Текст книги "Путь воина"

3

Князь Тибор был разочарован. Приезд княгини Стефании Бартлинской почти не сказался на отношении к нему при дворе Ислам-Гирея, где, несмотря на ужин с ханом в «Византии», его по-прежнему воспринимали со скептической снисходительностью как человека, за которым никто и ничто не стоит.

Он был бы еще больше разочарован, если бы точно знал, почему оказался тогда в «Византии». Когда в конце вечера, во время которого немало было молвлено о союзе Крыма и Украины, гетман Хмельницкий поинтересовался, почему на нем присутствует опальный трансильванский князь, Карадаг-бей, со свойственной ему загадочной откровенностью, объяснил:

– Чтобы при дворе турецкого султана узнали от этого странствующего рыцаря, удостоенного моего приема, о чем в действительности шла речь во время встречи атамана казаков с крымским ханом.

– То есть здесь было сказано только то, что достойно ушей султана?

– Не сказал бы, – возразил Карадаг-бей. – Но то, что их недостойно, очень часто оказывается выгодным для тех, кто не желает укрепления Ислам-Гирея на бахчисарайском престоле.

– Разве сейчас в «Византии» присутствуют и враги Ислам-Гирея?

– А разве непрочность ханского престола обязательно доставляет удовлетворение только лютым врагам хана? Очень часто шаткость важна как непрочные, но все же ступени, ведущие в дальновидную политику.

Но, даже не догадываясь, кто именно является «невольными ушами турецкого султана» и «одной из шатких ступеней» обманчивой политики, неискушенный в государственных делах князь Тибор имел все основания молчаливо обижаться. Это он, узнав из письма, переданного ему трансильванским посланником в Крыму, о прибытии княгини, по существу, подготовил Бахчисарай к ее приему. Стефания удостоила его лишь очень краткой аудиенцией в замке Карадаг-бея, где временно размещалась ее «походная», как она выразилась, резиденция.

– Я удивлена, князь. Оказывается, вы избрали Турцию страной своего изгнания? – покровительственным тоном сочувствующей императрицы спросила Стефания, избегая какого-либо светского вступления в беседу. И даже не поинтересовавшись, как он оказался в Татарии.

– Меня никто не изгонял, княгиня.

– Я сказала: «добровольного изгнания».

– Это не изгнание. Я отправляюсь в Стамбул, чтобы просить помощи и поддержки для того дела, которое задумал в Трансильвании.

– И кого же, по вашему замыслу, должен будет поддерживать султан?

– Меня, естественно.

– Понимаю, – снисходительно улыбнулась княгиня. Она была значительно старше Тибора и могла позволить себе даже эту улыбчивую снисходительность. – Султан и все его министры будут весьма удивлены, узнав, что род Ракоци осчастливлен еще и таким, столь дерзким, его представителем.

«Да она попросту издевается надо мной! – закралось в Тибора подозрение. – Или же решила не рисковать, связываясь с опальным князем из рода Ракоци».

– Но в Стамбуле тут же поинтересуются, кто, собственно, стоит за вами. Кроме меня, естественно, – поспешила она исключить себя из этого разговора.

– За мной пока никто не стоит, вам это известно. Однако со временем там будут стоять весьма влиятельные личности.

– А почему это за вами до сих пор никто не стоит? Ведь замысел ваш возник не в день отъезда из Трансильвании.

– Так поступают все претенденты. Вначале они ищут поддержки при дворе одного из влиятельных соседей, который мог бы поддержать его золотом и саблями, а затем уже… К п римеру, вместе со мной здесь находится полковник Хмельницкий, прибывший от запорожских казаков. Так он ищет поддержки даже не в Стамбуле, а в Крыму.

Стефания рассмеялась.

Их встреча происходила на смотровой площадке башни, с которой открывался вид на горное ущелье. Перевал гасил холодные ветры, прорывавшиеся с моря, и хотя там, наверху, верхушки деревьев гнулись под его напором, здесь, в уютном подковообразном каньоне, царило солнце, бредили ранней зеленью жидковатые кустарники и настраивали голоса на свадебные концерты взволнованные теплом и инстинктами птицы.

– Что вас так рассмешило, княгиня? – едва сдерживал горделивую обиду князь Тибор. Несмотря на разницу в возрасте и на то, что княгиня Бартлинская когда-то спасла ему жизнь, он все же требовал, чтобы с ним держались на равных.

