Текст книги "Жребий вечности"

3

Зиверс намеревался сообщить еще что-то, однако резким, предостерегающим движением руки Браун заставил его умолкнуть.

– Солнечный диск, – услышал Скорцени в своих наушниках слегка заторможенный, полусонный какой-то, но все же вполне земной голос Неземной Марии. – Атланты называли его солнечным диском. Тонкие физические поля… Принцип? Каков принцип? Гравитация. Не понимаю. Электромагнитный и гравитационный? Это двигатель? Принцип работы двигателя. Не применять для войны? Гибель цивилизации?

Оторвав взгляд от всего того, что происходило в центре часовни крестоносцев, воздвигнутой на могилах рыцарей-германцев, чьи останки когда-то, очень давно, были привезены со Святой Земли, Скорцени видит, как Браун срывает с себя наушники и, врубаясь согнутыми костяшками пальцев в стол, изрыгает настоящий, хотя и слегка приглушенный, рев:

– Каков принцип работы двигателя, Мария? Не давай ему уводить себя в сторону! Нужен принцип работы! Нужен источник энергии! Вы слышите меня, Шернер? – наклоняется к микрофону Ракетный Барон. – Подсказывайте ей, черт возьми, Шернер, подсказывайте!

– Энергия? – вновь слышится в наушниках Скорцени полусонный-полубредовый голос Неземной Марии. – Откуда, от чего исходит энергия, двигающая солнечный диск? Почему он летит с такой скоростью? Гравитация… Так, энергия гравитации… Энергия гравитации неисчерпаема. Энергия гравитации переходит в механику. В механическую. Что, и в электрическую – тоже? Конвертация гравитационной энергии. Понимаю. Двигатель – это конвертор.

– Ну вот, – нервно потер ладонь о ладонь барон фон Браун. – Это уже кое-что!

– Видение! – представала Мария в роли космического гонца всего земного человечества. – Явилось видение! Это чертеж? Вижу, вижу: пошел чертеж!.. Копирую его, копирую… вижу схему. Рисую схему. Это вращение. Разностороннее вращение двух роторных систем? Схожее действие? Ах, во время движения?! Вокруг корабля – особое электромагнитное поле? – специально для дешифровальщиков уточняла и переспрашивала фюрер-контактер.

«Ничего не понимаю! – мысленно возмутился Скорцени. – Похоже на то, что потусторонний контактер так же далек от технических тайн дисколета, как Мария – от чертежей Брауновских Фау.

– Существует несколько систем… двигателей, установленных на дисках, – продолжала тем временем отрабатывать свой контактерский хлеб эта удивительная женщина. – Несколько типов двигателей. И несколько типов дисков. Понимаю: это разные поколения дисколетов и их двигателей. Вижу видение! Рисую. Импульсный генератор магнитного поля? «Черное солнце»? Что такое «Черное Солнце»? Какими-то техническими данными уже обладает контактер, Черный Магистр нашего общества «Черное Солнце»?

Скорцени чувствует, как рука Ракетного Барона, которого в кругу офицеров СД он как-то назвал Ракетным ФАУстом, легла на его руку. И понял: таким образом ФАУст отреагировал на ссылку на магистра «Черного Солнца».

– Кто там у них, в «Черном Солнце», ходит в фюрерах? – резко спросил фон Браун, подтверждая его догадку.

– Выясним.

– Как можно скорее. А главное, следует выяснить, откуда у него эти сведения и почему он до сих пор скрывал это.

– Завтра же прикажу, – заверил его обер-диверсант. – Мои «интеллектуалы» душу из него вытряхнут. Хотя думаю, что если он обладал какой-то серьезной информацией, он бы ее уже выложил.

– Выложить ее, Скорцени, он должен мне. Только мне.

Скорцени тотчас же поднялся, выглянул из часовни и, подозвав адъютанта, приказал немедленно связаться по имеющейся в его машине рации с гестапо, с отделом, занимающимся борьбой с оппозицией государству в общественных организациях, чтобы выяснить, кто там, в «Черном Солнце», выступает в роли главного контактера, в роли черного магистра. Найти его и завтра доставить к нему, Скорцени, в кабинет. После этого опять вернулся на свою оккультную галерку.

– Понятно, – все еще вдохновенно общалась с неведомыми мирами Неземная Мария, – это вы о дальности полета… А высота самого дисколета достигает тридцати метров?

Обер-диверсант рейха вновь переводит взгляд на научного директора Пенемюндского центра и видит, как тот привстает со своего кресла и, вцепившись руками в наушники, упирается лбом в тонированное богемское стекло, словно собирается разнести его вдрызг.

