Текст книги "6-я батарея. 1914-1917 гг. Повесть о времени великого служения Родине"

– Ну, ваше высокоблагородие, – смеются люди, – японца видели, теперь поглядим и на немца.

Дорога идет лесом, и мы любуемся образцовым порядком, в котором содержится лес.

Какой лес! Сплелись верхушками высокие буки, плетнем закрыли лазоревое небо. С трудом пролезают меж листьев и тонких ветвей лучи солнца, освещая прямые, ровные как один, серые стволы деревьев. Нет бурелома, нет валяющихся гниющих веток, топор никогда не звенел здесь, под зеленой сенью этих буков-красавцев. Между стволами быстро промчались какие-то тени. Выскочили на небольшую лесную полянку, застыли на месте, изящные, стройные, с полными дикого любопытства глазами. Это козы. Только один момент простояли недвижно и скрылись, исчезли так же быстро, как появились.

Наши наблюдения вскоре были прерваны самым неожиданным образом: опять шум мотора, и опять германский аэроплан у нас над головой. Вдруг почти у самой батареи раздался какой-то выстрел, появился дымок, и что-то как будто бы свистнуло в воздухе. Мы сразу не поняли, в чем дело, только некоторые лошади испугались и шарахнулись в сторону, но сейчас же все пришло в порядок. Оказалось, что германский летчик заметил батарею и бросил в нее какой-то жалкий снаряд вроде маленькой бомбы. Аэроплан скрылся, и мы продолжали спокойно свой путь.

Крутой, высокий берег, у подножия которого раскинулся широкий болотистый луг, освещен лучами мало уже греющего, позднего осеннего солнца. Невдалеке темнеет чаща густого леса, уходящего до самого горизонта, скрывающая внутреннюю жизнь батареи: ее передки, зарядные ящики, обоз. 6-я батарея устанавливается на своей первой позиции между старых, широких редких сосен, которые должны прикрыть своими ветвями орудия и зарядные ящики, пока еще в беспорядке разбросанные по намеченной позиции. Невдалеке раскинулось какое-то селение, над которым высится остроконечная колокольня старого костела. Стадо коров, рассеянное светлыми пятнами, пасется на изумрудной глади обширного луга. Кучка светлоголовых деревенских детей робко наблюдает издали странную, невиданную еще ими картину солдат, лошадей и орудий.

Указав старшему офицеру поручику Яковлеву места орудий, я сам, в сопровождении Н. А. Тиличеева и двух разведчиков, отправился на поиски наблюдательного пункта. Мы выбрали для этой цели ближайший к неприятельскому берегу остров, занятый уже нашей пехотой 1-го полка¹⁵. Пехотные окопы шли по берегу острова с некоторыми перерывами, в одном из которых, на линии окопов и был для меня вырыт небольшой наблюдательный ровик. Этот ровик для маскировки мы усадили зелеными ветками, совершенно упустив из виду, что ветки вскоре завянут и могут вызвать у неприятеля подозрение. К счастью, как оказалось, немцы не обратили на него никакого внимания. Подход к моему ровику был скрыт растущими кустами, идущими к небольшой деревушке, ютившейся в густой древесной заросли. В этой деревушке я и поселился со всей своей командой наблюдателей и телефонистов. Хозяева приняли нас очень приветливо, и во все время нашего пребывания мы жили с ними очень дружно.

Теперь осталось самое трудное: проводка двух телефонных линий для связи батареи с наблюдательным пунктом. Трудное это дело было потому, что пришлось телефонный провод тянуть через несколько (правда, нешироких) водных рукавов.

Когда я вернулся в батарею, то позиция была уже готова: орудия стояли на местах, и по бокам их были вырыты ровики для прислуги – таких размеров, что даже испугался: это не ровики, а целые блиндажи крепостного типа.

Стало вечереть, и стал накрапывать дождь. Телефонисты потянули провод на наблюдательный пункт, и тут же начались наши страдания. Добыли какую-то старую лодку – долбленку, но без весла. Лодка вертится, переваливается с боку на бок, того и гляди – очутимся в воде. Провод ускользает из рук, темно, а сверху поливает дождем. Наконец через один рукав протянули провод, до следующего несли лодку на руках, а там опять та же мука.

