Текст книги "Азиатская европеизация. История Российского государства. Царь Петр Алексеевич"

Подготовка к войне
Осень 1698 – осень 1700

Насмотревшись на европейскую жизнь и решив, что она лучше русской, Петр страстно захотел сделать Россию Европой, а русских европейцами. Дело представлялось молодому царю не очень сложным: подданных надо переодеть по-западному, обрить им бороды и издать некоторое количество указов, а кто ослушается – наказывать.

На следующий же день по прибытии, прямо 26 августа 1698 года, Петр взялся за работу со всегдашней своей нетерпеливостью. В Преображенское явились придворные выразить свое счастье в связи с высочайшим возвращением. Царь встретил их одетый в немецкое платье, с ножницами в руках. Европеизацию он начал с первых «лиц» страны: генералиссимуса Шеина и князь-кесаря Ромодановского, откромсав им бороды. Потом дошел черед и до остальных бояр. Растительность на лице сохранили только двое – Тихон Стрешнев и князь Михаил Черкасский, с точки зрения Петра, люди старые и перевоспитанию уже не поддающиеся. Затем бритье пошло вширь. Непонятливых, кто смел показаться царю на глаза, не обрившись сам, встречал с ножницами уже не Петр, а шут. Пошли указы, по которым брадобритие объявлялось обязательным для всех мужчин, включая даже духовенство.

Для русского мужчины той эпохи борода была предметом гордости, и если в стране не случилось всеобщего восстания, то по традиционной причине, которую век спустя сформулирует известный остроумец Петр Полетика: «В России от дурных мер, принимаемых правительством, есть спасение – дурное их исполнение». Проследить за исполнением указа о тотальном брадобритии было некому, да никто особенно и не старался. Столкнувшись с глухим сопротивлением, эта законодательная мера со временем приняла другой вид. Правительство решило превратить брадобритие в еще один инструмент вымогательства денег у населения. Желающие сохранить бороду должны были платить за эту роскошь: от ста рублей в год с богатого купца до копейки с крестьянина. Для русского духовенства, без бород вовсе невообразимого, сделали исключение. Но и взимание этого «налога на роскошь» тоже не работало. Деньги текли не в казну, а главным образом в карманы надзирающих и проверяющих – тоже вполне обычная история. В результате обрилось одно только служилое сословие, целиком зависевшее от одобрения или неодобрения начальства либо (в армии) обязанное соответствовать определенным правилам.

Та же участь ожидала указы о запрете русской национальной одежды. В «немецкое и венгерское» платье переоделись лишь дворяне, а в мундиры – военные люди. Основная масса населения не имела ни денег, ни желания менять лапти на башмаки и армяки на камзолы.

Тем не менее новшества, которые Петр начал активно внедрять в бытовую сторону русской жизни, произвели целую культурную революцию, о которой я более подробно расскажу в соответствующей главе.

Другое дело, за которое царь сразу по возвращении взялся с неистовой энергией, к европеизации и модернизации никакого отношения не имело, а наоборот возвращало Русь ко временам Ивана Грозного.

Петр затеял повторное следствие по делу о стрелецком бунте. Расправа, учиненная князем-кесарем по свежим следам восстания, показалась царю слишком мягкой. Он подозревал, что истинные масштабы заговора остались нераскрытыми.

Никому не доверяя, Петр возглавил расследование лично. Всех стрельцов, содержавшихся под стражей по тюрьмам и монастырям (около 1 700 человек), привезли для допроса. Заработали одновременно два десятка пытошных застенков. Во многих случаях истязаниями руководил сам государь. Его больше всего интересовали доказательства соучастия Софьи. Такие показания, конечно, вскоре были выбиты – правдивые или нет, неизвестно. Кто-то после третьей пытки огнем рассказал про письмо от царевны с призывом идти в Москву. Самого письма не обнаружилось, и стали выяснять, через кого оно могло быть передано. Поскольку монастырь был женский, под подозрение попали служанки и посетительницы Софьи.

Раньше пытали мужчин, теперь взялись и за женщин. Те назвали царевну Марфу, часто бывавшую у Софьи и якобы выносившую от нее какие-то бумаги.