И Скорцени понимает его: как же Ракетному Барону хочется оказаться сейчас на месте Неземной Марии! Как ему хочется хотя бы словом перекинуться с Высшим Неизвестным, олицетворяющим Внешний Разум! А ведь и в самом деле, кто и зачем ввел в реальность бытия этот откровенно узурпаторский, антицивилизационный закон, согласно которому творец не может быть контактером, а контактер – творцом?! Каков в этом высший смысл?!

Но, задавшись этим, казалось бы, сугубо риторическим вопросом, Скорцени откуда-то из глубины подсознания вдруг услышал вполне четкий, вразумительный ответ:

«Мир должен развиваться постепенно и одновременно. Не может существовать народа, который, опередив в своем научно-техническом развитии весь остальной мир, стал бы его властелином! Человечество развивается так, как ему предначертано. Могущество народа проявляется только тогда, когда оно угодно и предусмотрено Внешним Разумом!»

«Вот оно что! – вынужден был согласиться с логикой мышления этого невесть от кого и откуда исходящего голоса. – Справедливо: все народы континента и планеты должны развиваться более-менее равномерно, составляя единый, более или менее определенный и контролируемый уровень цивилизации».

– Правитель Внутреннего Мира? Встретиться с правителем? – металась тем временем где-то между землей и потусторонним миром Неземная Мария, пожертвовав своей проданной дьяволу душой на алтарь Тысячелетнего рейха. – Нужно встретиться с Правителем Внутреннего Мира? Яснее, прошу вас, яснее!

– Вот именно, черт возьми! – срывается барон фон Браун, считая, что для него, для исследовательского центра в Пенемюнде, контакт вновь завершается безрезультатно. – Яснее надо бы, яснее!

– Начальные знания Германия получит из Внутреннего Мира? Я верно поняла? Нам будет разрешена встреча? Где расположен этот Внутренний Мир? Льды? Что… льды? Подо льдами? Так, опять явилось видение! Вижу, теперь вижу! Бесконечное ледовое поле. Горы. Тоже ледовые. Это Гренландия? Нет? Континент подо льдами? Мир – в глубине континента, подо льдами? Так это, стало быть, Антарктида?!

– При чем здесь Антарктида?! – нервно забарабанил пальцами по столу Ракетный Барон. – Ничего мы там не получим! Ничего! Дисколет – это не земная, а космическая технология. Если у антарктов и есть дисколеты, то получили они их из космоса. По крайней мере, их технологию, принцип работы двигателя и аэродинамические основы построения этого типа. И им запрещено распространять эти знания без согласия из космоса. Так что нас специально сбивают с толку.

– Или наоборот, – возразил Скорцени, – указывают вполне земной путь в космос – через Антарктиду. «Не с теми контакт устанавливаете! – вот что говорят нам сейчас Высшие Неизвестные. – Разберитесь с тем, что уже создано вашими предками на вашей же планете!»

– Ну, не знаю! – начальственно ударяет ладонью по столу барон фон Браун как раз в тот момент, когда на галерке появляется доктор Зиверс. – В любом случаю заниматься земными поисками этих знаний придется вам и вашим коллегам, Скорцени. Вас, господин Зиверс, это тоже касается. Мое дело – устремляться в небо.

– Извините, барон, но я считаю, что сеанс был очень удачным! – откровенно обиделся на него реальный руководитель «Аненербе».

– В том смысле, что с нами стали о чем-то там говорить, а не послали к дьяволу?

– О дьяволе в этой святой обители ни слова, барон. И потом, надо послушать, что скажут дешифровальщики и что там, на рисунках Марии, на открывшихся ей во время видений чертежах.

– Детскую мазню лунатика – вот что вы на них увидите.

– Не зря я говорил, что вам не следовало приходить на этот сеанс! – леденеет голос штандартенфюрера СС Вольфрама Зиверса. – Ваше неверие в возможности и расположение к нам Высших Неизвестных – оно здесь неуместно и недопустимо! – бросает покровитель аненербовских колдунов, уже стоя на выходе. – Тонкие материи космоса чутко улавливают присутствие подобных отрицателей, им претит ваша энергетика скептицизма!

Этот аргумент Зиверса действует неотразимо. Нет, поначалу он все же по инерции ворчит: «Тонкие материи, тонкие материи!», – но затем умолкает, поднимается со своего кресла и, виновато посматривая то на штандартенфюрера, то на Скорцени, прохаживается по галерке, хотя размеры ее на нервные метания явно не рассчитаны.

