Текст книги "Колокола судьбы"

10

За каньоном они свернули с дороги, и Мазовецкий повел мотоцикл в сторону ближайшей крестьянской усадьбы. Они хотели спокойно дождаться здесь выхода колонны, подъехать к шоссе и, преградив путь к отступлению, встретить огнем тех, кто уцелеет в бою у каньона. Но, уже подъезжая к дому, увидели у ворот немецкого солдата. Стоял ли он на посту, или просто выглядывал, кого там несет нечистая сила, – этого капитан определить не мог. Но то, что появление мотоциклистов никакого подозрения у него не вызвало, – это он заметил сразу же.

– Есть в доме кто-нибудь из офицеров? – резко спросил Беркут, кивком головы отвечая на приветствие солдата.

– Нас здесь только двое. Я и унтер-офицер.

– Что, уже квартируете? Устроили себе загородную виллу?

– В саду у нас пулеметная точка, господин обер-лейтенант. На случай нападения партизан.

– Они так часто нападают на это село? – удивился Андрей, выходя из коляски мотоцикла и поглядывая на дорогу. Его удивляло, что немцы до сих пор не подняли тревогу. Неужели локаторщики все еще не засекли радиопередатчик?

– Нет, окопаться здесь нам было приказано только вчера. В связи с крупными операциями против партизан. Говорят, их гоняют сейчас по лесам, как зайцев. Слышите? По-моему, танкисты палят. Из орудий.

– Вроде бы палят, – согласился Беркут, прислушиваясь к орудийной и пулеметной стрельбе, доносившейся из леса, который недалеко отсюда, за северной окраиной села, подступал к Лазорковой пустоши. – И где же эта ваша пулеметная точка?

– На чердаке сарая. Крыша там разрушена. Обстрел великолепный.

Беркут и Мазовецкий переглянулись. Каждый из них подумал сейчас об одном и том же: если бы пулеметчики дежурили на своей точке, а не дремали в доме, или слонялись по двору, они видели бы все, что происходило на дороге возле каньона. Но уж то, что будет происходить там через несколько минут, они непременно заметят. И огнем поддержат карателей.

– Молодцы, хорошо придумано, – сказал Беркут, отворяя полуразвалившуюся калитку и проходя мимо солдата во двор. Мазовецкий сразу же последовал за ним, незаметно кивнув при этом Горелому. Тот поднялся со своего сиденья, прошелся вдоль ограды, посматривая, нет ли кого поблизости и, вернувшись к мотоциклу, остановился у коляски, возле закрепленного на турели пулемета.

– Унтер-офицер на чердаке? – поинтересовался тем временем Беркут у шедшего за ним рядового.

– Никак нет, господин обер-лейтенант. Ушел в село. У него там свои дела. Заодно принесет завтрак.

– Хозяйка отказывается кормить вас? – улыбнулся обер-лейтенант.

– С хозяйкой нам не повезло. Ее просто нет. Был только старик-хозяин.

– И где же он сейчас? – весело спросил Анд-рей, уже входя в дом.

– Закопали в огороде… Он оказался слишком подозрительным. И неприветливым. Явно был связан с партизанами.

– Так вы что, сами судили и сами повесили его?

– Да нет, – охотно объяснил солдат. – Отто, ну, унтер-офицер, просто-напросто забил его насмерть. Ногами. Немного выпил, конечно. Чем меньше остается этих русских, тем спокойнее.

– И вы что же, без суда, без разрешения командования убили старика? Даже не доложив об этом командиру? – не повышая голоса и ничуть не удивляясь услышанному, безразличным каким-то тоном спросил обер-лейтенант, вежливым жестом приглашая солдата войти.

– Но… Я не знаю. Наверное, унтер-офицер доложит, – немец уже понял, что сболтнул лишнее. Худощавое, прыщеватое лицо его, на котором едва пробивался первый пушок, покрылось сероватыми пятнами бледности. – Старика действительно стоило убрать. Живет на краю села, возле леса… Здесь каждый второй помогает партизанам.

– А вы бы хотели, чтобы каждый второй житель села встречал вас объятиями? Сдать оружие!

– Простите?..

– Я сказал: сдать оружие! Ваша фамилия?

