Текст книги "Операция «Цитадель»"

Хорти вновь хотел демонстративно хохотнуть по этому поводу, но, взглянув на непривычно суровое, без каких-либо следов сарказма лицо графа фон Анташа, решил воздержаться. Вместо этого упавшим и явно дрогнувшим голосом произнес:

– В таком случае скажите, – если вы уж столь безоглядно ударились в пророчества, – как скоро может осуществиться этот рейд Скорцени?

– Это будет зависеть от того, какова ситуация на фронтах, и как скоро вы решитесь на открытые переговоры с Россией по поводу вашего выхода из войны. Обо всех ваших предыдущих весьма несмелых попытках он уже прекрасно осведомлен.

– В этом сомневаться не приходится. Он ясно дал это понять. Так каким временем я все еще могу располагать?

– Отведено вам не много.

– Да и Германии, судя по всему, тоже не намного больше, – огрызнулся Хорти.

– Что тоже очевидно. Судя по ситуации, особо затягивать с этим рейдом фюреру не стоит. Так что ждать у себя Скорцени вам следует в конце ноября, ну максимум в начале декабря.

– Что ж, придется нашей разведке внимательно следить за передвижениями Скорцени.

– А я бы посоветовал нашей разведке больше следить не за Скорцени, а за Ференцем Салаши. Вряд ли Гитлеру удастся найти в Венгрии деятеля, настроенного более прогермански и профашистски, нежели этот амбициозный лидер венгерских национал-социалистов. Тем более что и партия у него под рукой уже имеется, причем с весьма подходящим названием – «Скрещенные стрелы».

Хорти промолчал и вообще внешне никак не отреагировал на его слова.

«А сейчас он еще резко сменит тему, сделав вид, будто ни о чем важном доселе речь не шла, – подумал Анташ. – Что и будет верным признаком того, что адмирал полностью принимает мои предостережения».

Не успел он подумать это, как Хорти, как-то внутренне взбодрившись, вдруг сказал:

– А ведь мы в Баварии, граф. Душа ваша по этому поводу не трепещет?

– Это вы покорены Альпами, а не я.

– А правду ли утверждают, что вы породнены с вымирающей баварской королевской династией Виттельсбахов?[20]20
  Баварская королевская династия Виттельсбахов просуществовала с 1180 по 1918 год. Именно на ее возрождение и приход к власти в независимом Баварском королевстве рассчитывали баварские сепаратисты в промежутке между Первой и Второй мировыми войнами, а также в канун краха гитлеризма. Кстати, угольки этого сепаратизма можно отыскать в Мюнхене и в наши дни.


[Закрыть]

– Да, определенная породненность существует.

– Любопытно. И то, что совсем недавно группа баварских сепаратистов вела с вами предварительные переговоры о возможном – после окончательного разгрома Германии – возрождении независимого Баварского королевства во главе с представителем династии Виттельсбахов – тоже правда?..

– Как жаль, что активность вашей, господин регент, разведки не распространяется дальше вашего регентского двора.

– Мы не будем обсуждать проблемы нашей разведки. Срабатывает она по-разному, когда как. А вот что действительно странно, – что при столь разветвленно-королевской родословной, как ваша, вы до сих пор остаетесь без короны. Возможно, несуществующий баварский трон в вашем положении выглядит намного реальнее, нежели несуществующий трон венгерский?

– Относитесь, господин адмирал, к моим словам, как угодно, это ваше право. Но учтите, что опасаться вам все же надо не меня, а Салаши. Я слишком трезво и прагматично оцениваю и свои шансы, и политическую ситуацию.

– Да нет, Анташ, вы не так поняли меня, – признес Хорти, старческой походкой направляясь к машине. – В данном случае я исхожу из чисто дружеских побуждений. А вас, граф, очень часто подводит ваше стремление в любой ситуации просчитывать на три хода наперед. Свойство неплохое, но иногда нужно все же следовать порывам и девизу Бонапарта: «Главное ввязаться в драку!»

