, господин генерал.

Переводчиком служил все тот же, знакомый ему, лейтенант Клаус Пельхау, который вместе с капитаном разведки фон Шверднером принимал его пленение, и это немного успокаивало Власова. Рядом, за столом совещаний, сидели два штабных писаря, которые вели протокол этого «недопроса».

– Осталась ли в зоне действий вашей армии хотя бы одна боеспособная часть?

– Ни одной. Есть только разрозненные группы, которые уже не имеют ни постоянных мест дислокации, ни рубежей обороны. Единственная их цель – каким-нибудь образом выжить и чудом прорваться к своим.

– Что ж, это совпадает с данными нашей разведки, – согласился фон Линденманн.

Адъютант принес две большие чашки кофе, одну из которых поставил перед Линденманном, другую перед пленным.

– Если уж вы решили сдаться в плен, то почему не отдали приказ о прекращении сопротивления? Ведь тогда вы могли бы спасти жизни тысячам солдат и офицеров.

– Действительно, смог бы. Но тем самым нарушил приказ: сражаться до последней возможности.

– Вам был отдан такой приказ? – у самого рта застыла чашка с кофе. – Меня знакомили с показаниями нескольких ваших офицеров, в том числе и штабистов, однако никто о таком приказе не упоминал.

– У меня не было приказа отвести войска от указанных мне рубежей, что одно и то же. И потом, еще за месяц до того, как я вынужден был оставить командный пункт армии, связь с дивизиями и полками нами была утрачена. Распутица, болота, жесточайший голод, отсутствие боеприпасов и поддержки с воздуха, частичное, а затем и полное окружение, отсутствие каких бы то ни было подкреплений…

Слушая его, фон Линденманн размеренно покачивал головой. Профессиональный военный, он прекрасно понимал русского генерала, поскольку трагедия 2-й Ударной армии разворачивалась на его глазах.

– Подойдите к карте и укажите точное расположение ваших войск, в частности, укажите, где находились штабы вверенных вам дивизий и отдельных полков. А главное, покажите расположение своего запасного командного пункта, – сказал Линденманн, поднимаясь и тоже подходя к висевшей на стене штабной карте боевых действий.

– Считаете, что эти сведения все еще представляют для вас какой-то интерес? – пожал плечами командарм, но так как ответа не последовало, то Власов не стал испытывать нервы немецкого командарма и направился к карте.

Пока он вчера приводил себя в порядок, переводчик сумел раздобыть для него вполне приличные очки. Правда, они были немного слабоваты, тем не менее мир вокруг как-то сразу преобразился.

– Когда мне доложили, что вы оставили основной блиндаж, я решил, что перебазировались на один из запасных лесных командных пунктов, однако ни одна из посланных нами разведгрупп так и не смогла обнаружить его.

– По военной науке так оно и должно было происходить. Запасной находился вот здесь, – уверенно ткнул пальцем Власов в точку на карте, в пяти километрах восточнее одной из лесных деревушек. – Однако командование армией я принял только в апреле, когда предыдущий командующий…

– Генерал Клыков, – напомнил лейтенант-переводчик своему командующему.

– … уже находился в тылу, в госпитале. Меня уверили, что этот запасной командный пункт готов, замаскирован, засекречен, в нем есть запасная рация, а также запас продовольствия и боеприпасов.

– Но перебазироваться на запасной КП вы решили уже после того, как армия прекратила свое существование? Ушли с горсточкой офицеров, в надежде отсидеться там?

– Мы с трудом нашли этот запасной командный пункт, но так и не поняли, то ли его не достроили, то ли давно разграбили.

– Даже в армии русские остаются русскими, – удивленно и в то же время сочувственно покачал головой фон Линденманн.

Он пометил карандашом те места, на которых Власов указал КП своих дивизий и некоторых полков, и хотел позволить пленному присесть, но в это время один из унтер-офицеров, которого пленный принял за писаря, извлек откуда-то фотоаппарат и, попросив разрешения у Линденманна, принялся их фотографировать.

– Это фотограф нашей армейской газеты, – отрекомендовал его переводчик. – В свое время о вас много писали советские газеты, но теперь ваша слава перешагнет границы рейха и станет общеевропейской.

Власов кисло улыбнулся: он понимал, какой будет реакция на проявление подобной «славы» в Москве – в Генштабе, в НКВД, в СМЕРШе. Как она убийственным катком пройдется по его жене и родственникам, теперь уже жене и родственникам предателя. Власов помнил, что еще в мирном 1934-м, когда о войне с Германией никто и не помышлял, в Союзе был принят так называемый «Закон о семьях изменников». Так вот, в нем говорилось, что семьи изменников Родины, «хотя бы и не знавшие об этой измене (!), подлежат лишению избирательных прав и ссылке в отдаленные районы Сибири». Страшно подумать, как поступают с ними сейчас, в военное время.