– Конечно же ваши неубедительные аргументы, Тибор.

– Какие именно?

– Вы ведь сами сказали, что Хмельницкий представляет здесь казаков. Вам нужно объяснить, что такое запорожское сечевое воинство? В Стамбуле вам разъяснят сие намного лучше. К тому же вы назвали его чин – полковник. Причем полковник, имеющий большой военный и дипломатический опыт. А главное, он – Хмельницкий! – неожиданно добавила Стефания, стараясь произносить эти слова чуть тише и задумчиво всматриваясь в склон горы.

– Он Хмельницкий, а я – князь Тибор Ракоци.

– Увы, пока что вы только Тибор. Ракоци – тем, настоящим князем Ракоци, от одного имени которого вздрагивает вся Трансильвания, – вам еще только подлежит стать. Поэтому мой вам совет: возвращайтесь в свою Трансильванию и начинайте восхождение оттуда. Стамбул принимает тех, кого принимает его собственная страна, ее королевский двор. За кем уже возвышается воинская сила. Но стоит ли какая-либо сила за вами, Тибор? – умышленно избегала Стефания употреблять слово «князь».

Венгр удрученно промолчал. Что-то произошло с этой чешской авантюристкой. Он ожидал увидеть ее совершенно иной, слышать совершенно иные речи. Мало того, князь даже надеялся, что ему удастся уговорить княгиню вернуться с ним в Стамбул, чтобы потом вместе, но уже через Боснию и Сербию, прибыть в Трансильванию, попутно собрав под свои знамена трансильванских эмигрантов и хотя бы небольшой отряд турок.

Но, самое главное, на что рассчитывал Тибор, – что ему удастся жениться на княгине. Разница в возрасте его совершенно не смущала. Именно эта разница и должна была толкнуть Стефанию в его объятия. Тибор знал, что политические страсти в Чехии более или менее улеглись и что там княгиню ждет имение в Западной Моравии и небольшой замок возле Градца-Карлового. Оказавшись владельцем этого замка и превратив его в настоящую крепость – уж об этом Тибор позаботился бы в первую очередь, – он мог бы постепенно подступаться не только к престолу Трансильвании, но и к чешскому. Его высокородная кровь вполне позволяла претендовать на любой трон Европы. Ведь был же в свое время трансильванский князь объявлен польским королем Стефаном Баторием! И поляки до сих пор чтут его как великого правителя.

– Мне кажется, вы слишком увлечены этим украинским полковником, княгиня, – насмешливо упрекнул он Бартлинскую.

– Не вам судить об этом, Тибор.

– Почему же не мне?

– У вас нет для этого права.

– Извините, княгиня, я так не считаю.

Черные крылья бровей княгини Бартлинской воинственно поползли вверх и замерли на самом высоком взлете. Ей не раз приходилось выслушивать объяснения в любви и заманчивые предложения мужчин. Но не в такой ситуации и не с таким «запевом».

– Вы могли бы выражать свои мысли еще более туманно, Тибор, а то я начинаю слишком хорошо понимать вас.

Князь нервно подергал эфес короткой сабли, угрюмо пошевелил челюстями, словно пытался раздробить зубами сросшиеся, окаменевшие слова, которыми надеялся расчувствовать чешку.

– …И все же, княгиня, мне бы очень хотелось, что бы вы отправились вместе со мной в Стамбул.

Бартлинская ничего не ответила, что позволило венгру на его ломаном немецком, на котором они общались все это время, описать все прелести путешествия, задуманного им. Вплоть до возвращения в Трансильванию через чудные долины Боснии и Воеводины. Однако все его старания оказались напрасными. Стефания не говорила «нет», но было ясно, что отправляться с ним назад, в Турцию, не имела никакого желания.

– Я понимаю, вы только что побывали в Блестящей Порте и ваше возвращение туда…

– Причем здесь Блестящая Порта, князь Тибор? – рассеянно перебила его своенравная чешка.

– Как? Но ведь мы же говорим сейчас о Турции. О том, чтобы вы, вместе со мной…

– Мы говорим не о Турции, а о том, чтобы «вместе с вами»… Вот в этом-то и вся суть. Я не решусь отправиться с вами даже на прогулку вон в то прелестное ущелье, на склонах которого, как видите, разгорается охота.