Своих сестер, Марфу и Софью, Петр допрашивал сам – слава богу, без пыток. Ясности эти беседы не прибавили. Марфа всё отрицала. Отпиралась и Софья, хотя Петр привез к ней в келью на очную ставку покаявшихся свидетелей-стрельцов. Так эта линия расследования ничего и не дала.

Проливать царскую кровь Петр не решился, но покарал сестер сурово. Марфу насильно постригли и продержали в монастырском заключении до самой смерти. Так же поступили и с Софьей, условия содержания которой сильно ужесточились. Бывшая правительница угасла в каменном мешке шесть лет спустя. Мстительный младший брат распорядился повесить прямо перед кельей трех стрельцов с бумагами в руках – якобы теми самыми письмами. Несколько месяцев мертвецы раскачивались прямо за окном.

Стрелецкие казни. Гравюра. 1699 г.

С рядовыми участниками мятежа Петр обошелся без подобных изысков. С 30 сентября начались публичные казни. За три недели кровавый спектакль повторился шесть раз.

Подробное описание экзекуций оставил секретарь австрийского посольства Иоганн Корб (Петр настоял, чтобы при казнях присутствовали иностранные послы). Особенное впечатление на всех произвел день самых массовых расправ – 17 октября. «Эта казнь резко отличается от предыдущих; она совершена весьма различным способом и почти невероятным: 330 человек за раз, выведенные вместе под роковой удар топора; эта громадная казнь могла быть исполнена потому только, что все бояре, сенаторы царства, думные и дьяки, бывшие членами совета, собравшегося по случаю стрелецкого мятежа, по царскому повелению были призваны в Преображенское, где и должны были взяться за работу палачей». О том же сообщают и другие свидетели. Петр потребовал от приближенных доказательства преданности: все должны были рубить стрельцам головы собственной рукой. Некоторые вроде Александра Меншикова проделали это охотно и без каких-либо колебаний. Кому-то стало дурно. Князь Борис Голицын никак не мог попасть несчастному стрельцу топором по шее. Отказались только, к их чести, Франц Лефорт и командир Преображенского полка Иоганн фон Блюмберг, сославшись на то, что у них на родине подобных обычаев не водится. Рассказывают, что царь тоже не погнушался палачеством и убил пять человек.

Всего обезглавили, колесовали и повесили 799 осужденных, чьи трупы гнили по всей Москве до следующей весны. Многие умерли от пыток. Остальных Петр помиловал – но тоже на свой лад. Корб пишет: «Царь не хотел излишней строгости, особенно потому, что он имел в виду молодые лета многих преступников или слабость их рассудка; люди эти, так сказать, более заблуждались, чем погрешили. В пользу этих преступников смертная казнь была заменена телесным наказанием другого рода: им урезали ноздри и уши, чтобы они вели жизнь позорную, не в глубине царства, как прежде, но в разных пограничных варварских московских областях, куда в этот день, таким образом наказанных, сослано было 500 человек».

Оправдывая чудовищную жестокость этой расправы, некоторые авторы предполагали, что она была вызвана не просто параноидальной ненавистью царя к стрельцам, а дальним государственным замыслом: Петр вернулся из зарубежного вояжа с великим планом новой большой войны и в ее преддверии желал установить в государстве железный порядок, выжигая огнем и страхом потенциальное недовольство.

Впрочем, в вопросе о том, когда именно Петр стал готовиться к балтийской экспансии, полной ясности нет. Как уже было сказано, впервые об этом с ним заговорил бранденбургский курфюрст Фридрих III еще весной 1697 года, но царя тогда интересовало не Балтийское море, а Черное.

Однако летом следующего года после дипломатической неудачи в Вене, когда выяснилось, что европейцы воевать с турками больше не будут, по дороге домой Петр заехал в гости к саксонскому курфюрсту Фридриху-Августу, который только что стал польским королем под именем Август II, и там во время трехдневной дружеской попойки монархи наверняка пришли к какой-то предварительной договоренности об антишведском союзе.

Король-курфюрст относился к тому типу людей, которые очень импонировали молодому Петру. Красивый, статный, светский, настоящий европеец и к тому же государь, это был такой Лефорт в квадрате. У Августа с Петром оказалось много общего. Во-первых, они были сверстники – одному двадцать восемь лет, другому двадцать шесть. Оба любители шумных гуляний, оба великаны, обладавшие недюжинной физической силой. Но во время первой встречи Петр, вероятно, смотрел на нового друга снизу вверх.