– Да, – шутит Н. А. Тиличеев, ежась от пронизывающего холода, весь мокрый, с задеревеневшими пальцами на руках. – Мы подвигаемся по способу наших дедов, когда они ходили «из варяг в греки». Только они, наверно, так не спешили и ночью не мокли под дождем и ветром.

Через несколько часов, грязные, измокшие, продрогшие, голодные, мы наконец окончили наше трудное дело и, предварительно сняв с себя промокшие шинели и сапоги, с невероятным наслаждением уселись вокруг печки, затопленной для нас гостеприимным хозяином. Вот в этот момент мы были почти счастливы.

* * *

На следующее утро противоположный берег еще не был занят неприятелем, хотя жители почему-то попрятались, что дало нам повод предполагать, что ждать уже осталось недолго. И действительно, около 10 часов утра из лесу выехали два всадника и шагом, не спеша, подъехали к самой реке. Это были германские офицеры. Очевидно, офицеры эти не предполагали, что им здесь может угрожать какая-нибудь опасность. Бросив поводья на шеи лошадей и вынув ноги из стремян, они, потягиваясь, старались размять свои уставшие от долгого похода тела. Закурив папиросы, они спокойно разговаривали, указывая руками на наш берег. Вдруг выстрел… Не выдержал, видимо, стрелок и дал промах. Бешено мчатся обратно в лес кони, настегиваемые стеками пригнувшихся в седлах своих седоков.

Пользуясь временем, я выпустил из орудий несколько шрапнелей по разным точкам неприятельского берега, [чтобы] в случае нужды не терять времени на пристрелку.

* * *

К вечеру, когда мы с Н. А. Тиличеевым сидели в своей избе за чаем, загудел телефон:

– Ваше высокоблагородие, немцы!

Это передавал с наблюдательного пункта дежурный наблюдатель Чухломин. Мы оба моментально побежали на пункт.

Вдоль берега Вислы, по боковой дороге, шел германский обоз, повозок около десяти, конвоируемый ротой пехоты. Немцы были от нас очень близко, и мы в бинокли совершенно свободно могли разглядеть даже их лица. Все в черных блестящих касках с золочеными шишаками и полном походном снаряжении, они казались очень утомленными.

Пока мы с замирающим сердцем разглядывали этих первых видимых нами врагов и я раздумывал, стрелять по ним или не стрелять, колонна остановилась. Усталые люди стали сбрасывать с себя в одну кучу свою амуницию, составили ружья и повалились на землю. Откуда-то появился котел, который сейчас же был подвешен над костром на трех кольях. Очевидно, колонна собиралась здесь ночевать.

Восемь шрапнелей внезапно разорвались над усталым, отдыхающим противником, густым белым дымом покрыли повозки, людей, лошадей и деревья ближнего леса. В один момент дорога опустела, и в надвигающихся сумерках были видны лишь перевернутые с испугу повозки и судорожно бившиеся в повозках несчастные лошади.

Ночь скрыла результаты первых боевых выстрелов 6-й батареи, нарушивших тишину осеннего вечера 6 октября 1914 года.

* * *

Стреляя первый раз по живой цели, я испытал неприятное ощущение. Стрелять мне приходилось много, но целью всегда бывали деревянные мишени. Здесь же были живые, усталые люди, и если бы они были бы еще не так близко от меня, моя первая боевая стрельба «по противнику» не произвела бы, может быть, на меня такого неприятного впечатления. Кроме того, я сам в это время не подвергался ровно никакой опасности и расстреливал их совершенно спокойно. Но странно то, что на следующий день этого угнетенного состояния у меня уже не было, и оно уже больше никогда и ни при каких обстоятельствах не появлялось в продолжение всей войны, наоборот, хорошие попадания моих снарядов доставляли мне большое удовлетворение. Люди как будто перестали быть для меня людьми и превратились в те же деревянные подвижные мишени.

Что касается моего ближайшего помощника и свидетеля этого боя Н. А. Тиличеева, то он был в полном восторге, в эту ночь долго не мог заснуть и, конечно, не давал спать и мне.