Из ущелья действительно доносились ружейные выстрелы, в перерывах между которыми, очевидно, пели тетивы луков. Однако любое отвлечение от темы разговора лишь раздражало Тибора.

– Но почему, княгиня?

– Лучше изложите то главное, ради чего начали разговор.

– Главное? А что вы считаете главным? – совершенно растерялся князь.

– Ну да, главное. Ведь не ради вояжа в Турцию вы приглашаете меня в это путешествие. И не ради того, чтобы я упрашивала турецких министров помочь вам воинами и деньгами. Вы же знаете, что я не стану упрашивать, тем более что сама недавно представала перед ними в роли просительницы.

– Вы правы, княгиня, – только сейчас понял, к чему клонит и чего требует от него Королева отверженных. – Если говорить откровенно, я давно влюблен в вас… И мне бы очень хотелось, чтобы вы… Понимаете… Словом, я прошу вашей руки, княгиня Бартлинская.

– Вот видите, Тибор, всегда нужно начинать с главного. Тогда многое второстепенное сразу же оказывается лишним. Если бы вы начали с «моей руки», то очень скоро поняли бы, что она вам не достанется. Никогда и ни при каких обстоятельствах. И тогда все красоты Турции, Боснии и Воеводины, которые вы только что живописали, вам уже не понадобились бы. Вернее, они уже не привлекали бы вас. Я не слишком обидно отвергаю ваши притязания на мою руку?

– Не слишком, – зло проворчал Тибор, не собираясь прощать ей оскорбительные вольности. – Многие женщины Европы почитали бы за честь…

– Не зря же меня называют «Королевой отверженных».

– Вас называют так по совершенно иной причине, – обидчивость являлась не лучшей чертой этого претендента на трансильванский престол. И княгине давно был знаком этот недостаток. Удивляло другое: шли годы, князь взрослел, однако набираться мудрости общения так и не собирался. Стефанию это не столько удручало, сколько сугубо по-матерински удивляло. Ведь пора бы уже, пора…

– Причины, по которым меня называют так, а не иначе, – отрубила княгиня, – известны только мне. В том, истинном толковании, которое всем остальным недоступно…

4

– Вы знали, что мне наносил визит князь Тибор? – Стефания присоединилась к Хмельницкому, который решил осмотреть окрестности замка Карадаг-бея.

– Знал, конечно.

– Так совпало, что визит этот состоялся как раз накануне вашего отъезда. Он как-то скажется на наших отношениях?

– Вся наша жизнь состоит из визитов и приемов, – не слишком жизнерадостно поведал Стефании гетман. – Почему к приезду сюда некоего князя я должен относиться с особой предвзятостью?

Княгиня расстегнула свой короткий тулупчик, под которым Хмельницкий мог разглядеть европейский костюм наездницы, какие приходилось видеть только во Франции. Даже в более или менее цивилизованной Польше представать перед мужчинами в подобном, почти мужском, одеянии женщины не решались. Точнее, решались не все, кроме француженок. В седле она тоже держалась по-мужски, привычно и уверенно.

Поднявшись вслед за полковником на горную кручу, она остановила своего коня буквально на краю обрыва, с которого несчастное животное могло сорваться от любого неосторожного движения. Однако сама Стефания словно бы не замечала опасности. Это конечно же была игра на нервах полковника и своих собственных. Но какое убийственное, роковое хладнокровие!

Пока Хмельницкий нервно посматривал на ноги ее коня, княгиня любовалась открывавшимся ей пейзажем: горная долина завершалась в этих местах узким ущельем, к которому подступало несколько татарских хижин под красной черепицей. И селение, и само ущелье казались бы совершенно вымершими, если бы не журчание ручья, зарождавшегося из двух горных родников и лениво стекавшего по огромным камням, чтобы исчезнуть где-то в дебрях кустарниковой россыпи.

– Вы не станете возражать, полковник, если я присоединюсь к вам, чтобы вместе преодолеть хотя бы путь, оставшийся до Перекопа?

– Думаю, что самый опасный участок вашего путешествия начнется уже за Перекопом, где шайки степняков не сдерживает даже призрачная власть местного мурзы и где золотой жетон султана стоит не больше, чем старая попона из-под татарского седла.

– То есть вы приглашаете меня разделить скуку вашего путешествия до самой Сечи?

– Думаю, что могу провести вас даже на тридцать-сорок миль дальше этой степной цитадели. До тех пределов, до каких показываться мне уже небезопасно.

