Текст книги "Яркие люди Древней Руси"

Вероятнее всего, статус Киева повысился не просто так, а в результате некоей предпринятой Олегом акции. Можно предположить, что какое-то войско (очевидно, внушительное) князь собрал и в поход на Константинополь выступил, но дело ограничилось демонстрацией. Впечатленные греки дали какие-то гарантии и пообещали принять посольство, чтобы договориться о дальнейшем сосуществовании. «Принуждение к переговорам» – одно из самых древних целеполаганий применения военной силы.

Эту гипотезу косвенно подтверждают события 944 года, когда князь Игорь снова пошел с войском на Константинополь и византийцы написали ему: «Не ходи, возьми дань, юже имал Олег» – и войны не произошло. Последовало заключение нового торгового договора.

Согласно «Повести», в том же календарном году, Олег, словно сочтя свою историческую задачу исполненной, скончался. Дата (912) почти точная – ошибка всего на один год. Это, что не часто бывает, поддается проверке. Годом ранее, согласно Летописи, «явися звезда велика», копьеобразной формы. Из астрономии известно, что комета Галлея была видна в 912 году. Если Олег умер год спустя – значит, в 913 году. Еще одно подтверждение правильности датировки – летописное упоминание, что «в се же время поча царствовати Костянтин» – Константин Багрянородный, ставший кесарем в 913 году.

Олег и конь. Ф. Бруни

Знаменитая гибель Олега «от коня своего», конечно, сказка. Точно таким же манером, от выползшей из конских костей змеи, погибает герой скандинавской саги викинг Одда. Это бродячий сюжет, очень нравившийся древним сказителям, а монаху-автору он служит лишь поводом для пространной сентенции о разоблачении язычников-волхвов – эта тема в начале XII столетия всё еще была актуальна. Верить Летописи следует лишь в том, что князь «разболевся, умьре». Возраст у него по тем временам был преклонный – по меньшей мере за семьдесят.

В хронике говорится, что Олег княжил 33 года, но эта цифра, видимо, названа для красоты. У нас получается, что со смерти Рюрика до смерти Олега-Хельги прошло целых сорок лет.

Впрочем первый правитель русского государства и сделал немало.

Вечный Олег

рассказ

И праздник не в праздник, и сон не в сон.

С пира ушел рано. От хмельного меда заклонило в дремоту, поблазнилось – вдруг да уснется. Слуги замахали на пирующую дружину, как бабы на раскудахтавшихся куриц: подите, подите, и все притихли, пошли вон, догуливать у кострищ, а старый конунг удалился в опочивальню, укутался в соболя. Тяжелые вежды сомкнулись, душа грузилом канула в сонный омут, и сначала то было отрадно, утешительно – всё беззвучнее, всё темнее, и лежать бы так, бездвижной, безмысленной корягой на дне до утра. Да в черном низу, куда не достигало ни лучика света, притаилось лютое чудище, и как схватит зубищами за левую грудь – вгрызлось щукой, не отпускает.

Хельги вскинулся, захрипел, полупробудившимся разумом догадался – вот оно, помираю. И скорей зашарил по ложу – где Блутганг? Нащупал пупырчатую рукоять, сжал, успокоился – и злые челюсти, что вцепились в сердце, сразу разжались.

Не помер. Опять не помер.

Ночное чудище напало не в первый и не во второй раз. Оттого и сон не шел.

Единственное, чего Хельги в свои нынешние годы страшился – умереть во сне, когда безвольные пальцы выпустят меч. Воин, покидающий этот свет без обнаженного клинка в руке, не попадает в Вальгаллу, а принужден скитаться в безвидной пустоте и может даже угодить в ад Хельхейм.

Князь теперь ходил с мечом даже в нужник, памятуя о том, что великий Эйнар Йорвикский, память о котором не померкнет никогда, расстался со своей душой над поганой дырой, безоружный. Это бог коварства Локи подло отомстил доблестному витязю, потому что ненавидит героев.

Чудище иногда покусывало сердце и среди бела дня, но днем-то рукоять вот она. Ночью же Хельги привязывал меч к запястью шелковым шнуром. Лезвие было затуплено, чтобы не обрезаться. Биться уже ни с кем не придется. Все войны отвоеваны, а от врагов берегут надежные телохранители.