* * *

Итак, германцы не только должны уже были быть осведомленными о том, что луговой берег Вислы в этом месте занят нашими войсками, но должны были принять некоторые меры предосторожности в этом районе, а между тем на следующий день оказалось, что они совершенно еще не подозревали нашего здесь присутствия.

Утром все селения уже были заняты германской пехотой, видимо, выставленным в нашу сторону боковым заслоном, и одиночные люди бродили совершенно беспечно у этих селений.

Пехота наша пока воздерживалась от открытия огня и сидела, притаившись, в своих окопах.

Как раз против моего наблюдательного пункта появляются три человека: два офицера и солдат. Один из офицеров, пятясь задом, чертит каблуком границу окопа. Затем появляются с лопатами рабочие, и вскоре окоп готов. Рабочие удаляются, и на смену им из деревни Пшедваржица выходит взвод пехоты и направляется к новому окопу. Я вижу ясно, как немцы, подняв высоко головы, отбивают ногу. Перед окопом они останавливаются, выстраиваются в две шеренги, соскакивают в него – и в этот момент четыре шрапнельных разрыва 6-й батареи окутывают своим дымом их фигуры. Когда дым несколько рассеялся, в окопе жизни уже не было. Этот окоп был ночью засыпан, и больше уже никто к нему не подходил никогда.

* * *

Потекла однообразная, довольно скучная жизнь позиционного характера, прерываемая по временам неожиданными боевыми эпизодами, заставляющими на это время всю батарею сразу стряхнуть с себя сонливость, навеянную слишком скучной обстановкой. Редкая орудийная перестрелка, одиночный ружейный выстрел по неосторожно высунувшемуся противнику сухо прорежет воздух, глухо отдастся в зарослях острова и покатится дальше – далеко по водной поверхности Вислы. Солдаты явно скучают, бесконечно пьют чай, а затем спят целыми днями, свернувшись под отсыревшими своими шинелями в углу орудийного окопа или в лесу за позицией.

– Ваше высокоблагородие, наши разведчики убили в камышах дикого кабана, – доложил мне старший в команде разведчиков фейерверкер Романов.

– Ну что же, молодцы.

Окружные леса и камыши кишели дичью, и потому доклад моего старшего разведчика меня нисколько не удивил.

Романов мнется и, видимо, хочет еще что-то сказать.

– Ну, что еще?

– Разрешите доложить: только баба плачет.

Так вот какого кабана убили разведчики! Иду расследовать дело: баба действительно плачет над мертвой небольшой свинкой. Первым делом постарался утешить бабу: спросил, сколько ей заплатить за свинью? Баба перестала плакать и заявила, что она будет довольна, если я дам ей пять рублей. Я дал ей десять, и дело было улажено.

– Чтобы битых «диких кабанов» больше не было, понял?

– Так точно, ваше высокоблагородие. – Романов совсем смущен.

В этот день мы ели щи со свининой. На следующий день борщ, и из борща вытаскиваю куриную ногу. Зову Романова.

– Это что такое?

– Кабанятина, ваше высокоблагородие, – совершенно не смутившись моим вопросом, отчеканил, подергивая длинными рыжими усами, Романов.

– Так вот, если еще раз замечу такую «кабанятину», то ты как старший в команде пойдешь под суд.

– Понимаю, ваше высокоблагородие.

Появление «кабанятины» прекратилось.

Ко мне зашел командир 1-й роты штабс-капитан Ерченко:

– У меня к вам просьба: мы сейчас в лодках отправляемся на разведку на неприятельский берег. Следите за нами и не дайте нас немцам в обиду…

– Хорошо. При первой тревоге у противника я дам вам знать одиночным выстрелом, а затем постараюсь, как смогу, исполнить вашу просьбу.

Слежу в бинокль за двумя нашими лодками. Вот они медленно двигаются против течения вдоль нашего берега, прикрываясь растущими камышами. Лодки поворачивают на середину реки, режут ее поперек и благополучно пристают к неприятельскому берегу. Люди выходят и скрываются в камышах. Некоторое время проходит в тишине.

Наших заметили: из деревни Пшедваржица, застегиваясь на ходу, выбегают немцы. Много немцев, наверное, роты две.

Я даю условный выстрел, а затем преграждаю огнем батареи путь бегущему неприятелю: беглым огнем устраиваю огневую завесу. Немцы не выдержали и легли на землю.

