Текст книги "Жестокое милосердие"

7

Болотистая равнина упрямо уводила к отрогам известковой гряды, а разбросанные по ее лугам синеватые озерца смотрели на мир, как незакрытые глаза убиенных, – умиротворенно, всепрощающе, мертвенно отражая холодное безразличие небес ко всему происходящему на земле.

Вглядываясь в них, Штубер уже в который раз ловил себя на мысли, что, в общем-то, он вполне мог остаться на одной из таких вот холодных болотистых равнин – в России ли, в Украине, в Польше или в Чехии…

В том, что он все еще взирает на этот мир не с заоблачной обители грешников, а с грешной земли, есть нечто противоестественное, в самой сути своей неправдоподобное. Если верить, что любимые богами умирают молодыми, то ему давно пора сидеть за пиршественным столом Валгаллы вместе со многими германскими воинами-предками.

– …Что вы на это скажете, Зебольд? – спросил он таким тоном, словно еще не успел вырваться из полусонного бреда.

– Должно быть, Курбатов, этот несчастный, чувствует себя очень счастливым.

– И его можно понять. – Задавая свой «глубокомысленный» вопрос, Штубер, конечно же, имел в виду не рейд Курбатова, а те возвышенные философские материи бытия, в которых только что позволял себе так безответственно витать. Но не мог же он требовать от, в общем-то, неплохого служаки фельдфебеля Зебольда, еще и умения читать мысли!.

– Пройти по тылам врага тысячи километ-ров! – восхищенно молвил Зебольд. – Многие ли из наших «фридентальских курсантов» могут похвастаться этим?

– Такие, как Курбатов, – это «вольные стрелки», фельдфебель. Всегда завидовал им. Терпеть не могу каких-либо заданий, когда ты намертво связан временем, местом, характером объекта. Нет, Зебольд, это не по мне. Если уж уходить в тыл врага – то только «вольным стрелком».

– Уверен, что этот проходимец – из истинно, принципиально «вольных».

– Но спрашивал-то я, фельдфебель, не об этом. Просто вдруг увидел себя лежащим между вон теми озерцами, с незакрытыми, устремленными в небо глазами. Как вещий сон.

– Теперь мы все чаще остаемся именно в таком состоянии: непогребенными, неотпетыми, с незакрытыми глазами… – бесстрастно подтвердил Зебольд. О смерти он всегда рассуждал как о чем-то отвлеченном, лично его совершенно не касающемся. – А парень, тот, русский… он хоть и русский, однако стоит того, чтобы угостить его сигаретой. Если таковая к тому времени окажется у меня в кармане.

– Но мы-то с вами ждали Беркута.

– Не мог тот лейтенант столько продержаться. Он, напропалую искавший смерти…

– «Не мог» – это не о нем. Мне почему-то кажется, что Беркут все еще где-то здесь, на полях Польши.

– Это дьявольский дух его витает над этими нивами, – объяснил Зебольд, – вдохновляя таких же «самоубийц войны», как и он.

– Вот почему мне все чудится, что он где-то неподалеку! – улыбнулся Штубер. – Правда, пошел слух, что вроде бы он не расстрелян, а пребывает в лагере военнопленных. Наверное, видели кого-то похожего. И еще… этот недавний побег из эшелона.

– Ну, мало ли кто нынче, конец войны почуяв, убегает! Попался бы нам тот обер-лейтенант, что вроде бы пощадил его во время расстрела. Можно было бы кое-что выяснить. И вообще, мне не совсем понятно, какого дьявола мы разыскиваем этого лейтенанта: чтобы обезвредить или чтобы наградить Железным крестом?

– И тем самым окончательно обезвредить. Вознаградив этим самих себя. Я понимаю, что подобная философия выше вашего фельдфебельского миропонимания, Зебольд. Тем не менее…

– Для меня он – все тот же, обычный русский. Пристрелю при первой же возможности.

– В таком случае мне придется пристрелить и вас. Предварительно предав земле и оплакав.

– Расстреливать, предварительно предавая земле? Никогда не сталкивался с подобным видом казни.

– Вы станете первым, на ком он будет испытан, мой фельдфебель.

– Я, конечно же, ослышался.

– Но если мыслить масштабно, то надо согласиться, что Беркут – диверсант особого пошиба. И если мы с вами все еще не осознали этого, мой Вечный Фельдфебель, то грош цена всему тому опыту, который приобретали на полях войны да по партизанским лесам, начиная с лета сорок первого.