– Венцмайер, господин обер-лейтенант. Но ведь я же… Если этого старика нельзя было убивать… Так ведь это не я. Мне приказал унтер-офицер.

– Так все-таки убили вы? Лично вы?

– Нет, просто я тоже ударил его… Всего несколько раз. Но, знаете ли, старик… – Пока он все это объяснял, Мазовецкий успел снять с его плеча автомат, отстегнуть ремень со штыком и патронташем, а из-за голенищ достать два запасных рожка.

– Господин обер-лейтенант, – вдруг появился на пороге Горелый. – Из села выезжает колонна.

Первое, что удивило Беркута, – Горелый сказал все это по-немецки, почти без акцента. Он совершенно забыл, что после десятого класса этот парень год преподавал в школе, где не было учителя немецкого, и готовился поступать в педагогический. Горелый успел сказать ему об этом вчера, когда Беркут по очереди знакомился с каждым из парашютистов, однако капитан не воспринял его слова всерьез.

– Это сразу меняет ситуацию, – объяснил Андрей солдату, доставая пистолет. – А что касается вас, рядовой, то сжечь село, предварительно перевешав его жителей, – это суровая мысль. Будем считать ее вашим последним словом перед партизанским судом.

– Но я ничего такого не говорил!

– Такое вслух произносить не обязательно.

Только теперь, осознав, что происходит, солдат вдруг яростно взвизгнул и, оттолкнув Мазовецкого, бросился к окну. Однако пуля настигла его прежде, чем он успел прыгнуть на подоконник.

– Фашиста – в огород, – приказал Андрей младшему сержанту. – Мазовецкий – на чердак сарая. Снять пулемет. Он нам еще пригодится. Патроны – тоже.

Пока Горелый и Мазовецкий укладывали в коляску мотоцикла пулемет и колодку с лентами, Беркут прохаживался у ворот, выглядывая унтер-офицера. Но едва проторенная и почти заросшая бурьяном дорога, ведущая из села к этому дому, была пустынной. Да и сама улица казалась вымершей.

Тем временем, медленно извиваясь между порыжевшими холмами, колонна выползала из села по соседней, центральной улице его. Капитан насчитал шесть машин с солдатами. Седьмая, идущая последней, показалась ему несколько странной на вид, и, глянув в бинокль, Андрей убедился: радиолокационная!

– Горелый – в коляску! – Беркут подхватил снятый с сарая пулемет и сел на заднее сидение. – Давай, поручик, поближе к шоссе. Будем считать, что унтер-офицеру Отто повезло больше тех, кто сидит сейчас на машинах.

Проехав до первого изгиба, у которого долина очень близко подступала своим пологим склоном к дороге, Беркут высадил Горелого и, быстро объяснив ему, как обращаться с немецким пулеметом, приказал Мазовецкому подъезжать к обочине.

– Пока не выдавай себя, – бросил он младшему сержанту. – Прикроешь нас, когда немцы начнут возвращаться в село.

11

Стоя в небольшой лощине у мотоцикла, Беркут наблюдал, как, пропустив мимо себя большую часть колонны, бойцы засады нанесли гранатный удар по задним машинам. И сразу же ожили оба пулемета. В бинокль хорошо было видно, что две передние машины тоже остановились, очевидно, немцы растерялись, не зная, что предпринять: уходить подальше от засады или же возвращаться и вступать в бой.

Вот только группа младшего лейтенанта подключилась к стычке как-то слишком уж поздновато и вяло, словно по-рыцарски выжидала, когда противник спешится и приготовится к бою. Воспользовавшись этой нерасторопностью, две первые машины сумели развернуться и по придорожной равнине помчались обратно к селу. В то же время уцелевшие немцы с задних машин, откатившись в редколесье, довольно быстро опомнились, залегли и открыли ответный огонь, по одному, перебежками, растекаясь так, чтобы охватить каньон со стороны села.

«Поняли, что нас немного, – подумал Беркут, сходя с мотоцикла, который Мазовецкий подогнал к повороту дороги по склону холма. – И пытаются смять».