Разведчики все еще не возвращаются. Я продолжаю стрелять, несколько ослабив темп выстрелов, и вдруг теряю связь с батареей: обе телефонные линии сразу перестали действовать. По линиям побежали телефонисты и пропали. Батарея продолжает вести огонь самостоятельно, уже без моих команд.

Пехотные разведчики вполне благополучно вернулись обратно, и только когда они опять выплыли на середину реки, в их направлении стали рваться тяжелые германские шрапнели, провожая их до самого берега, пока они не скрылись в окаймляющей реку растительности.

6-я батарея все еще стреляет в прежнем направлении, а все видимое нам поле перед деревней покрыто лежащими немцами.

Я посылаю верхового разведчика на батарею, и только через полчаса батарея замолкает. Как оказалось, старший офицер поручик А. Р. Яковлев, потеряв связь со мною и учитывая положение наших разведчиков на неприятельском берегу, решил не прекращать огня до получения от меня приказания.

Закончив всю операцию, мы с Н. А. Тиличеевым ушли домой, оставив на наблюдательном пункте дежурного наблюдателя. Через некоторое время я его спросил по телефону, что делают немцы.

– Все лежат, ваше высокоблагородие.

Возвратились посланные телефонисты и доложили, что оба телефонные провода обрезаны и концы их закинуты в стороны. Как оказалось, в каждом проводе было вырезано по несколько десятков саженей. Очевидно, у противника на нашем берегу появились доброжелатели. Надо быть осторожным и принять усиленные меры к постоянной охране телефонных проводов.

Немцы все продолжали лежать на месте до самых сумерек, и только тогда, когда ночь начала спускаться на землю и окутывать их непроницаемой мглой, их фигуры зашевелились и, не поднимаясь, ползком, стали постепенно исчезать в строениях деревни Пшедваржица.

* * *

Тяжелая германская батарея, стрелявшая по нашим разведчикам, на следующий день открыла редкий огонь по нашему острову.

Я долго присматривался, чтобы заметить, откуда она стреляет, но безрезультатно, пока на пункт не прибежал запыхавшийся пехотный солдат:

– Ваше высокоблагородие, немецкая артиллерия!

– Где?

– У нас из окопа хорошо видно: стоит у леса, в кустах.

Первая мысль, пришедшая мне в голову после того, как из пехотного окопа я увидел германскую батарею, была: как глупо поставлена батарея. Тяжелая пушечная четырехорудийная батарея стояла на ровном месте, прикрываясь лишь редкими кустами, и вела огонь по нашим пехотным окопам.

Что это: наивность, полное непонимание основных начал артиллерийской тактики и боя или халатность?

– Шестая батарея, к бою!..

Первая одинокая шрапнель пропела на полете над самой моей головой свою песню и, лопнув, выпустила свой белый дымок, как распускающуюся белую розу. Минута затишья – и германская батарея потонула в огне и дыме урагана рвущихся на ней снарядов. Внезапность огня 6-й батареи сделала свое дело: германская тяжелая батарея перестала существовать.

Увлеченные этим артиллерийским боем, наши пехотинцы, забыв всякую осторожность, вылезли из окопов наружу. Они были правы: ни одна ружейная пуля не просвистела в воздухе – все внимание обеих сторон было сосредоточено на гибнущей германской батарее. Солдаты были серьезны: страшная участь германских артиллеристов, видимо, задела глубокие душевные струны затихших свидетелей этого боя.

В лесу за батареей какое-то движение. Я останавливаю огонь батареи. В опушке появились орудийные передки, запряженные восьмерками лошадей.

– Три патрона беглый огонь!..

Лес заволокло дымом. Бой был окончен.

Когда через несколько дней наша пехота перешла через Вислу, то местные жители рассказывали, что германская батарея погибла целиком. Избитые осколками и прямыми попаданиями снарядов пушки германцы сначала бросили в небольшую протекающую здесь речку, но затем вытянули их оттуда и, погрузив на повозки, куда-то увезли.

