Текст книги "Между Азией и Европой. История Российского государства. От Ивана III до Бориса Годунова"

Новой и несомненно самой важной «статьей ввоза» в эпоху Ивана III стал, выражаясь по-современному, импорт мозгов и технологий. Прижимистый Иван Васильевич не скупился, когда нужно было заманить в Москву опытных чужеземных специалистов самого разного профиля – их активно нанимали в Европе московские посланники.

Времена, когда Азия лидировала в военном, научном, технологическом и культурном отношении, уходили в прошлое. Теперь авангардом цивилизации становилась Европа – прежде всего Италия, расцветшая в эпоху Возрождения. Русь же за века ордынского владычества сильно отстала и находилась даже на более низком уровне развития, чем в XIII веке. Многие ремесла и навыки, освоенные древними мастерами, теперь были забыты.

Неизвестно, испытывал ли Иван III интерес к каким-то сферам культуры, кроме зодчества, но к техническим новшествам – несомненно. Государь очень ясно понимал, что его страна отстает от Европы во многих отношениях, и хотел сократить разрыв. Именно с этого – постоянного, жадного желания перенять всё полезное у Европы – то есть с психологической переориентации, и начинается медленный дрейф Руси из условной Азии в столь же условную Европу. Если бы лучших мастеров Москве могла предоставлять Турция, Русь, вероятно, так и осталась бы азиатской страной.

Первый толчок к рекрутированию иностранцев дал брак на римлянке Зое Палеолог. Ее сопровождала большая свита, состоявшая из греков и итальянцев, да и в дальнейшем, уже став Софьей Фоминишной, государыня всячески поощряла «итальянизацию» великокняжеской резиденции.

Всякая тоталитарная власть, особенно только что установившаяся, покровительствует архитектуре. Пышность построек наглядно демонстрирует мощь монарха и незыблемость его династии. Иван III, придававший большое значение возвышению своего престижа и величию государева звания, превратил Кремль из деревянного городка, обнесенного сильно обветшавшими каменными стенами, в великолепный архитектурный ансамбль.

Стены и башни были перестроены, заменены более мощными. Между рекой Москвой и рекой Неглинной проложили широкий ров, выложенный камнем. От стен до ближайших домов было расчищено пространство шириной более чем в 200 метров – не столько мера безопасности (во время вражеского нашествия посады все равно сжигали), сколько зримое обособление вместилища Верховной Власти.

Еще разительнее были перемены внутри Кремля.

Прежние московские государи жили попросту, не заботясь о пышности. Она, пожалуй, была даже небезопасна, поскольку могла побудить Орду увеличить дань. В тех условиях было выгоднее прибедняться. Отец Ивана жил и умер в ветхом и тесном деревянном тереме (правда, он был слеп и все равно не мог наслаждаться красотами). Однако начинать полагалось не с государева дома, а с Господнего. В замке имелся каменный собор Ивана Калиты, но бедный, неладно сложенный и полуразвалившийся. Для главного храма большой страны такой не годился. Одновременно с покорением Новгорода, то есть с фактическим объединением Руси, начинается строительство величественного Успенского собора.

Московский Кремль при Иване III. А. Васнецов.

История этого строительства примечательна. В 1472 году наняли двух московских зодчих, Кривцова и Мышкина. Мастерам было велено построить что-нибудь вроде владимирского Успенского собора. Они бодро разобрали старый храм и два года возводили новый, а на третий он взял и развалился (известь оказалась «не клеевита»). Увы, «каменная наука» на Руси подзабылась.

Хотели поручить дело псковичам, потому что в Пскове неплохо строили из камня, но решили не рисковать и отправили в Италию посланника подыскать хорошего архитектора. Болонец Аристотель Фиорованти, в то время работавший в Венеции, польстился на баснословное жалованье (десять рублей в месяц) и отправился в далекую страну с сыном Андреа и учеником Пьетро.

С недостроенными стенами фрязин (так на Руси звали итальянцев) иметь дело не пожелал и велел расчистить площадку. Съездил во Владимир. Тамошний собор XII века Аристотелю очень понравился. Фиорованти отказывался верить, что его строили не итальянцы. Талант зодчего проявился в том, что он сумел ухватить и воссоздать «русскость» православного храма. Торжественный и в то же время простой контур Успенского собора напоминает домонгольскую архитектуру.

