Текст книги "Живым приказано сражаться (сборник)"

Прошло чуть больше часа. Сквозь серую пелену свинцового неба едва заметно пробивались холодные лучи невидимого солнца. Судя по тому, где находился источник этих лучей, Громов мог определить, что проспал не так уж много и что сейчас все еще раннее утро.

К дому лесника сходилось множество разных тропинок, но лейтенант старался избегать их, предпочитая идти оврагами, зарослями, нехожеными ложбинами.

Судя по времени и расстоянию, которое прошел, он уже давно должен был наткнуться на тот ельник, где остался Крамарчук, и на дот. Значит, и в самом деле заблудился.

Прошло еще с полчаса, прежде чем Громов набрел на едва приметную лесную дорогу. Это была та самая, по которой шли они с Марией. Но теперь на ней отчетливо видны свежие следы колес. Машин прошло несколько. Значит, это не прочесывание леса, не стрельба наобум, для острастки. Немцы двигались прямо к доту. Твердо зная, куда и зачем едут.

Лейтенант почувствовал, как от волнения у него пересохли губы. Крамарчук! Это он давал бой. И, очевидно, последний. Если бы он, Громов, услышав звуки боя, бросился тогда… Если бы успел…

Громов свернул с дороги, но старался не упускать ее из виду, чтобы опять не сбиться. Ни моторов машин, ни выстрелов уже не слышно было. Только нервное перестукивание двух дятлов, напоминающее пулеметную перестрелку, долго сопровождало его, мешая прислушаться к голосам и шорохам леса.

Вот, наконец, и знакомая просека. За ней должен показаться ельник. Чуть дальше – дот. Последние метры, отделяющие его от просеки, лейтенант прополз, и прежде чем пересечь ее, какое-то время лежал в кустах, осматривая местность. Вроде бы ничего подозрительного. Неужели не оставили засады? Или решили, что?.. Впрочем, откуда им было знать? Готванюк? Только он мог выдать. Он знал, сколько нас. Он указал дорогу. Напрасно Крамарчук пожалел его. Зачем он это сделал?!

«Лучше спроси себя, почему ты пожалел немца-шофера? – вступился за Крамарчука. – А ведь одним оккупантом было бы меньше».

Громов еще раз внимательно осмотрел все окрест и поднялся, приготовившись к броску через просеку…

– Пан-товарищ, пан-товарищ…

Лейтенант круто развернулся и только чудом сдержался, чтобы не выпустить очередь по какому-то невысокому худощавому человеку, оказавшемуся в пятнадцати-двадцати шагах от него.

– Не ходите туда, пан-товарищ… там вашего жолнежа… солдата вашего повесили. На дереве распяли… Немцы. Как Езуса Кристоса.

Только теперь, присмотревшись, Громов понял, что перед ним старик лет шестидесяти пяти. Он стоял, прислонившись к стволу сосны. В руке у него было лукошко. Говорил он довольно странно – смешивая польские, украинские и русские слова. Андрей слышал, что в городке так разговаривали местные поляки. Он понимал их легко: в Белоруссии, на Буге, поляков было много, и словарный запас его оказался довольно богатым.

– Как это – распяли? Ты что, старик? Живьем, что ли?

– Не живьем… Но так… Полуживым. Раненым.

– Ты видел, как все это происходило?

– Не видел, пан-товарищ. Если бы видел, меня бы тоже распяли, как Езуса. Фашист не любил этого, свидка… Свидетеля, по-русски. Но сейчас фашиста нет. Я оказался здесь случайно. Когда стреляли, прятался недалеко отсюда, в яру.

Старик говорил еще что-то, но Громов уже не слушал его. Бросился в ельник, пробился через заросли, пробежал поляну, отделяющую дот от леса.

– Негодяи! – прорычал, увидев прямо перед собой распятое на стволе и ветвях иссохшего дуба обезображенное тело красноармейца. – Кто же так зверствует?! Кто так воюет? Кто так живет, звери?!

К счастью, старик не ушел. А его присутствие – вообще присутствие здесь живого человека – как-то сразу помогло Громову вернуть себе самообладание. Сдержаться, сцепить зубы и терпеть… С помощью поляка он отвязал и похоронил тело замученного красноармейца (только снимая его, Громов понял, что это не Крамарчук, и был очень удивлен этому) в небольшой, наспех отрытой тесаком яме, рядом с братской могилой бойцов Шелуденко.