– Нужно было оставаться с группой, командир, – нервно ударил кулаком о кулак Мазовецкий. – Нас трое, да два пулемета…

– Пулемет был бы один, – спокойно заметил капитан, зная, что это его спокойствие, как обычно, еще больше взвинтит поручика. Он и сам понимал, что зря распылил людей, но, увидев, что, выйдя из-под огня, крытая машина медленно выползает на дорогу, сказал себе: «Не торопись каяться. Бой покажет».

– Какого черта вы торчите здесь?! – вывалился из кабины грузный капитан-связист, как только локационная машина поравнялась с мотоциклом. – Вы что, не видите, что там происходит?!

– Видим, все видим, – Андрей мельком взглянул на Мазовецкого, как бы приказывая: «За пулемет!» – и пошел навстречу капитану.

– И решили отсидеться в кустах? Да? Я вас спрашиваю!

– А почему вы убежали? Ведь солдаты из вашего прикрытия остались там.

– Да потому, что эта штука, – он кивнул в сторону машины, – стоит целого полка таких вояк, как вы.

– Возможно, возможно, – процедил Беркут, холодно улыбнувшись, и, обойдя капитана, приблизился к задней дверце машины.

В это время дверца открылась, и из-за нее появилась рука с пистолетом, а затем тулья офицерской фуражки.

– О, господи, мы уж подумали, что подошли партизаны, – испуганно проговорил выглядывавший, еле сдерживаясь, чтобы не выстрелить в обер-лейтенанта.

Ничего не ответив, Беркут захватил его за волосы, резко наклонив голову, выстрелил в солдата, сидевшего у аппаратуры и, все еще не отпуская лейтенанта, развернулся и выпустил пулю в рвавшего застежку кобуры капитана. В то же мгновение Мазовецкий прошелся длинной автоматной очередью по кабинке и металлической будке. Беркут отскочил от машины, выстрелил в лейтенанта-связиста и, пятясь, стрелял и стрелял в аппаратуру, хотя мотор уже вспыхнул и все равно через несколько секунд вся машина должна быть объята пламенем.

– Владислав – за пулемет! Горелый, поддержать! – махнул он рукой в сторону колонны и цепи немцев, уже обходивших каньон.

– Посмотри на окраину села! Кажется, румыны! – предупредил его Мазовецкий.

– Вижу!

Уже сознавая, что нельзя терять ни минуты, Андрей все же сначала подобрал пистолеты обоих офицеров и только тогда бросился к мотоциклу. Как и в дни существования своей первой группы, капитан следил, чтобы каждый боец сумел вооружиться пистолетом. Партизанской войны без этого оружия он себе попросту не представлял.

Пока Горелый пулеметным огнем прижимал к земле немцев, обходящих каньон, Беркут, сидя в коляске пятящегося назад мотоцикла, пробовал сдерживать вырвавшуюся из села довольно большую группу немцев и румын. Однако, перебегая от валуна к валуну, от дерева к дереву, те очень быстро приближались, тоже охватывая их, но уже со стороны долины.

Поняв, что долго им не продержаться, капитан приказал Мазовецкому развернуться и гнать к Горелому. На ходу передав Беркуту пулемет и колодку с лентой, младший сержант уже под градом пуль прыгнул на лежащее сзади командира запасное колесо, и только чудом можно объяснить то, что они сумели проскочить долину и въехать в лес.

Там они снова приняли бой, теперь уже за невысокой каменной грядой, и еще несколько минут отбивали натиск обеих групп гитлеровцев и румын, давая возможность отойти бойцам старшины Кравцова.

– Отступаем к скалам! – не то спросил, не то предложил Мазовецкий, на ходу меняя позицию.

– Ни в коем случае! – ответил капитан. – Наоборот, уходим подальше от пустоши.

– Как прикажешь, командир!

– Что ни говори, а первая вылазка, кажется, удалась, как считаешь, сержант? – подбодрил капитан Горелого, подхватывая пулемет за ствол, чтобы помочь ему.

– Младший сержант, товарищ капитан, – ответил тот, отфыркиваясь и стараясь сбить с лица капли густо набегающего липкого пота.

– Значит, придется повышать в звании, – улыбнулся Беркут. – Грустно-серьезный вы человек, Горелый.

– Так ведь у своего села воюю, – опять очень серьезно, сосредоточенно объяснил Петр.

– Да, это что, и есть твое родное село?! Черт возьми, я совсем забыл об этом!