Фиорованти научил русских делать прочные кирпичи и густой раствор, соорудил подъемник (раньше камни тянули наверх вручную). Работа закипела. Всего за четыре года – невероятная быстрота и по итальянским меркам – собор был построен. Его освятили в 1479 году. Правда, доверив иноземцам строить «тело» храма, его «душу», то есть иконопись русские оставили за собой. Так оно происходило и в дальнейшем. К иконописному делу и росписи храмов допускали только отечественных художников или православных греков.

Свое щедрое жалованье Аристотель Фиорованти отработал с лихвой. Истинный человек Ренессанса, он умел очень многое: кроме зодчества, итальянец владел искусством колокольного литья, делал пушки, чеканил монету.

Успенский собор в Кремле

Теперь, когда Богу было отдано Богово, настал черед и кесаря. Русские послы видели, что иноземные государи живут в помпезных каменных палатах, и Иван решил, что ему невместно принимать иностранные посольства в деревянном тереме. Венецианские мастера выстроили для приемов Грановитую палату, но, в отличие от Успенского собора, не по русским, а по беспримесно итальянским образцам. В 1490-е годы миланец Алоизо де Карезано (русские звали его Алевизом Фрязином Старым, ибо вскоре появился еще один Алевиз, прозванный Новым) спроектировал для государя и жилой дворец, но Иван Васильевич и его последователи «каменного житья» не любили, предпочитая деревянные терема, прохладные летом и теплые зимой. Зато теперь было что показать чужеземцам: у нас не хуже, чем у вас.

Вслед за великим князем собственными каменными (точнее кирпичными) палатами обзавелся митрополит, а затем и некоторые бояре.

Великий князь, не любивший докторов, держал при себе только иностранных, в основном немецких лекарей (которым, впрочем, тоже не доверял).

В Московию ехали горные мастера, умевшие находить и обрабатывать руду; ехали военные инженеры и литейщики; ехали ювелиры и специалисты по чеканке монеты.

Русскому войску, которое в боях с литовцами и особенно ливонцами столкнулось с массированным использованием полевой артиллерии, были очень нужны хорошие пушечные мастера. Для осады каменных крепостей требовались тяжелые осадные орудия. Поэтому стало быстро развиваться собственное литейное производство. Пройдет всего два-три десятилетия, и европейцы будут поражаться количеству и размеру русских пушек.

Итальянец Павел Дебосис отлил несколько гигантских орудий, поражавших современников. Самая большая пушка, названная в его честь «Павлином», весила 16 тонн и имела калибр в 550 миллиметров. Ее еще называли «царь-пушкой» – до тех пор, пока русский мастер Андрей Чохов век спустя не отлил исполина, ныне стоящего в Кремле. Новый пушечный царь затмил старого.

Власть и церковь

Как я уже писал, прагматичный и приземленный Иван, видимо, не был религиозен. Это последующие русские монархи будут свято верить в «помазанность» и в особые отношения с Богом, а Иван III точно знал цену своего самодержавия, поскольку создал его собственными трудами, не уповая на Божью помощь. Набожность и религиозную ревностность великий князь выказывал, только когда это было ему выгодно. Иван III спокойно относился к иноверцам, не побуждая к переходу в православие ни вассальных татар, ни приезжих европейских мастеров, ни иудеев, которых охотно брал на службу дипломатами, лекарями и торговыми посредниками.

Точно с таким же практицизмом строил государь и свои отношения с церковью. Она была ему нужна не в качестве духовной наставницы, а в качестве исполнительной помощницы и удобного политического инструмента.

Русской церкви, следовавшей византийскому принципу единения патриархии с императорской властью, было не так трудно смириться с этой подчиненностью. С 1448 года русские иерархи стали выбирать митрополита сами, без участия Константинополя. Фактически это означало, что первосвященника теперь назначал московский государь. Уходили в прошлое времена, когда пастырь мог публично осудить монарха за прегрешения, а митрополит – осерчать и уехать из Москвы. В первую половину Иванова княжения мы еще видим несколько случаев былой церковной независимости (вспомним, как преосвященный Вассиан корил государя за малодушное бегство с Угры), однако вскоре подобная непочтительность стала совершенно немыслима.

