Текст книги "Фантастика"

Серому капут

– Шайбу гонять? Так зима вроде кончилась.

Страшней всего группенфюрер был, когда говорил таким вот кошачьим голосом и растягивал толстые губы в полуулыбочке. У подъезда караулит! Может, и остальные тут?

Дронов осторожно повел глазами туда-сюда, однако других пацанов не обнаружил. Какую же казнь придумал для него Мюллер за трусливый драп с разборки?

– Ну ты дал, – покачал головой группенфюрер. – Удивил.

Повесив голову, Серый ждал. Будь что будет. В первую секунду хотел бросить клюшку и дунуть через двор, но вдруг скис, будто воздух из него вышел.

– Как ты Арбуза-то, а? На руках унесли. И Краба уронил – прямо в нокаут. Чего раньше-то темнил, что так махаться можешь?

Издевается, что ли?

Но нет, Мюллер смотрел безо всякой насмешки, с боязливым восхищением.

Подошел, пощупал бицепс, пожал плечами.

– Вроде пацан как пацан. А так вмазал, что я толком и не разглядел. Как Брюс Ли, честное слово.

– Кто?

– Китаеза один, дерется классно. У бати на видео кино есть, придешь ко мне – покажу.

У Серого от удивления челюсть отвисла, даже не спросил, что такое «видео». Чтоб группенфюрер кого-то к себе домой приглашал? Такого еще не бывало.

– Проучили «сычовских» классно. Будут помнить. – Мюллер озабоченно нахмурился. – Только тут вот какая хреновина. Брыка, когда уходил, сказал: «Ну, зонты, за это по-взрослому ответите. Ждите». Я ему: «Репой пугаешь? Да мы его на мелкой терке натрем». Так и сказал.

– Натрем? Репу? – ужаснулся Дронов.

«Сычовский» Репа был самый знаменитый боец на все Басманово. Даже Штык, бригадир «вокзальных», первой из басмановских команд, его стороной обходил. Репе двадцать лет, но в армию его не взяли, потому что судимость. Это он еще когда в ПТУ учился, одному парню с Кларыцеткин в драке хребет сломал, пацана того теперь бабка на улицу в коляске вывозит. А на прошлый первомай Репа быку одинцовскому, когда по земле катались, нос вчистую отгрыз, врачи пытались назад пришить – не смогли. Так, говорят, и ходит одинцовский с повязкой поперек рожи.

Серый покачал головой:

– Как ты его натрешь-то?

– Почему я? – Мюллер хлопнул его по плечу. – Ты. Я «сычовским» крикнул: «Если Репа ваш не секло, пускай на Нежданку подваливает, с нашим Серым махаться».

«Токо-так, токо-так, токо-так», – взорвался стук костольет. Двор вокруг сделался мутный, покачнулся. Бежавшая вдоль бровки кошка остановилась и дальше двинулась тихонько-тихонько, вкрадчиво.

Спокуха, спокуха, попробовал уговорить себя Дронов, а сам небрежно спросил:

– Когда идти-то?

Плевать, подумал. Всё равно сматывать. Сейчас заскочу к мамке, сшибу денег и на электричку. Сами с Репой разбирайтесь.

– Ааа? – вопросительно пропел группенфюрер. Не расслышал.

– Когда идти? На Нежданку-то? – помедленней повторил Серый.

– Даа пряамоо щаас. Тыы наа, глоотнии. А тоо беелыый веесь.

И неторопливо достал из кармана своего черного кожана чекушку.

Серый глотнул от души. И ничего, помогло. Через минуту стукотня поутихла, перешла на обычное «то-так, то-так».

И стало всё на свете по фигу. Что будет, то будет. Если Сереге Дронову на роду написано гикнуться в неполные семнадцать лет, значит, такая его судьба. Лучше пускай Репа его насмерть уделает, чем хребет сломает или нос откусит. Как человеку жить без носа?

– Не ссы, Серый, прорвемся, – лихо подмигнул Мюллер, а у самого в глазах попрыгивал страх – поди, уже не рад, что понты развел. – Ты его сразу пихни, как тогда Арбуза. И все дела. Ляжет – не встанет.

– Я тебе не серый. – Дронов икнул. – Это ты черный, а я не серый, понял?