Старик с трудом сел, спустил ноги. Подождал, чтоб пробудилось тело. Оно послушалось не сразу. Так одряхлевшая тугоухая собака не тотчас откликается на голос хозяина. Заслуженных охотничьих псов, честно состарившихся на службе, Хельги отправлял доживать на покое и временами навещал. С возрастом стал любить прошлое больше, чем настоящее, и отставные собаки были оттуда, из дней, которые лучше нынешних. Так же, в почете, доживали в княжеских конюшнях свой век боевые лошади.

Подошел к распахнутому окну, поежился. В середине Кровавого месяца, названного так, потому что в эту пору забивают скот, ночи уже зябкие. В просторном дворе детинца пылали костры, покачивались черные тени. Оттуда доносился гул множества голосов. Дружина и челядь праздновали Ястребиную Ночь, с которой начинается отсчет зимы. Люди старались не шуметь, чтобы не потревожить сон конунга. Потом, наевшись и напившись, они спустятся за стену, к ручью, и там побуянят от души. Кого-то, как обычно, покалечат или даже порешат – ну так что ж, дело молодецкое.

Во двор Хельги посмотрел мельком, нечего там было разглядывать. Задрал голову кверху, воззрился в небо. Вблизи старые глаза видели плохо, но в даль, особенно высокую, лучше, чем в молодости.

Все последние недели по ночам в небе светилась хвостатая звезда, огненное копье Одина.

Когда оно воссияло впервые, Хельги подумал, что копье нацелено в него, и обрадовался. Бог Один оценил великие деяния великого воина и уготовил ему великую смерть, о которой потом будут слагать саги. «Рази меня, копье, в грудь!» – воскликнул Хельги, вынув Блутганг из ножен. Но ничего не произошло – ни в первую ночь, ни в последующие. Копье небыстро перемещалось от одного края неба к другому. Оно целило не в Хельги. Видно, его время еще не пришло. А может быть, и никогда не придет.

Славяне называли конунга Хельги «Вечным Олегом», потому что он был очень стар, правил несчетное количество лет и те, кто помнил его золотоусым – таких осталось немного – все сами состарились. Одни говорили, что Вечному Олегу сто лет, другие, что намного больше. Хельги такие слухи поощрял. Люди должны думать про правителя, что он всегда был и всегда будет.

Но и подлинный возраст конунга, известный только ему одному, был редкостен – три четверти века. Мало кто доживает до таких лет. Из тех, кого Хельги доводилось знать, он один.

Сколько их было – мальчишек, вместе с которыми он выпил крепкого мьёдра за взрослым столом! Их, двенадцатилеток, собрали в Ястребиную ночь со всей Ютландии. Конунг Харальд, старший брат Рёрика, сказал: «Посмотрим, кто из вас больший мужчина!» И все стали пить рог за рогом, и смеялись, и один за другим валились со скамей, и в конце концов остался сидеть один Хельги. Так оно было и потом. Сверстники выросли и один за другим канули кто в землю, кто в воду – большинство с мечом в руке – и сейчас пируют в чертогах Одина, удивляются: где это Хельги?

Он и сам удивлялся, но пил, пил мьёдр земной жизни рог за рогом, уж давно и хмелеть перестал, а не падал. Сидел за столом, окруженный новыми сображниками, да и те-то уже не раз сменились.

А ведь когда-то старым стариком ему казался Рёрик. Сколько было Рёрику, когда он лег в погребальную ладью? Немногим за шестьдесят. Усы и заплетенный чуб у Рёрика были белые, зубы желтые, морщинистое лицо бурое, как дубленая кожа, маленькие выцветшие глаза блестели неистовым ледяным огнем, как у змеи, – мало кто мог выдержать этот бешеный взгляд. Хельги выдерживал, не моргал. И когда Рёрик сказал ему тихим, свистящим шепотом: «Я знаю про тебя и Фрейю, Эслог вас видела», тоже не отвел взгляд и не мигнул. В тридцать пять лет Хельги совсем ничего не боялся, но удивляться еще не разучился – это приходит с возрастом – и очень сильно удивился, что в сестре ненависти к сопернице больше, чем любви к родному брату.

Увидев на лице шурина только удивление, но не страх, Рёрик понял, что он в опасности, но поздно. Хельги уже схватил конунга левой рукой за горло, а раскрытой ладонью правой со всей силы ударил в лоб – этому смертельному приему его научил когда-то один грек. Хрустнули сломанные шейные позвонки, змеиные глаза закатились под лоб, Рёрик захрипел и умер. Они были в шатре вдвоем, стража ничего не услышала.