Август всюду побывал, всё на свете перепробовал. В Испании он участвовал в корриде, в Германии бился с французами, в Венгрии побеждал турок. Отменный наездник, танцор, охотник и фехтовальщик, он слыл легендарным ловеласом (рассказывают, что после короля осталось три с лишним сотни бастардов). Петр прямо влюбился в этого блестящего человека – до такой степени, что обменялся с ним одеждой и шпагами, да потом в таком наряде и вернулся в Москву.

В описании Нартова историческая встреча выглядит следующим образом: «Во время стола приметил Август, что поданная ему тарелка серебряная была не чиста, и для того, согнув ее рукою в трубку, бросил в сторону. Петр, думая, что король щеголяет пред ним силою, согнув также тарелку вместе, положил перед себя. Оба сильные государя начали вертеть по две тарелки и перепортили бы весь сервиз, ибо сплющили потом между ладонь две большия чаши, если бы шутку сию не кончил Российский монарх следующею речью: «Брат Август, мы гнем серебро изрядно, только надобно потрудиться, как бы согнуть нам шведское железо».

Кто сильнее? Рисунок И. Сакурова

Стало быть, монархи предавались не только разгулу и молодецким забавам, но и обсуждали будущую войну. Ничего сумасбродного и залихватского в этих планах не было – Швеция в тогдашнем ее состоянии представлялась соседям легкой добычей.

Времена, когда Европа трепетала перед шведским оружием, казалось, ушли в прошлое. В 1670-е годы шведы неудачно воевали против датчан с пруссаками и с тех пор вели себя смирно. Король Карл XI был занят только внутренней политикой: укреплял центральную власть, враждовал с собственным дворянством, а кроме того в целях экономии сильно сократил регулярную армию, в основном полагаясь на призывников, которых то собирали для службы, то распускали по домам. (Ниже я подробнее объясню суть этой реформы, сейчас же важно то, что, с точки зрения соседей, шведы совершили большую глупость и очень себя ослабили.) Изоляционистская политика Карла XI оставила Швецию без союзников. Хорошие отношения у Стокгольма были только с маленьким Гольштейн-Готторпским герцогством, но и это создавало одни только проблемы, потому что герцогство враждовало с Данией. В довершение ко всему в 1697 году король-реформатор умер, и на шведском престоле оказался 15-летний подросток, не обладавший настоящей властью и к тому же, по доходившим из Стокгольма слухам, склонный к разным безобразиям.

А между тем во времена былого могущества Швеция, стремясь превратить Балтику в свое «внутреннее озеро», отняла у сопредельных стран много ценных владений: у Польши – Ливонию, у Дании – Сканию (Сконе), у России такой необходимый ей выход к морю. В Германии шведская корона владела землями, на которые зарился крепнущий Бранденбург (он вскоре станет королевством Пруссия).

Если западная Европа собиралась делить испанское наследство, то в восточной половине континента стали готовиться к дележу шведского.

У Петра к соображениям государственным, вероятно, присоединялись и личные: он только что перенес унизительное дипломатическое фиаско в Вене, а тут вместо одного европейского союза намечался другой. Зная петровский характер, можно предположить, что и афронт, полученный от шведского губернатора в Риге, тоже сыграл свою роль. Царь этой обиды не забыл. Осаждая Ригу в 1709 году, он лично откроет канонаду по городу и напишет в реляции: «Сего дня о пятом часу пополуночи бомбардирование началось Риги, и первые три бомбы своими руками в город отправлены, о чем зело благодарю бога, что сему проклятому месту сподобил мне самому отмщения начало учинить».

Балтийский регион в 1700 г. М. Романова

Как бы там ни было, исторический процесс, определивший судьбу восточной и северной Европы, начался с застолья двух молодых монархов, похвалявшихся друг перед другом своей силой. Со временем выяснится, что сила у них разного качества. Польский король войдет в учебники всего лишь с эпитетом August der Starke – Август Сильный, а Петр станет Великим.

Начинать новую большую войну, не окончив прежней, было невозможно, и главные усилия российской внешней политики в это время сосредоточены на замирении с Турцией.