– Вот и передали бы правление мне, с провозглашением Венгрии королевством.

– Вы это серьезно, фон Анташ?

– Ввязываться так ввязываться, господа бонапартисты! А для несчастной растерзанной Венгрии такое решение могло бы стать спасительным.

– Вряд ли я или кто-либо иной в Венгрии решится на такой шаг.

– А напрасно. Притом что вряд ли у вас в запасе имеется какой-либо иной, более убедительный вариант.

– Вы слышали мое мнение. И не советую следовать традициям дворцовых переворотов.

– На переворот я никогда не пойду.

– Уже хотя бы потому, что не обладаете никакой реальной силой, никакой весомой поддержкой.

– Мне нетрудно признать правоту ваших слов, господин адмирал. Но вы сами понимаете, что сегодняшние враги Венгрии куда охотнее пойдут на переговоры с новоявленным венгерским королем, который не несет никакой личной ответственности за объявление войны Советскому Союзу, нежели с давним кровным врагом своим Миклошем Хорти. Пусть даже и с Хорти-младшим.

Уже взявшись за дверцу, Хорти со смертной тоской в глазах – словно в последний раз в жизни – оглянулся на белесые вершины Альп и сокрушительно покачал головой:

– Захват венгерского трона, граф фон Анташ, как раз и есть та безнадежная комбинация, за решение которой лучше всего приниматься, обладая вашей способность просчитывать на три хода наперед. Так сказать, во спасение.

8

С той минуты, когда Отто Скорцени переступил порог кабинета Гиммлера, общая беседа их продлилась почти час. Но и после того, как рейхсфюрер отпустил Власова и Гелена, Скорцени было предложено задержаться.

– Кальтенбруннер уже здесь? – негромко спросил Гиммлер возникшего на пороге личного порученца, штандартенфюрера СС Брандта.

– Так точно. Обергруппенфюрер ждет.

Гиммлер болезненно поморщился, пытаясь вспомнить, о чем еще хотел спросить полковника-коротышку, но, так и не вспомнив, аристократическим движением руки позволил ему уйти, обронив:

– Приглашайте.

– Очевидно, вы решили, что ваше следующее задание будет связано с Россией? – поинтересовался Гиммлер у первого диверсанта империи, тем же величественно-ленивым движением руки отвечая на приветствие начальника полиции безопасности и службы безопасности Кальтенбруннера и сразу же указывая ему место напротив подхватившегося штурмбаннфюрера. – Что вас направят вместе с русским генералом в тыл красных?

– Посылать меня в Россию вместе с Власовым бессмысленно, господин рейхсфюрер. Его слишком хорошо знают в высших армейских кругах. Но когда ваш адъютант сообщил, что у вас находится Власов, я среди прочего предположил, что речь может идти о разгроме штаба одного из советских фронтов. Или о похищении одного из командующих.

– Кого, например? – заинтригованно поинтересовался Гиммлер. И Скорцени уже чуть было не пожалел, что подбросил ему идею о столь опасной авантюре. – Неужели Рокоссовского, пострадавшего в свое время от Сталина и, наверное, затаившего обиду?

– Скорее, Жукова.

– Жукова предпочтительнее, нежели Малиновского.

Оба рассмеялись: это напоминало некую словесную штабную игру на знание имен вражеских полководцев. Тем не менее Гиммлер тотчас же посмотрел на Кальтенбруннера, как бы молча, взглядом, советуясь с ним.

– Но если вдруг подобная идея действительно одолеет наши штабные умы?.. Вы, лично вы, Скорцени, согласились бы совершить нападение на штаб какого-либо из русских фронтов?

– Операция для группы германских камикадзе?

– Согласен, это был бы «полет без парашютов и с заправкой горючего в один конец». Но вспомним, сколько подобных «полетов» каждый день вынуждены совершать на всех фронтах наши войска, предпринимая сотни атак, контратак, наступлений и антипартизанских рейдов.