– Понимаю, ценить достоинство врага…

– Не в этом дело. Мы, диверсанты, – особая каста. Скорцени исторически прав в своих попытках собрать лучших «рыцарей диверсионных кинжалов» под одним «плащом», за стенами замка Фриденталь[3]3
  В замке Фриденталь, неподалеку от Берлина, располагались так называемые «Фридентальские курсы», которые опекал Отто Скорцени и на которых готовили супердиверсантов и будущих руководителей повстанческих, национально-освободительных движений, из «неофитов», представлявших многие народы мира.


[Закрыть].

– Фриденталь давно должен был стать всемирным диверсионным центром, – пробубнил Вечный Фельдфебель только для того, чтобы поддержать разговор. Он помнил, что Штубер терпеть не может молчаливых собеседников.

– Который бы собирал за своими стенами лучших из лучших диверсантов, – вдохновенно продолжил барон, – независимо от их национального происхождения, веры и того, на чьей стороне они сражались в эту войну.

– Даже так? Фюрер, возможно, и согласится с вашими намерениями, барон, а вот Геббельс – никогда.

– Собрать, сохранить, – не стал предаваться его сомнениям Штубер, – чтобы затем, когда пыль бомбежек уляжется и будет время осмотреться, – приступить к созданию новой Европы. Нашей, элитарной Европы.

Теперь уже Зебольд мрачно промолчал. Лично он, Вечный Фельдфебель, всегда считал, что супердиверсантов следует готовить исключительно из германцев, а представители всех прочих народов в лучшем случае могут рассчитывать на судьбу подмастерий. И не более того.

Однако Зебольд понимал, что не готов к спору со своим командиром, который в любом случае окажется мудрее. Да и сам барон понимал, что доказывает сейчас не столько Зебольду, сколько самому себе. Причем то, что, собственно, уже давно доказано… «первым диверсантом рейха».

Штубер, конечно же, прибыл сюда, на Восточный фронт, вовсе не для того, чтобы разыскивать лейтенанта Беркута. С этой целью его попросту никто не отрядил бы. Здесь, в разведотделе армии, проходили стажировку четыре курсанта «Фридентальских курсов» Скорцени, и барон обязан был проинспектировать их, узнать мнение о «фридентальских коршунах» командования армии и разведотдела. Попутно он уже дважды выступал в роли консультанта командиров зондеркоманд, пытавшихся очистить тылы армии от польских партизан и русских диверсантов. Но, увлекшись, опять создал свою собственную группу, под старым названием – «Рыцари рейха».

Кроме того, Штубер лично подготовил группу диверсантов из бывших русских пленных, которую только вчера переправили через линию фронта. Знал бы он раньше, что где-то неподалеку, в советском тылу, находится группа князя Курбатова! Можно было бы составить очень даже неплохую диверсионную комбинацию. Но вот именно: знал бы!..

«Виллис» полковника Лоттера уже поджидал их на развилке дорог. Сам полковник не спеша прогуливался по краю шоссе, рассекающему своим старым булыжным телом большой лиственный массив, словно аристократ – по аллеям собственного парка. Уверенности ему придавало то, что в двух метрах от него стояла машина с солдатами, которые сразу же взяли под наблюдение обе опушки.

– Э, да в штаб дивизии мы с вами, полковник, прибудем с фельдмаршальским эскортом! – приветствовал его Штубер, неохотно оставляя мягкое сиденье.

– С первого знакомства с нами русские диверсанты должны проникнуться величием рейха и его воинства, – сухопарый седовласый полковник был похож на доктора философии. Сотворению этого же образа служила его медлительность и некоторая профессорская отвлеченность.

Иронии Штубера он не воспринял, да и вряд ли вообще когда-либо воспринимал ее, в чьей бы то ни было интерпретации. Поэтому каждое слово произносил, задумчиво глядя на небеса, словно изрекал саму сущую мудрость мироздания.

– Позволю себе заметить, гауптштурмфюрер, что какими бы захватывающими диверсионными подробностями ни делились с нами эти диверсанты-«маньчжуры» и прочие японские выкормыши…

– Насколько мне известно, группа подготовлена разведкой белой армии русского генерала Семёнова, – попытался остепенить его Штубер, пользуясь теми сведениями, которые были получены им и от самого Скорцени, и от его адъютанта, гауптштурмфюрера Родля.