– Старик, хозяин той хаты, в которой мы были, – мой дальний родственник.

– Считай, что за одного из твоих родственников мы уже отомстили. Но чтобы отомстить за всю свою родню, нам и шести лет войны не хватит. Готовь ленту. Сейчас мы их немного охладим.

Поняв, что у них за спиной оказались два пулемета, немцы, из тех, что пытались просочиться в лес, чтобы обойти группу Кравцова со стороны села, залегли и под перекрестным огнем начали отползать к каньону. Их тут оставалось человек десять, и пытаться такими силами устоять против трех пулеметов было бы, конечно, безумием, Беркут это понимал. Поэтому, дав им возможность более или менее спокойно убраться восвояси, он перенес огонь на группу, наступающую со стороны села.

Увидев, что основной отряд отходит к каньону, немцы и румыны из этой группы залегли по гребню, по ту сторону долины, и начали прикрывать их, очевидно, считая, что партизаны будут контратаковать.

– Отходите по кромке леса! – приказал Беркут Мазовецкому и Горелому. – К ручью, перебежками! А я прикрою!

Но, как только оба они отбежали, вдруг заела лента и, пока Андрей возился с ней, несколько румын успело преодолеть долину и оказаться на этой стороне. Тогда, подкатив мотоцикл поближе к валуну, словно он с пулеметом устроился на камне, Беркут несколькими длинными густыми очередями вновь заставил их залечь и попятиться назад. К тому же помог Мазовецкий. Поняв, что у командира что-то случилось, он выскочил со своим ручным пулеметом на равнину и, устроившись между стволами деревьев, поддержал огнем и командира, и группу старшины.

Через несколько минут, когда из леса появились еще два пулеметчика, уцелевшие каратели всерьез решили, что партизаны готовятся к атаке, и начали отходить вдоль дороги к селу. Вслед за ними отходила только одна машина из шести. Водитель-отчаюга вел ее с горящим кузовом.

– Достань его, командир! – крикнул Мазовецкий, показывая на машину. – Ты ближе!

– А что, храбрый парень… Несмотря на то, что враг, – негромко, скорее для себя, чем для Мазовецкого, признал Андрей. И стрелять по машине так и не стал.

Проводив гитлеровцев еще несколькими очередями, он отвинтил крышку бака и, перевернув мотоцикл, поджег ее. Немцам оставалось только гадать, что это за взрыв произошел в лесу, когда они, закрепившись на гряде холмов недалеко от окраины села, начали ждать атаки.

– Отходим! – скомандовал капитан, пробегая мимо Мазовецкого и Горелого. – Это уже не наша война.

– Точно. Того и гляди, немцы начнут рыть окопы, – согласился Мазовецкий и, прихватив вместе с Горелым пулемет, они, не торопясь, показывая немцам, что отходят по приказу, а не в страхе перед их силой, отступили в глубь леса.

12

Неподалеку от каньона, за скалами, их уже с нетерпением дожидались обе группы парашютистов.

– Потери?! – еще издали спросил Беркут, оглядывая уставших бойцов.

– Убит ефрейтор Низовой, – ответил младший лейтенант.

– Ранило его, бедолагу. Только что скончался, – добавил Гаёнок, оглядывая простреленный, обгоревший рукав своей гимнастерки, по которому пуля прошла в каком-нибудь миллиметре от локтя.

– Как же это произошло? – помрачнел капитан, подходя к завернутому в плащ-палатку телу. – У вас были чудесные позиции.

– Да в последние минуты он… – нервно помотал головой Колодный. – Немцы уже начали отходить. Но он привык воевать, как на передовой. Ну и… вырвался из-за валунов. «Ура!» – кричит, словно где-то на передовой роту в атаку поднимает. Я ему ору: «Назад!», а он прет, словно собрался всех их в рукопашной перемолотить. Как-никак две медали «За отвагу». Первым врывался в окопы. Вот так… Еле мы его потом вытащили из-под обстрела.

– Э, нет, братцы вы мои, так воевать нельзя! – обвел взглядом своих бойцов Беркут. – Здесь не передовая. И нас здесь не батальон. Тут своя тактика: засады, перебежки… Учитесь использовать преимущества партизанской вой-ны. Заманивайте, подстерегайте врага, появляйтесь там, где он не ожидает вас. При этом действуйте, как вам заблагорассудится, как диктует обстановка: в гражданской одежде, в форме вермахта, или в эсэсовской, румынской, да в какой угодно!