– Последовал бы приказ, господин рейхсфюрер. Добровольцы у нас найдутся. Вспомним, сколько их нашлось, когда понадобились пилоты-смертники для ракет Фау-2. Тогда в «Отряд военных космонавтов» мы набрали более двухсот человек, оставив без удовлетворения просьбы еще стольких же парней из СС.

Гиммлер никак не отреагировал на эти аргументы обер-диверсанта. Он вообще не нуждался в каких-либо доводах. Сейчас он весь был погружен в неожиданно нахлынувшие диверсионно-романтические мечтания.

– А что если действительно забросить группу коммандос и похитить или убить маршала Жукова?

«Чтобы никогда больше ты не подбрасывал рейхсфюреру подобные идеи! – словно заклинание внушал себе Скорцени. – Дьявол тебя расстреляй, если ты еще хоть однажды решишься предложить ему нечто подобное, смертоубийственное. Любой диверсионный бред он готов воспринять как тщательно разработанную операцию!» Однако вслух полувальяжно произнес:

– Если говорить честно, после операции по освобождению Муссолини меня больше занимает личность Сталина.

Гиммлер и Кальтенбруннер удивленно, нет, скорее всего, заинтригованно, переглянулись.

– Видите ли, Скорцени, – долго и старательно протирал стекла своих очков Генрих Гиммлер, – Россия – не Италия. При том способе жизни, который ведет «вождь всемирного пролетариата», и его режиме охраны… – он покачал головой.

– Согласен, в данном случае речь скорее должна идти о покушении, – согласился Скорцени, взглянув при этом на Кальтенбруннера. Но тот продолжал удивленно поглядывать то на него, то на Гиммлера, все еще не решаясь вклиниваться в не совсем понятный ему разговор. Ко всему, прочему он еще и плохо представлял свою роль в этой беседе.

– Значит, только о покушении? – не сумел рейхсфюрер скрыть своего разочарования. Сейчас он вновь начинал вести себя так, словно уже отдал приказ о нападении на Московский Кремль.

– Поскольку не думаю, чтобы похищение каким-то образом изменило ситуацию в России или на Восточном фронте, – неожиданно завершил свою мысль штурмбаннфюрер.

– В том-то и дело, – согласился Кальтенбруннер, решив, что и ему тоже пора вступить в разговор и высказаться. – Похищение Жукова, Василевского, да, по-моему, даже Сталина на данном этапе уже мало что изменило бы в положении на Восточном фронте. Может быть, только придало бы русским ярости, да отразилось бы на судьбе тех наших генералов, которые оказались в русском плену.

Гиммлер удивленно взглянул на шефа Главного управления имперской безопасности. От кого угодно он ожидал воспринять встревоженность за судьбу пленных германских генералов, но только не от него.

– Объясню, что ни у фюрера, ни у меня пока что не возникало желания затевать подобные операции, – мрачно объяснился Гиммлер. – Разве что вы, Кальтенбруннер, бог и покровитель всех наших диверсантов, действительно вынашиваете какие-то конкретные идеи. Но это тоже не большой грех.

– Подобная роль, скорее, для Шелленберга, – невозмутимо отреагировал обергруппенфюрер.

– Мы же с вами, – взглянул Гиммлер на стоящие на камине часы, – пока что должны быть озабочены тем, что происходит не в столице нашего закоренелого врага, а в столице самого преданного друга, в Будапеште.

Рейхсфюрер выдержал паузу, достаточную для того, чтобы взглянуть на Кальтенбруннера и Скорцени. Его интересовала реакция. Она была. Оба покровителя диверсантов переглянулись и молча уставились на Гиммлера. Они ждали. Разъяснений, вопросов, наконец, приказов.

– В Будапеште? – простодушно переспросил Кальтенбруннер. Он, как никто другой, не терпел излишней дипломатии и недомолвок. – Хорти что-то затевает?

– Притом давно, – отрубил Гиммлер, не вдаваясь ни в какие объяснения по этому поводу.