Никогда ему не нравилась эта кликуха. Что он, валенок что ли?

Группенфюрер поднял ладони – мол, без вопросов.

– Понял. Всё, Серому капут. А как тебя погонять?

Дронов поворочал мозгами, но с ходу хорошего погоняла придумать не смог:

– Серегой.

– Ну Серегой так Серегой. Идем, Серега. Пора.

Белокурая бестия

Нежданка – это была заброшенная церковь, никто не помнил, отчего ее так прозвали. Раньше, давным-давно, там помещался склад райторга, но уже хрен знает сколько лет она стояла пустая, заколоченная. Место удобное, на границе трех городских районов: Ленинского, Свердловского и Вокзального – вроде как ничье, поэтому когда возникала какая-нибудь заморока, в Нежданке забивали стрелки и назначали стыки.

Для стыка с «сычовскими» Мюллер собрал всю «зондеркоманду», даже двух четырнадцатилетних пацанят-петеушников. Всего получилось одиннадцать человек.

Влезли со двора через окно, там доски раздвигаются.

«Сычовских» внутри еще не было.

Под дырявым куполом покаркивали вороны, высокий полукруглый потолок не по-доброму прятался в темноте, и «зонтовские» как-то сразу поджались друг к другу. Хорохорились, конечно. И матюгались, и даже хохотали, но толстые стены откликались таким нехорошим эхом, что хотелось говорить потише, а лучше вообще перейти на шепот.

Группенфюрер как мог подбадривал свое трусившее войско:

– Зольдатен, слабó Репе против нашего Сереги. Бухан, скажи им, как Серега Арбуза положил – не кулаком даже, плечом.

Бухан угрюмо прогудел:

– Я не видал. Меня Арбуз вырубил.

Сам Дронов стоял, прислонившись спиной к стене. Водяра из башки еще не выветрилась, и был он вроде как в полусне. Просто ждал и слушал свое «то-так, то-так».

Но приметил, что пацаны держатся от него на расстоянии и пялятся так, будто в первый раз видят. Или в последний. Как на покойника, вяло подумал он.

Полчаса так протоптались. Пьяная дурь из дроновской головы начала понемногу выходить, и разом шевельнулись два непохожих, но, видно, родственных чувства – страх и надежда. Может, не придет Репа? Мало ли чего – уехал куда. Или не нашли его побитые «сычовцы».

Он уж и воздуху набрал, чтобы сказать: «Обгадился Репа. Не придет. Пошли, что ли?» – но тут на всю церковь затрещало, загрохотало, так что вороны наверху перепуганно захлопали крыльями. Это лопнула и разлетелась от сильного удара заколоченная крест-накрест дверь.

Не стал Репа лезть через окно, побрезговал – вышиб дубовую створку ногой.

И застыл в сером проеме – показал себя во всей красе.

Головища у первейшего басмановского бойца была с котел, лобастая и совсем круглая. За нее и кликуху получил. Рост небольшой, но зато в ширину он был почти такой же, как в вышину.

Осмотрелся Репа, сплюнул.

– Гляди, в самделе пришли. Который?

Из-за плеча высунулся Арбуз, ткнул пальцем на Серегу:

– Вон тот, у стенки.

Репа кивнул, шагнул вперед, и за ним густо повалили «сычовские» быки – много, человек двадцать.

«Зонтовские» разом попятились в дальний угол, впереди остался только Мюллер. И, само собой, Дронов – куда ему деваться?

Поглядел на него Репа, недоверчиво поинтересовался:

– Ты чё, стручок гороховый? Борзеешь? Жить надоело?

У Сереги язык залип. И хотел бы ответить, да не может.

– Уговор был: один на один. – Мюллер оглянулся на скисшую «зондеркоманду». – Чтоб всё по-честному, по понятиям.

– Рубашку кровищей не попортить, – вполголоса, как бы размышляя вслух, сказал сам себе Репа.

Снял рубашку, тельник, не глядя кинул своим – те подхватили.

Встал посреди церкви по пояс голый, весь в татуировках: у него там и баба, и финка, и купол с крестом, много чего.

От этой бандитской живописи Серегу, наконец, пробило. Выдохся водочный запал, сползло отупение.

