Текст книги "Маньчжурские стрелки"

6

Переступивший порог кабинета пшеничноволосый гигант как-то сразу заполнил собой большую часть пространства. Почти по-женски красивое лицо его, с четко очерченными губами и слегка утолщенным на кончике римским носом, казалось в одинаковой степени и добродушным, и презрительно-жестоким. В то же время широкие, слегка обвисающие плечи казались вылитыми из металла, – настолько они выглядели непомерно могучими и тяжелыми, даже в соотношении с поддерживавшим их мощным туловищем.

– Господин генерал, господин полковник… – твердым, чеканным слогом проговорил вошедший. – Ротмистр Курбатов по вашему приказанию явился.

Прошло несколько томительных секунд молчания, прежде чем атаман пришел в себя после созерцания этого пришельца, и с заметным волнением в голосе, приподнимаясь со своего трона, произнес:

– Так вот ты какой, энерал-казак, сын есаула Курбата?! Вот она, кость какая, нынче пошла – нашенская, даурская! Любо, любо!.. Чего молчишь, полковник Родзаевский? Посмотри, какие у нас казаки нынче в строю!

– Об этом-то и речь, господин атаман, об этом и речь, – подхватился фюрер «Российского фашистского союза», с почтением глядя на молодого диверсанта. – Любая группа, уходящая за кордон, почтет за честь…

«Значит, это ты и есть тот самый ротмистр Курбатов…» – уже как бы про себя, пробубнил атаман, с трудом сумев справиться с охватившим его оцепенением. Сейчас, вернувшись в свое кресло, он вообще казался сам себе презрительно слабым и ничтожным рядом с этим человеком-горой.

– Не знаю, тот ли, батька-атаман, – с достоинством пробасил ротмистр. – Но что Курбатов – это точно.

Генерал вновь испытующе осмотрел его. Пышные, слегка вьющиеся волосы, «полуримское-полурусское», как определил его для себя главнокомандующий, лицо, с выпяченным массивным подбородком и четко очерченными толстоватыми губами, не по-мужски большие голубовато-зеленые глаза…

Улавливалось нечто презрительно-жестокое и внушающе-жесткое в удивительной красоте этого человека. Вырваться из-под власти его привлекательности и гипнотизирующего взгляда было бы трудно даже в том случае, если бы он явился в этот дом с миссией палача.

– Так, говорят, что вы храбры, ротмистр, до дерзости храбры, – с каким-то легким укором произнес генерал.

– Как и положено быть даурскому казаку, – с какой-то грустноватой усталостью в голосе объяснил князь.

Длинная драгунская сабля у ноги гиганта была похожа на неудачно прикрепленный кинжал. А двадцатизарядный маузер в грубо сшитой кожаной кобуре он носил на германский манер – на животе, только не слева, а справа; да и шитая на заказ фуражка с высокой тульей тоже напоминала фуражку германского офицера.

Атаман уже собирался съязвить по этому поводу, потребовав, чтобы ротмистр его белой Добровольческой армии придерживался установленной формы одежды, но вспомнив, что Курбатов – один из активнейших штурмовиков «Российского фашистского союза», запнулся на полуслове. Подражание эсэсовцам в этом «Союзе» было делом заурядным. В свое время главком пытался пресечь этот «разгильдяйский манер» и потребовать раз и навсегда… Но поднаторевший на политике и геббельсовской пропаганде Родзаевский сумел умерить его командный пыл одной-единственной фразой: «Зато какое раздражение это вызывает у японских чинов! Диктовать нам, какую форму носить, они не могут, однако же и мириться с нашим пангерманизмом тоже не желают, несмотря на то, что с германцами пребывают в союзниках».