На мирном конгрессе в Карловицах, где страны «Священной Лиги» вели переговоры с Портой, присутствовал и русский посол дьяк Прокофий Возницын, но союзники не оказывали ему никакой поддержки (как было сказано выше, Австрия, а вместе с ней посредничающие державы Англия и Голландия желали, чтобы война между Россией и Турцией продолжалась). В результате заключенного договора Австрия получила большие территории в Венгрии, Трансильвании и Словении, Венецианская республика обогатилась Мореей и Далмацией, Речь Посполитая вернула себе часть украинских земель – в общем, по выражению Ключевского, союзники «хорошо себя удовольствовали». Россия же осталась ни с чем – и без приобретений, и без мирного договора. Возницын с большим трудом добился лишь «армистициума» (перемирия) на два года.

Это значило, что мира с Турцией придется добиваться в одиночку. Петр решил использовать главный свой аргумент – угрозу нового нападения и с этой целью активизировал строительство Воронежского флота. Всю зиму 1698–1699 годов на донских верфях лихорадочно строили военные суда.

Самое представительное из них, 46-пушечная «Крепость», должно было отвезти в Константинополь посольство во главе с думным дьяком Емельяном Украинцевым. Этой демонстрацией новых возможностей России царь рассчитывал устрашить турок и побудить их к сговорчивости. Посол получил задание не только закрепить в договоре захват Азова, но, если получится, выторговать Керчь – тогда русским открылся бы путь в Черное море.

Петр придавал этому плаванию такое большое значение, что сам сопроводил посольство до Керченского пролива, взяв в поход все лучшие корабли.

В апреле 1699 года эскадра из 18 вымпелов появилась в виду Керчи. Петр шел капитаном на корабле «Апостол Павел». Турки согласились пропустить только «Крепость», и то под конвоем. Через море поплыл один русский корабль, остальные повернули обратно.

И все же эффект до некоторой степени удался. В Константинополе были неприятно удивлены тем, что у русских появились серьезные корабли. Хорошо зная обыкновения султанского двора, Украинцев захватил с собой еще запас взяток «на раздачу» – мехов, рыбьего зуба, китайского чая. Неизвестно, что больше подействовало – запугивание или задабривание, но переговоры о мире в конце концов завершились успехом. Торг продолжался долго, целых десять месяцев.

Но Петр в это время не бездействовал. Помимо явной дипломатической игры вовсю разворачивалась другая, тайная. Параметры антишведской коалиции и планы грядущей войны обретали все более конкретные очертания.

Курфюрст Бранденбургский, с которого всё началось, в альянс не вошел. Он готовился участвовать в войне за испанское наследство, поскольку император Леопольд пообещал за это признать Пруссию королевством. Зато к Августу и Петру изъявил готовность присоединиться Кристиан V Датский. Датчан встревожила горячая дружба между юным шведским королем Карлом XII и гольштейн-готторпским герцогом Фридрихом, заклятым врагом Копенгагена. У Дании была довольно большая армия, а главное – мощный флот, которого не имели ни Петр, ни Август.

Последний мог участвовать в альянсе только силами принадлежавшей ему Саксонии, но не Речи Посполитой, которая в вопросах объявления войны королю не подчинялась. Однако саксонская армия числилась из лучших в Европе. В ней насчитывалось около тридцати тысяч солдат, тысяч двадцать было у короля датского, русские могли собрать войско по меньшей мере такое же, как у союзников, вместе взятых. Преимущество над шведами получалось сокрушительное.

Кроме того можно было надеяться на мятеж прибалтийского дворянства, очень недовольного так называемой редукцией Карла XI – насильственным изъятием поместий в пользу казны. Предводитель недовольных Иоганн фон Паткуль, бывший офицер шведской службы, перешедший на службу к Августу, обещал, что с началом боевых действий поднимется всё лифляндское рыцарство. Паткуль был человек огромной энергии и выдающегося красноречия. Он и стал истинной душой тайного сговора, курсируя между столицами.

Осенью 1699 года союзники заключили тайный договор, по которому Дания должна была нанести удары в Скандинавии (где ей принадлежала Норвегия) и в Голштинии, саксонцы вторгались в Прибалтику, где их поддержала бы местная знать, а Россия атаковала Ингрию и Карелию. Победа обещала быть быстрой и легкой.