– Финансируемой японским правительством, – жестко возразил Лоттер, считая, что убедительнее аргумента попросту не существует. – Так вот, как бы Курбатов ни умилял нас своими подвигами, и какие бы предложения мы им в конечном итоге ни делали, они должны понять и почувствовать, что Германия – это Германия!

– Думаете, у них это получится?

– Мне непонятна ваша ирония, господин гауптштурмфюрер. Двое из этих троих – германцы. И к ним вообще должно быть особое отношение. Но и тот, русский. Мы не можем воспринимать его как представителя японской разведки. В таком качестве он нам попросту не нужен.

– Наши намеки по этому поводу будут максимально прозрачны, – в своем, все еще ироничном, духе заверил полковника барон фон Штубер.

С минуту они стояли на обочине, с такой задумчивостью осматривая окрестные поляны и перелески, словно выбирали место для рыцарского турнира или для поля битвы. В том и в том случае воинственности им хватало.

– Кстати, как, по-вашему, мы должны поступить с этими диверсантами дальше? – нарушил молчание Лоттер. – Отправить в Берлин? В ближайший лагерь? Отдать гестапо, на усмотрение его костоломов?

– Проще всего, конечно, было бы расстрелять, – побагровел Штубер, возмутившись «полетом фантазии» полковника.

– Что исключило бы всякий риск того, что они окажутся подосланными, – охотно кивнул полковник, но тут же запнулся на полуслове. – Вы это… серьезно, барон?

– Вполне. Чтобы не морочить себе голову. Но, поскольку с патронами у нас, как всегда, туговато, именно на этих парнях советую сэкономить.

Так и не поняв, что же этот прибывший из Берлина заносчивый эсэсовец собирается в конце концов предпринять, полковник вежливо козырнул в знак примирения и направился к своей машине, предоставляя Штуберу возможность возглавить колонну.

8

На возвышенности лес неожиданно расступился, и взору Беркута открылась широкая, поросшая болотистым кустарником долина, в конце которой неясно проявлялись очертания какого-то городка.

То, что добираться туда следовало по безлесной равнине, планов лейтенанта не меняло. Он понимал, что располагаться на ночлег в селе не имеет смысла. До ночи надо попытаться не только достичь этого городка, но и проскочить его, потому что завтра утром сделать это будет значительно труднее.

– Пшекручь – это небольшой городишко, у вас такие «райцентрами» называются, – объяснил Корбач, не дожидаясь вопроса.

– Я-то считал, что эти ваши Залещики находятся в дикой глуши, по крайней мере так следовало из слов Анны. Но оказывается, что рядом городишко.

– Правда, тоже в дикой глуши, – пожал плечами Корбач.

– А тебе подавай не ниже Кракова! Извини, пока что придется идти на «дикий Пшекручь».

– А мотоциклисты?

– Постараемся как-то отделаться от них. Можно было бы и… Но в селе наверняка есть полиция.

– Человек десять – не меньше. Обычный гарнизон для деревень в партизанских зонах.

Никакого поста на окраине деревушки партизаны не увидели. Обер-ефрейтор довольно быстро нашел дом старосты и, пока Беркут беседовал с ним, терпеливо ждал на улице. Староста вежливо сообщил, что больницы в деревне нет и никогда не было, а фельдшер еще неделю назад ушел к партизанам. Так что раненого придется везти в городок.

Расспрашивать его о партизанах «обер-лей-тенант» не решился, хотя и почувствовал, что староста наверняка связан с ними.

– Слушайте меня, обер-ефрейтор, – сказал он, выйдя вместе со старостой во двор. – Ситуация изменилась. Мы двигаемся в направлении Пшекруча, где сможем оставить раненого в местном госпитале. Что же касается вас, то благодарю за сопровождение, можете возвращаться на свой пост.

– Сейчас?! Туда?! – изумился обер-ефрейтор.

– Разве кто-то отменял полученный вами приказ?

– Это невозможно, господин обер-лейтенант! – прокричал немец, не скрывая своего ужаса. – Нас же еще по дороге перестреляют, не позволив добраться до Гнилевичей!

– Прекратить истерику, – жестко прервал его Беркут. – Что вы предлагаете? Вы же знаете, что акция завершится поздно вечером, и ваше командование сразу же бросится выяснять, что с вами произошло.