– Вы необычайно добры ко мне, полковник. Не исключено, что я приму и это ваше приглашение. Я знаю, какой вопрос вас волнует.

– Это вы о чем?

– Вас интересует, каковы мои отношения с князем Тибором.

– Каковы же ваши отношения с князем Тибором? – в тон ей спросил полковник и, не выдержав пытки нервами, нагнулся и, осторожно захватив коня за узду, отвел от края гибели.

Стефания восприняла этот жест совершенно спокойно, словно и не заметила старания и усилий полковника.

«Не может быть, чтобы женщина вела себя с таким безразличием к судьбе, – мелькнуло где-то в глубине его сознания. – Но еще больше это не похоже на притворство».

– Только вчера я отказалась стать его женой. Такой лаконизм вас удовлетворит?

– Вы? Его женой?!

– Почему вы переспрашиваете об этом с… таким ужасом?! – притворно возмутилась Стефания. – Хотите сказать, что я уже вообще ни на что не гожусь? Даже в жены?

– Да нет, я… Просто неожиданно как-то.

– Прощаю. Выкрутились.

Хмельницкий прикинул разницу в возрасте Стефании и Тибора и удивленно покачал головой. Он чувствовал, что Тибор восхищен княгиней, и понимал, что без флирта там не обошлось, однако не предполагал, что намерения молодого князя могут зайти столь далеко.

– Не утруждайте себя подсчетами, – рассмеялась Стефания, обратив внимание на то, как слишком уж напряженно молчит ее собеседник. – В матери Тибору еще не гожусь, но ведь и он просил меня не об усыновлении.

Они оба сдержанно рассмеялись. Двое повидавших жизнь и знающих ей цену людей – они могли бы спокойно порассуждать о том, что такое «порывы души» и как часто они не согласуются с реалиями жизни. Могли бы, если бы в их отношениях не просматривалась то же возрастное несовпадение, которое погубило намерения князя Тибора.

– А ведь я вдруг с ужасом подумал, что и сам вряд ли смогу удержаться от предложения…

– Что вы холосты, я уже знаю. Сообщил ваш сын. Не мне, естественно. Кстати, вы могли бы и сами познакомить меня с Тимошем. Не пойму, почему вы держите его в заезжем дворе, вдали от замка Карадаг-бея?

– Он находится вместе с остальными казаками. Со мной только оруженосец.

– Суровый отец. Однако мы отвлеклись. Кажется, вы храбро заявили, что собираетесь делать мне предложение?

– Мне же кажется, что вы собирались отказать, вежливо сославшись на более важные дела, нежели замужество. На государственные… дела.

Несколько минут Стефания молчаливо спускалась по склону, едва удерживая коня. Но как только миновали каменистую тропу и впереди показался поросший травой склон, она пришпорила рысака и, огласив окрестности воинственным кличем воинов своей земли, сломя голову понеслась вниз, далеко обогнав при этом не только Хмельницкого, но и двух оруженосцев, Савура и Власта.

Гетман сумел догнать княгиню лишь недалеко от замка. Подпустив его довольно близко, Стефания перегнулась в седле и признательно потерлась плечом о его плечо, словно благодарила за то, что он не заставил ее въезжать в эту мрачную татарскую цитадель в одиночестве.

– Не повторяйте своего предложения, – вполголоса, умоляюще попросила она. – Не заставляйте меня отвечать прямо здесь и сейчас.

Хмельницкий обиженно пожал плечами.

– Вы ведь понимаете, что судьба наша складывается каким-то непостижимо сложным образом.

– Вы украли все мои оправдания, княгиня.

– Вы правы! – рассмеялась Стефания. – И потом, мы ведь еще вернемся к этому разговору, разве не так? Не здесь, конечно, не в азиатской степи.

* * *

Вновь оказавшись в замке, Хмельницкий вдруг почувствовал, что весь его интерес к Крыму исчерпан и каждый час, который он проводит поблизости от Бахчисарая, безнадежно потерян для него. Полковнику хотелось поскорее вернуться в свой лагерь на днепровском острове, осмотреть повстанческие отряды, сформированные полковником Кривоносом за время его отсутствия, приступить к их обучению… В эти дни он много размышлял о том, как из наспех сколоченных отрядов создать настоящую, хорошо обученную армию. Пусть небольшую по численности, но готовую противостоять полякам в конном и пешем бою.