«Что же произошло с Крамарчуком? – мучительно размышлял Андрей, совершив этот скорбный обряд. – Где он? Неужели сумел прорваться через кольцо немцев?» Не похоже. Судя по записке Крамарчука, которую он обнаружил перед похоронами возле входа в дот, положение было безвыходным. Значит, плен? Немцы увезли его раненым? Но откуда тогда взялся этот красноармеец? Странно…

– Спасибо тебе, отец, что не ушел. Не оставил меня. За человечность спасибо.

– Я стар… – устало проговорил поляк. – А потому должен верить, что когда-нибудь и меня добрые люди предадут земле, а не оставят на поталу крукам, воронью…

– Все равно… Ты – настоящий солдат.

– О, когда это было! А пан-товарищ есть офицер? – спросил старик, отводя его, как мальчишку, за руку, подальше от могилы, от этого страшного места.

– Да, отец, офицер.

– Пану-товарищу нельзя ходить так, в форме, при ремнях… Нужно в цивильном. Цивильном, понимаешь? Немцы вокруг. Погибнешь.

– Хорошо, я раздобуду. Хотя почему бы не ходить в форме?

– Ясно: офицерская честь… – мягко заметил старик. – Но тота честь ваша требует, чтобы офицер мстил за ойчизну. А чтобы мстить, надо перехитрить врага. Прийдешь ко мне. Когда стемнеет. Сейчас ты пойдешь следом за мной, до края леса. Я покажу село. И объясню, как меня найти. Переночуешь у меня.

– Ты такую фамилию – Готванюк – никогда не слышал?

– Готванюк? Не приходилось. Он из нашего села? Сказал вам, что из нашего?

– Нет. Он называл село, но… Да, вспомнил: село называется Липное или Липканы…

– О, то пан-товарищ мает на увази Липковое. Я покажу. Это далековато. Но я покажу, как туда дойти. Не сейчас – завтра.

– Покажи, отец, ради Бога, покажи… Мне нужно побывать там. А уж потом будь что будет…

33

Колонна из трех машин медленно выезжала из леса. Штубер и Зебольд сидели в кабине средней машины. Зебольд чуть приоткрыл дверцу и, высунув автомат, зорко всматривался в лесную чащобу, готовый в любую минуту выпрыгнуть и открыть огонь. Водитель тоже нервно поглядывал на заросли, и автомат его лежал на коленях. Только Штубер, сидевший между ними, закрыл глаза и, казалось, невозмутимо дремал.

На самом деле оберштурмфюрер был удручен. Что ни говори, операция не удалась. Распятие этого окруженца – слишком мелкая месть за потери, которые они понесли. И он не завидовал лейтенанту, командиру взвода, ехавшему сейчас в первой машине. Если тот доложит своему командиру правду, а соврать он вряд ли решится, то завидовать ему действительно трудно. Хотя, что он мог поделать? У Штубера есть право привлекать для операций любые находящиеся вблизи воинские подразделения.

Нет, Штубер не дремал. Страх перед лесной дорогой он заглушал презрением к любым опасностям, которое так долго и старательно вырабатывал в себе, а волнение переплавлял в сосредоточенный анализ создавшейся ситуации. Молниеносная реакция и железная логика – эти две феи-спасительницы создавали вокруг личности оберштурмфюрера Штубера пусть еще не очень эффектный и звучный, но все же миф, который уже делал его известным в Берлине, в кабинетах особого отдела гестапо по борьбе с диверсионными группами.

Ну а что касается сегодняшней операции… Кто сказал, что успех должен приходить сразу? Может, это даже к лучшему, что Беркута в доте не оказалось. Если, конечно, он – не легенда и если речь действительно идет о чудом спасшемся лейтенанте из 120-го дота, которого Штубер предпочитал видеть перед собой живым? Вот именно, живым. Но не для того, чтобы мстить ему. Почему, собственно, он должен мстить этому лейтенанту? Беркут – офицер и выполняет свой долг.