«Эй, сюда! – крикнул Хельги. – Конунг упал!»

Меч положили уже в мертвую руку, и пальцы на рукояти не сомкнулись. Не повезло Рёрику. Не попадет в чертог Одина.

Зато хоронили его со всей пышностью, как великий человек заслуживал. Разодели в парчу, увенчали золотым обручем, поставили на ладье шелковый шатер, срубили на дрова пятисотлетний дуб. Женщин Рёрика спросили, которая из них желает сопроводить конунга в странствии до ворот Вальгаллы (от всех ведь скрыли, что конунг умер без меча в руке).

Фрейя сразу сказала: «Я!»

– Есть красивее и моложе тебя! – воскликнул Хельги. – Рёрик заслуживает, чтобы с ним на костер легла самая лучшая наложница!

Люди посмотрели на всегда сдержанного хёвдинга с изумлением, только сестра Эслог, старшая жена покойного, понимающе усмехнулась.

– Конунг любил меня больше всех, – твердо молвила Фрейя, и усмешка на лице Эслог превратилась в гримасу.

Когда спутницу конунга спросили, от кого она возьмет в дорогу жизненную силу, Фрейя указала на Хельги.

Обряд предписывал, чтобы спутница приняла в себя семя кого-то из родичей умершего – иначе может прерваться жизнь рода. Раньше Хельги любил Фрейю тайком, жадно, где придется, но последнее их соитие происходило на глазах у тысяч людей. В шатре, где они делили ложе, горели яркие светильники, и движущиеся тени на пологе были видны толпе, которая провожала конунга в счастливый путь песнями и веселыми криками.

– Зачем ты это сделала? – спросил Хельги. – Теперь мы могли бы больше не прятаться.

– Нет, Эслог сжила бы со света и меня, и моего Ингвара, – ответила Фрейя. – Ведь конунгом станет ее прыщавый Гунтор. Но после того, как я сопровожу старого хряка в Вальгаллу, тронуть Ингвара она не посмеет. Пообещай, что будешь оберегать Ингвара, ведь рыженький – и твой сын.

– Мой? – удивился Хельги. Раньше она этого не говорила.

– Твой. Помнишь, как я купалась в реке, а ты меня увидел, и у нас случилось это в первый раз? Тогда я и понесла.

– Не может быть! Мой сок бесплоден.

– Просто ты тратил его не на тех женщин. Хватит разговоров, лучше обними меня. Летняя ночь короткая.

И он обнял ее в последний раз, между двух чаш с горящим маслом, около помоста, на котором лежал мертвец.

Такой женщины, как Фрейя, Хельги никогда больше не встретил, хотя искал повсюду.

Когда Фрейя смеялась, глаза у нее были солнечные, а когда печалилась – лунные. Ах, если б Рёрик умер с мечом в руке и попал в Вальгаллу, Фрейя тоже обитала бы валькирией во дворце Одина. Но где она бродит в загробном мире, знают одни боги.

В любом случае оттуда видно всё, что происходит здесь, на земле. И Фрейя, где бы она ни была, может быть довольна. Хельги сделал больше, чем пообещал.

Гунтор, старший сын Рёрика, пережил отца всего на один день. На поминальном пиру вышел облегчиться, хмельной споткнулся в темноте да ударился головой о камень – так было потом объявлено. Наследником стал маленький Ингвар. Он и теперь, сорок лет спустя, сделавшись из рыжего пегим, только называется соправителем, а всё такой же наследник. Глядя на послушного, терпеливого Ингвара, Хельги часто думал: правду тогда сказала Фрейя или нет? Может, просто хотела заручиться для сына защитником? Славяне, которые величают больших людей по отчеству и не могут правильно выговорить имена верингов, зовут второго князя «Игорем Рюриковичем». Какая разница – Рюрикович, Олегович? Он сын Фрейи.

* * *

Постучал воин, стороживший дверь опочивальни, – услышал, что конунг не спит.

Ночной телохранитель Воеслав был настоящий богатырь, хоть и не веринг, а местный, полянин. Голос – как рык медведя.

– Княже, к тебе волхв Грозный.

Имя «Хросбьорн» неповоротливому славянскому языку не давалось.

– Пусть войдет.