И тряхануло, как электротоком, аж зубы заклацали: ёлки, во что вляпался?!

Токо-так, токо-так, токо-так, подхватили костольеты, еще быстрей, чем зубы.

– Нуу, суукии зонтоовскиее, – вкусно протянул Репа, – щаас клоопа ваашего приихлоопнуу, иа наа всеех нааа ваас оттопчуусь!

Двинулся на Серегу вразвалочку, правая рука за спиной, левая чуть выставлена вперед. Плавно подпрыгнул, потянулся левой к дроновской шее.

Чисто балерина, мелькнуло в голове, выёживается. Увернуться от растопыренной пятерни было нетрудно – Серега просто шагнул в сторону.

Репа мягко приземлился, крутанулся на каблуке и выкинул ногу, чтоб сбоку подцепить противника за коленку. Но опять замешкался, запонтовался – Дронов сделал два быстрых шага назад, и Репа чуть не грохнулся.

Смотреть на него стало жутко. Маленькие глазки налились кровью, баба на груди побагровела.

Гулко и глухо взревев, Репа кинулся на Серегу – побыстрей, чем раньше, но все равно Дронов без труда успел отшатнуться и развернуться, так что оказался сзади. Увидел мускулистую спину, широкий затылок с жирной складкой. Вдруг вспомнил, как Мюллер пинком вышиб Мешка из котельной. И со всей силы влупил пендаля по обтянутому джинсами заду с медными заклепками.

Тут стряслось чуднóе. Репу подкинуло вверх, и он раскорячившись вмазался в расписную стену – прямо в блеклого угодника с седой бородой. Сполз, оставив на выцветшей рясе святого красную полосу.

Серега так и обомлел. Вмазал он, конечно, хорошо, от души, но чтоб стокилограммового амбала подкинуло, как футбольный мяч?

Он ждал, что Репа сейчас поднимется и вконец озвереет, но «сычовский» вожак лежал неподвижно. Толстенная рука была странно вывернута, пальцы разжались.

Убил?!

Сзади шумнуло.

Серега испугался, что это остальные быки на него кинулись, обернулся. Но увидел одни спины. «Сычовские», неуклюже давясь и толкаясь, ломанули в дверь, а некоторые лезли в окно.

Мюллер, изогнувшись черной загогулиной, левой рукой переломил в локте правую, сжатую в кулак, и протяжно крикнул:

– Поонялии, суукиии, ктоо тепеерь центроовоой?

Всё, дошло до Сереги. Бой кончен.

Он сразу весь обмяк. Стало тяжело дышать, по лбу стекал пот. Зато «токо-так» перестало барабанить по ушам.

Подошел группенфюрер, обнял за плечи.

– Ты, Серега, знаешь кто? Сверхчеловек. – И прибавил непонятное. – Белокурая бестия.

Но Дронову сейчас было не до загадок. Он нагнулся, перевернул Репу на спину. Увидел белки закатившихся глаз. Сглотнул.

– Мертвый?

Мюллер пощупал толстую, как бревно, шею.

– Дышит. Сейчас побрызгаю – очухается.

Стал расстегивать ширинку, но Серега оттолкнул группенфюрера.

– Не надо. За это он тебя грохнет, насмерть. Когда я уеду.

– Куда это?

– Не знаю. Нельзя мне тут.

И объяснил про больницу, про разбитое окно, а главное про дурдом.

Мюллер засмеялся:

– Права не имеют. Ты, Серега, главное, меня держись. Я тебя в обиду не дам. Если что, батю подключу. Я за тебя теперь землю переверну, ясно? Двое нас с тобой, сверхчеловеков, на всё долбаное Басманово. Они у нас вот где будут.

Он тряханул сжатым кулаком.

– Иди домой, Серега, отдыхай. Заслужил. И не заморачивайся из-за всякой хрени. Всё нормально будет. Слово группенфюрера.

Вон оно что

На пороге ему на шею кинулась мамка.

– Сергунечка, родненький, чтой-то доктор говорит? – зашепелявила она (передние зубы Рожнов выбил, еще в позапрошлом году). И давай его обнимать, ощупывать. – Будто ты в автобусе побился?

Он отодвинулся – от матери здорово разило перегаром.