Штубер пока плохо знал этого человека, однако предчувствие подсказывало, что столкнулся он с личностью незаурядной. В конце концов, такие личности встречаются в любой нации. Истреблять их, не попытавшись использовать, – грешно и бессмысленно. При всем уважении к Гитлеру, он все же не понял этой истины. И поэтому масса талантливых людей, не принадлежавших к арийской расе, автоматически оказалась или еще окажется в стане его лютых врагов. Поразительное умение наживать себе врагов – вот бич, который мешает фюреру предстать перед миром в ореоле гения.

Конечно, рано или поздно фюрер растопчет многих из них. Но сложность заключается в том, что чем меньше остается вокруг вождя волевых талантливых последователей, тем больше плодится бесхребетных бездарей, способных опошлить любую, даже самую праведную его идею. Впрочем, если верить данным разведки, этим же грешит и нынешний вождь большевиков – Сталин. Похоже, они оба кончат плохо.

Кстати, об этом сержанте… Он не посмотрел его документы. Уж не тот ли это сержант из дота, жену которого приводили к «Беркуту»? И еще… почему своей внешностью сержант напомнил ему самого Беркута? Неужели случайное сходство? А может, это он и есть, Беркут собственной персоной?

Закончить размышления он не успел. Водитель затормозил так резко, что Штубер чуть было не вышиб головой лобовое стекло.

– Что?! – рявкнул он, мгновенно выхватывая пистолет. – Зебольд, выяснить!

Фельдфебель пулей вылетел из кабины и, еще ничего не понимая, залег за дерево. Вслед за ним выскочил и Штубер.

У первой машины лейтенант Штольц держал под дулом пистолета какого-то парня. В немецкой форме, но без пилотки, ворот расстегнут, руки подняты вверх…

«Беркут?! – мелькнуло в сознании Штубера. – Да нет, какого черта он оказался бы здесь?! С поднятыми руками… Это было бы слишком пошло».

Штуберу не хотелось, чтобы легенда о Беркуте закончилась так прозаически. Это – как неудачно рассказанная сказка.

– Кто такой? – подошел Штубер к солдату. – Почему не по форме? Почему избит?!

– Говорит, что водитель, господин оберштурмфюрер.

– Вижу, что не врач. Разит от него не медикаментами.

– Меня встретили партизаны… – начал объяснять водитель.

– Его машину взорвали, – помогал прояснять ситуацию Штольц. – Подожгли и взорвали. В кузове были снаряды.

– Опусти руки. Застегни китель. От штрафной роты, а может, и от расстрела тебя спасет только правдивый ответ. Но предупреждаю: эта правда должна быть сказана здесь, сейчас. Потом, вырванная в подвалах гестапо, она тебе уже не зачтется.

– Я отвечу, господин оберштурмфюрер, – испуганно пробормотал шофер. – Святую правду скажу.

– Там было несколько партизан или на тебя напал один? Только правду, солдат, правду…

На удивление, шофер облегченно вздохнул. Судя по всему, он ожидал более страшного для него вопроса, и Штубер заметил это.

– Он был один, господин оберштурмфюрер. Появился неожиданно. На дороге. С автоматом и гранатой в руках. Но я-то думал, что в засаде еще несколько.

– Девушки вблизи не было?

– Ты не видел какой-либо девушки вблизи, кретин? – повторил лейтенант вопрос Штубера.

– Никак нет, господа офицеры. Девушки не было.

– Как выглядел этот партизан? Он был в немецкой форме?

– Нет, господин оберштурмфюрер. В русской. Тоже офицер.

– Какой он из себя?

– Моего роста. Даже чуть повыше. Широкоплечий. Безжалостный жестокий взгляд…

– Взгляд безжалостный? – язвительно ухмыльнулся Штубер. – Жестокий, говоришь, взгляд? И ты сразу же струсил. Ты хотел, чтобы в лесу твою машину со снарядами встречали русские офицеры с нежными девичьими улыбками?

– Нет, господин оберштурмфюрер. Я так не думаю.

– Кретин. Вот так, лейтенант, а вы твердите: «партизаны»… «Встретили, сожгли, взорвали». А напал, оказывается, один. Русский офицер. Окруженец. И это совершенно меняет дело. Документы у этого храбреца изъять – и в машину, под охрану. Остальное он мне расскажет в штабе… за чашкой кофе… А, внебрачный сын рыцаря Львиное Сердце?