Хросбьорн, верховный годи, верный советчик и старый, еще с новгородской поры, товарищ, вошел, опираясь на палку. Он был несколькими годами моложе конунга, но колени у него не сгибались, спину скрючило, и голова клонилась вниз, словно не выдерживала веса длинной седой бороды. Сутулость заставляла жреца смотреть на людей исподлобья, через густые брови.

Никто не понимал людей и земные дела лучше, чем Хельги. Никто не понимал богов и дела небесные лучше, чем Хросбьорн.

Скоро помрет, подумал Хельги, и кто мне будет разъяснять волю богов, кто будет предупреждать об опасностях? И еще подумалось, с грустью: не останется совсем никого, с кем можно вспомнить старые дни.

– Ну, что тебе открыл Тор? – спросил князь.

На закате перед Ястребиной Ночью, всегда назначаемой на торсдаг, еженедельный Торов день, годи устраивал на холме, где капище бога гроз и молний, великое моление, раскидывал руны. Коли Хросбьорн прямо оттуда явился в терем, да еще ночью, значит, есть что рассказать.

– Две вести. Хорошая и плохая, – прошамкал беззубым ртом жрец. – Сначала скажу про хорошую. Ее я узнал еще утром, но не стал тебе говорить, пока не сделаю подношение Тору.

– Говори, – спокойно велел Хельги. Его давно уже не волновали ни хорошие новости, ни плохие.

– Издох твой Берсерк. Теперь он тебе не опасен.

Берсерк был хазарским рысаком, на котором Хельги совершил немало дальних походов. Крепкий, умный конь, в бою впадавший в неистовство и сбивавший пеших врагов окованными копытами – потому его и назвали «Берсерк». Три года назад, тоже в Ястребиную ночь, руны открыли Хросбьорну, что конь одержим злым духом и смертельно опасен для Хельги – однажды обратит свою ярость на хозяина и лягнет или сбросит на острые камни. Бояться собственной лошади смешно, но предостережение Тора оставляет без внимания только глупец. Хельги велел выстроить для Берсерка отдельную конюшню и вдоволь кормить отборным овсом. На всякий случай никогда не заходил в ту часть скотного двора.

– Пусть его закопают, не сдирая шкуры. Это был славный конь, он заслуживает почетного погребения, – сказал Хельги, а сам подумал: вот и еще одной смерти я избежал. Сколько их было, самых разных, а я всё жив.

– Погоди. Послушай вторую новость. Когда я исполнял обряд и спросил Тора, не будет ли конунгу какого знака, из травы на Хаскульдовой могиле выползла черная гадюка.

Вокруг Киева, по всем четырем сторонам света, на четырех холмах, были зарыты мертвые враги, отпугивавшие от стольного города злых духов – пусть видят, какая судьба ожидает всякого, кто замыслит недоброе против великого Хельги.

На севере в земле лежал древлянский великан Ярила, на левом берегу Днепра – хазарский воевода Езекия, чей труп везли от самой реки Итиль, на западе – безымянный угр, которого Хельги двадцать лет назад поразил из лука со ста шагов, вызвав восхищение всей дружины. А на юге, рядом со святилищем Тора, был закопан Хаскульд, бывший владелец этих мест.

– Гадюка? А что это за знамение?

– Разве ты забыл, что сегодня ровно тридцать лет и три года с того дня, когда ты умертвил Хаскульда, не дав ему меч? – покачал головой годи. На всем свете он оставался единственный, кто видел собственными глазами, как это произошло. Остальные лишь пересказывали небылицы.

* * *

Воспоминание было приятное.

Хаскульд был враг старинный, еще с Рёриковых времен. Пытался опорочить Хельги в глазах конунга, но Хельги переиграл – сосватал Рёрику сестру Эслог, и Хаскульд понял, что его руна бита, увел свой отряд за леса, озера и реки.

Потом стало известно, что он сел на Днепре, в хорошем месте, мимо которого не пройдет ни один купеческий корабль, и стал несметно богат, а в поход собирает до восьми тысяч копий – больше, чем сам Рёрик.

Хельги убеждал конунга: возьмем упитанную корову за оба рога. Один рог – Новгород, второй – Киев, и тогда всё молоко будет наше, но старый Рёрик устал от жизни, не хотел ничего нового. Оно и к лучшему, что пришлось его убить, а потом убить и Гунтора.

