Текст книги "Количество жизни"

Пиши, брат!

Когда Алексею Борисовичу исполнилось шестьдесят годков, потянуло его на литературу. Да так потянуло! Писал «юный» графоман поначалу излишне витиевато, со множеством стилистических украшений. Однако слог его постепенно оттачивался, и уже через год из-под пера сочинителя ложилась на лист вполне выверенная строка, ласкающая слух. Без труда набив на клавиатуре несколько десятков коротких рассказов, Алексей Борисович призадумался. В беглости сочинительства он почувствовал скрытый подвох.

Как человек, впервые переступивший порог церкви, тотчас становится пламенным пророком, так и в непринуждённом трепетании авторской строки Алексей различил неприятное скольжение ума, прикрытое лукавым перестуком клавиатурных литер.

Разместив тексты на портале «Проза. ру», наш герой любил читать благосклонные рецензии собратьев по творческой лаборатории и еженедельно тратил немалые деньги, оплачивая анонсы опубликованных рассказов. Чужие тексты он читал мало, вернее, вовсе не читал. Не по причине пугливого нелюбопытства, а, скорее, из внутреннего желания сосредоточиться только на собственном мироощущении. Иногда, правда, склонив седую голову над сочинением какого-нибудь юнца, он лениво пробегал глазами строки и снисходительно щурился на каждый обнаруженный в тексте ляп.

Однажды Алексей Борисович натолкнулся на замечательный рассказ совсем юной девушки. Как ладна, внутренне красива и глубока была её речь! Как неожиданно она говорила о простом и обыкновенном! Неслыханное дело, Алексей перечитал рассказ девушки дважды от начала до конца, искренне радуясь правым полушарием встрече с высокой литературой, а левым ощущая неприятный холодок зависти. Такая молоденькая и так пишет!..

С неделю Алексей как сыч бродил по кабинету. Его несомненный литературный талант, разрушенный до основания рассказом юной примы, выл подобно собаке, брошенной хозяином на произвол судьбы.

«Что делать? – спрашивал он самого себя. – Моя строка изящна, но обыкновенна. Так могут писать и другие». Пытаясь сформулировать случившееся, он стал читать классиков. Открыл томик Грэма Грина, но вскоре со злостью захлопнул книгу. Отточенная английская вязь навевала на него скорую скуку. Попробовал читать Чингиза Айтматова. На этот раз отпугнуло излишне сложное, как ему показалось, построение речи.

Недовольство ободрило Алексея. Однако, что бы он ни читал, его как магнитом тянуло к девичьему сочинению. Стоило пробежать глазами хоть пару её волшебных строк – оторопь возвращалась. Алексей Борисович потерял аппетит, стал больше пить, осунулся и в конце концов решил уехать в Крым – в зимнюю непогоду и одиночество.

Что произошло с Алексеем в Крыму, знают только штормовой ветер и серый, в пенистых бурунах котлован Чёрного моря, полный до краёв холодной, неприветливой жидкостью. Однако, несмотря на крымскую непогоду, в Москву Лёша вернулся обновлённый, или, как говорят ныне, переформатированный.

Он распахнул дверь, сорвал с плеч пальто и не глядя бросил заснеженный драп в сторону вешалки. Поспешно, не снимая ботинок, Алексей прошёл в кабинет. И хотя в кабинете всё было по-прежнему, Алексей Борисович воскликнул в сердцах: «Какая теснота!».

Включив компьютер, он с грохотом подтащил стул к рабочему столу и присел перед клавиатурой. С минуту сидел молча, затем тихо скомандовал самому себе: «С Богом!».

Рассказы об отце

Отец мой был человек спокойный и рассудительный.

Помню случай. Я учился в третьем классе, в школу ходил и возвращался без провожатых. Одно время повадился приставать ко мне сосед по дому, рыжий парень лет четырнадцати. Он хватал меня своими длиннющими руками, валил в сугроб или, сорвав шапку, нещадно гонял её, как мяч, по двору. Мама, видя любимого сына изрядно помятым, спрашивала: «Что случилось?». Я отвечал: «Поскользнулся» – или что-то в этом роде.

Эта длиннорукая сволочь, наверное, имела гипнотический талант. У меня даже в мыслях не возникало желания дать ему хоть какой-нибудь отпор. Я понимал, что страдаю от страха гораздо больше, чем если б получил пару хороших тумаков, но поделать с собой ничего не мог. Пытаясь перехитрить моего мучителя, я каждый день выбирал новый маршрут в школу, но, увы, всякий раз у меня на пути вырастало отвратительное рыжее чудовище, и мои мучения повторялись.

Наконец я не выдержал и в великом смущении поведал отцу о своей беде. Отец выслушал и предложил план: по пути из школы домой он, как посторонний, будет идти неподалёку и вмешается, когда мой мучитель проявит себя.

Окончились уроки. Я вышел из вестибюля школы на улицу. Падал крупный снег. Обречённо вздохнув (роль живца я выполнял впервые), я направился к дому.