– Ладно, – наконец бросает он. – Пойдем к дешифровальщикам, посмотрим, что они нам скажут. Но я хочу, чтобы в этой стране все знали, что я желаю летать на ракете, а не на метле!

– Но не я и не Мария Воттэ, – срывается теперь уже Зиверс, – виновны в том, что на метле у вас получится скорее и лучше, чем на ракете, наш дорогой ФАУст-Барон! Так что вы уж извините!

– Странные вы люди! – говорит им вслед обер-диверсант рейха, не заботясь о том, чтобы эти двое чернокнижников действительно услышали его. – Мы присутствовали на сеансе связи с Высшими Неизвестными. Получая возможность убедиться, что такая связь в самом деле существует, что это не фокус и не шарлатанство – как в этом пытаются убедить нас некоторые церковники и… просто яростные отрицатели. И это уже само по себе – таинственно и прекрасно.

4

…Впав в мечтательное полузабытье, фельдмаршал Роммель как-то не заметил, когда на каменистом плато, на кострище догорающего дня и на фоне выжженного поднебесья неожиданно начал материализовываться миражеподобный силуэт верблюда. Еще одного!

Они врывались в поток сознания завоевателя Египта подобно явлению небес, и, заинтригованный эти бредовым видением, Роммель даже приподнялся в своем гамаке, пытаясь убедиться, что ему действительно не померещилось.

Нет, ему не померещилось: там, на неосязаемой грани между миражным видением и призрачной реальностью, действительно зарождался небольшой караван. Неизвестно откуда прибывший и куда направляющийся, он чинно вышагивал по ничейной полосе, по смертельному, огненному лезвию войны, символизируя собой абсолютное презрение не только караванщиков, но и всего народа, самой этой страны, – к обоим завоевателям, их мечтаниям и амбициям.

Возможно, что он и в самом деле зарождался из глубины веков пустынным преданием предков, освящал своим пришествием современность и непознанной загадкой уходил в вечность. Всадники, мерно покачивавшиеся на спинах животных, представали всего лишь тенями своих предков, духами пустыни, восставшими в одном из ее неистребимых миражей.

«А ведь вполне может случиться так, что когда-нибудь, в ХХII столетии, в этой пустыне станут появляться миражи, воссоздающие колонны твоих солдат и твои танковые клинья. И лишь самые отпетые знатоки истории решатся предполагать, что это из погибельного мрака столетий, из страны мертвых, приходят к своим потомкам дивизии, погубленные в египетских песках неким германским фельдмаршалом Роммелем. Именно так эти неучи с университетскими дипломами и будут формулировать судьбу солдат твоего корпуса: «погубленные фельдмаршалом…»

Со своей «пальмы» – как он называл гамак – Роммель так и не спустился. Тем не менее образно представил себе, как десятки тысяч глаз по обе стороны плато провожают в эти минуты неизвестно откуда появившийся и неизвестно куда бредущий караван, самим появлением своим отрицающий какие-либо притязания чужестранцев и на эту землю, и на власть над ее народом.

Даже вьючные верблюды в этой Богом проклятой пустыне взирали на пришельцев, как на унтерменшей – вот что здесь происходит! Как на унтерменшей и прочих недочеловеков!

«Интересно, у кого первого сдадут нервы? – неожиданно загадал Роммель. – У моих легионеров? Нет, у британцев?»

Однако все гадания Лиса Пустыни, как называли теперь генерал-фельдмаршала, оказались напрасными: выстрела так и не прозвучало. Не нашлось ни одного обезумевшего от жары рядового и ни одного по самой природе своей безумного фельдфебеля, который бы попытался пресечь движение этого для обеих сторон вражеского и неизвестно что везущего в своих тюках каравана.

Прошествовал последний верблюд, караван растворился в мерцающей дымке, и только теперь Роммель ощутил, насколько одиноко и тоскливо ему в этой стране-пустыне. И насколько она неизлечимо пустынна.

«Нет, – с яростью молвил он себе – все против тебя на этой земле. Казалось бы, та же пустыня, те же караваны. И те же англичане – в лютых врагах… Все вроде бы то же самое, что представало и перед Наполеоном, даже предательство “вольфшанцкой Директории”. И почти та же слава.

Но жестокость бытия в том и заключается, что в глазах современников ты предстаешь всего лишь тенью Бонапарта. Только тенью. И что из того, что тебя тоже побаиваются – и по ту сторону плато, и по ту сторону моря? Побаиваются-то лишь потому, что помнят о военном гении Наполеона и понимают, как велико для тебя искушение пойти по его африканским стопам.