Штубер еще раз измерил язвительным взглядом сначала водителя, потом лейтенанта и пошел к своей машине.

Значит, вот где в это время был Беркут! Промышлял на дороге. Ему нужно было оружие? И все, только оружие? В любом случае, взорванная машина с боеприпасами – за погибшего, дорого отдавшего свою жизнь солдата… Неплохой размен, Беркут, неплохой. Тогда, может быть, пойти в этих логических рассуждениях дальше: Беркут – не обычный армейский офицер, а специально подготовленный диверсант, которыйдолжен создать здесь, в тылу, диверсионный отряд? Вполне можно допустить и то, что Беркут диверсант-одиночка. Хотя до сих пор о таких он не слышал. Впрочем, он еще многого не знает, ведь война с большевиками только-только начинается. Еще не захвачена даже половина Украины.

34

Дом Залевского, как назвал себя старик, Громов отыскал поздним вечером.

Старик и его жена встретили лейтенанта довольно приветливо. Только семнадцатилетний Янек, которого старик представил как племянника, с первой же минуты отнесся к нему с недоверием. Не успел Громов переступить порог, как парнишка начал расспрашивать, где он служил, где находился его дот, какое офицерское училище заканчивал…

Янек был рослый, крепкий, на вид ему можно было дать все девятнадцать. Однако слишком уж выпирала мальчишеская наивность, когда он пытался устроить Громову допрос. Но что самое любопытное – ни старик, ни хозяйка даже не пытались усмирить племянника. Наоборот, каждый раз, когда Громов тактично отказывался отвечать на вопрос, осаждая парнишку словами: «Это не имеет значения», – старик внимательно, изучающе смотрел на гостя.

«Странно, – подумал лейтенант, – Залевский ведет себя так, будто и не было встречи в лесу, не было замученного красноармейца, не было похорон. Что-то не похоже, чтобы Янек устраивал эту проверку по собственной инициативе. Неужели они успели создать подпольную организацию? Тогда это меняет ситуацию».

Скрасил эти первые часы его пребывания в гостях небольшой сюрприз: оказалось, что в доме есть нечто среднее между большой ванной и миниатюрным бассейном. Эта ванна-бассейн была вымощена в кирпичной пристройке, и к моменту появления Громова туда уже была набрана вода. Янеку только осталось долить котел кипятка и сказать: «Проше пана, королевская купель ждет вас».

Да, это было настоящее блаженство. За такой сюрприз Громов готов был простить Залевским любую проверку.

Одежду из ванной Янек унес, сказав, что принесет ему цивильную, а эту тетя постирает. Но в дверную щель Громов увидел, как, едва переступив порог, парнишка начал ощупывать его гимнастерку. У лейтенанта уже не оставалось сомнения, что, пока он будет смывать с себя грязь войны, они там, в комнате, старательно прощупают каждый рубец. Но даже это не особенно встревожило его.

– Как ванна, герр офицер?

– Спасибо, великолепная, – поблагодарил Громов, с наслаждением потягиваясь в ванной, и только сейчас сообразил, что Янек-то говорит с ним на немецком.

– Боюсь, что рубашка может оказаться для вас несколько маловатой, герр офицер, – совершенно переменившимся тоном сказал парень, ловко подхватывая одной рукой лежавший на стуле автомат, а другой бросил на стул одежду. – Извините, другой у нас нет.

В ту же минуту Громов заметил, что в дверях появился еще какой-то мужчина, которого раньше в доме он не видел. Ему было лет сорок. Худощавый, подтянутый. Однако китель на нем… нет, это был не вермахтовский китель. Неужели перед ним польский офицер? Божественно!

– Пардон, лейтенант, автомат и гранаты только мешают вам, – язвительно заметил Янек, проскальзывая с оружием мимо незнакомца.

– Не дури, парень. Веди себя повежливее.

– Я довольно хорошо воспитан.