– Целый я, целый. Какой еще доктор?

– Да вот, – повернулась она лицом к коридору.

И тут – нá тебе, давно не виделись – из комнаты в коридор выкатил бородатый, который из больницы.

У Сереги «то-так» скакнул было на «токо-так», но на пару секунд, не больше. Вспомнилось, что Мюллер говорил.

– Вы чего? Вы права не имеете! Не поеду я! – попятился Дронов, а сам весь напружинился – ну как у доктора и санитары с собой, из психической неотложки.

– Не волнуйся, тебе нельзя! – быстро, но мирно заговорил врач. – Я одежду твою привез, документы. Ты чего сбежал-то? Тебе покой нужен. У тебя мерцающая аритмия. Пульс триста двадцать, вчетверо быстрее нормы. Это очень опасно. Сердце может не выдержать. Ну-ка, иди в комнату, сядь. А лучше ляг.

В комнате бородатый стал измерять пульс.

– Ничего не понимаю… Нормальный, семьдесят пять.

Зато Серега понял. Когда у него от страха сердце сжимается и в башке с «то-так» на «токо-так» переходит, это пульс в четыре раза ускоряется. То есть не все вокруг начинают медленно говорить и двигаться, а он сам вчетверо ушустряется. Вот оно что! То-то и Рожнов вмазать ему не смог, и даже Репа. Ему казалось, что они шевелятся, как сонные мухи. Или как в замедленном кино. А на самом деле они-то были нормальные, это он прыгал, будто Чарли Чаплин.

– А что твой стук в голове? – спросил доктор растерянно. – Не беспокоит?

– Прошло, – отмахнулся Серега. – Как на улицу вышел, сразу башку ветром продуло. А вы не напутали тогда, насчет триста двадцати?

Бородатого он теперь не боялся, совсем.

– Всё может быть, – растерянно пробормотал врач. – Дай еще раз померяю.

Теперь и вовсе вышло семьдесят.

– Пить надо меньше. – Серега выдернул руку. – Врач называется.

А сам думал: вчетверо быстрей! Вчетверо!

Новый порядок

Раньше Серега Дронов думал, что человеческая жизнь может так быстро меняться только в кино. Или в сказке. Типа жил на свете замухрышка, кто ни попадя об него ботинки вытирал, и вдруг – бац, поймал волшебную щуку либо конька-горбунка. И сразу как повалило: и то, и это, и полцарства в придачу.

Во-первых, Рожнов. Сколько Серега с ним, заразой, промучился, а тут чик-чирик, и нет Рожнова.

После стыка в Нежданке думал Серега отделать отчима как следует – и за ШИЗО, и за мамкины выбитые зубы, но Рожнов дома больше не появлялся. Так испугался пасынковой лихости, что даже шмотки свои не забрал. И из ДЭЗа уволился. Уехал куда-то, с концами, будто и не было его.

Мамка денек поплакала и перестала. Серега с ней беседу провел: мол, будешь квасить – смотри. Она только голову в плечи вжала, и с тех пор он ее пьяной не видел. Наверно, так у нее душа устроена, надо ей кого-то бояться, не мужа, так сына.

Дома хорошо стало. Чисто, спокойно. Захочешь жрать – в холодильнике суп, котлеты. Ночью не орет никто, не лается, спи – не хочу.

А спал Дронов теперь допоздна. Потому что днем и вечером дел было выше крыши. Помогал Мюллеру в Басманове новый порядок устраивать. Это Мюллер так назвал – Новый Порядок. В смысле, что «зондеркоманда» с этих пор в городе главная, как ее группенфюрер решит, так и будет.

Начал он с двух соседних команд, прибрал их к рукам, назвал «бригадами». Это у него легко получилось. Взял с собой на стык Серегу, сказал: ничего не говори, просто помалкивай.

Про то, как Серега Арбуза уделал и самого Репу по стенке размазал, уже все знали. И смотрели на «зонтовского» бойца с почтением, стал Дронов в городе сильно авторитетным человеком.

Прежних «зонтовских» Мюллер тоже переименовал в бригаду. Серегу назначил бригаденфюрером и своим первым помощником.