Мне же на память была привезена снятая с могилы офицерская каска, скальп, содранный осколком снаряда с головы германского артиллериста, и несколько открытых писем¹⁶, подобранных на бывшей позиции германской батареи. «Милый Генрих! Так как Господь еще тебя хранит…» – можно было еще разобрать начало одного из писем. Все же остальные были густо залиты запекшейся кровью.

* * *

Немцы решили отомстить: к вечеру перед позицией батареи разорвалась тяжелая бомба, другая перелетела через батарею. Третий снаряд ударил перед самым фронтом батареи и засыпал землей ближайшие пушки. Вилка[2]2
  Недолет и перелет по цели составляют «вилку».


[Закрыть] взята. Наступившие сумерки помешали дальнейшей стрельбе.

Стало ясно, что утром немцы будут бомбардировать батарею, и поэтому, пользуясь ночью, надо принять необходимые меры.

Ночью с Н. А. Тиличеевым и разведчиками ищу новую позицию. Задача очень трудная, но урок хороший: вторая – запасная позиция – всегда должна быть заранее подготовленной. После долгих поисков, почти на ощупь, спускаю батарею с высокого берега вниз, к лугу, где с самого края нашелся довольно большой и тенистый фруктовый сад. Здесь в саду ставлю батарею.

Предположение наше оправдалось вполне: чуть ли не с первыми лучами солнца пустые окопы бывшей позиции 6-й батареи подверглись разрушительному огню тяжелых гаубичных бомб, к большому удовольствию глядевших на это веселое представление солдат.

После пустой позиции подверглась обстрелу колокольня недалекого костела. Видимо, это обстреливался мой «наблюдательный пункт». Эта последняя задача была решена точно «по руководству», очень аккуратно и верно, только на колокольнях и на мельницах моих наблюдательных пунктов не будет никогда.

* * *

Откуда стреляют немцы? Втроем с Н. А. Тиличеевым и дежурным наблюдателем усиленно всматриваемся вправо – в сторону звука, но найти позицию германской батареи не можем.

– Беда в том, что стреляют гаубицы. Такую батарею можно поставить так, что к самой подойдешь – не увидишь.

– Никак нет, ваше высокоблагородие, вон она… Глядите… Ну, конечно, это ихняя батарея!.. Одно, два, три орудия… все четыре, ваше высокоблагородие… И прислуга… Прислуга тоже видна, – почти шепотом от избытка волнующих его чувств спешит передать мне наблюдатель Чухломин.

Я слежу в бинокль за указаниями Чухломина. Он прав: германская тяжелая гаубичная батарея стоит на ровном месте, в кустах.

От радости я потерял способность рассуждать хладнокровно. Я вижу перед собой только эти германские орудия.

Опять снаряды 6-й батареи летят тучей, и белый столб дыма покрывает орудия. Я жду, когда рассеется дым, и… ничего не понимаю: орудия разлетелись на части, а то, что уцелело от орудийной прислуги, стоит как вкопанное, не шевелясь.

Ну, конечно, и есть вкопанное: простые доски – мишени. Деревянная ложная батарея!

И как последний дурак, попался на удочку и перепортил так глупо массу снарядов. Мне и обидно, и стыдно перед своей пехотой и перед своей батареей. Отомстили. Воображаю, какое у немцев теперь ликование.

Опять германские гаубицы стреляют… Все оттуда – со стороны только что разбитых мною деревянных мишеней, и вдруг… дымовое кольцо поднимается кверху. Очень жидкое, но явно видимое на темном фоне леса. Направление точное за ложной батареей, но дальше – за кустами, у самого леса. Я вглядываюсь пристальнее и по легким дымкам выстрелов устанавливаю точно места германских орудий. Тяжелая гаубичная батарея опять стоит, только на маскированной позиции. Странные у немцев артиллеристы.

На этот раз снаряды 6-й батареи бьют уже по настоящим, живым орудиям, и бьют жестоко. Дым от разрывов покрывает кусты и высоко поднимается кверху, закрывая собою и лес.

* * *

За двое суток две разбитые 6-й батареей тяжелые батареи противника.