«Ловко же ты попался на эту словесную удочку, “герр офицер”, – с досадой подумал лейтенант, надевая кальсоны, старые, но старательно отутюженные брюки и широкую, стираную-перестираную рубаху. Все это оказалось разных размеров, однако носить в общем-то можно было. Неприятным оказалось другое: вместе с обмундированием из комнаты были унесены и сапоги. А вот о туфлях или тапочках хозяева не позаботились.

35

Через некоторое время Громов так и предстал перед стариком, Янеком и тем, в мундире, босиком, с незаправленной в брюки сорочкой. Поляки сидели за столом. Все по одну сторону. Незнакомец посредине, а старик и юноша по бокам. Молчаливые и суровые, словно тройка военно-полевого суда. А Громов стоял перед ними, как человек, которому уже не до одежды, знающий, что через несколько минут его выведут и расстреляют. Этим троим не до формальностей.

– Пан-товарищ Залевский, насколько мне помнится, я пришел сюда в сапогах, – спокойно заметил лейтенант, мельком оглядывая стол. Пистолет незнакомца лежал на его, Громова, раскрытом офицерском удостоверении. Рядом, ближе к парнишке, отливал чернотой шмайсер.

– Вы уверены, что они понадобятся вам, герр офицер? – в голосе незнакомца не было и тени насмешки, поэтому он казался еще более зловещим.

– Они понадобятся мне в любом случае.

– Пол теплый, несколько минут потерпишь, – сказал незнакомец по-русски, но с заметным польским акцентом. И уже по-немецки добавил: – А тем временем ответишь на несколько вопросов.

– Вы, недоученный контрразведчик, – бросил ему Громов. – На немецком вы говорите еще отвратительнее, чем на русском. Так что говорите уж лучше на польском, я вас отлично пойму. И прежде всего на любом из этих языков представьтесь.

– Можете присесть, герр офицер, – сказал незнакомец. – Зовите меня Казимиром. Это имя легко запомнить.

– Спасибо, я постою, пан Казимир, – и отступил еще на шаг от стула, на который его хотели усадить. – Итак, я жду объяснений.

– Слушай, ты, фашистская вша! – разъяренно прорычал Казимир на польском. – Я тебе сейчас дам такие объяснения, что ты у меня кровью плеваться будешь. А потом пойдешь туда, куда ты или твои дружки отправили этого русского лейтенанта, – ткнул он костлявым пальцем в удостоверение. – Кто ты такой? Фамилия, звание? Тебе повторить на русском, на немецком?

– Лучше на немецком, – улыбнулся Громов, чувствуя, что улыбка дается ему с большим трудом. Ситуация была идиотская. Он понимал, что вряд ли сможет что-либо доказать, а в том, что Казимир, или как его там, готов хоть сейчас разрядить в него обойму, не сомневался.

– Слушайте, отец, – обратился он к хозяину уже совершенно иным тоном. – Вы пригласили меня, и я пришел. Я не знаю, кто этот человек, – кивнул в сторону Казимира, – но ведет он себя по-хамски.

– Он так и должен вести себя, – невозмутимо ответил старик. – Объясните мне: как получилось, что вы вышли на меня?

– Я вышел на вас? Насколько я помню, это вы окликнули меня там, в лесу.

– Да, окликнул я, так было. Но вы же оказались там не случайно.

– Вы отлично знаете, почему я оказался там. Меня должен был ждать сержант Крамарчук, последний боец гарнизона дота, комендантом которого я был.

– Комендантом которого был лейтенант Громов, – уточнил Казимир. – И которого вы схватили, – он окончательно перешел на русский. – Кстати, дот, которым вы якобы командовали, фашисты завалили камнями и залили раствором.

– Боже, какие точные сведения! По-моему, я сам рассказал об этом старику. А на удостоверении моя фотография.

– Не сомневаюсь. С таким же успехом на нем могла оказаться и моя. Хорошо, вы были комендантом дота… Как же вы тогда выбрались из него?

– Обнаружили ход. С помощью нескольких гранат расширили его.

– В дотах не было подземных ходов и запасных выходов. Нами установлено это совершенно точно. Мы еще удивлялись, почему русские не позаботились об этом. Ведь строили, по существу, не доты – целые подземные крепости. Последнее слово фортификационной мысли.

– Кто это «мы»? Хотите сказать, что у вас тут создана мощная подпольная организация? И она настолько нашумела, что гестапо решило подсадить к вам своего агента?