К этому же времени относится, кажется, последний в отечественной истории эпизод, когда глава духовенства взял верх над монаршей волей. Это произошло, когда Иван III слишком уж бесцеремонно вторгся в сферу, которая безраздельно принадлежала церкви. Во время торжественного освящения Успенского собора государь сделал выговор митрополиту Геронтию, что тот-де неправильно ведет крестный ход: против солнца. Геронтий возмутился – он, разумеется, лучше знал, как следует проводить шествия. Не вполне понятно, зачем равнодушному к церковной обрядности Ивану понадобился этот конфликт. Возможно, в момент освящения главного государственного храма великий князь хотел всем наглядно продемонстрировать, что собирается безраздельно властвовать и над церковью.

Государь разгневался на митрополита и запретил ему освящать храмы. Геронтий в знак протеста заперся в монастыре. Эта ссора произвела волнение в народе. Неизвестно, чем бы всё закончилось, если бы не осложнилась политическая обстановка: хан Ахмат стал грозить войной, в тылу начался мятеж государевых братьев – и великий князь пошел к владыке на поклон. Признал правоту Геронтия и обещал впредь не вмешиваться в отправление церковных обрядов.

Но когда гроза миновала, Иван припомнил митрополиту непокорство. Через некоторое время Геронтий по болезни вновь удалился в обитель, а потом, поправившись, пожелал вернуться, но государь его «не восхоте». Положение митрополита оставалось шатким вплоть до самой его смерти.

Строятся новые храмы, растет численность духовенства, московская церковь становится всё богаче, но былого политического влияния у нее уже нет. Еще попадаются принципиальные или норовистые церковные деятели, но после Геронтия на самый верх иерархии путь таким людям закрыт. Великому князю не нужны сильные митрополиты, нужны удобные. Если государь не доволен архиереем, то обходится с ним без церемоний, как с преступником (вспомним участь новгородского владыки Феофила).

К православию Иван относился так же потребительски, как к церкви. Для этого монарха религия была не законом жизни, а идеологическим обоснованием государственной идеи.

Сначала Иван Васильевич провозглашал себя опорой истинной веры, потому что этого требовала концепция «всея Руси» – ведь в литовской части Руси имелся собственный православный митрополит, киевский, ориентировавшийся не на Москву, а на Вильно. Борьба за церковное первенство была важной стадией борьбы за первенство политическое. Из-за поддержки государя московская митрополия взяла верх над киевской, потому что тамошнему митрополиту приходилось искать компромисса с католической элитой Литвы. Через некоторое время понятие «русская церковь» стало ассоциироваться только с Москвой. Была одержана важная психологическая победа, давшая Ивану и его преемникам морально-религиозное обоснование для объединения всех русских территорий.

Однако этим политическое значение православия для Ивана III не исчерпывалось. Правитель, обладавший стратегическим умом и строивший планы надолго вперед, начал выстраивать доктрину Москвы как «второго Царьграда» и «третьего Рима» на том основании, что после падения Константинополя огонь истинного благочестия и «правильной веры» переместился в Москву.

Православие, выросшее из стремления «правильно славить» Господа, то есть вектора сугубо духовного, начинает превращаться в политическую концепцию. Во времена Ивана у русской церкви произошла смена приоритетов, не афишируемая, но очевидная – зародилось характерное для последующей российской государственности сращивание церкви с властью, причем церковь обрекла себя на подчиненное положение. Отныне ее главная миссия – «правильно славить» уже не Господа, а государя.

Времена Ивана III – это период церковных расколов и «ересей», охвативших всю Европу. С точки зрения развития человеческой цивилизации это было естественным следствием выхода из темной поры Средневековья. Начиналось Возрождение. Бурно развивались искусства и ремесла, возникали новые, небывалые прежде формы общественной жизни, а вместе с тем пробуждалась и мысль. Человек стал больше о себе понимать, перестал довольствоваться слепой верой, начал задавать невообразимые прежде вопросы. То, что раньше принималось как догма, теперь требовало аргументов и доказательств. Над Западной Европой витал дух Реформации.