И нижегородский фюрер был прав. Поначалу япошки совсем озверели. Этих недоношенных самураев из Квантунской армии до глубины души возмущало, что содержавшиеся на их средства белогвардейские офицеры, которые в будущем должны составить костяк военной администрации Страны Даурии, находящейся под протекцией «императора Великой Азии», слишком демонстративно тянулись ко всему германскому или, в крайнем случае, предпочитали следовать традициям русской императорской армии; что русские казаки с презрением, а то и насмешкой, отвергают все японское: от военно-полевой формы одежды, которую считали нелепой и срамной, да японских винтовок, которые считались неметкими и капризными, а потому слишком ненадежными, до святая святых всякого самурая – японских обычаев и традиций.

Но именно то, что в этих вопросах – хотя бы в этих – его казаки умудрились выстоять перед натиском квантунцев, как раз любо было их генерал-атаману. Причем Семенов прекрасно понимал, что наиболее стойкими по отношению и к просамурайской, и к прокоммунистической пропаганде представали именно они – штурмовики «Российского фашистского союза», а потому, при всем своем недоверии к «нижегородскому фюреру» Родзаевскому, к эсэс-казакам его относился с должным почтением.

– Я неплохо знал твоего отца, ротмистр.

– Он тоже говорил, что знаком с вами, – сдержанно молвил Курбатов. – И с большим уважением относился к вам.

– Хорошо, что ты произнес эти слова, энерал-казак. Именно такие порой и нужно произносить в наше сабельно-предательское время, чтобы научиться верить и доверять. Нам нужно серьезно поговорить о том, как жить, а значит, как воевать дальше.

– Надо бы поговорить, господин генерал-атаман, – с угрюмой твердостью согласился Курбатов, оценивающе осматривая главнокомандующего, столь неожиданно переведшего беседу на сугубо гражданский тон.

– Только продолжим встречу в другой комнате, – поднялся Семенов. – Здесь не совсем удобно и постоянно сквозит, – подозрительным взглядом обвел он свой кабинет. – К тому же воспоминания не терпят официальной обстановки.

«Неужели боится подслушивания? – удивился ротмистр. – Даже в своем доме?!»

В разведывательно-диверсионной школе ему приходилось слышать о каких-то хитроумных устройствах, появившихся у немцев и японцев, которые, маскируя под какие-то безделушки, можно подсовывать в виде микрофонов. Однако относился к этим шпионским страстям с ироническим недоверием.

Все трое поднялись на второй этаж и вошли в небольшую полукруглую комнатушку, под одной из стен которой стоял овальный столик, а перед ним, амфитеатром, – широкий диван, обтянутый темно-коричневой кожей. Здесь уже все было готово для того, чтобы они могли провести беседу за стопкой рисовой водки, закусывая бутербродами с балыком и окороком. Хозяин наполнил рюмки.

– За возрожденную Россию, господа, в которой, в конечном итоге, не будут хозяйничать ни жидо-коммунисты, ни японский император, ни фюрер Германии. При всем моем уважении к некоторым из них. Ура, господа!

– Ура! – коротко, но зычно, поддержали генерала гости. Они выпили, молча закусили, снова выпили. Дозы были небольшими, генерал понимал, что разговор должен быть серьезным, а значит, как он обычно выражался, «натрезвую».

– Я не стану расспрашивать вас о подробностях рейда, ротмистр, – заговорил атаман, когда рюмки вновь коснулись столов. – Самые важные из них полковник уже изложил, а всей правды мы все равно так никогда и не узнаем. – Семенов выжидающе уставился на Легионера: станет убеждать, что «ничего такого» во время этого рейда не происходило или же горделиво промолчит?

В ответ Курбатов лишь снисходительно улыбнулся своей грустновато-циничной улыбкой.

«Глазом не моргнул, душа его эшафотная! – удивился атаман. – Хотя понимает, что от ответа на мой вопрос зависит: станем мы ему впредь доверять или не станем, позволим ему жить или сегодня же вздернем».

– Меня интересует одно, – не стал устраивать ему допрос генерал, – готовы ли вы снова пойти в Россию? Не по приказу пойти, хотя приказ, ясное дело, тоже последует, без него в армии, да еще и в военное время, попросту нельзя, а как бы по собственной воле.