– Мы – это группа польских патриотов, – с вызовом ответил Янек, – которая… – но Казимир опустил руку ему на плечо, и тот замолчал.

– Группа польских патриотов, действующая на Украине? Вполне приемлемый вариант. Враг у нас общий, значит, мы союзники. Я – офицер Красной Армии, комендант дота № 120. Вместе с сержантом Крамарчуком мы сумели вырваться из него. Утром в лесу, неподалеку от того места, где находится заброшенная хата лесника, я уничтожил машину с боеприпасами. Гранаты, с которыми я пришел (гранат на столе не было, и Громов понял, что «группа патриотов» уже припрятала их для себя), – из ящиков, захваченных на вражеской машине.

– У нас нет времени проверять вашу легенду. У нас здесь не отдел армейской контрразведки.

– Но проверить акт уничтожения машины все же можно. Судя по форме, вы офицер польской армии?

– Об этом нетрудно догадаться. Китель я надел специально для вас.

– Как вы оказались здесь?

– Решили, что настало ваше время задавать вопросы? – процедил Казимир сквозь сжатые зубы. – Чтобы вы не мучились, отвечу: я оказался здесь намного раньше, чем вступили немцы. Еще тогда, когда русские захватили наши галицкие и карпатские земли.

– Вы отлично знаете, что это украинские земли. Исконно украинские. Но, думаю, сейчас не время дискутировать по территориальным вопросам. Тем более, что мы с вами мало похожи на дипломатов, ведущих переговоры об определении новых границ. Насколько я понял, вы были резидентом польской разведки? Мне приходилось слышать о работе ваших людей, еще когда я служил на западном Буге. Странно только: слишком далеко вас забросили.

– А это тоже польские земли, – снова вмешался Янек. Чувствовалось, что Казимир зря времени не терял, успел вдолбить в голову этого мальчишки все азы великопольской философии. – Когда-нибудь они снова будут принадлежать Польше.

– Приятно видеть человека, который мечтает об этом сейчас, когда разорена и сожжена сама Польша, – заметил Громов. – Интересно, кому же вы теперь служите, господин надпоручик или как вас там?

– Польше. Только ей.

– И что, намерены один сражаться сразу на всех фронтах – и против немцев, и против русских, а также украинцев, румын и всех прочих?

– Сначала мы поможем русским выбить отсюда немцев и их союзников, – спокойно сказал Казимир, закуривая сигарету. – Потом будет видно… У вас все вопросы? Мне не хотелось бы затягивать эту светскую беседу до утра. Закончим ее к полуночи. Сразу же объясню вам: в лесу старик был не один. Там были еще я и этот юноша. Дело в том, что неподалеку есть моя летняя резиденция. Хорошо замаскированная. Так вот, когда старик ушел, я продолжал следить за вами. Вы ни с кем не контактировали, были в доте, потом в ельнике. Следовательно, никто не знает, где вы сейчас находитесь.

– Какая логика!

– Кроме того, вы не знали и не могли знать, что неподалеку окажется именно этот старик. Ваша задача была войти в доверие тех, кто появится возле распятия. Ну а старик оказался там случайно. Он возвращался от меня.

В лесу было неспокойно, мы слышали звуки боя, поэтому какое-то время я сопровождал старика, до того момента, когда вы встретились. И даже видел, как хоронили.

– Почему же не вмешались, если слышали, что идет бой?

– Я не Робин Гуд. Один против полсотни врагов в бой не вступаю. По крайней мере до тех пор, пока мне его не навяжут. Все, вопросы исчерпаны. Больше ответов не будет. Ваше имя, звание нас уже не интересуют. Кто должен выйти на связь с вами? Где и как это должно произойти? Кроме того, нас интересует, известны ли вам какие-нибудь имена польских подпольщиков.

– Я вам уже объяснил, кто я такой. Там, в удостоверении, есть записка, составленная сержантом Крамарчуком в доте. Она адресовалась мне.