– Уверен, что последние проведенные у меня часы не покажутся вам столь тягостными, когда вы познакомитесь с моим учителем фехтования, – появился в покоях Хмельницкого, расположенных в северном крыле замка и соединенных с центральной частью переходным мостиком, Карадаг-бей.

– Два урока фехтования, полученных у этого мастера, стоят участия в двух победных сражениях.

– Это хорошо, что у вас есть свой учитель фехтования, – охотно расстался со своим лежбищем полковник. – Он татарин?

– Перс. Мне купили его в Стамбуле, почти как пленного, за сугубо символическую плату. Ни тот, кто продавал, ни тот, кто покупал, представления не имели о даре фехтовальщика, которым обладает этот человек. Один такой воин заменит на поле боя десять ваших казаков.

Хмельницкий недоверчиво хмыкнул.

– Скажем, пятерых татар, – смилостивился Карадаг-бей, не желая унижать своего нового союзника.

Только сейчас гетман узнал, что владелец замка до сих пор скрывал от него существование специального гимнастического зала, в котором, между потолком и полом, были подвешены несколько чучел, в том числе и чучело всадника. А еще здесь располагался целый арсенал всевозможного оружия – от старинных двуручных немецких мечей до турецких ятаганов и английских палашей. Одних кинжалов – разной величины и конфигурации, с невообразимо красивыми рукоятками – было развешано на коврах более ста пятидесяти. Здесь же, на специальных подставках, лежали кистени, булавы, боевые секиры… Этой коллекцией можно было любоваться целый день напролет. Но создавал ее хозяин явно не для развлечения гостей.

– Сколько поколений вашего рода собирало весь этот арсенал? – удивился Хмельницкий.

– Те же три поколения, которые возводили этот замок. Каменный, как вы заметили, в отличие от глинобитного двора хана.

– Это уже одобрено нами. Приятно удивлены.

– Но самым ценным оружием в этой коллекции является мой главный фехтовальщик, которого я считаю лучшим в мире.

– В мире?

– А кто и каким образом способен оспорить это мнение? – улыбнулся Карадаг-бей.

– Тоже верно.

Убедившись, что полковник согласен с его мнением, Карадаг-бей хлопнул в ладоши. Тотчас же открылась замаскированная небольшим ковром дверь, и оттуда появился невысокого роста худощавый воин – бритоголовый, одетый так, как обычно одеваются татары. Некогда довольно симпатичное полуевропейское лицо его было рассечено тремя шрамами, глубокими и безобразными.

Глядя на них, Хмельницкий подумал, что эти шрамы и есть та истинная плата, которую Гурлал – так звали перса – заплатил за свое мастерство. Хотя, с другой стороны, трудно убеждать кого-то в своем исключительном мастерстве фехтования, имея такие отметины на лице. «Интересно, – подумалось полковнику, – было бы взглянуть на него оголенного».

Вначале Гурлал упражнялся с чучелами. Юлой вертясь между ними, он тупой фехтовальной саблей наносил удары налево и направо; в каком-то невероятном прыжке врубался в шею всадника, с разворота отсекал голову пехотинцу, и тут же, провертевшись почти у самой земли, подсекал ноги другого врага. А, поднимаясь, успевал метнуть в чучело невесть откуда появившийся в его руке нож.

Хмельницкий был потрясен. Но еще больше он восхищался, видя, как перс воспроизводит все это в схватке с тремя татарами, тоже, в общем-то, не последними фехтовальщиками Татарстана. Прыжки, подкаты, удары с разворота и во время непостижимых по своей замысловатости кувырков…

Все это наводило на мысль, что его, Хмельницкого, собственное умение фехтовать, которым он не раз поражал казаков и во время тренировок, и в бою, – всего лишь размахивание саблей жалкого неуча. Только сейчас ему открылось такое искусство сабельного боя, которое совершенно перевернуло его представление о боевой схватке и человеческих возможностях.

Вооружившись, Хмельницкий все же попробовал вступить с персом в схватку, но на втором взмахе Гурлал остановил его палаш своей саблей и в следующее мгновение выбил его ударом ноги. Да так, что палаш подлетел к потолку.

– Вы напрасно растревожили меня, Карадаг-бей, – признал Хмельницкий. – Постичь эту науку я, очевидно, уже не в состоянии. Но и верить в себя как в фехтовальщика с этого дня тоже не смогу.