Петр выдвинул только одно условие, совершенно резонное: его страна вступит в войну не раньше, чем будет подписан мир с Турцией. Однако уже было ясно, что ждать этого недолго, поэтому Дания и Саксония собирались напасть, не дожидаясь союзника.

Тем временем в Москву прибыл посол юного Карла XII, не подозревавшего о заговоре против Швеции. По дипломатическому этикету новый монарх должен был известить соседей о своем короновании и подтвердить все существующие договоры.

Петр принял посланника гостеприимно, уверил его в искренней дружбе и послал в Стокгольм сердечные поздравления. Впоследствии шведский король будет вспоминать поведение царя как самое низкое коварство.

К началу нового 1700 года тайные приготовления были завершены.

Тяжелое время
Начало 1700 – лето 1702

Агрессоры нанесли удар без политесов и дипломатических нот.

Первым выступил Август. В начале февраля 1700 года его армия вошла в Лифляндию, захватила крепость Динамюнде, охранявшую устье Даугавы, и осадила Ригу. Однако расчет на поддержку местного дворянства не оправдался – оно сохранило верность шведской короне, а опытный губернатор Дальберг сумел отстоять город. Ригу надежно защищали новые укрепления – те самые, которые в свое время не дали рассмотреть Петру.

Август какое-то время побыл в действующей армии, потом соскучился и занялся охотой, а в июне вообще отбыл в Варшаву, где было интересней и веселей. К штурму саксонцы не приступали, уверенные, что сдача Риги – вопрос времени. Однако гарнизон и не думал капитулировать.

Вернувшись, Август повоевал еще немного – взял небольшую крепость Кокенгаузен. Осадной артиллерии у него не было, да и денег не хватало, а содержание армии обходилось дорого. Король стал торопить русского союзника с вступлением в войну. Петр отвечал: как только получу из Константинополя известие о мире, немедленно начну.

Всё это было досадно, но пока не тревожно. Тем более что на другом фронте, датском, дела шли неплохо.

Дания выступила несколько позднее Саксонии, в марте, и атаковала Гольштейн-Готторп, где находились шведские войска. Наступление развивалось успешно, противник всюду отступал, самую сильную голштинскую крепость Тённинг осадил сам датский король Фредерик IV (он взошел на престол всего полгода назад).

Петру не терпелось присоединиться к союзникам, русские войска тайно стягивались к Новгороду, но константинопольские переговоры всё тянулись и тянулись.

Чтобы усыпить подозрения шведов, в Стокгольм отправили посольство и даже назначили «резидента», то есть постоянного дипломатического представителя – в знак прочности отношений. Однако, готовя почву для будущего объявления войны, Петр предъявил королю и список претензий, не забыв вспомнить оскорбление, нанесенное в 1697 году рижским губернатором. Шведского посла в Москве царь, однако, уверял, что не собирается присоединяться к агрессии против доброго соседа Карла, и даже сулил в случае падения Риги заставить Августа вернуть ее обратно. (Надо признать, что все участники антишведской коалиции вели себя, мягко говоря, некрасиво. Карлу XII было за что их всех презирать и ненавидеть.)

Любезности закончились 8 августа, когда от дьяка Украинцева пришла долгожданная весть о подписании договора. Султан в конце концов отказался от разрушенного Азова, рассудив, что при запертом Керченском проливе можно не бояться русского присутствия в устье Дона. Главное же – был подписан мир на тридцать лет.

Прямо назавтра русская армия отправилась в поход. Россия вступила в войну, которую потом назовут Великой Северной.

По иронии судьбы чуть ли не в тот самый день, когда Петр дал приказ начать боевые действия, далеко на западе, близ Копенгагена, произошло событие, придавшее делу совсем иной оборот. Карл XII впервые продемонстрировал Европе свой уникальный полководческий дар.

Пришло время рассказать о главном противнике, с которым Россия будет вести трудную борьбу в течение двух последующих десятилетий.

Начну с шведской армии, которую так низко оценивали союзники и которая скоро будет считаться лучшей в Европе.

Отец Карла XII реорганизовал вооруженные силы королевства на первый взгляд очень странным образом, но эта система как нельзя лучше соответствовала национальной ментальности и хозяйственному устройству Швеции.

Защитников страны содержали крестьяне. Несколько дворов оплачивали расходы на одного солдата. При этом он имел и собственный участок земли, где трудился все время, за исключением ежегодных сборов, когда проходил военную подготовку, причем учили там не маршировке, а боевым навыкам.