Но даже эта улыбка Власова вызвала у фотокорреспондента настоящий восторг: русский генерал сдался в плен, был гостеприимно принят немецким командующим и чувствует себя счастливым – вот о чем должен был говорить читателям газеты этот пропагандистский снимок! Понятно, что, щелкая затвором фотоаппарата, он вновь и вновь просил обоих генералов еще раз улыбнуться.

– Агонию вашей армии, генерал, я наблюдал еще с ранней весны, – проговорил фон Линденманн, когда корреспондент наконец угомонился и Власову позволили вернуться за столик.

– Именно тогда она и началась.

– Признаюсь, в ужасных болотно-лесных условиях бездорожья моим войскам тоже приходилось нелегко, но то, что мы наблюдали, прорываясь через ваши армейские редуты… Вплоть до каннибализма… Мы – другое дело, мы пребываем на чужой территории, далеко от рейха, от баз снабжения, но вы-то находились на своей земле. Как можно было опуститься до такого?

– Я принял командование армией, уже когда спасти ее практически стало невозможно.

– Вряд ли Генштаб воспринял бы эти ваши оправдания. Не говоря уже о диктаторе Сталине.

– Я и не собирался ни перед кем оправдываться, а всего лишь изложил бы голые факты. Которые были бы подтверждены приказами и прочими документами.

Фон Линденманн надел очки, которыми не пользовался, даже стоя у карты, и пристально всмотрелся в лицо пленника. При этом его собственное лицо не выражало ничего, кроме снисходительной иронии.

– Это правда, что за вами был прислан самолет, однако вы отказались лететь?

– Москва всего лишь предполагала прислать за мной самолет, но я предупредил, что не оставлю солдат, предпочитая разделить их судьбу.

– На самом же деле вы понимали, что Сталин прикажет судить вас и расстрелять, – саркастически улыбнулся фон Линденманн. – Как в свое время приказал расстрелять многих других генералов.

Власов понял, что это уже не вопрос, а утверждение, поэтому возражать не стал, а только пожал плечами.

– Такой вариант тоже не исключался, – примирительно сказал он. – Однако мне действительно стыдно бросать солдат на произвол судьбы.

– Хотя вы и понимали, что само командование, в том числе и Сталин, бросить вашу армию не постеснялось. Уже в апреле я понял, что 2-ю Ударную предали, и ничуточку не сомневался, что никакого подкрепления вы не получите. Особенно это стало ясно, когда вашим войскам удалось на какое-то время пробить брешь в нашем окружении и вывести раненых за его пределы. Меня поразило тогда, что русские части, находившиеся по ту сторону железнодорожной линии, на которой происходил прорыв, ровным счетом ничего не сделали, чтобы помочь вам, если не расширить, то хотя бы удержать созданный коридор. Позволив, таким образом, моим войскам быстро его ликвидировать.

– Меня это поразило еще больше, – угрюмо признался Власов.

– Причем я так и не нашел сколько-нибудь разумного объяснения пассивности тех ваших двух, пока еще прочных, не измотанных боями полевых армий, которые вплотную подступали к линии окружения.

– Я точно так же не нашел разумного объяснения, – угрюмо признал Власов, допивая остатки ароматно пахнущего кофе, вкус которого он давно забыл. – И это меня удручало, заставляя много думать над тем, что происходит в наших вышестоящих штабах.

Линденманн рассеянно как-то помолчал, и Власов понял, что встреча их подходит к концу. Что ж, подумал он, как бы немецкое командование ни повело себя дальше, прием, устроенный тебе фон Линденманном, должен запомниться. Этот генерал повел себя, как подобает рыцарю и аристократу.

– Прежде чем принять вас, я беседовал с начальником штаба Верховного командования фельдмаршалом Кейтелем. Как человек деловой, привыкший к конкретным решениям, он сразу же просил выяснить, как вы намерены вести себя в плену. То есть согласны ли сотрудничать с немецким командованием, или же предпочитаете оставаться пассивным военнопленным. Причем хочу предупредить, что от вашего ответа, генерал Власов, будет зависеть все дальнейшее отношение к вам высшего германского командования, поскольку смысл его немедленно будет доложен фюреру.

– Считаете, что фюрер уже знает о моем пленении?

– Кейтель заверил, что доложил об этом фюреру еще вчера, как только вас доставили в мою Ставку.

Власов немного помолчал, поднялся из-за стола, одернул китель и как можно четче и тверже произнес.