Потом перетер кое с кем из «сычовских». Без Репы, которого увезли в больницу с переломами и лопнутой селезенкой, те между собой перегрызлись: одни стояли за Репу, другие откололись, признали за старшого Арбуза. Ну а тот увел их под Мюллера, тоже стал бригаденфюрером.

Теперь можно было потягаться и с «вокзальными».

У них за первача числился Штык, парень взрослый, деловой. Он мелочевкой не промышлял, знался с серьезными людьми из московских, крутил гешефты с дальнобойщиками.

Вызвал Мюллер его на стрелку, потолковать. С собой взял только Серегу. Осторожный Штык привел с собой восьмерых.

– Справишься, если что? – углом рта прошептал группенфюрер, когда увидел такую кодлу.

– Запросто, – дернул плечом Дронов, уверенный, что «токо-так» его не подведет.

– А вынут перья?

– Плевать. Ты только в сторонку отойди, чтоб не порезали.

Подумаешь – перья. Пока они размахнутся, он между ними как между стоячими пройдет. Мигнуть не успеют – по ушам настучит. А удар кулаком на счетверенной скорости – это как бампером грузовика на скорости шестьдесят.

– Тогда так, – велел Мюллер. – Скомандую «мочи!» – бей, Штыка первого.

В тот раз Серега чуть не запалился.

К разговору он почти не прислушивался, ждал команды. Честно говоря, хотелось еще раз свой «токо-так» проверить.

Штык на него косился с опаской, быки тоже глаз не спускали. Это было приятно.

Но когда перетер сорвался на базар и Мюллер крикнул: «Ах так? Мочи их, Серега!» – ничего не произошло. Сердце не проснулось, по-прежнему отстукивало размеренное «то-так, то-так».

Понял Серега, в чем дело, да поздно. Очень уж он в себе уверен, страха нет. А без испуга «токо-так» не заработает, как мотор без искры.

Размахнулся он, чтоб Штыку в харю дать, но слабенько – тот отпрыгнул и как заорет:

– Пацаны, ставь их на ножи!

Трое выхватили железки, кинулись к Сереге. Вот тут-то его двигатель с перепугу и завелся. Можно сказать, с пол-оборота.

Токо-так, токо-так, токо-так!

Дальше просто. Накостылял всем восьмерым, меньше минуты понадобилось. Потом погнался за Штыком, который улепетывал во все лопатки в сторону проспекта. Старался, бедный, локтями отмахивал, и далеко успел отбежать – метров на двести. Только Серега при своем «токо-таке» его в два счета настиг. Подсек по щиколотке, наддал по загривку, и старшуй «вокзальных» приложился мордой об асфальт. Дронов его ногой прижал, чтоб не дергался, и держал так, пока Мюллер подойдет.

Пульс у Сереги уже вошел в норму, и Штык, если б захотел, мог легко высвободиться. Но откуда ж ему было знать? Лежал смирно, не шевелился.

И когда Мюллер ему объяснял, какой теперь в Басманове будет порядок, Штык не спорил, помалкивал в тряпочку.

Не стерпел только, когда группенфюрер сказал:

– Будешь мне от своих дальнобойных дел по два хруста в неделю отстегивать.

– Ты чего? – прохрипел Штык из-под Серегиного ботинка. – По два не смогу, мне еще с московскими делиться. Сотню куда ни шло.

Они стали торговаться, а Сереге сейчас было не до бабок. Сильно напугался, что костольеты его когда-нибудь возьмут да подведут.

Короче, занервничал Серега. И ходил сам не свой несколько дней.

Спасибо, случай помог.

Пришивал он себе пуговицу и загнал иголку под ноготь. Больно – жуть.

Вдруг костольеты сами по себе, безо всякого испуга, как дали: токо-так, токо-так, токо-так!

И Серега сделал важное открытие: в скоростной режим можно попасть не только от страха, но и от боли.

А потом оказалось, что можно обойтись и без боли. Выяснилось это на общем стыке, куда Мюллер собрал всех басмановских бригадиров – про Новый Порядок обшуршать. Серегу, понятно, прихватил с собой, а тот, не будь дурак, спрятал в воротнике иголку. Если будет заваруха, ткнет себе под ноготь, и тогда ему никто не страшен.

И возник на стыке момент, когда показалось, что сейчас пойдет всеобщее мочилово.