Такие же процессы, хоть и менее оживленные, в это время возникают и в православии – естественно, в той части Руси, которая была более всего развита и даже во время ордынского ига не разрывала контактов с Европой. Идейное течение, зародившееся в Новгороде, получило название «ересь жидовствующих», потому что, как установило произведенное много позднее расследование, смятение умов породил некий «жидовин» по имени Схария, побывавший в Новгороде еще в 1470 году. Этот еврей якобы вел ученые беседы с духовными лицами и мирянами, соблазняя их суетными умствованиями. «Был в Киеве Жид именем Схариа, умом хитрый, языком острый, – рассказывает Карамзин, воспроизводя официальную версию. – В 1470 году приехав в Новгород с Князем Михайлом Олельковичем, он умел обольстить там двух Священников, Дионисия и Алексия; уверил их, что закон Моисеев есть единый Божественный; что история Спасителя выдумана; что Христос еще не родился; что не должно поклоняться иконам, и проч. Завелась Жидовская ересь».

Существовал ли на самом деле сатанический Схария, доподлинно неизвестно (возможно, его придумали впоследствии следователи, чтобы очернить оппонентов), да и никакой оформленной ереси на Руси, в общем, не возникло. Но появилась мода на вольнодумие и скептическое отношение к догматам, затронувшая узкие, но очень влиятельные круги сначала новгородского, а затем и московского общества. Д. Лихачев пишет: «Вероятнее всего, это даже была не ересь, сколько движение вольнодумцев. Это было, по всей вероятности, гуманистическое течение». Некоторые священники выражали недовольство мздоимством в церкви и в знак протеста отказывались причащать прихожан. Возникли и элементы иконоборчества – несомненно отклик аналогичного движения в Западной Европе.

К «еретическим» разговорам, в которых участвовали немногочисленные книжники и умники, прибавилась нервозность, охватившая широкие слои русского общества: приближался 7000-й год от сотворения мира (по-западному 1492-й), и многие боялись конца света. Кто-то сулил Второе Пришествие Христа, кто-то ждал Антихриста. Известно, что осенью 1491 года крестьяне не хотели сеять хлеб – зачем, если все равно Апокалипсис?

На этом экзальтированном фоне в Новгород был назначен новый архиепископ – деятельный Геннадий.

Геннадий (мирская фамилия Гонзов) прежде того был архимандритом кремлевского Чудова монастыря. Назначением на должность новгородского архиепископа, вторую по важности в стране, он был обязан ревностной поддержке великого князя. Геннадий держал сторону государя и когда тот ссорился с митрополитом Геронтием, за что последний даже сурово наказал его: посадил в ледяную темницу. Однако Иван III освободил верного человека и затем наградил его новгородской кафедрой.

Это безусловно был человек незаурядный. Он покровительствовал церковному просвещению: затеял полный перевод Библии на славянский язык, заказал перевод с латыни богословских книг, необходимых для дискуссий с еретиками. Геннадий завел большую библиотеку, держал у себя много «книжников» и писцов. Он же пригласил в Новгород из Любека книгопечатника, чтобы устроить на Руси типографское дело. Правда, из этой затеи ничего не вышло, и первая русская книга будет напечатана лишь семьдесят лет спустя.

Однако главной чертой владыки было честолюбие. Он восхищался испанской инквизицией, сурово расправлявшейся с еретиками, и хотел завести такие же порядки и на Руси. В особенности нравилось ему преследование тайных иудеев, чем, вероятно, и было вызвано обвинение оппонентов в «жидовствовании», равно как и легенда о злокозненном Схарии. Стремясь стяжать славу ревностного защитника веры от еретиков, Геннадий безусловно метил в митрополиты – благо Геронтий, как мы знаем, был у великого князя в немилости.

В 1488 году архиепископ инициировал следствие над «жидовствующими», которое установило, что нити крамолы тянутся в Москву. Сам дьяк Федор Курицын, ближайший сподвижник государя, а вместе с ним еще несколько крупных государственных деятелей оказались заражены ересью. На этом основании Геннадий потребовал созыва особого собора, который осудил бы инакомыслящих.

Однако митрополиту чрезмерно активный архиепископ не нравился, Ивану Васильевичу эти дрязги тоже были ни к чему, и призывы Геннадия до поры до времени оставались тщетными.