– Что теперь судить-рядить, товарищ капитан? – сокрушенно развел руками старшина. – Он – мертвый, погиб геройски. И весь тут сказ.

– Прекратить, старшина! – неожиданно для самого себя повысил голос Беркут. – Может, именно вот так, над телами погибших, мы и должны анализировать наши потери. Геройски умирать мы уже научились. Теперь нужно научиться мудро, пусть не всегда геройски, но все же побеждать. Иначе нашей группы, на которую так рассчитывает командование, хватит ровно на три схватки. А потому и толку от нас… Партизанская война – наука особая.

– Понимаю, – первым признал его правоту все тот же старшина.

– Во всяком случае, учитесь понимать, – обвел Беркут взглядом всю группу. – Горелый – к опушке! Следите за действиями противника.

Он вырвал из-за пояса Гаёнка немецкую гранату, пробежал несколько метров и, крикнув: «Ложись!», метнул ее между деревьями на небольшую поляну.

– Гаёнок и Копань, с лопатками – к воронке. Превратить в могилу, – приказал парашютистам, переждав взрыв за стволом дуба. – Остальным – быстро выйти из леса и собрать оружие. У нас не более пятнадцати минут, пока немцы не опомнились. И впредь не оставлять на поле боя ни одного автомата, ни одного патрона. Это наше оружие. Наша борьба и наша жизнь.

Подойдя к плащ-палатке, Беркут отвернул ее край и всмотрелся в посеревшее, но еще не застывшее в мертвой маске лицо бойца, на котором отражалась мука предсмертной боли. Ему вспомнилось, как под дулами вражеских автоматов выносили погибших бойцов из гарнизона его дота, в то время, когда немецкие санитары забирали своих. Скольких бойцов пришлось ему похоронить за эти два года войны, в свои двадцать пять!..

Когда война наконец завершится, солдат нужно будет готовить к боям совершенно по-иному. К черту эта бесконечная муштра, строевые смот-ры, чистка казарм. А эти учебные атаки… когда массой, плечом к плечу, чтобы пуле пролететь было негде… А потом – в лоб, на любую высотку, на любой дот – по трупам своих товарищей… Что это за подготовка такая, почерпнутая из тактики Наполеоновских войн?

– Пора хоронить, командир.

Беркут поднял голову и увидел неподалеку плащ-палатку, на которой уже лежало несколько автоматов и солидная куча рожков с патронами.

– Да, младшо́й, пора, – он поднялся с камня, на котором сидел, и первым взялся за плащ-палатку с телом погибшего.

– А что с пленными делать будем? – спросил старшина, когда, предав тело земле, они собрались уходить.

– Какими еще пленными? – грозно переспросил его Андрей.

– Ну, теми, голопузыми, которых мы раздели?

– Я же сказал, что у нас нет пленных, – вежливо, казалось бы, совершенно добродушно, объяснил ему капитан, хотя каждый из бойцов понял, что этим показным добродушием командир погасил взрыв гнева.

– Но они есть, – простодушно молвил старшина. – И говори, что с ними делать.

– Это вам не регулярная армия. У партизан пленных не бывает и быть не может. У нас нет лагерей для военнопленных, поэтому в плен мы не берем. Точно так же, как и немцы нас, партизан, в плен не берут. А если и берут, то сразу же расстреливают. Или вешают. Это уж зависит от прихоти офицера. Я понятно выражаюсь?

– Да оно, конечно, понятно, – пробубнил старшина, отводя взгляд.

Однако пауза, которая наступила после этого признания старшины, оказалась слишком тягостной. Старшина ждал четкого приказа, и он имел право на него.

– Где эти фрицы? – не выдержал Беркут.

– Чуть дальше, там, за скалой, – угрюмо объяснил старшина и, еле поспевая за решительно направившимся к скале командиром, уже на ходу объяснил: – Понимаете, когда сидели в засаде, стрелять нельзя было. Ну, мы отвели их, привязали к деревьям, чтобы потом… Но там уже было не до них. Только сейчас вспомнил.