«Я еще вернусь в этот мир! Я еще пройду его от океана до океана!» – словно заклинание повторил Скорцени полюбившуюся ему фразу, смысл которой уже давно стал его кредо. – Будапешт так Будапешт. Я не собираюсь мучиться терзаниями по этому поводу. Даже если вместо Будапешта была бы названа Москва. Хотя Будапешт предпочтительнее».

– Господа, сегодня утром стало известно, что послезавтра состоится очередное совещание у фюрера.

– Зачастил он что-то, – проворчал Кальтенбруннер, давно утвердивший за собой право ворчать по поводу любых решений, в том числе и фюрера.

– Оно будет касаться положения дел в Будапеште. Не собираюсь упреждать и предрекать события. Но уверен: положение в Венгрии сейчас таково, что фюрер не решится обойтись без помощи службы безопасности.

– Не обойдется, – уверенно пробасил Кальтенбруннер. – Это невозможно.

– Кстати, вы должны знать, что фюрер остался крайне недовольным встречей с адмиралом Хорти, особенно тем, как вызывающе вел себя регент, уверовавший, что он волен выходить из союза с Германией, когда ему заблагорассудится, открывая путь русским войскам к сердцу Австрии.

– Возмутительно, – простудно прохрипел Кальтенбруннер.

– Вот почему высшему руководству рейха стало понятно, что ситуацию в Будапеште следует брать под свой контроль. Там должны быть другой правитель и другое правительство. При этом не обойтись без ваших коммандос, как любят величать своих парашютистов и диверсантов англичане.

– Мы готовы выполнить любой приказ, господин рейхсфюрер.

– До приказов пока что дело не дошло. Иное дело, что сегодня же вы получите извещение о вызове в ставку фюрера. Подготовьтесь к тому, что разговор пойдет о Венгрии. Сотрите пыль с венгерских досье, вспомните имена наших агентов и адреса явочных квартир. Соберите все, что касается адмирала Хорти, его сына, тоже Миклоша, или, как его еще называют, Николаса Хорти, и их ближайшего окружения. И еще, наройте все, что только возможно нарыть о нашем новом высокопоставленном друге – Ференце Салаши.

– Такой же негодяй, как и Хорти, – немедленно отрекомендовал его Кальтенбруннер. – Но есть одно достоинство: уже в течение многих лет мечтает стать венгерским дуче.

– Правильно замечено, Кальтенбруннер, – достоинство! В данном случае это его единственное, но крайне важное для нас достоинство. Так используем же его. Словом, я не хочу, чтобы вы предстали перед фюрером ничего не ведающими дилетантами.

– Благодарим, господин рейхсфюрер, – ответил Кальтенбруннер как старший по чину. – Мы будем готовы.

«Агентура, связи, явки…» – попытался развить его наставление Скорцени, но запнулся на банальнейшем вопросе: «Чьи связи?» Ведь не собираются же его посылать в Будапешт для того, чтобы он вылавливал пораженчески настроенных венгров, коммунистов и евреев.

Кстати, евреями там сейчас занимается команда оберштурмбаннфюрера Адольфа Эйхмана. Это по его части. Да и вообще, не хотелось бы поступать в распоряжение особого уполномоченного фюрера в Венгрии бригаденфюрера Эдмунда Везенмайера. Бригаденфюрер для того и послан в Будапешт, чтобы лишить Хорти приятной возможности последовать примеру короля Румынии, который не только почти без сопротивления капитулировал перед русскими, но и повернул оружие против своих недавних союзников.

«Неужели фюрер решится похищать Хорти небольшой группой диверсантов, не задействуя армейские части? – размышлял Скорцени. – Это будет непросто. Хорти – остающийся у власти, находящийся в своем дворце в королевской крепости, – это совсем не то, что арестованный Муссолини, пусть даже на вершине горы, в уединенном альпинистском отеле „Кампо Императоре”. Какие-то части в любом случае придется пускать в действие, в том числе артиллерийские и бронетанковые. Но при этом не доводить дело до германо-венгерской войны».