– Не огорчайтесь, полковник. Каждый раз, когда этот пленник таким вот образом обезоруживает меня, в голову мне приходят точно такие же мысли.

– Как такой человек способен попасть в плен?

– С остатками гарнизона, который был сдан его командиром в небольшой крепости под Басрой.

– Только так и можно объяснить появление этого стального барса среди пленников, – признал Хмельницкий. – Нет, Карадаг-бей, вы не должны были показывать этого фехтовального шайтана. Разве что хотите сторговать его мне. С удовольствием приму как дар или выкуп, пустив шапку по кругу через все свое войско.

– Вы не так поняли меня, – мягко улыбнулся Карадаг-бей. – Я всего лишь показал вам, полковник, кто станет обучать вашего сына, когда потянутся томительные дни его пребывания в Бахчисарае.

– Моего сына? Я еще надеюсь, что он отбудет из Крыма вместе со мной. – Молвив это, Хмельницкий настороженно взглянул на командующего войсками хана и заметил, как в глазах того вспыхнул какой-то странный, холодновато-презрительный огонь.

– Не уверен, что ему удастся отбыть вместе с вами, полковник. Хан не откажется от заложника.

– Вы уже наверняка знаете, что не откажется?

– Уже знаю, – проворчал Карадаг-бей.

– И никак нельзя изменить ход этих событий?

– Нельзя, поскольку он предопределен свыше. А что вас так удивляет, полковник? Неужели вы не понимаете, что, посылая войска в стан своего давнишнего врага – казаков, хан потребует гарантий?

– В общем-то, предполагал.

– И потом, почему вдруг вы захватили с собой сына? Что заставило вас пойти на этот шаг?

– Тимош был со мной на Сечи, и мне не с кем было его оставить.

– Лжете, полковник, лжете! Вы преспокойно могли оставить своего юного сына в любом казачьем зимнике или передать на попечительство любому из старых запорожских казаков. Вы привезли его сюда только для того, чтобы использовать как предмет торга. Вы брали его в Бахчисарай, отлично понимая, что ведете нам заложника, которому вряд ли удастся выбраться отсюда, поскольку война затевается в союзе с татарами, не привыкшими к обычным войнам. Их девиз: налетел, ограбил – и беги в крымские степи.

Вместо того чтобы решительно возразить Карадаг-бею, полковник лишь устало, затравленно взглянул на него и, отшвырнув фехтовальное оружие, вышел из зала.

Он прав, этот чертов татарин. Конечно же прав. Однако какой жестокостью нужно обладать, чтобы плеснуть этой ослепляющей правдой прямо в глаза! Как не по-людски это получилось.

«А подставлять собственного сына в качестве ханского заложника, по-твоему, по-людски? – с не меньшей жестокостью упрекнул себя полковник. – Если ты так считаешь, то попробуй убедить в этом Карадаг-бея и казаков, которые, отправляясь с тобой в это странствие, прекрасно понимали, зачем тебе понадобился Тимош. И понимают, почему в эти дни ты стараешься как можно реже бывать с ним. Дабы парнишка уже сейчас привыкал жить без тебя, в окружении татар. Зная, что отца рядом нет, и в ближайшие годы не будет».

Чтобы как-то успокоиться, Хмельницкий вышел на смотровую площадку и несколько минут стоял там, подставив лицо северному ветру, прорывавшемуся, возможно, откуда-то из низовий Днепра, ветру его родины.

Карадаг-бей неслышно остановился в двух шагах от него, чуть позади, однако одиночества не нарушал. Их молчаливое противостояние продолжалось до тех пор, пока вдруг привратник ни сообщил, что появился гонец от хана.

«Он таки накликал беду, – сжалось сердце полковника. – Без него, воителя, здесь не обошлось».

– Светлейший Карадаг-бей, – молвил гонец, не обращая внимания на стоявшего рядом Хмельницкого. – Наисветлейший хан повелел вашему гостю прибыть завтра после обеда в его дворец. Великий хан соизволил принять этого чужеземца.

– Передай хану, что полковник Хмельницкий, вместе с офицерами, которые сопровождают его, припадает к ногам повелителя Крыма, – сухо, бесстрастно, не вкладывая никакого особого смысла в свои слова, проговорил Карадаг-бей и победно оглянулся на замершего Хмельницкого.

«А вот и развязка. Именно та, которой ты опасался», – говорил его взгляд.