Атаман не сомневался, что Курбатов согласится. И был слегка удивлен тем, что ротмистр не спешит с ответом. Он, не торопясь, с независимым видом, дожевал бутерброд, налил себе из графина немного напитка, настоянного на таежных травах, которым Семенов всегда потчевал своих гостей и секрет которого знал, как утверждали, только он один, и лишь тогда ответил:

– Пойти, конечно, можно. Но сами видите, как дорого обходятся нам подобные рейды…

– Однако же и коммунистам тоже, надеюсь, не дешевле…

– Не дешевле, можете не сомневаться, и на то она война… Но я к тому, что людей в группу хотел бы подбирать сам, лично. Чтобы, если ошибусь, пенять мог только на себя.

– Не возражаю, в соболях-алмазах, сабельно…

– Еще одно условие: со мной пойдет не более восьми – десяти диверсантов. Группы в десять штыков, полагаю, вполне достаточно. При этом я не должен буду взрывать какой-то вшивый заводишко или убивать председателя облисполкома, которого коммунисты и сами со дня на день расстреляют. Подобных акций попросту не терплю, для их исполнения существуют другие.

– А для чего существуешь ты?

– Перед вами, господин атаман, вольный стрелок. Иду, куда и как позволяют обстоятельства, но с боями, совершенно свободным в своем выборе.

– Требования у вас, однако, ротмистр… – недовольно поморщился Родзаевский. – Что значит «вольный стрелок»? Вы – офицер Добровольческой армии, и есть приказ…

– Как раз и веду речь о том, как именно должен быть составлен этот приказ, – невозмутимо объяснил Курбатов.

– Непозволительное вольномыслие, – пробубнил Родзаевский, вопросительно глядя на атамана.

– Считайте, что ваши условия, ротмистр, приняты, – мрачно и в то же время заинтригованно согласился Семенов. – Мало того, они мне нравятся. Отправляясь в подобный рейд, вы действительно сами должны подбирать людей, чтобы полагаться на них. Так что тут все сабельно. Но должен предупредить: рейд, в который намереваюсь отправить вас на сей раз, будет необычным, во время которого можете делать все, что вам заблагорассудится. То есть и в самом деле можете чувствовать себя вольными стрелками.

– А вот вам и название рейда: «Операция “Вольный стрелок”», – оживился Родзаевский, забыв, что еще несколько минут назад само выражение «вольный стрелок» вызывало в нем неприятие. – А еще лучше назвать ее «Маньчжурские стрелки», и группу тоже назвать группой маньчжурских стрелков. Так будет точнее, да и японцы воспримут это название с большим пониманием.

– А что, так, кодово, и назовем этот рейд: «Операция “Маньчжурские стрелки”», – оживился Семенов[12]12
  История этого рейда в годы войны по советским тылам, от Маньчжурии до линии Восточного фронта, собрана в романе «Маньчжурские стрелки», который вы держите в своих руках. Этот образ имеет под собой реальную судьбу, реальные события, поскольку подобный рейд действительно состоялся.


[Закрыть]. Он давно поддался стремлению японцев: любому наскоку, любой вылазке давать кодовое название, позволявшее, во-первых, выделять эту операцию, а во-вторых, говорить о ней, в том числе в письмах и радиоэфире, не раскрывая ее сути и назначения.

– Будем считать, что эта часть задания меня устраивает, – насторожился Ярослав Курбатов, понимая, что должна существовать еще и другая часть, в сути которой и кроется разгадка такой «диверсионной щедрости». – Непонятно, правда, какова же истинная цель этого рейда.

– Цель простая – вместе с группой маньчжурских стрелков вы, ротмистр, должны дойти до Урала. Сможете?

Курбатов удивленно взглянул на Родзаевского, но тот демонстративно пожал плечами, давая понять, что для него этот рейд – такая же новость, как и для ротмистра.