В штабе дивизии все взволнованы. Офицеры батареи представлены к боевым наградам. Подпрапорщик Т. М. Галущук по телеграмме производится в офицеры, и первые во всей бригаде люди 6-й батареи украшаются Георгиевскими крестами и медалями. Только мой ближайший помощник, мой милый Н. А. Тиличеев отклоняет назначенный ему Георгиевский крест:

– Мне он не нужен, лучше пусть его носит кто-нибудь из солдат.

Дивизионный интендант прислал для лошадей батареи не в счет несколько мешков овса, и сам начальник дивизии очень ласков и вежлив со мною.

* * *

С нашей пехотой 1-го полка мы живем в большой дружбе. Начальником нашего боевого участка состоит командир этого полка полковник П. П. Карпов, спокойный, умный и храбрый старый офицер. Когда он собирает командиров батальонов, я тоже считаю своим долгом являться на эти собрания: здесь много выясняется интересного, и я все время нахожусь в курсе всех боевых дел дивизии.

Полковник Карпов собственноручно жарит на примусе колбасу, которую мы все с большим удовольствием поедаем, запивая ее горячим чаем, и в это время весело и шумно решаются и выясняются все вопросы настоящего боевого момента.

Эта связь с пехотой очень ценна: узнаешь офицеров, знаешь степень их личного мужества, предприимчивость, знание дела, и тогда становится ясно, когда, на кого и в какой мере можно положиться и рассчитывать: все это необходимо учесть в боевой обстановке. Наша пехота умеет ценить то внимание, которое к ней проявляет ее артиллерия, и сама старается не остаться в долгу, и в критическую минуту себя не пожалеет – выручит.

* * *

Раннее утро. С реки поднимается густой туман – как будто белым молочным облаком окутаны берега. У нашего берега, соблюдая полную тишину, в лодки садятся люди. Это наша пехота отправляется в разведку на неприятельский берег. Лодки отчалили и пропали в тумане. Оставшиеся в окопах люди напряжены, слух ловит каждый малейший звук, глаза впились в поднимающийся туман.

Некоторое время проходит в полном затишье. Но что это?.. Тихо, без малейшего всплеска, к берегу подкрадываются какие-то тени. Это силуэты лодок.

– Немцы!..

Ружейный залп прорезал туман. С лодок в ответ – залп по берегу. Бой разгорается: падают люди. Крики, стоны…

Туман редеет. Фигуры сражающихся проясняются, и перед нашей изумленной пехотой на берегу в лодках – свои же. Туман сбил лодки с пути: они незаметно для себя повернули обратно и приняли наш берег за неприятельский.

Бой происходил накоротке: потери большие.

* * *

Я прошу разрешения перевести 6-ю батарею на остров. Настоящая позиция слишком далеко, очень трудно поддерживать связь, и самое главное – я слышу все время движение за лесом, по шоссе, больших сил противника. Это грозные войска императора Вильгельма двигаются в направлении на Варшаву. Я ничего не могу сделать: орудия батареи не добрасывают своих снарядов до шоссе.

Мне отказывают в моей просьбе: слишком рискованно.

В особенности движение по шоссе усиливается ночью – все время слышится какой-то глухой шум. Я не могу спать. Я брожу в одиночестве по берегу Вислы, и мне все представляется переправа германцев на моем участке. Я слышу, как у неприятеля по ночам все время стучат топоры, и каждый удар топора отзывается в моем мозгу. Я пристально вглядываюсь в ночную тьму, и мне чудятся наводимые мосты. Я протираю глаза, опять вглядываюсь и ничего не вижу.

Под утро, утомленный, с истрепанными нервами, я засыпаю тяжелым сном.

* * *

Наш начальник дивизии решил сам атаковать противника через Вислу. Ротам приказано срочно рубить лес и вязать плоты. Артиллерия тоже будет переправлена на плотах.

Под ударами топоров нашей пехоты падают лесные великаны, громадные сосны, и тут же распиливаются на бревна. Работа кипит, и к определенному сроку плоты готовы. Происходит первая проба: плот спускается на воду, на него прыгают несколько человек, и под их тяжестью плот тонет. Все хорошо, только одного не учли у нас в штабе: нельзя спускать на воду плоты из сырого, только что срубленного леса.

Операция отменяется. Множество связанных плотов остается в утешение владельцу леса.