– Да, штурмбаннфюрер, в этот раз речь пойдет о Будапеште, – зачем-то повторился Гиммлер. – Я не зря только что встречался с генералом Власовым. Создавая Русскую освободительную армию, мы постепенно будем перекладывать бремя Восточного фронта на согбенные в колхозных трудах и социалистическом соревновании плечи самих русских. Но только преданных нам русских.

– Вопрос, существуют ли таковые в природе? – проворчал Кальтенбруннер. Поворчать – по любому поводу и в любом кабинете, – такое право шеф Главного управления имперской безопасности добыл для себя давно.

– Беда в том, Кальтенбруннер, что в природе существуют сами русские как таковые. Поэтому давайте не будем предаваться философским изысканиям, – суховато молвил Гиммлер. – Ваша задача – помочь власовцам наладить собственную службу безопасности, создать лагеря подготовки диверсантов и разведчиков, сформировать части, подобные частям СС.

Гиммлер навел стекла своих очков на Кальтенбруннера.

– Нам неминуемо придется взять на себя часть их проблем, – согласно кивнул тот. – Однако прежде следует детально обсудить все с Власовым и уполномоченными им людьми, которые будут заниматься проблемой службы безопасности РОА.

– Об организации подобных встреч позаботятся в Генеральном штабе вооруженных сил, – поднялся Гиммлер, давая понять, что их короткая встреча завершена.

Кальтенбруннер вопросительно взглянул на Скорцени, но тот красноречиво пожал плечами, давая понять, что не знает, о ком конкретно из штабистов идет речь. К их счастью, рейхсфюрер успел перехватить взгляд обергруппенфюрера.

– Непосредственно этими вопросами будут заниматься, – заглянул рейхсфюрер в лежащий перед ним блокнот, – полковник фон Ренне и капитан Штрик-Штрикфельдт[21]21
  Вильфрид Штрик-Штрикфельдт. Происходил из прибалтийских немцев. Учился в Санкт-Петербурге. В Первую мировую был офицером русской армии. Служил в Отделе разведки в СССР Генерального штаба вермахта. Наиболее активный советник и покровитель генерала Власова. Он же поначалу выступал и в роли его переводчика и порученца. В генеральном штабе сухопутных войск его ценили как одного из лучших специалистов по России.


[Закрыть].

– Скорцени свяжется с ними, господин рейхсфюрер, – поспешил заверить его Кальтенбруннер.

– Кстати, советую ознакомиться с подготовленным капитаном Штрик-Штрикфельдтом специальным докладом о психологии русского человека вообще и русского солдата в частности, который так и называется: «Русский человек». Брошюрки с его текстом разосланы недавно почти во все сражающиеся на Восточном фронте дивизии вермахта и во все лагеря военнопленных.

– Непременно ознакомимся, – почти клятвенно пообещал Кальтенбруннер, заставив Скорцени ухмыльнуться: уж он-то знал, какого труда стоит Кальтенбруннеру заставить себя прочесть что-либо, кроме приказов.

– Свободны, господа.

9

Вернувшись к себе, в Главное управление имперской безопасности, Скорцени сразу же приказал адъютанту Родлю срочно доставить ему материалы о ситуации в Венгрии и об имеющейся в районе Будапешта агентуре СД. И ровно через час все это лежало у него на столе. Но прежде чем увлечься чтением «венгерской хроники», штурмбаннфюрер попросил снова извлечь из его собственного архива досье на генерала Власова.

Солидную папку, которую ему вручили через десять минут, начинали «облагораживать» своими донесениями еще агенты абвера. Однако с тех пор как в марте 1944 года диверсионный сектор военной секретной службы «абвер-2» отдела «абвер – заграница» перешел в непосредственное подчинение Скорцени, его диверсионному отделу управления зарубежной разведки СД Главного управления имперской безопасности, – папка стала одной из величайших ценностей его «домашнего» архива.