– То есть я понимаю так, что границу мы перейдем в районе Казахстана и оттуда нам надлежит пройти до Урала?

– Нет, князь, границу вам надлежит перейти здесь, на Дальнем Востоке, – твердо молвил генерал-атаман. – Именно здесь. И прямо отсюда, через Даурию, пойдете к Уралу. Горы эти мне, собственно, не нужны. Ведь не собираюсь же я удерживать весь Урал силой небольшой группы? Тут для нас другое принципиально важно…

Курбатов вновь взглянул на Родзаевского, как бы упрекая, что тот даже не намекнул ему заранее, что подобный рейд готовится, но опять почувствовал: условия, выдвигаемые атаманом, для него тоже в новинку.

– Эксперимент, господин генерал-лейтенант, так следует понимать? – спросил он, убедившись, что от нижегородского фюрера разъяснений ждать бессмысленно.

– Скорее необходимость.

– Я так понимаю, что речь идет о диверсионно-пропагандистском рейде, – решил Родзаевский, что и ему пора подключаться к развитию атаманской идеи, поскольку в глазах ротмистра дальнейшее отмалчивание его становилось неприличным. – О рейде, который бы напомнил Совдепии, что армия атамана Семенова все еще существует и что ее бойцы ждут своего часа…

– Правильно толкуешь, полковник, – признал генерал-атаман. – Будем считать его еще и пропагандистским. Так что, ротмистр Курбатов, сможете повести за собой группу. Совершая при этом диверсии, проводя беседы с теми людьми, которые нам все еще верны, и в то же время истребляя на своем пути все враждебное нам? Совдепия нас давно похоронила, а мы – вот они, бойцы Добровольческой освободительной армии генерала Семенова! Кстати, лучше говорить: «генерала, главнокомандующего», потому что атаманы в Совдепии теперь не очень-то в чести. Раз атаман, значит, что-то такое, вроде как банда… А мы с вами – армия. Освободительная армия. Так сможешь, ротмистр, или следует подыскать другого казака, более опытного и храброго?

С ответом Курбатов не спешил. Он понимал, что атаман уже твердо остановился на его кандидатуре и теперь откровенно пытается «брать его нахрапом», как говорили в таких случаях в казачьих станицах, то есть всячески провоцировать, задевая его самолюбие. Однако понимал и то, что речь идет о слишком уж сложном рейде, наподобие тех, из которых не только не возвращаются, но из которых и возвращение в принципе не предусматривается.

Впрочем, из рейда, который он недавно совершил, возвращение тоже в принципе не предусматривалось. И то, что он, единственный из группы, все же вернулся, скорее счастливая случайность. Зато еще во время подготовки к прошлому рейду он установил для себя одно правило: все условия подобных рейдов следует оговаривать до того, как дашь согласие на него, поскольку потом оказывается, что всем уже не до тебя и надо выполнять тот приказ и те условия, которые тебе продиктованы.

– То есть группе «маньчжурских стрелков» предоставляется полная свобода действий по пространству и времени, без каких-либо особых покушений и диверсий? – задумчиво уточнял ротмистр, явно затягивая с ответом, словно ожидал, что в стремлении уговорить его отцы-командиры все же проговорятся и выдадут какой-то потайной замысел, который до сих пор от него попросту скрывали.

– Без каких-либо особых, в соболях-алмазах, – заверил его Семенов.

Курбатов исподлобья взвесил взглядом Родзаевского, словно ожидал, что разгадка, а точнее, подвох последует именно с его стороны. Но тот демонстративно осматривал окурок своей заморской сигары.

– В общем-то, мне такой вариант подходит, – произнес Курбатов. – В такой вольной охоте я принесу больше пользы Белому движению, чем если бы сунулся со взрывчаткой под какую-нибудь вшивую фабрику, у которой меня застрелил бы первый попавшийся охранник.