Но в 1489 году Геронтий умер. Новым митрополитом стал не Геннадий, а игумен Симонова монастыря Зосима, близкий к Федору Курицыну и кружку московских вольнодумцев. (На самом деле еретиками они не были. Курицын всего лишь осуждал пороки монашества и отстаивал пользу образования, которое дает человеку «самовластие души», то есть свободу суждений – впрочем, идея по тем временам была довольно опасной). Зосима собор созвал, но Геннадия туда не пригласил, так что покрасоваться перед государем тому не удалось. На соборе «жидовствующих» поругали, некоторых особенно дерзких священников лишили сана, но никого не казнили и даже не заточили. Чтобы как-то подсластить Геннадию пилюлю, отдали на его суд нескольких новгородцев, так или иначе находившихся в юрисдикции архиепископа. Однако предавать их смерти, по-видимому, запретили. Геннадий устроил некое подобие испанского аутодафе, но без настоящих костров: осужденных провезли по городу с табличками «Се сатанино воинство» на груди, а потом сожгли у них на головах берестяные колпаки, после чего сослали в дальние монастыри. Этим жутким, но в сущности не слишком свирепым спектаклем закончился первый этап борьбы с «жидовствующими».

Казалось, вольнодумная партия взяла на Руси верх. Но речь тут шла не о церковных тонкостях, а о политике. Она всё и решила.

Как уже говорилось, 1490-е годы – период противостояния двух придворных фракций, одна из которых группировалась вокруг Елены Волошанки и ее сына Дмитрия, а другая – вокруг Софьи Грекини и ее сына Василия.

Федор Курицын, ведавший всеми посольскими делами (то есть, по-современному, министр иностранных дел), а также митрополит Зосима поддерживали права государева внука Дмитрия Ивановича; другая боярская группировка и с нею Геннадий Новгородский добивались, чтобы наследником был назначен государев сын Василий.

Сам Иван явно склонялся к первому выбору, ему нравилась идея вольнодумцев-реформаторов о секуляризации церковных и монастырских земель, которые таким образом перешли бы в казну.

Борьба шла с переменным успехом, обе стороны маневрировали и интриговали, что, вероятно, очень устраивало Ивана Васильевича, хорошо владевшего старинным политическим искусством балансирования и «равноудаления».

В 1494 году ревнители религиозной чистоты вроде бы добились успеха – свергли ненавистного Зосиму, но Иван III пошел на этот шаг, лишь чтобы посадить на митрополичий престол Троице-Сергиевского игумена Симона, человека робкого и во всем ему послушного.

Сожжение «жидовствующих» в 1504 году. Лицевой летописный свод

Затем произошли драматические события 1497–1498 годов, когда партия Елены Волошанки и Курицына сначала восторжествовала над противной стороной, добившись коронации Дмитрия, а затем всего лишилась, и наследником стал Василий.

Историки точно не знают, чем были вызваны столь резкие зигзаги в политике Ивана III, однако после победы «Софьиной» фракции участь «жидовствующих» была предрешена.

В 1503 и 1504 годах состоялись два собора. На первом из них начался спор о церковных землях, в котором были обозначены позиции двух направлений православия, так называемых «иосифлян» и «нестяжателей» (историю этого важного противостояния я расскажу в следующем разделе, поскольку спор растянется на десятилетия). Позицию первых отстаивали единомышленники Геннадия Новгородского, близкие к наследнику. Это, по-видимому, и определило исход. Старый, недужный Иван III готовился передать престол сыну и перечить не стал. «Жидовствующие» остались без защиты, и год спустя, на следующем соборе, с ними окончательно расправились.

Председательствовал Василий – Иван, видимо, уже был разбит параличом. Хотя сам Геннадий к этому времени со сцены сошел (чрезмерно ретивого архиепископа незадолго перед тем сняли по обвинению в мздоимстве), его мечта о русском аутодафе все-таки осуществилась.

В декабре 1504 года в Москве сожгли нескольких видных деятелей из числа «еретиков» и сторонников Федора Курицына, в том числе его родного брата. Дальнейшая судьба самого Федора неизвестна, но больше его имя в летописях и документах не встречается.

Разгром скептиков, смевших подвергать сомнению авторитет церкви, означал, что «самовластие души» в религиозных вопросах столь же недопустимо, как вольнодумство в вопросах государственных. Русское самодержавное государство и русская православная церковь должны быть едины.