Пока Мюллер про свой Новый Порядок лепил – про бригаденфюреров, еще про какую-то фрицевскую фигню, его спокойно слушали. Когда сказал, что надо с городского рынка «неарийцев» гнать, даже горячо поддержали, и Тюха, бригадир, то бишь бригаденфюрер «тельмановских», крикнул, не расслышав: «Давно пора азерийцов этих носатых на бабки ставить, а то жируют, на «волгах» ездеют!»

Но потом группенфюрер наехал на Штыка, и тут запахло заморокой.

– С дальнобойными, – сказал, – хочу сам работать. Сведешь.

Штык побелел весь:

– За горло берешь?

Встал, и вместе с ним поднялись трое быков, кого он с собой привел.

Серега тоже вскочил, но сердце у него само частить не захотело, пришлось иголку вынимать. Однако стоило поднести ее к пальцу и вспомнить, как это больно, когда кончиком под ноготь, – и пульс взорвался, застрочил, как бешеный.

Тогда обошлось без махалова. Поглядев на Дронова, молча вставшего за спиной у группенфюрера, Штык скис, сел на место.

С того случая иголка для Сереги стала самой что ни на есть неразлучной подругой, никогда с ней не расставался. Если в речке купался – в плавки втыкал.

Случай на переезде

Шел, значит, Серега вечером вдоль железки один. От Нежданки, где у Мюллера теперь «бункер», домой. Место глухое, почти никто не ходит, особенно после темноты, а ему-то кого бояться?

Вдруг сзади шорох. Обернулся – от забора две тени. Посмотрел на них спокойно, подождал, пока подойдут.

Штык это был и с ним какой-то парень, на вид лет двадцати пяти. В джинсовом костюме, американской кепке с дурацким длинным козырьком. Когда они приблизились, оказалось, что лицо у парня плоское и почти безгубое, а взгляд неподвижный, немигающий.

Нисколько Серега не испугался. Даже в голову ничего плохого не пришло. Не сдурел же Штык на него, Серегу Дронова, всего с одним быком переть?

Догадался: покупать будет.

Став при Мюллере наипервейшим бригаденфюрером, Серега получал по сотне в неделю. Приоделся, мамке одёжи накупил, стал нацеливаться на мотоцикл «урал». Но Штык от шоферюг, которые в Москву левый товар гоняют, совсем другие бабки имел. Мюллер говорил – тыщи.

Не то что Серега сдал бы кореша за штуку или даже за две, но любопытно стало, сколько предложит?

Только Штык нисколько не предложил.

– Этот? – спросил его плосколицый.

– Этот. Нет его – и геморроя нет. Без него Мюллер – дырка от бублика.

Тогда Серега посмотрел на парня повнимательней. Говор у того был московский, врастяжку. Но не в говоре дело. Глаза страшные. Как две черные дырки.

От одного этого взгляда, безо всякой иголки, у Сереги режим включился.

Москвич не спеша (хотя на самом деле, наверно, одним быстрым движением) достал из кармана тяжелую черную штуку.

Пистолет! Настоящий!

Стал поднимать.

Только увидев, как палец жмет на крючок, а дуло изнутри озаряется пороховой вспышкой, Серега проснулся и дернулся в сторону.

Выстрела он почти не слышал (по железке как раз грохотал грузовой состав), лишь мимо уха просвистело.

Назад, на улицу, не побежишь – Штык с парнем дорогу перегородили. Справа высокий забор. Слева несется поезд. Оставалось одно – бежать вдоль путей. Только пуля-то все равно догонит, она не вчетверо, а в сто раз быстрее.

Не побежал Серега, на это ума хватило. Попятился, не сводя глаз с пистолета.

И опять в самый момент выстрела скакнул в сторону. И еще раз. И еще.

Бах! Бах! Бах!

– Вот сука вертлявая! – выругался московский, выставил руку с волыной вперед и побежал прямо на Дронова.

Тот развернулся и дернул вдоль железки что было мочи, стараясь двигаться не по прямой, а зигзагами.

Товарняк уже пронесся, и до переезда с автоматическим шлагбаумом оставалось всего ничего. Там машины ходят, фонари горят – добежать бы только.