– Эй, мурло толстое, ну, подь сюда! – услышал я противный, до боли знакомый голос.

Не останавливаясь, я пошёл дальше – будь что будет! Рыжий подскочил ко мне, подсёк ноги и повалил в снег. В это мгновение огромная фигура человека заслонила собой яркое небо в фонарях и размашисто воткнула в снег рядом со мной моего обидчика. Конечно, это был отец! Я встал на ноги, отряхнулся и стал искоса наблюдать за происходящим. Он ухватил рыжего за отворот пальто, вытащил из сугроба и пару раз сильно встряхнул, как мусорную корзину.

Пока отец вёл с рыжим усмирительную беседу, у меня на душе, честно говоря, скребли кошки. Я стыдился самого себя, своей робости и безволия. Меня даже не радовала перспектива будущего, в котором не окажется липкого и злого пакостника. Отец на моих глазах выталкивал рыжего из моей жизни, но он никак не мог вытолкнуть страх, преодолеть который предстояло только мне самому. И это ощущение собственной немощи непривычно беспокоило мой детский умишко.

Вдруг я услышал гнусавый голос рыжего:

– Дядя Лёш, а чё он мне рожи корчит за вашей спиной?

Отец, забыв на мгновение, что верить рыжему нельзя, ослабил хватку и строго посмотрел в мою сторону. Пленник вырвался и отбежал на несколько шагов.

– Да пошли вы!.. – заорал рыжий на нас обоих и бросился бежать по переулку.

– Забудь о нём, – сказал отец, наблюдая, как исчезает рыжий след в хлопьях мокрого снега. – И в будущем, как бы трудно и больно ни было, постарайся справиться сам. Есть такая профессия – быть мужчиной!

Отец обнял меня за плечи, и мы зашагали к дому.

Мне было лет семь. Отец работал начальником команды водолазов Волжского пароходства и иногда брал меня с собой в летние волжские экспедиции. Целый месяц, а то и больше, я плавал на небольшом водолазном пароходике по Волге. Отец ежедневно работал, а я с утра до самого вечера был предоставлен самому себе.

На воде всегда что-то случается. Из калейдоскопа событий того лета в память врезался вот такой случай.

Наш кораблик второй месяц спускался по большой воде от истока к устью. И где бы ни приходилось команде выполнять водолазные работы, всюду местные жители просили о помощи. А какая помощь от водолаза? Как есть одна – поднять утопленника. Просьбы сыпались почти каждый день. Отец старался оградить меня от этих печальных зрелищ: отправлял с кем-нибудь на берег за продуктами или просто запирал с книжкой в каюте. Однажды я всё-таки сумел выбраться из заточения.

Мы стояли на якоре метрах в сорока от берега. На пологой песчаной отмели собралась толпа местных жителей, человек пятьдесят. Царило гробовое молчание. Лёгкий ветерок играл крохотной волной о борт нашего судна, редкие крики чаек нарушали полуденную тишину странным костяным тембром голоса. Невдалеке от нашего корабля поднимались из воды беспокойные пузыри воздуха. Они поднимались со строгой периодичностью и как бы говорили о том, в каком месте сейчас находится водолаз.

Я знал: сейчас там, под водой, мой отец. Когда эту работу выполнял кто-то другой, отец часто заходил ко мне в каюту, что-то мне рассказывал, стараясь отвлечь от тягостного ожидания, царившего в такие минуты на корабле. В этот раз уже прошло три часа, но отец не приходил. Тогда я стал машинально дёргать все защёлки и вентили в каюте, пока случайно не обнаружил неопломбированный люк верхнего хода, через который и вылез наружу.

Шёл четвёртый час поиска. Как я потом узнал, утонула девочка лет десяти. Они с мамой пришли купаться четыре дня назад. Приезжие. Их не успели предупредить, что этот залив пользуется дурной славой и не раз тут случались истории. Дело в том, что ровный песчаный сход в воду метрах в десяти резко обрывается вниз, говорят, метров на тридцать. И ещё. Стоит войти в воду, ногами чувствуешь сильное течение, которое делает у берега разворот и сносит на глубину.

Был жаркий день. Девочка с разбега побежала в воду. Мать раскладывала вещи, вдруг услышала короткий испуганный крик дочери, бросилась к воде, но всё уже стихло, волны разгладились. Девочка утонула. Искали три дня всей деревней. Прошли по течению на три километра вперёд, думали, может, там вынесет, – нет. На четвёртый день пошли к водолазам. Видать, зацепилась она за что-то на глубине или ещё как. «Помогите, люди добрые, мать совсем от горя тронулась, лежит, никого не признаёт!..»

Тогда-то и запер меня отец в каюте. Видно, понял сразу: искать долго придётся. Никого не назначил на погружение, пошёл сам.

Я неотрывно смотрел на пузыри, поднимавшиеся со дна, и прислушивался к голосу отца, едва различимому в хриплом потоке радиопомех.

Большинство слов я разобрать не мог и вдруг чётко услышал:

– Вижу!

Команда оживилась.

– Тридцать четыре метра! Мать твою, многовато, – расслышал я голос старпома.