– Да, командование будет встревожено, и все же позвольте ехать с вами. Главное, добраться до городка, а там мы переночуем в комендатуре, – почти взмолился начальник поста. – А утром отправимся в свою часть, в Олсовице.

– Может, вы и правы, – великодушно согласился Беркут после минутного раздумья. – Посылать вас туда прямо сейчас – значит, посылать на гибель. Словом, решено: будете сопровождать нас до этой лесной столицы. Возвращайтесь к мотоциклу.

Двое солдат-мотоциклистов возились со своим товарищем, меняя ему повязку, а группа Корбача держалась чуть в стороне от машины, стараясь не контактировать с немцами.

– Значит, так, – подошел к ним Беркут, – в сопровождении эскорта направляемся к городку. Проскакиваем его и двигаемся дальше. Возможно, придется идти всю ночь, стараясь как можно скорее приблизиться к украинским лесам. Но, как бы мы ни спешили, раненого придется сдать в госпиталь.

– Кстати, о раненом. Я слышала, как он сказал своим: «Снимите меня с машины, это какие-то странные люди», – вполголоса сообщила Анна, поглядывая на машину. – Этот немец явно что-то заподозрил. Да и те двое, что перевязывают его, тоже насторожились.

– Раненого я уберу, – вмешался Арзамасцев. – Как только выедем за село. Он, гнида тифозная, больше всего старается заговорить именно со мной. Кажется, на одном ухабе я чуть слышно ругнулся.

– По-русски, – уточнил Зданиш. – Это его и насторожило.

– Раненого не трогать. Он ранен – и этим все сказано. Сдадим его в госпиталь…

– Чтобы подлечился и возник где-нибудь под Смоленском? – хищно улыбнулся Арзамасцев.

– Добивать раненых – это не по-мужски. Что же касается языка, то мы – антипартизанская диверсионная группа, выполняющая особое задание, – и этим все сказано. Я переговорю с обер-ефрейтором и потребую, чтобы он объяснил своим, так что все будет в норме. А вам, пан Зданиш, советую остаться здесь. Гражданская одежда – с вами, переоденетесь, а завтра попробуете связаться с партизанами. Лучшего случая, думаю, не представится. И высадим мы вас на краю деревни.

– Сам хотел просить об этом. Страшно ехать в чужие края, пусть даже польские, но далекие.

– Анна, как я понял, тоже остается здесь, вместе с паном лесничим? – произнося это, Беркут старался не смотреть на девушку. Он понимал, что реакция будет резкой. Так оно и произошло.

– Мне лучше знать, с каким паном и где мне оставаться, – язвительно заметила Анна. – И пока я сама не решусь уйти от вас, не смейте меня прогонять. Я не бродячая собака.

«Очередной бунт на корабле!» – улыбнулся про себя Громов. А вслух согласился:

– Решено.

Беркут коротко, но под большим секретом, объяснил обер-ефрейтору, что возглавляет спецгруппу, получившую задание внедриться в партизанский отряд, и что одного из своих людей он оставит здесь, в Залещиках, остальных – в ближайшем селе, за городком. И в связи с этим попросил успокоить раненого: пусть делает вид, что ничего не подозревает.

Когда обер-ефрейтор поговорил с раненым, Андрей приказал мотоциклистам выезжать первыми и ждать их в километре от села. Он не хотел, чтобы немцы видели, где именно, в каком доме останется Зданиш.

Свернув в один из переулков на окраине села, Беркут сам, наудачу, зашел в первый попавшийся дом, осмотрел его, выяснил, что хозяйничают там двое стариков, и решил, что наладить с ними контакт – это уже дело самого лесничего.

– Только немцам больше не попадайтесь, – посоветовал на прощание Зданишу. – А то в следующий раз меня может не оказаться поблизости.

– Да уж, – согласился тот, – во второй раз чудесного спасения не будет. Уже хотя бы потому, что дважды чудес не бывает.

– Поэтому-то на рассвете советую уйти в лес.

– Спасибо, пан лейтенант. Бог отблагодарит вас за все доброе, что вы сделали для поляков и Польши.

– Отблагодарить меня за то мизерное, что мне удалось сделать, – сдержанно улыбнулся Беркут, – Богу будет совсем нетрудно. А посему – прощайте.

Беркут проследил, как Зданиш вошел в дом, постоял еще несколько минут, словно надеялся, что тот передумает и снова вернется к машине, а прежде чем сесть с кабину, поинтересовался у раненого, как тот чувствует себя.