– Откровенно, – кивнул генерал, и в этот раз наполнил рюмки всего лишь «по четвертинке». – Как вы уже поняли, господа, никого другого, более достойного, во главе группы «маньчжурских стрелков» я пока что не вижу. Поэтому выпьем за то, чтобы вы, ротмистр, успешно провели эту группу от «великого Амура» до не менее «великого Днестра». Уверен: вы станете первым, кто совершит подобный диверсионный рейд.

– Простите, господин генерал-атаман, но мне казалось, что раньше речь шла об Урале, от которого до Днестра…

– Мне прекрасно известно, сколько от Урала до Днестра, – мягко осадил его Семенов, загадочно ухмыляясь. – Причем речь идет даже не о Днепре, а именно о Днестре. Просто не хотелось так сразу пугать вас.

– Ну, допустим, что произошло невозможное и мы сделали привал на берегу Днестра. Что дальше?

– Вы правильно заметили, ротмистр, что на берегу Днестра вам надлежит сделать всего лишь небольшой привал, в соболях-алмазах. Так сказать, маленько передохнуть. Поскольку основная задача ваша – пройти от Амура, а точнее, отсюда, от Сунгари, до германской реки Эльбы.

Услышав это, Родзаевский поперхнулся при очередной затяжке и нервно поерзал в кресле.

– Ну, знаете ли… – проворчал он, воспринимая это задание уже как откровенную издевку, причем не только над князем.

– И с какой же целью? – решительно поиграв желваками, поинтересовался Курбатов.

Семенов опустошил свой бокал, по-крестьянски крякнул и, широко раскинув руки, произнес:

– Вот теперь мы и подошли к самому интересному. У вас, ротмистр, будет свое, особое задание: пробиться к известному вам «венскому фюреру», как называла его пресса, обер-диверсанту рейха Отто Скорцени.

– К Скорцени?! – ушам своим не поверил Курбатов.

Теперь уже сам атаман вопросительно взглянул на Родзаевского, и тот поспешно кивнул. Он ничего не имел против общения Курбатова с лучшим диверсантом рейха. Тем более что в секретной диверсионной школе «Российского фашистского союза», готовившей руководителей будущих подпольных диверсионных групп, лучшим выпускником которой стал Курбатов, о «первом диверсанте рейха» всегда говорили уважительно.

– А что вас так удивляет, ротмистр? Представляете себе снимки в берлинских газетах с подписью: «Встреча обер-диверсанта рейха Отто Скорцени с лучшим диверсантом белоказачьей армии генерала Семенова. Беспрецедентный рейд от Маньчжурии до Германии!» или что-то в этом роде?! Что вы приумолкли, ваша светлость князь Курбатов? Или, может, вам не хочется побеседовать со Скорцени?

– Просто я думаю, что моя беседа с человеком, спасшим Муссолини, конечной целью этого рейда быть не может.

– И правильно мозгуешь, энерал-казак, – вновь расплылся в улыбке атаман. – Потолковать со штурмбаннфюрером Отто Скорцени, как диверсант с диверсантом, – это уже приятно. Да только ты используешь знакомство с этим человеком…

– Кстати, личным агентом фюрера по особым поручениям, как именуется сейчас одна из его должностей, – пришел ему на помощь Родзаевский.

– Даже так, теперь уже личным агентом фюрера по особым поручениям?! – возрадовался атаман. – Тем лучше, в соболях-алмазах! Через него ты и передашь мое личное послание Гитлеру.

* * *

Не сводя с генерала широко раскрытых глаз, Родзаевский наполнил свою рюмку, только свою, не испросив разрешения, осушил ее до дна и самодовольно крякнул, совершенно забыв, что это не застолье, а прием у командующего армией.

Подобным поворотом беседы он был удивлен не менее Курбатова. Удивлен и слегка обижен: в конце концов генерал мог бы поставить его в известность заранее. Почему он, руководитель «Российского фашистского союза» и шеф разведывательно-диверсионной школы, должен узнавать о подготовке подобного рейда вместе с ротмистром?!