Увидев перед собой обер-лейтенанта и группу партизан, пленные разом поднялись и рванулись в разные стороны, будто в состоянии были разорвать веревки, которыми их привязали к толстой сосне.

Беркут взял из рук старшины автомат, передернул затвор, однако на спусковой крючок не нажал. Дрожа всем телом, пленные опустились на колени и, склонив головы, бормотали слова молитвы. В трусах и майках, облепленные глиной, с запекшейся на лицах кровью… Как он мог стрелять в этих безоружных людей? Но в то же время какое он имел моральное право перед тысячами своих сограждан отпускать этих оккупантов, чтобы завтра они снова взялись за оружие?

– Пощадите, господин офицер, – еле слышно проговорил один из них. – Бог одарит вас за это милосердие.

– Вы знаете, что существует приказ немецкого командования захваченных партизан пленными не считать, в лагерях для пленных не содержать, а казнить через повешение?

– Знаем, господин офицер, – подтвердил тот же пленный. Беркут вспомнил, что на его френче были погоны унтер-офицера. – И все же пощадите нас.

– И знаете, что у партизан нет, и не может быть, лагерей для пленных?

– Кто ж этого не знает, господин офицер?

– Дозвольте мне, товарищ капитан, – появился рядом с капитаном Гаёнок. – Это дело солдатское, вам оно не с руки. Отойдите, я приму грех на душу.

– Не стрелять, – вдруг остановил его Беркут. – Хорошо, мы отпустим вас, – снова обратился он к пленным по-немецки. – Но каждый раз, когда здесь, в тылу, вы должны будете нажать на спусковой крючок, сначала вспомните, как, стоя на коленях, молили меня о пощаде. – Выхватив из-за голенища нож, он быстро перерезал веревки. – Вас никто не тронет. Свободны.

– Дай Бог, чтобы и вас кто-нибудь точно так же пощадил, – едва шевеля губами, проговорил пленный, который до сих пор не проронил ни слова.

– Я помилования себе на коленях не вымаливал, – сурово заметил Беркут. А уже по-русски добавил: – И никогда не буду вымаливать.

И направился к плащ-палатке, на которой лежало собранное оружие. Старшина и Гаёнок последовали за ним.

Все еще не веря в свое спасение, пленные отходили пятясь, боялись, что, как только отвернутся, кто-нибудь из партизан обязательно выстрелит им в спину.

* * *

Добравшись до ручья, Беркут заметил шевелюру притаившегося по ту сторону его, за камнями, Отшельника.

– А мне казалось, что ты все же не выдержишь и в самый решительный момент боя поможешь моим ребятам, – как бы между прочим сказал он, отдавая Отшельнику пулемет и, в свою очередь, принимая пулемет от Колодного, который еще только переходил ручей.

– Это ваше дело. Губите души, свои и людские, воюйте… Лично я в этой войне хочу лишь одного: сохранить свою жизнь. А сохраняя ее, уберечь и десятки других, мною не убиенных.

– Дезертир – он и есть дезертир, – подытожил этот короткий разговор младший лейтенант. – И философия у него дезертирская. Скажи хоть, в каком звании воевал.

– Скажу: рядовым необученным. А вот относительно философии… – принимая плащ-палатку с оружием уже от старшины. – Не дезертирская она, а вселенски христианская.

– Это и есть «дезертирская».

– Если бы ее исповедовала хотя бы часть тех людей, которые развязали эту войну и неправедными стараниями которых она полыхает, её, войны этой, может, никогда бы и не было.

– Да ты что, верующий, что ли? – удивился Горелый. – К секте пристал?

– Не верующий. Отчаявшийся.

– Да это уж один черт!

– И в отчаянии своем поверивший в святые заповеди христианские.

– Я вижу, ты хорошо устроился здесь со своими заповедями, – съязвил младший лейтенант. – На военно-полевом суде расскажешь о них… прокурору. Таких, как ты, он обычно выслушивает с большим интересом.

– Не надо, – положил ему руку на плечо Беркут. – Военно-полевым судом здесь ничего не решишь. Видно, в жизни каждого человека должен наступить момент, когда начинает выносить приговор свой собственный, никому не подотчетный суд. Однако для этого солдата судья еще безмолвствует.