* * *

В полной тишине, ночью, покидают германцы занятые ими селения. Мы ничего не слышали, но утром жители этих селений вышли на берег. При немцах их не было видно. Они что-то нам кричат, но разобрать ничего невозможно.

Начальник дивизии приказал мне проверить одиночными выстрелами, точно ли немцы ушли. Я выполнил приказание: противника нет.

Наша пехота перешла на тот берег: германцы совершенно исчезли. Подошел из резерва и перешел Вислу Гренадерский корпус.

День прошел спокойно. К вечеру же затрещали ружейные выстрелы, заговорила артиллерия.

Я опять на берегу, всматриваюсь в темную даль. Недалекий бой все сильнее, все разгорается. Начальник дивизии передает мне приказание:

– Гренадеры наступают. Поддержите огнем своей батареи наступление гренадер.

Куда наступают гренадеры? Какая нужна им поддержка? Ничего не понимаю, никак не могу добиться более определенных указаний. Темная ночь, ничего не видно, и только слышна беспорядочная ружейная стрельба. Артиллерийский огонь прекратился. Никакой поддержки никому в настоящем положении оказать не могу, и 6-я батарея молчит.

На острове появляются какие-то тени, слышится сдержанный говор.

– Стой!.. Кто идет?

– Гренадеры N-ro полка.

Подхожу ближе: человек около двадцати гренадер с винтовками в руках. Освещаю их лица фонарем: лица перепуганные, у одного гренадера в скуле торчит маленький осколок гранаты. Он даже не замечает этого своего ранения.

– Где ваш полк?

– Погиб. Почитай что все здесь, которые остались в живых.

– А ваша артиллерия?

– Всю забрали немцы.

Что за чепуха? Не верится что-то. Н. А. Тиличеев с двумя разведчиками пробирается верхом по мелям через Вислу и исчезает из вида. К рассвету они возвращаются: N-й гренадерский полк в темноте наткнулся на батальон заблудившихся немцев. Немцы открыли огонь из винтовок, и часть гренадер разбежалась. Все благополучно, германцы отступают.

* * *

Наша задача на Висле закончена. 14 октября 6-я батарея снова двинулась в походной колонне по направлению к Ивангороду, и чем ближе к нему подвигается, тем больше на ее пути встречается следов недавнего боя.

– Воронки, воронки-то какие!.. Господи, Царица Небесная! Вот хватит такой, что от тебя-то останется?

– Небось и поменьше хватит, совсем маленький, так и то задрыгаешь ножками и душу свою на волю выпустишь. Чего испужался?

– В Японскую войну таких не было. Там «шимозы» были, а тоже, бывало, как ахнет, так только мозги в голове застукают.

Я слушаю рассуждения своих солдат о германских тяжелых снарядах, и в уме моем складываются вопросы: неужели же в обыкновенном полевом бою германцам понадобились снаряды такой разрушительной силы? Видно по месту, что этими 8-, 10-дюймовыми бомбами немцы стреляли по нашим полевым войскам, почти совершенно открытым, и разрушать здесь какие-нибудь крупные сооружения не было надобности. Не лучше ли было применить в этом бою обыкновенные полевые пушки, стреляющие обыкновенной шрапнелью, а эти чудовищные и, наверно, очень дорого стоящие бомбы и орудия, из которых они выпускались, поберечь для более подходящего случая? В полевом бою надо уничтожать живую силу противника, а не пугать ее.

– Ваше высокоблагородие, поглядите, вот штука какая.

Да, «штука» действительно замечательная: треснувшая по радиусам головная часть тяжелой германской бомбы, весом фунтов 15–20. Люди выкопали ее из глубокой воронки, в которой она застряла.

– Разрешите взять ее с собой, ваше высокоблагородие.

– А зачем она вам нужна?

– Так, любопытно уж очень. Может, кому показать придется.

– Ну, берите. Сдайте в обоз.

Вот позиция нашей легкой батареи. По снарядным воронкам, но уже гораздо меньшего размера, видно, что батарее сильно попало от немцев. На правом фланге валяется разбитый снарядом угломер Михайловского-Турова.

У вокзала Ивангорода мы сходимся с 1-м дивизионом. Они нам сообщают, что дивизию перебрасывают на австрийский фронт – они уже получили приказание грузиться.