– Я не вправе диктовать свою волю, господин генерал, – не скрывая обиды, суховато проговорил он. – Однако согласитесь: передавать письмо фюреру Великогерманского рейха диверсантом!.. Которому предстоит пройти всю Россию, тысячами километров по тылам противника. Это, знаете ли, при всем моем уважении к ротмистру. Где гарантия, что уже через несколько дней после выхода группы это письмо не окажется на Лубянке?

– Уж не хочешь ли ты сказать, что твой маньчжурский стрелок столь ненадежен?..

– Боже упаси, господин генерал, своему офицеру я верю. Но раненым он может оказаться в плену, его могут убить… Это война, поэтому в диверсионном деле нашем следует предусматривать все возможное варианты. И потом, к чему такой риск? Существуют десятки иных, более безопасных способов доставки подобных посланий.

– Может, и существуют, – снисходительно улыбнулся в усы Семенов.

– Например, можно передать через одно из консульств иностранных государств или через буддистов, которые в последнее время зачастили в рейх. А почему бы, например, не потревожить своим письмом Гитлеру посольство Маньчжоу-Го в Германии? Или же передать его через дипломатов, через ученых нейтральных стран.

– Неужели не понятно, что дипломатические каналы исключаются? – вдруг резко отреагировал Семенов. – Японская разведка слишком хорошо контролирует их. Не говоря о контроле над нами. Мне не хотелось бы, чтобы в Императорском генеральном штабе узнали о том, сколь упорно мы с вами ищем контакты с фюрером. Японцы хотя и союзны германцам, но слишком уж не доверяют им, да и воспринимают их слишком уж ревниво.

– К тому же в Токио еще помнят о вашем письме фюреру, направленном, если не изменяет память, то ли в марте, то ли в апреле 1933 года[13]13
  Исторический факт. Атаман Семенов действительно направил личное письмо Гитлеру, в котором предлагал ему самое тесное сотрудничество в борьбе с международным коммунизмом. Датировано это письмо было 29 марта 1933 года и воспринято японцами довольно болезненно.


[Закрыть], – согласился полковник. – Уже тогда японцы восприняли появление такого послания, а тем более – втайне от них, с явным неудовольствием.

– Еще с каким «явным», – воинственно повел плечами Семенов. В душе он гордился любым неудовольствием, которое удавалось вызвать у «азиат-япошек», ибо не только не любил их, но и откровенно презирал. – Их военное командование буквально взбесилось.

– Хотя вы всего лишь приветствовали фюрера в связи с его приходом к власти, выражая готовность совместно выступить против общего врага – всемирного коммунизма.

– Да вы, оказывается, прекрасно осведомлены об этом? – удивленно вскинул брови Семенов.

– Профессиональный контрразведчик. По должности положено. Впрочем, вы не очень-то и скрывали свои симпатии. В конце концов германцы и японцы – союзники. Правда, пока что Токио все еще выжидает.

– Преступно и подло выжидает, в соболях-алмазах, – поддержал его атаман. – Там, видите ли, сладострастно ждут, когда два тигра, Германия и Россия, упадут замертво, или по крайней мере предельно обессилевшими, чтобы затем величественно спуститься со своей святоглавой Фудзиямы и преспокойно овладеть всем тем, за что эти тигры столь долго и кровопролитно сражались. Однако же нам сие хорошо известно, разве не так, полковник?

– Понятное дело, – кротко согласился Родзаевский, поглядывая на Курбатова, который по-прежнему вертел между пальцами ножкой стопки.

– Как известно и то, – продолжил тем временем атаман, – что наша армия нужна японцам всего лишь для создания Великой Азии, их Великоазийской империи, а не для того, чтобы в союзе с германцами она сражалась за единую и неделимую Россию.

– Но в таком случае получается, что мы свое время упустили, господин командующий, – откинулся на спинку кресла Родзаевский. – Большевики и их союзники вот-вот окажутся у границ Германии, границ рейха.