В результате шведский солдат отличался инициативностью и самостоятельностью, у него было сильно развито пресловутое «чувство локтя», так как земляки и соседи служили вместе. По тому же принципу комплектовался и офицерский корпус, просто у командиров земельные наделы были больше размером, согласно чину.

«Поселенная» система комплектации была хороша еще и тем, что в мирное время армия обходилась очень дешево, а с началом войны быстро мобилизовалась.

Имелись и обыкновенные регулярные полки, но очень высокого качества, потому что, в отличие от других европейских стран, никого туда не загоняли насильно – вербовали только добровольцев.

Шведских солдат отличала высокая религиозность – они были истовыми протестантами и строго соблюдали все церковные предписания. Трудно сказать, удавалось ли им благодаря этому спасать души, зато очень укрепляло дисциплину. Войско Карла XII будет выгодно отличаться от всех других армий почти полным отсутствием мародерства, поэтому население оккупированных стран обычно относилось к шведам без враждебности.

Когда началась война, оказалось, что небольшая Швеция с населением меньше полутора миллионов человек обладает внушительными вооруженными силами: 34 тысячи солдат и 15 тысяч матросов.

Армия была во всех отношениях превосходная, а когда разразилась война, выяснилось, что ее возглавляет гениальный полководец.

Фигура Карла XII своей яркостью и противоречивостью не уступает петровской. Это были во всех отношениях достойные противники. И, точно так же, как у Петра, черты личности Карла оказали заметное влияние на ход больших событий, поэтому имеет смысл познакомиться с этим человеком поближе.

Впрочем, самое существенное обстоятельство к особенностям характера шведского короля отношения не имело: он тоже был тоталитарным правителем покорной страны, то есть российско-шведская война была противостоянием двух самодержавий. Политическую реформу, превратившую Швецию в абсолютную монархию, провел Карл XI, который в 1693 году был законодательно провозглашен «самодержавным королем, ни перед кем не отвечающим за свои действия». Все сословия должны были безропотно склоняться перед короной. Когда же новый король начнет одерживать одну за другой блестящие победы, на родине к нему станут относиться не просто как к самодержцу, а как к полубогу. Возникнет настоящий культ, которым только и можно объяснить невероятное терпение шведов в долгой и очень тяжелой войне. Даже то, что король много лет не вернется на родину, странным образом будет лишь повышать священный трепет шведов перед бесплотным государем – совсем по Лао-цзы: «Лучший правитель тот, о котором народ знает лишь то, что он существует».

Карл XII. М. Даль

Правда, в начале царствования Карл, вступивший на трон в апреле 1697 года неполных пятнадцати лет, не обладал вообще никакой властью – страной управлял регентский совет. Молчаливый, замкнутый мальчик дисциплинированно присутствовал на всех заседаниях, но ни во что не вмешивался. Однако через полгода произошел мирный переворот. Депутаты Риксдага, надеясь, что с королем-подростком жизнь дворянства станет привольнее, потребовали отмены регентства. Так Карл стал настоящим монархом. Во время церемонии миропомазания произошел инцидент: король нарушил установленную церемонию, вырвав из рук архиепископа корону, и водрузил ее на себя сам. Для Карла этот жест был исполнен глубокого символизма – нет никого и ничего выше монаршей воли.

Впрочем, в следующие два года никакого особенного властолюбия он не выказывал и вел себя странно. С одной стороны, Карл установил при дворе очень строгий и чинный ритуал, насаждая благоговение перед особой государя, с другой – подрывал эту чинность сумасбродными выходками. Приступы буйного веселья охватывали юного короля, когда к нему в гости приезжал жених, а затем и муж его старшей сестры голштинский герцог, совершенный шалопай, которого Карл обожал. (Между прочим, этот Фридрих является родоначальником всех российских императоров, начиная с Петра III, поскольку приходился ему родным дедом.) Приятели полуголыми носились на конях по Стокгольму, крушили дворцовую мебель и посуду, рубили на спор головы телятам и овцам прямо в апартаментах, били на улице стекла, срывали с прохожих парики, а однажды король промчался верхом на олене. Всё это очень напоминало безобразия юного Петра – разве что без пьянства, поскольку Карл не брал в рот спиртного.