Несколько лет Хельги готовился, рассчитывал, как бы сделать большое дело небольшой кровью.

Спрятал дружину за излучиной реки. Подплыл к пристани на одной-единственной ладье, изукрашенной на византийский лад, посередке узорчатый шатер, какие ставят изнеженные греческие купцы, уберегаясь от дождя.

Велел передать князю, что в шатре богатые подарки граду Киеву к Ястребиной Ночи.

Жадный Хаскульд, конечно, явился сам, чтобы отобрать себе самое лучшее.

Войдя с солнца в темный шатер, он, как и было рассчитано, не сразу разглядел воинов в доспехах. Торвер с Ингольфом крепко схватили его, вывернули руки, а Скидда Губастый проломил своим молотом череп телохранителю.

– Кто вы такие? – прохрипел Хаскульд, но потом увидел перед собой Хельги, всё понял и только попросил: – Дай мне меч. Потом убей.

Но Хельги не дал ему меч, потому что ненавидел Хаскульда. Воткнул нож ниже пояса и медленно, очень медленно распорол снизу доверху, а ладонью зажимал рот, чтобы заглушить крик.

Глаза Хаскульда погасли, он обмяк, повалился ничком. Хельги обнажил Блутганг, отсек голову одним ударом и наклонился, чтобы горячая струя вражеской крови брызнула в лицо.

Из шатра он вышел красноликий, в правой руке багровел меч, в левой висела на длинном чубе мертвая голова.

Воины, прикидывавшиеся гребцами, выскочили на пристань резать Хаскульдову свиту. Затрубил рог, из-за речного выступа вынеслись ладьи, дружно ударяя по воде длинными веслами, и час спустя Киев был взят.

Труп Хаскульда зарыли на высоком берегу, в трех ордрагах, полетах стрелы, от крепости, дабы мертвец не насылал злых чар. Руки трупу связали, чтоб не разрыл могилу, голову положили в ноги, чтобы не грызла землю.

Всякий раз, подплывая к городу с юга, Хельги смотрел на холм, где лежит Хаскульд, и думал: ты гниешь, а я вот он, Киев мой и Новгород мой, всё мое, а твое – ничто.

* * *

– Тридцать три года – это срок, когда дух, не попавший в Вальгаллу и не нашедший дороги в Хельхейм, возвращается к месту, где его убили, – сказал годи. – Вот какая это змея.

– Ты раздавил гадину?

– Зачем? Чтобы в следующую Ястребиную Ночь неупокоенный Хаскульд явился уже не малой змеей, а Змеем Фафниром, что брызгает огненным ядом? Того, кто не улежал в могиле, второй раз не убьешь.

Да, новость была плохая. Очень плохая.

– Что же делать? – спросил Хельги, хмурясь. – Мир духов – твоя забота, Хросбьорн, не моя.

– Тебе нужно примириться с Хаскульдом. Хоть ты и ненавидел его, но он был великий воин. Ты виноват перед ним. В Вальгаллу он не попал по твоей злобе.

– Да как я с ним примирюсь, если он давно истлел?

– Я, кажется, придумал…

Жрец умолк. Глаза под кустистыми бровями сверкнули.

Хельги сразу успокоился. Даже зевнул.

– Не набивай себе цену. Я ее и так знаю. Говори, я устал.

– Я вспомнил предание про Сигурда Кабанье Рыло. Слыхал ты про него?

– Нет. Только не рассказывай целую сагу, давай коротко.

– Сигурд примирился с убитым врагом, закопав в его могилу свою любимую наложницу и свой меч.

Конунг пожал плечами.

– Меч я отдам. Но мои чресла высохли, и у меня давно нет наложниц, ты знаешь.

Жрец хихикнул.

– Хаскульду наложница тоже ни к чему. Про него, как ты помнишь, поговаривали, что он предпочитает отроков. Но ты подаришь врагу кое-что получше. Своего коня, на котором Хаскульд сможет доскакать до Вальгаллы, сжимая в костлявой руке твой меч. Неспроста твой Берсерк издох именно сегодня!

И гордо посмотрел на конунга.

Что ж, Хросбьорну было чем гордиться. Замысел был превосходный.

Дохлого коня не жалко, меча тоже. Блутганг стал слишком тяжел. Можно вместо него носить меч, подаренный греками. Он и красивый, и легкий, не будет так оттягивать пояс.