Казимир отодвинул пистолет, взял бумажку, которую уже наверняка изучил, и начал читать, элегантно сбивая указательным пальцем левой руки пепел сигареты. «Комендант, прощай. Даю последний бой. Отомсти за меня. Кра…»

Дочитать Казимир не успел. Прыгнув на стол, Громов сильнейшим ударом ноги в шею сбил Казимира со стула и, подхватывая автомат, пяткой правой ноги нанес несильный, но резкий удар в голову Янека.

Уроки охотника Дзяня. Мог ли он предположить, как далеко от Дальнего Востока и в какой ситуации придется их впервые применить его ученику?

– Лежать! – крикнул он, полуприсев на столе и поудобней перехватывая автомат. – Старик, лицом к стене! Руки вверх!

Старик молча повиновался. Казимир, схватившись руками за глотку, катался по полу. Янек, похоже, еще был без сознания. Сунув пистолет в карман, Громов спрыгнул со стола, быстро ощупал офицера. В кармане у него был еще один пистолет. Совсем маленький. Он слышал о таких: их называли кто швейцарскими, кто дамскими. Говорят, были такие и у польских разведчиков, которых удавалось задержать на границе. Никакого оружия, кроме примитивного самодельного кастета, у Янека не оказалось. Отбросив его в сторону, Громов навел пистолет на старика и потормошил парня за волосы. Тот что-то промычал, но в себя так и не пришел.

– У тебя оружие есть, отец?

– Нет.

Он не поверил, подошел, чтобы обыскать. В это время старик развернулся и ударил рукой по автомату, который Громов держал в левой. Ударил неплохо, но выбить не смог, только отбил руку к груди.

Ударить его в ответ Громов не решился. Просто развернул к стене и обыскал. Пистолет был сзади, за брючным ремнем.

– Ты что, тоже разведчик?

– Тоже, – дрожащим голосом ответил старик. – Сдал я, как видишь. Да и не учили нас тогда, в наше время, всему этому. Это сейчас…

– Оттащи Янека в угол. Я еще раз обыщу офицера. Только не дури, пристрелю сразу же.

Старик молча подошел к парнишке, поднял его за шиворот и потащил в угол.

Громов ощупал спину офицера и, к своему изумлению, извлек из-за ремня еще один пистолет.

– Он что, ходячий арсенал? Где еще? – спросил старика. – Где еще, я спрашиваю! – крикнул Андрей, видя, что офицер уже приходит в себя.

– За голенищем, герр офицер.

Там была небольшая финка с лезвием, узким, как жало змеи.

– Тащи его.

Старик еле сдвинул Казимира с места. Но тот уже пришел в себя и, выругавшись по-польски, попытался встать.

– Лежать. В угол! Старик, посмотри, что с мальчишкой. Он жив?

– Живой, – ответил старик, даже не склонившись над Янеком. Висевшая на стене большая керосиновая лампа почему-то пригасла, и комнате стало темновато. Поэтому сам Громов рассмотреть лица мальчишки не мог. Тем временем Казимир сел.

– Неплохо выучили тебя, вошь фашистская, – прохрипел он, растирая рукой шею. Другая рука его потянулась за спину под китель.

– В голенище тоже ничего нет, – успокоил его Громов, подходя к столу и забирая свои документы.

Пришел в себя и Янек. Он что-то пробормотал, потом вдруг подхватился и ошалело осмотрел всех, кто был в комнате. Видимо, ему очень трудно было понять, где он и что здесь происходит.

– Извините, другого выхода у меня не было, – сказал Громов. – Но, в отличие от вас, я не буду столь маниакально недоверчивым. Если бы вы меньше горячились и спокойнее проанализировали ситуацию, вы бы поняли, что все ваши подозрения абсурдны.

– Я же говорил тебе, Казимеж, – проворчал старик. – Напрасно ты все это затеваешь.

– Помолчите, капитан.

«Надо понимать, бывший капитан, – подумал Громов. – Для службы он слишком стар».

– Ну ладно. Что будем делать, братья-славяне? Как расставаться? Я склонен думать, что мы все же больше союзники, чем враги, даже учитывая, что у нас разные взгляды на некоторые территориальные проблемы. Я прав, капитан? – обратился он к старику.

– Прав. Казимир никому не доверяет, это у него в крови.

– Закройте рот, пан капитан!

– Вы ведете себя, как истеричка, – заметил Громов. – Я понял, что мы с вами ни о чем не договоримся. Поэтому давайте поступим так: снимайте сапоги.