– Умоляю вас, господин обер-лейтенант, поскорее в госпиталь! Я потерял много крови. Это мое второе ранение, поэтому я знаю, что это такое.

– Целые народы истекают кровью, – жестко ответил Андрей. – Но вынуждены терпеть. Самое время задуматься над этим.

Тем не менее, сев в кабину, он приказал Корбачу:

– Гони. Парень истекает кровью.

– Немец истекает кровью, немец, – напомнил ему Звездослав.

– Тем более – гони, – остался верным своей логике мышления Беркут, – вдруг удастся спасти!

9

Курбатова они нашли на деревенском подворье, незаметно переходившем в речной луг. Рослый, плечистый, облаченный в китель времен Белой гвардии и опоясанный кавалерийскими ремнями, он стоял, склонившись на жердевую ограду, и наблюдал за свадебными игрищами немолодого жеребца и двух юных кобылиц.

Поддразнивая оседланного боевого коня, кобылицы то бросались к нему, подставляя свои неокрепшие крупы, то вдруг, в самый ответственный момент, уносились по высокой луговой траве в сторону реки, чтобы с призывным ржанием вспенивать плавневое мелководье.

– Какую бы диверсионную подготовку ни проходил казак, все равно в душе, в крови остается казаком, – по-русски молвил Штубер, почти неслышно приблизившись к Курбатову.

– Боевой конь – это и в самом деле в крови казака, – подтвердил подполковник и только тогда взглянул на гауптштурмфюрера.

Штубер тут же представился, затем представил прибывшего с ним полковника, который остался у крыльца, и сказал, что у него возникло несколько вопросов, которые интересуют не только его, но и Скорцени.

– О Скорцени наслышан, – слегка склонил русоволосую, с едва заметной проседью, голову Курбатов. – Вас, господин Штубер, знать не имею чести. Но готов говорить как солдат с солдатом.

Они вошли в дом, в котором хозяйничали молчаливая полнотелая украинка лет пятидесяти и, почти такого же возраста, худощавый жилистый сержант-власовец.

– Прежде всего меня интересует цель вашего рейда от Маньчжурии и почти до западных границ Совдепии, – молвил Штубер, взявшись за рюмку с самогоном, самого духа которого он терпеть не мог, и с грустью посматривая на миску с исходящей паром картошкой «в мундирах», рядом с которой стояла миска с квашеной капустой.

– Прекрасный был рейд, «сабельный», как говорит наш атаман Семёнов. Почти не скрываясь, шли; по-казачьи, не боясь. Наоборот, всех вокруг в страх повергали – армейцев, чекистов, милицию, компартейных жидомасонов. Словом, красиво, лихо шли, – решительно покачал он головой, поминая рюмкой водки тех диверсантов, которым до линии фронта дойти было не суждено, – как юнкера – в психическую атаку, под барабанную дробь.

– То есть у вас не было конкретного задания, конкретной цели?

– Какая цель, какое задание?! – по-крестьянски крякнул подполковник, припечатывая рюмку к столу и исподлобья посматривая на полковника Лоттера, демонстративно усевшегося в стороне, поскольку тот не желал принимать участия в «застолье диверсантов». – Душа казака чего прежде всего требует, господа? Куража! В сабельную атаку, в рукопашную, под пулеметный огонь, да хоть черту в зубы, – но обязательно под кураж. Иначе казак – не казак. Вот так мы и шли, господа хорошие, каждодневно рискуя, погибая, кровью врагов и собственной кровью захлебываясь, но… под наш, – повертел он кулаком перед захмелевшими, кровянистыми глазами, – особый, казачье-диверсионный кураж!

– Если под кураж, – едва прикоснулся барон губами к самогону, – то это многое объясняет. Это нам, неказакам, тоже знакомо.

Штубер коротко перевел полковнику суть сказанного Курбатовым, но тот, похоже, и сам уловил смысл, поэтому едва заметно кивнул. И тут же попросил барона поинтересоваться, каковы теперешние планы командира русских диверсантов.

– В Берлин, – все так же решительно молвил Курбатов. – Нам обязательно нужно войти в Берлин.

– Повергая своими диверсиями в ужас германские оккупационные власти? – с холодным ехидством поинтересовался Лоттер.