Нет, второго Наполеона эта пустыня сотворить уже, видимо, не способна! Так и остаться тебе Лисом Пустыни, – объявил он приговор собственному честолюбию. – Всего лишь лисом, а никак не повелителем.

А ведь и в самом деле, кто способен будет убедить историков и саму Историю, что виновны в этом африканском крахе не ты и твои легионеры, а… предательство берлинских штабистов, предательство самого фюрера? Ибо нельзя, в высшей степени безнравственно целый корпус посылать на некую “стратегическую” гибель! Если только позволительно говорить на войне о… каком-то там проявлении нравственности!»

Но, действительно, что он должен говорить своим солдатам? Что их бросают на произвол судьбы, не требуя ни побед, ни солдатской доблести, поскольку вся доблесть будет заключаться в их собственной гибели?

– Разве что взять пять-шесть сотен своих африканских легионеров, высадиться на все том же мысе Фрежюс, на котором когда-то высадился Наполеон, и двинуться на Париж… – проговорил он вслух, вновь утомленно опускаясь на «ветку» своей походной «пальмы». – Как в старые добрые времена. А что? «Фельдмаршал Роммель идет на Париж! Африканское Чудовище приближается к столице! Император входит в благословенный Богом Париж! Народ приветствует своего императора!»[5]5
  Здесь интерпретируются сообщения в парижских газетах, характер и тон которых менялся по мере приближения Наполеона к Парижу после его ссылки на Эльбу.


[Закрыть] И пусть мир ломает голову, пытаясь разгадать его замысел, понять, что ему в этом Париже понадобилось… Никому и в голову не пришло бы, что, подобно Наполеону, я ворвался в Париж с одной-единственной целью – спросить: «Что вы сделали с Францией без меня?! Что вы с ней сделали?!»[6]6
  Известная фраза Наполеона, которой он, вернувшись из Египта, ставил в тупик своих политических противников.


[Закрыть]

– Господин фельдмаршал, – возник во входном просвете адъютант командующего. – Прибыл Мохаммед аль-Сабах. Он желает вести переговоры от имени местных вождей.

– Желает? Кто он таков, этот ваш аль-Сабах, чтобы сметь что-либо желать? Или я опять несправедлив?

– Он – вождь местного племени, точнее, одного из местных племен. Вы уже встречались с ним.

– Какого еще племени, полковник?! – с ироничной горечью прокряхтел Роммель, вываливаясь, наконец, из своей «подвески» и жадно припадая теперь уже к фляге с водой.

– Простите, я запамятовал его название. Эти арабские наименования!.. Если позволите, я еще раз спрошу…

– Да мне наплевать, как оно называется, Герлиц!

– И я того же мнения, господин фельдмаршал. Мы не должны…

– Я не знаю и не признаю никаких племен, – прервал его Лис Пустыни. – И вообще, какого дьявола ему здесь нужно?!

– Просит срочно принять.

– Так это был его караван?

– Может, и его. Но сам он прибыл еще два часа назад на рыбацкой шхуне.

– Ах, еще два часа назад?! То есть он прибыл не с этим караваном, он оказался у нас не попутно? Интересно, что он все это время делал в моей ставке?

– Ждал, – вежливо склонил голову Герлиц.

– Почему… ждал? – не понял фельдмаршал. – Чего?

– Разрешения увидеться с самим фельдмаршалом Роммелем! Он обязан был прочувствовать важность этого момента, важность оказанного ему фельдмаршалом непобедимого Африканского корпуса снисхождения. Извините, но я позволил себе не докладывать, считая, что он может подождать, – спешно умалял свою вину адъютант. – Тем более что араб так и не смог внятно изложить причину своего появления.

– Или не желал делать это в разговоре с вами.

– Или не желал, – воинственно подтвердил Герлиц, демонстрируя готовность обидеться на неразговорчивого вождя непонятно какого племени.

– Вот увидите, Герлиц, он станет уговаривать нас махнуть рукой на противостоящие нам силы англичан и форсированным маршем двигаться на Каир.

– Вы правы, мой фельдмаршал. Вожди хоть сейчас готовы провозгласить вас фараоном, лишь бы увереннее чувствовать себя под вашим маршальским жезлом.

– Так, может, снизойти? Или я опять несправедлив?

– «Гробница фараона Роммельзеса Первого»! – не лишен был юмора адъютант. – Вот этого персональной гробницы-пирамиды в Берлине, в ставке фюрера, вам уже никогда не простят.

– Кстати, о Берлине… – Роммель по-наполеоновски скрестил руки на груди и прошелся по шатру. – Поступали какие-либо новые известия?

– Никаких.