– А ровно через год, в канун следующей Ястребиной Ночи, ты придешь к Хаскульду на могилу и устроишь ему тризну. Если гадюка не выползет, значит, твой враг упокоился.

– Возьми меч. Распорядись, чтобы сделали, как ты говоришь. Через год я навещу Хаскульда. Ты-то, старый хитрец, еще один год протянешь?

– Навряд ли, – оскалил голые десны годи. – Ничего, я с того света посмотрю. Интересно.

Он заковылял к двери, а конунг отвернулся к окну, посмотрел в небо. Звездное копье сегодня было явно бледнее, чем вчера.

«Скоро оно исчезнет, так и не пронзив меня, – подумал Хельги. – Я переживу всех. Я вечный».

Из почтения к Летописцу я все-таки проиллюминировал биографический очерк явно фантазийным эпизодом с конем и змеей, только попытался создать хоть сколько-то правдоподобную версию.

Ровно через год мой Хельги придет на могилу Аскольда-Хаскульда справить тризну, сослепу наступит на мирно спящее пресмыкающееся, гадюка с перепугу его ужалит, и старый конунг умрет – не от яда (Vipera berus это вам не черная мамба), а от священного ужаса. Успеет Хельги схватиться за рукоять меча или нет – ведает только Один.

Сюжет про ритуальное совокупление с обреченной наложницей я взял из отчета арабского дипломата Ибн-Фадлана, подробно описавшего погребальный обряд викингов. «А девушка, которая хотела быть убитой, приходит в юрты, причем с ней соединяется хозяин юрты и говорит ей: «Скажи своему господину: “Я сделал это из любви к нему”».

Описал араб и «русов», то есть варягов. Картина складывается, как говорится, неоднозначная. С одной стороны, «Я не видел (людей) с более совершенными телами, чем они. Они подобны пальмам, румяны, красны». С другой: «Они грязнейшие из тварей Аллаха, – не очищаются от испражнений, ни от мочи, и не омываются от половой нечистоты и не моют своих рук после еды; они как блуждающие ослы».

Читателю, который хочет узнать о коротко описанных мною событиях полнее (и не только мою точку зрения), могу порекомендовать источники, показавшиеся мне особенно содержательными.

Про создание и создателя «Повести временных лет» прочтите статьи А. Гиппиуса «Рекоша дроужина Игореви…: к лингвотекстологической стратификации Начальной летописи» (Russian Linguistics. 2001. – Vol. 25, № 2)[1]1
  В дальнейшем, если выходные данные статьи не указаны, это значит, что к ней есть прямой бесплатный доступ на превосходном ресурсе cyberleninka.ru.


[Закрыть] и «Два начала Начальной летописи: к истории композиции «Повести временных лет» (Языки славянской культуры, 2006), а также замечательно убедительную книгу С. Михеева «Кто писал “Повесть временных лет”?» (2011), где в конце со смирением древнего летописца сказано: «…Автор данной книги, несомненно, делал ошибки: не учитывал важные факты; приписывал излишнее значение фактам незначительным; не замечал возможных вариантов объяснения; не отсекал ложных вариантов; переоценивал вероятность одних и недооценивал вероятность других реконструкций. Зная о том, что все эти ошибки будут найдены, я убежден, что им суждено быть исправленными, и надеюсь приблизить этот момент, решаясь представить этот труд на строгий суд коллег». (Очевидно, это парафраз концовки Лаврентьевской летописи: «Где описал, или переписал, или не дописал – чтите, исправляя, Бога для, а не кляните, занеже книги ветшаны, а ум молод – не дошел».)

Первые шаги древнерусского государства хорошо описаны в классической работе А. Шахматова «Древнейшие судьбы русского племени» (глава «Начало русского государства»), ну и, конечно, у С. Соловьева в «Истории России с древнейших времен» (I том, V глава, «Предания о Рюрике, об Аскольде и Дире»).

При изучении «варяжской» темы мне были полезнее всего работы Л. С. Клейна «Спор о варягах» (2008) и Г. Лебедева «Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси» (2005). О главном «претенденте» в летописные Рюрики можно прочитать книгу Н. Беляева «Рорик Ютландский и Рюрик начальной летописи» (1930).

Больше всего информации о моем герое князе Олеге – в относительно свежей книге Е. Пчелова «Вещий Олег. Великий викинг Руси».