– Почему же «повергая диверсиями»? – спокойно парировал Курбатов. – Союзники мы…пока что. Просто мне нужно попасть в Берлин. Обязательно в Берлин.

– И тоже для куража? – лениво расковыривал вилкой одну из картофелин барон фон Штубер.

– Если хотите, и для куража. Чтобы, представ перед японским командованием, перед самим командующим Квантунской армией, атаман Семёнов мог сабельно рубануть: «А все-таки мои казаки прошли этот путь – от Харбина до столицы рейха. И сам фюрер восхищен их подвигом!» И когда газеты оповестят весь мир об этом рейде, в Европе поймут: жива еще белая армия атамана Семёнова! Есть кому держать саблю в руках, чтобы сражаться с коммунистами! Не умерло еще русское казачество!

Штубер и полковник Лоттер вопросительно переглянулись.

– Надеюсь, вы, князь, понимаете, что по Германии вам следует пройти спокойно и благородно? – спросил полковник.

– Понимаю, конечно.

– Что любой, даже самый случайный, конфликт способен не только физически погубить вас, но и превратить из героя-казака во врага рейха?

– Но ведь вы для того и прибыли сюда, чтобы помочь мне в этом походе, – невозмутимо произнес Курбатов. – Или я что-то не так понимаю?

– Ситуацию вы оценили верно, – не стал разочаровывать его Штубер. – Накануне приезда сюда у меня состоялся телефонный разговор со Скорцени. Так вот, он готов взять вас под свое покровительство…

– Но с обязательным условием… – заметил Курбатов.

– Скорцени в «обязательных условиях» не нуждается. Он может позволить себе просто… покровительствовать. Тем не менее он хотел бы уже сегодня получить четкое представление о ваших планах на будущее и ваших действиях в Берлине.

Курбатов опустошил еще одну рюмку, съел, буквально проглотил, картошину, даже не пытаясь очистить ее, и, упершись руками о стол, какое-то время покачивался на нем, как это обычно, куражась и набивая себе цену, делают сильные, уверенные в себе люди.

– В моих ближайших планах – загул в берлинских пивных, который Скорцени вряд ли заинтересует. Как вряд ли заинтересуют его и мои походы по берлинским борделям.

– Я понимаю, что вы основательно одичали в своих маньчжурских лесах, князь, – внутренне вспыхнул Штубер. – Но если спешно не научитесь вести себя в порядочном обществе, то и сами вы Скорцени тоже вряд ли заинтересуете. Разве что вы, князь, намерены прямо отсюда вновь отправиться через всю Россию в свою объяпошенную Маньчжурию… Но тогда нам просто не о чем говорить. Подтвердите это свое намерение, и мои люди завтра же вышвырнут вас за линию фронта, как нашкодивших котов.

Однако той естественной паузы, которая обязательно должна была наступить после подобной стычки и которой так ждали Штубер и полковник Лоттер, не наступило.

– Будет проще, если я узнаю, что именно Скорцени, или вы с полковником Лоттером, способны предложить мне, – ничуть не стушевался Курбатов.

– Вам приходилось слышать о «Фридентальских курсах», возглавляемых Скорцени? – не стал нагнетать ситуацию и барон.

– О диверсионной школе в замке Фриденталь под Берлином, – похмельно кивнул головой Курбатов, оторвав взгляд от окна, за которым старый боевой мерин все еще обхаживал норовистых, необъезженных кобылиц. – Правда, в самых общих чертах.

В течение нескольких минут Штубер посвящал диверсанта-«маньчжура» в замысел этой элитарной диверсионной школы, в которой готовили руководителей национально-освободительных движений, будущих повстанческих вождей и глав правительств; руководителей диверсионных школ и региональных резидентов разведки.

– При этом Скорцени как личный агент фюрера по особым поручениям, – заключил барон фон Штубер, – готов сразу же включить вас в состав интернациональной диверсионной группы, созданной специально для выполнения этих самых «особых поручений фюрера». И к которой имеет честь принадлежать ваш покорный слуга.

– Вот это уже конкретный разговор. С учетом, что в эту же школу будут зачислены и двое диверсантов, которые пришли со мной.

– Естественно. Мало того, я уже рассматриваю эту вашу группу, как основу группы для выполнения особых поручений в России и на ее окраинах. Куратором «диверсионных групп восточного направления», как вы уже поняли, приказано быть мне. Что же касается атамана Семёнова, то он будет официально уведомлен о вашем прибытии в Берлин и о нашем восхищении «рейдом подполковника Курбатова».