– Что?!

– Я говорю: снимайте сапоги. Капитан, переведите ему по-польски. Здесь теплая земля, Казимир. Снимайте, иначе я сниму их вместе с вашей башкой.

– Ваши сапоги в коридоре, – понял Казимир.

– Да что вы говорите?! Отец, принесите их. Надеюсь, пулемет у вас там не припрятан?

Старик молча принес сапоги, поставил их возле стола, за которым стоял Громов, и вернулся в угол. Лейтенант положил автомат себе на колени и, не сводя глаз с троицы в углу, не спеша обулся.

– А теперь вы, пан офицер Войска польского, разуйтесь. Я приказа не отменял.

– Я – офицер, – поднялся наконец с пола Казимир.

– Да? А я, по-вашему, кто, хвост собачий?! Но у вас же хватило наглости разуть меня и держать перед собой босым, как уличного воришку. Разувайся! – пошел на него Громов.

Ожидая нового прыжка и удара, Казимир съежился, страдальчески взглянул на Громова, на старика и Янека, стоявших с опущенными головами, сел на пол, стянул сапоги и отшвырнул их от себя.

– А теперь вон отсюда! Босиком! И чтобы духу твоего здесь не было!

Казимир грузно поднялся и, понурив голову, вышел из комнаты.

– Ладно, – сжалился в последнюю минуту Громов. – Выбросьте ему сапоги на улицу, капитан. И пусть поскорее убирается со двора.

– Это придурок, – проворчал старик, подбирая сапоги Казимира. – Я всегда говорил, что он сумасшедший. Когда-нибудь он всех нас погубит.

– Ничего, насмотрится на то, что здесь будут творить фашисты, сразу поумнеет.

36

– Как чувствуешь себя, парень? – спросил Громов у Янека, когда, взяв сапоги, старик вышел во двор.

– Гудит голова. Покажете мне, как вы бьете?

– Если будет время. Как видишь, сейчас не до этого. Давно ты в группе Казимира?

– Недавно.

– Казимир – это его настоящее имя?

– Не знаю. Мы все называем его так. А вообще-то он майор Войска польского.

– Вот как? Божественно. Садись за стол, поговорим. – А когда Янек сел, продолжал: – Скажи, ты действительно хотел бы по-настоящему сражаться против фашистов?

– Конечно. Иначе бы я не сотрудничал с Казимиром.

– Родился ты в этих краях?

– В этих. И учился здесь. Мать умерла. Отца, вернее, отчима моего призвали в армию. Теперь я живу здесь, с дядей.

– Где-нибудь работаешь?

– Работал на мельнице. Пока не пришли фашисты. Завтра снова попробую устроиться на работу. Уже сейчас очень плохо с продуктами. Дяде трудно.

– Понятно. Устраивайся. Это нам пригодится. И пойми: бредить тем, чем бредит Казимир, не стоит. Сейчас главное – сражаться с фашизмом. Один убитый оккупант Украины – это и один убитый враг Польши. Разве не так?

– Дядя говорил мне то же самое. Но он боится Казимира.

– Что, твой дядя действительно в чине капитана? Или по крайней мере когда-то был им?

– Нет, когда-то давно он был старшим лейтенантом. А Казимир сказал, что его повысили. Дядю это рассмешило. Ведь он уже старик. Но все же ему приятно, что в Польше его не забыли и до сих пор считают офицером. Хотя он мог и обмануть.

– А живет он здесь давно? Я имею в виду твоего дядю.

– С двадцатого года. По-моему, его заслали сюда, чтобы он жил, работал… Но потом многие годы его никто не трогал. Пока в позапрошлом году сюда не прислали Казимира.

– Спасибо, парень, ты помог мне многое понять.

– Вы будете считать меня предателем? Я не имел права рассказывать.

– Ты ведь рассказал только потому, что понял: мы – союзники. Тем более что ты вырос на этой земле. Это твоя родина. Разве я не прав?

Янек молча пожал плечами.

– Ну и божественно.

Во дворе послышались чьи-то приглушенные голоса. Слышно было, что хозяин кого-то уговаривал, а потом уже приказывал уйти.