Теперь жахнуло громко, и пуля просвистела у самой шеи.

Серега с перепугу зажмурился – и не заметил под ногой камень. С разбегу, с размаху зарылся мордой в землю, чуть через голову не перелетел. Больно!

Хотел подняться, а правая нога не держит! Подвернул. А может, вообще сломал.

Недалеко оторвался он от погони, метров на тридцать. Если б нога не подвела, удрал бы, а так всё, кранты.

Московский неторопливо трусил к нему по дорожке, на ходу меняя обойму. Штык поспевал сзади.

Вдруг кто-то громко крикнул:

– Эээй, ребяаатааа! Чтооо это у вааас тууут творииитсяаа?

На переезде, по ту сторону железки, стоял мужик, то есть гражданин – в шляпе, при галстуке. Наверно, не слышал выстрелов, а то дунул бы от греха.

Московский остановился, оглянулся на Штыка.

Тот махнул рукой: валим отсюда!

Ясно, зачем им свидетель? Одно дело Серегу Дронова кокнуть и после под электричку кинуть. Совсем другое – грохнуть солидного человека в шляпе. Тем более там еще «волга» стояла, черная, с зажженными фарами. Вроде даже и шофер за рулем сидел.

Штыка с его московским мочилой как ветром сдуло.

Гражданин подошел.

Сначала еле двигался, но когда Серега понял, что останется жив, и съехал с «токо-така», шаг незнакомца сразу ускорился.

– За что это они тебя пристрелить хотели? – с любопытством спросил он, присаживаясь на корточки.

Значит, все-таки слышал выстрелы? И не убежал? Чудно.

– Ногу зашиб? – Гражданин помог подняться, довел Серегу до штабеля бревен, усадил. – Жалко. Такие ноги беречь надо. Какой спурт!

– Чего? – насторожился Дронов.

– Спурт. Рывок в забеге. Я не замерял, но, по-моему, на мировой рекорд тянет. Конечно, когда в спину из «Макарова» палят, всякий припустит, но такой скорости я еще не видывал. Так за что тот парень в тебя выстрелил?

Не «стрелял», а «выстрелил»? Значит, дядька видел только самый конец – как Серега, пригнувшись, дул вдоль шпал. Ну да, раньше ему товарняк заслонял, понятно.

– Не знаю. Шпана какая-то привязалась, – пробурчал Серега и потрогал щиколотку. Кажется, опухает.

– А ты сам кто? – не отставала любопытная шляпа.

Между прочим, он мне жизнь спас, подумал Серега и ответил по-вежливому:

– Серега я. Дронов.

– А я Иван Пантелеевич. Будем знакомы.

Крепко пожал руку.

Потом обернулся к машине, крикнул:

– Эй, Володя, давай сюда.

Если на черной «волге» раскатывает, да еще с водилой, значит, какой-то шишкарь.

Тачка переехала на эту сторону, подрулила вплотную к штабелю.

– Ну-ка, развернись. Посвети сюда дальним.

Серега прикрыл глаза от яркого света, а Иван Пантелеевич присел, расшнуровал ему ботинок и осторожно пошевелил ступню.

– Тихо, не дергайся… Слава богу, не перелом. И связки вроде целы. Ерундовское растяжение. Через три дня заживет. Повезло тебе. И соколам тоже.

При чем тут соколы, Серега не врубился. Подумал, может, ослышался.

– Вы доктор, да?

Очень уж ловко дядька ощупал ногу, даже больно не сделал.

– Нет, Сергей, я не доктор, – весело ответил Иван Пантелеевич, выпрямляясь. – Я человек, который доверяет своей интуиции. И если она за каким-то хреном велит ему не сидеть у закрытого шлагбаума, а на минутку выйти и подышать свежим воздухом, я ее слушаю.

Сколько дядьке лет, понять было трудно. Лицо у него было не то чтобы молодое, но и не старое. Хорошее такое лицо, крепкое.

– А еще, Сережа, я член правления спортивного общества «Ленинские соколы». И сейчас ты поедешь со мной – все равно на одной ноге далеко не упрыгаешь. Двинем мы с тобой в одну хорошую больницу, где тебе грамотно наложат повязку. А по дороге, Сергей, у нас с тобой будет очень серьезный разговор.