Потом зять-немец уезжал, и к королю возвращалась всегдашняя чопорная, холодная вежливость.

Карл, безусловно, был личностью аномальной, сотканной из противоположностей. Буйство и неумеренность в порывах сочетались в нем с глубокой, доходившей до полного фатализма религиозностью и монашеским аскетизмом. Король не только отвергал вино, но и всю жизнь не имел дела с женщинами. Он носил самую простую и грубую одежду, не признавал никаких бытовых удобств, был сверхчеловечески вынослив, нечувствителен к физической боли – казалось, что этот человек не из плоти, а из железа.

По-видимому, он вовсе не знал чувства страха. Наоборот, опасность лишь повышала Карлу настроение, он был явным адреналиновым маньяком.

Для отдыха и развлечения король играл в шахматы или предавался математическим исчислениям. У него была идея отменить десятичную систему, поставив в основу число 64, поскольку оно является и кубом, и квадратом, и при повторном делении на два превращается в единицу. При этом Карл обожал мальчишества – на биваках возился с офицерами, дурачился, зимой играл в снежки.

Он очень мало кого любил и славился ледяным бессердечием, но если к кому-то привязывался, то безоговорочно и всей душой. Кажется, таких людей на свете было только двое – старшая сестра Хедвига и ее муж Фридрих Гольштейн-Готторпский. Оба рано умерли, Карл очень тяжело переживал их смерть и потом стал уже окончательным сухарем.

И силой, и слабостью шведского короля историки называют феноменальное упрямство. Этот человек существовал по законам и принципам, которые сам себе установил – и никогда от них не отступался, даже если упорство сулило катастрофу. Он руководствовался железными правилами не только в повседневной жизни, но и в государственной политике, что в конечном итоге стало причиной его поражения, поскольку политика, лишенная гибкости, это оксюморон. Никто из европейских монархов не соблюдал данные обещания с такой скрупулезностью – и не приходил в такое неистовство, сталкиваясь с обманом. Карла считают одним из величайших полководцев истории, в одном ряду с Александром Македонским или Наполеоном, однако шведский король отличался от них тем, что он не был завоевателем. Все походы и сражения Карла XII – не нужно об этом забывать – были совершены в ходе оборонительной войны, целью которой было лишь сохранение шведских территорий. Карл не согласится уступить ни единой пяди отцовских владений даже в тот период, когда чаша весов явно склонится в сторону врагов и безрассудное упрямство будет сулить гибель всей Швеции.

Выше я написал, что Карл любил шахматы, однако нужно пояснить, как именно он играл: всегда только атаковал, причем не ферзем, а королем. Так же он действовал и в европейской войне.

Современные психиатры, анализируя личность Карла XII, приходят к выводу, что его поведение соответствует симптоматике синдрома Аспергера, болезни аутистического спектра: трудность в общении с людьми, резко ограниченная эмпатия и скудость эмоций, нечувствительность к боли, фиксированность главных интересов, патологическое упрямство, проблемы с вербальностью (Карл славился легендарной молчаливостью). Некоторые поступки шведского короля, как мы увидим, действительно никак не назовешь нормальными, но бывало, что эти эскапады приводили к триумфу, а безумство такого рода обычно называют гениальностью.

Разумеется, не следует воспринимать Великую Северную войну как конфронтацию предположительного эпилептика с предположительным аутистом. Среди абсолютных монархов люди с совершенно нормальной психикой вообще редкость – такой уж это нездоровый образ жизни. Однако без учета личностных аномалий Петра I и Карла XII трудно было бы объяснить как некоторые действия этих правителей, так и политические маневры подвластных им государств.

Еще одна тема, которой нельзя не коснуться перед описанием драматических событий 1700 года, – полководческий талант Карла, настоящего новатора в области военного искусства.

В семнадцатом веке европейские армии в основном придерживались так называемой голландской военной школы. Ставка делалась на линейную тактику, при которой строй действовал как единая машина, а каждый солдат был в ней винтиком. Муштровка считалась залогом боевой учебы: чем меньше рядовой думает, тем лучше. Когда шеренги под плотным огнем, яростным натиском или при сложном рельефе местности сбивались, солдаты терялись, начинали метаться или разбегаться. Ну и, естественно, всякое перемещение получалось медленным, громоздким.