Теперь это «приданое» оказалось как нельзя кстати. Скорцени понимал: как бы долго он и его люди ни занимались итальянскими, югославскими, венгерскими «интересами рейха», все равно главные события должны будут развиваться на Восточном фронте. И все основные «диверсионные атаки» фюрер обязан будет сконцентрировать на этом направлении. Встреча у Гиммлера в присутствии генерала Власова еще раз утвердила его в этой мысли.

Скорцени бегло просмотрел агентурные донесения разведки о действиях, настроениях и связях генерала Власова еще в те времена, когда, защищая Москву, он командовал 20-й армией. Первый диверсант империи уже знал, что Сталин считал Власова одним из наиболее талантливых своих генералов и даже собирался назначить его командующим Сталинградским фронтом.

Этой информации Скорцени особенно долго не доверял, пока ее прямо или косвенно не подтвердили три пленных русских генерала. Да и донесения агентов, имеющиеся в этой папке, тоже каким-то образом подтверждали сию версию. Впрочем, теперь это уже не имело никакого значения: все равно ведь сталинградскую кампанию рейх сокрушительно проиграл. Сам же Власов вряд ли догадывается, что у Сталина были такие намерения. И что они были серьезными. Кстати, надо бы на эту тему поговорить с самим командующим РОА.

Поэтому более основательно штурмбаннфюрер задержал свой взгляд на донесении разведотдела 18-й армии вермахта. В нем сообщалось, что 12 июля в районе расположения немецких частей, у деревни Туховежи Оредежского района Ленинградской области, добровольно сдался в плен командующий 2-й ударной армией русских генерал-лейтенант Власов.

«С ним не было даже адъютанта? – обратил внимание Скорцени. – Только, как утверждают, личный повар? Ах, повар Мария… Мария Воронова. Ничего не скажешь, эскорт, достойный командующего ударной армией. Не много же нашлось в этой армии людей, готовых разделить взгляды своего командующего и пойти за ним в эти решающие часы».

Конечно же, сдача в плен была бы воспринята немецким командованием с куда большим доверием, если бы Власов привел с собой хотя бы нескольких офицеров штаба. Тогда, по крайней мере, можно было бы считать, что он действительно готовился к переходу на сторону вермахта, к совместной борьбе с большевизмом.

Но генерал этого не учел. Потому что на самом деле к переходу не готовился, а сдача в плен была продиктована обстоятельствами, безысходностью да серьезными опасениями за свою жизнь командующего, который должен был бы благородно воспользоваться личным оружием. А такое поведение еще никогда и никому не делало чести, ни одному генералу. Не зря же этим аргументом уже не раз пользовались противники создания РОА под командованием Власова. То есть они не возражали против создания самой РОА, сомнение вызывала репутация ее будущего командующего.

«Да, все верно, – согласился Скорцени, прочитав очередное донесение. – Он и не готовился переходить. Почти три недели бродил по лесам, а потом сдался офицеру разведки капитану фон Шверднеру, который к тому времени уже знал о блужданиях генерала Власова и шел по его следу. В любом случае, Власов не мог не сдаться. Вернись он к своим, Сталин бы его не пощадил».

Но и подозревать Власова в том, что он подослан Сталиным или что его появление в немецком тылу – начало сверхсекретной операции русской разведки (а такое предположение одним из агентов абвера уже высказывалось) – тоже не было никаких оснований. Уже первая его беседа с командующим 18-й армией генерал-полковником Линдеманом, откровения Власова по поводу военного положения Советского Союза, Красной армии, операций под Москвой и Киевом, убеждали: генерал давно созрел для плена. Этому способствовали его взгляды на ситуацию в большевистской империи, на коллективизацию, на кровавые чистки в армии.

Оказавшись в Виннице, в принадлежащем абверу особом лагере военнопленных, он сразу же обратился к командованию вермахта с предложением создать из военнопленных и бывших солдат и офицеров белой гвардии русскую армию, объявив всему миру, что цель ее – освобождение народов России от ига большевизма.

«Это мероприятие, – обратил внимание Скорцени на концовку обращения Власова, – легализует выступление против России и устранит мысль о предательстве, тяготящую всех военнопленных, а также людей, находящихся в оккупированных областях.