– С того момента, когда я окажусь на улице Берлина, вступает в силу приказ главнокомандующего армией генерал-лейтенанта Семёнова о присвоении мне чина полковника.

– Вот оно в чем дело! – простодушно улыбнулся Штубер. – А я-то думаю, почему вдруг вы так рветесь в Берлин? Будем считать, что приказ этот уже вступил в силу: через два дня вы будете в Берлине. А в радиограмме, которую получат в штабе Семёнова, будет сказано, что мы «восхищены рейдом полковника Курбатова», – тотчас же уточнил Штубер, с грустью подумав при этом, как же легко даются высокие чины в армиях некоторых самозваных «главкомов-атаманов»!

– С этой минуты, – объявил полковник Лоттер как старший по чину, – вы, подполковник Курбатов, и ваши люди, – кстати, где они сейчас?..

– В деревне, знакомятся с местными достопримечательностями.

– …Так вот, вы и ваши люди, если только они обнаружатся, вступаете в полное распоряжение гауптштурмфюрера СС барона Вилли фон Штубера. Замечу, одного из тех, кто принимал участие в операции по похищению Муссолини, а также в некоторых других, не менее громких, хотя пока еще засекреченных операциях.

Курбатов удивленно взглянул на Штубера, поднялся, вышел из-за стола и, щелкнув каблуками, отвесил офицерский поклон.

– Простите, не имел чести знать об этом, барон фон Штубер. Наслышан о вашей итальянской операции, и считаю, что это диверсионная классика.

– Так подражайте же, подражайте! Вы, как мне сообщили, давно намереваетесь нанести «диверсионный визит вежливости» на подмосковную дачу Кровавого Кобы, то есть товарища Сталина, – и Штубер поднялся из-за стола. – Чтобы затем швырнуть его к ногам своего атамана. Или, может, меня неверно информировали?

– Ну, в общем-то, можно было бы и нанести такой визит, – явно подрастерялся Курбатов, пытаясь вспомнить, когда, где, а главное, в какой стадии опьянения, мог бахвалиться по этому поводу.

Он пока что не догадывался, что ничего подобного барону фон Штуберу слышать не приходилось, что тот явно блефует и откровенно провоцирует его. Однако в этом блефе уже ясно просматривалось то задание, к которому его станут готовить в школе замка Фриденталь.

– Надеюсь, вы понимаете, что, осуществив подобный «визит» на дачу, на которой Сталин проводит сейчас большую часть служебного времени, вы сразу же затмите своей славой даже славу Скорцени после его операции по похищению Муссолини? Не скрою, Скорцени – человек слегка завистливый, но обещаю, что он первым пожмет вам руку и лично представит к самому высокому ордену рейха. Кстати, есть еще один русский «диверсант от Бога» – некий лейтенант Беркут. Если нам удастся заполучить его в нашу группу, можете считать, что вам одинаково будет кого похищать – хоть Сталина, а хоть Черчилля.

Задумавшись, Курбатов несколько раз нервно повел головой, как бы мысленно полемизируя с самим собой.

– Думаю, господин Штубер, – наконец произнес он, – что в любом случае теперь у нас с вами есть идея, с которой можем представать хоть перед Скорцени, а хоть перед самим Гитлером.

– И правилна мыслите, таварищ Курбатов, – сказал Штубер, неожиданно спародировав Сталина, и держа при этом вилку так, как обычно «вождь всех времен и народов» держит курительную трубку. – Поэтому есть мнение таварищей из ЦК и лична таварища Берии, немедленна отправиться вместе с вами в Подольск.

– Зачем, позвольте узнать?

– Для асуществления вашей давнишней мечты, таварищ Курбатов, – загула в местных пивных и рейда по его провинциальным борделям.

Их сдержанный, но единодушный смех был покрепче рукопожатия «двух высоких договаривающихся сторон».

– Вы всех так лихо вербуете? – по-немецки и вполголоса поинтересовался полковник Лоттер, когда они направлялись вместе с Курбатовым к машине. Просто русский на несколько мгновений задержался, чтобы еще раз полюбоваться любовными игрищами лошадей. – Признаю: это было сделано ювелирно.

– Мой давний, стандартный метод вербовки, – иронично ухмыльнулся Штубер, пожимая плечами. – Учитесь, пока я жив, полковник абвера Лоттер.