– А жаль. Впрочем, все равно предчувствие у меня такое, что персональную гробницу мне уже приготовили: не здесь, а в Берлине.

– Вам?! – искренне удивился адъютант. – Только не вам! Я знаю, какие события вы имеете в виду: недовольство командования, возможный бунт части генералитета. Но ведь вы так и не решитесь примкнуть к бунтовщикам, а фюрер не решится возвести вас в ранг личного врага. Не посмеет. Фельдмаршал Роммель – это, черт возьми, фельдмаршал Роммель!

«Вот он, приговор, – поиграл желваками Лис Пустыни. – Объявленный тебе устами человека, который знает тебя, как никто иной в этом мире: “Но ведь вы так и не решитесь примкнуть к бунтовщикам, фельдмаршал Роммель!” И что ты можешь ответить ему? Только одно».

– Вы уже должны бы знать, Герлиц, что я – командующий корпусом, а не бунтовщик.

– Я это знаю. Вы – истинный легионер.

Фельдмаршал помнил, что в понятие «легионер» полковник Герлиц всегда вкладывал нечто большее, чем оно предполагало собой. Это была высшая оценка воинских достоинств кого бы то ни было. На все времена.

– У меня врагов и здесь, в этой проклятой Богом и людьми пустыне, хватает. Зачем мне искать их еще и в Берлине?

И тут полковник сказал то, что буквально сразило Лиса Пустыни.

– Если честно признаться, мне хотелось бы видеть вас фюрером Германии. Вы вполне заслуживаете этого. Однако и в роли великого фюрера великой Ливийской пустыни вы тоже воспринимаетесь достаточно солидно. Фюрер пустыни, фюрер Египта и Ливии, фюрер Африки! Почему бы немного не пофантазировать? Наполеон, насколько мне известно, никогда не отказывал себе в таком удовольствии. Вот и вождь местных вождей Мохаммед аль-Сабах напрашивается на встречу. Как вы думаете, о чем он будет говорить? Вот увидите: о великом фюрере великой пустыни. Ясное дело, это только мои предположения, я могу и ошибаться…

– Вы – никогда, мой адъютант-стратег! Кто угодно, только не вы!

– Напрасно вы так убийственно иронизируете, господин фельдмаршал. Время такое, что местная элита тоже начинает задумываться над созданием могучих африканских государств, способных противостоять и нападениям соседей, и колониальным конвульсиям европейских империй.

– Тогда почему здесь только аль-Сабах? – наконец воспринял правила игры Роммель. – Сюда пора бы уже прибыть десяткам других вождей. В том числе и вождям из Берлина. Я что, несправедлив?

– Абсолютнейшая справедливость! Милостью аллаха они рано или поздно прибудут.

– Им пора бы уже явиться сюда и умолять меня идти на Берлин.

Полковник, конечно же, мог воспринимать эти слова как очередную шутку командующего и, очевидно, так и воспринимал бы, если бы не знал, какие мечтания и какие «страсти по Бонапарту» скрываются за ироничным позерством его покровителя. Сейчас он мог лишь пожалеть о том, что ему не дано обратиться к своему фельдмаршалу: «Вы, как всегда, правы, мой Бонапарт!»

– Не исключено, что именно этим все и кончится. Судя по тому, как затягивается блицкриг в России и ожесточается в своем недовольстве фюрером наш генералитет.

Роммель грустно и безнадежно ухмыльнулся каким-то своим мыслям, похлопал адъютанта по мокрому от пота плечу и велел позвать аль-Сабаха.

– Как жаль, – молвил он, – что, выйдя из этого шатра, я не буду иметь права воскликнуть: «Одумайтесь, не могу же я быть одновременно повсюду!»[7]7
  Известное восклицание Наполеона, разочаровавшегося действиями, а точнее – безынициативностью своих маршалов.


[Закрыть] И потом… меня совершенно не прельщают лавры фельдмаршала Герцогенберга[8]8
  Фельдмаршал-лейтенант австрийской армии барон фон Герцогенберг. Настоящее имя – Пико де Пикадю. Французский аристократ, сокурсник Наполеона по Парижской военной школе, лучший ученик этой школы и вечный соперник Бонапарта. После революции эмигрировал в Австрию. Дважды – в 1805 и 1809 годах – попадал в плен, но оба раза очевидно, по распоряжению Наполеона его великодушно отпускали. В последние годы своей жизни (умер в 1820 г.) являлся начальником венской кавалерийской школы Марии-Терезии. От своего французского имени и французского дворянства отказался из… неуемной ненависти к Франции.


[Закрыть], всю жизнь сражавшегося против своего отечества.