Мы считаем своим долгом перед фюрером, – „долгом перед фюрером”! – не мог не обратить внимания на эту формулировку Скорцени, – провозгласившим идею создания новой Европы, довести вышеизложенное до сведения верховного командования и тем самым внести свой вклад в дело осуществления упомянутой идеи… Для русских, которые хотят воевать против советской власти, нужно дать какое-то политическое обоснование их действий, чтобы они не казались изменниками Родины».

«А что, генерал прав, – согласился штурмбаннфюрер, дважды перечитав это место в послании. – В пропаганде среди пленных, в привлечении их к разведке и диверсионной работе мы многое теряем оттого, что не заботимся о „политическом обосновании” их сотрудничества с рейхом. В этом убеждает весь опыт диверсионных курсов в замке Фриденталь».

Уже в августе сорок второго у Власова были все основания рассчитывать на успех своих замыслов. Хотя бы потому, что им серьезно заинтересовались в министерстве иностранных дел. Генерал убедился в этом, когда для беседы с ним в лагерь прибыл бывший советник германского посольства в Москве Густав Хильгер.

«Густав Хильгер, – взял себе на заметку Скорцени. – Вот кто первым поспешил на встречу с несостоявшимся большевистским Бонапартом. По своей ли воле? Наивно, штурмбаннфюрер. Такие визиты из сострадания не наносят. Из единомыслия – тем более. Исключая, конечно, самоубийц».

Как бы там ни было, – отрешился Скорцени от невыразительной личности бывшего советника посольства, – а воодушевленный этим неожиданным вниманием, а также благосклонным отношением к нему командования вермахта и разведки, Власов оставляет свою подпись на какой-то там листовке, призывающей красноармейцев, „весь советский народ подняться и свергнуть” коммунистическое правительство и строить новую Россию».

Оказывается, среди штабистов вермахта еще не перевелись романтики, верящие – искренне, надо полагать, – верящие в то, что стоит сочинить некую писульку, как вся эта орда поднимется и свергнет… Святые люди!

А тем временем наш «генералиссимус» настолько воспрял духом, что решил просить немецкое командование о передаче в его распоряжение всех доселе сформированных в рейхе из военнопленных и добровольцев воинских подразделений. Во как!

По-видимому, генерал-дезертир все еще не понимает, что в осуществлении его идей заинтересована далеко не вся верхушка Германии, и прежде всего не заинтересован сам Гитлер. А, не осознав этого, Власов вряд ли сумел понять, почему, вместо того чтобы перевести в казарму или в ими же созданный штаб РОА, германцы вдруг переводят его в другой лагерь военнопленных. И единственным утешением для него может служить только то, что теперь лагерь расположен неподалеку от Берлина и ведает им пропагандистский центр вермахта, занимающийся наиболее благонадежными и перспективными из русских пленных.

Именно здесь к нему и был прикреплен постоянный представитель вермахта тот самый капитан-теоретик Штрик-Штрикфельдт. А что, судя по всему, толковый парень. Помог Власову создать «Русский комитет», написать обращение к командирам и бойцам Красной армии, и даже организовать специальные курсы по подготовке (из числа военнопленных) пропагандистов для работы в лагерях и добровольческих частях РОА.

«Штрик-Штрикфельдт», пометил в своем ежедневнике Скорцени. Личность этого вермахтовского капитана уже не могла не заинтересовать его. Особенно после настоятельного совета Гиммлера прочесть его доклад. Такой служака вполне пригодился бы ему для работы на фридентальских курсах особого назначения.

Пробежав взглядом текст послания Власова, которое офицеры РОА передали в канцелярию Гитлера через гросс-адмирала Деница, Скорцени перевернул сразу целую кипу донесений и, немного полистав бумажки, наткнулся, наконец, на фамилию женщины, ради которой он, собственно, и затребовал «исповедальник» генерала Власова:

Это была Биленберг. Фрау Адель Биленберг, вдова эсэсовского офицера.