– Сил бы ему хватило, эх, Лёшка, – пробасил дядя Никита.

– Н-да, по отвесному склону выбираться, да ещё руки заняты! – добавил кто-то.

Я в волнении уже никого не слушал. Я понимал, чем должны быть заняты руки отца, и, не отрывая глаз, глядел на воду. Чутким детским нутром я ощущал, что сейчас происходит борьба, что отец из последних сил карабкается вверх по крутому склону со смертной ношей в руках. Может быть, я в те минуты молился, посильно пытаясь что-то сделать, чтобы отцу стало хоть чуточку легче. Прошло ещё минут двадцать.

– Ребята, майна трос, выходит! – услышал я команду старпома.

…Когда из воды показалась медная сфера водолазного шлема, над толпой, как прощальный дымок сигареты, взвился короткий вздох:

– Ох-х-х…

Казалось, люди превратились в одну сжатую пружину… Над водой показались плечи отца и грудь, увешанные двадцатикилограммовыми свинцовыми грузами. И вот наконец из воды выступили руки отца в огромных гофрах водолазного скафандра, на которых лежало что-то почти бесформенное, что-то очень хрупкое и белое…

Все пятьдесят человек как по команде взвыли, заголосили, закричали, замахали руками и бросились к воде. Отец, пошатываясь, как былинный великан вышел на берег и передал несчастную мёртвую девочку окружившим его селянам. Слёзы брызнули из моих глаз, как кровь из надрезанных вен. Не помню, что было дальше. Меня обнаружили и увели в каюту. Там я зарылся в подушку и ревел, ревел, ревел, не в силах остановить слёзы…

Вдруг мне почудилось, что он рядом. Я оторвал голову от подушки и действительно увидел отца. Он сидел, привалившись огромной спиной к спинке койки.

– Боря, не плачь, ты же мужчина!

– Папа!..

Он выплывет!

– Пожалуйста, не занимайтесь публицистикой! Пишите серьёзно. – Иван Иванович строго посмотрел на своего молодого коллегу, до которого ему, в общем-то, не было никакого дела. Разве что жалко.

Надо сказать, знаменитый писатель Иван Иванович Радов обладал непомерной в наш канцелярский век человеческой отзывчивостью. Для человека его положения подобные качества натуры, безусловно, похвальны с точки зрения христианства. Но совершенно невыносимы в условиях городской литературной жизни.

«Однако жалко парня, – думал Иван, – есть в нём что-то, чует моё сердце, есть. Подрубить молодой дубок – дело нехитрое…»

Радов задумался.

«А предложу-ка я ему написать что-нибудь совместно! С моей стороны – имя, общая, так сказать, редакция. С его стороны – молодое трудолюбие, пусть роет!»

Мысль Ивану понравилась. Просиживать с утра до вечера вертлявый стул с надоевшей супермеханикой и «обивать порожек» старой как мир клавиатуры – надоело до чёртиков! Жизнь проходит!..

Сколько раз, увлечённый прелестями виртуальных построений, он отказывал себе в простых человеческих радостях! У него не было женщины. Не было друзей. Гонорары, которые он зачем-то копил на сберкнижке, в одночасье съела сволочная гайдаровская реформа. Тогда же он перестал копить и зачастил по пивнушкам в поиске друзей и впечатлений. Друзей не приобрёл, но сорить деньгами научился. Рассыпая червонцы, не дотягивал до предстоящего гонорара и с чувством огромной неловкости занимал деньги у соседей. Постепенно Иван как литератор терял тот невидимый кураж мастерства, которым блестяще владел на заре своей творческой биографии. Нет, его рассказы и заказные эссе по-прежнему охотно брали редакторы, но с некоторого времени он почувствовал тонкую корочку ледяного безразличия к себе и главредов, и их вертлявых помощников. Эта корочка таяла в живом общении, но всякий раз вновь чувствовалась при начале и окончании следующего разговора. Его реже стали приглашать на словесные турниры и профессиональные корпоративы. Однажды он пришёл в глянцевую редакцию, распахнув дверь по привычке ногой, и с удивлением заметил, что главред прячет глаза в ворох бумаг и не выбегает, как прежде, из-за стола с приветствием. А заказ на очередное эссе, заказ, который в прежние времена лежал на редакторском столе и терпеливо ждал Ивана, оказывается, уже отдали другому. «Отдали поспешно, совершенно случайно, просто так сложились обстоятельства», – оправдывался главред, дружески хлопая Ивана по плечу и посматривая на часы.

– Знаешь, старик, у меня сегодня что-то голова развинтилась, договорим в другой раз, – извещал он Ивана.

Иван же, уходя и закрывая за собой дверь, слышал спиной, как редактор кричал в телефонную трубку:

– Отлично, старик, ты гений, беру!

И вот теперь этот молодой, задвинутый на литературу человечек смотрит на него как на памятник и ждёт ответа Мастера.

«Да, – подумал Иван, – из мастера я превратился в долбаного литературоведа. Всё понимаю, любой текст как осьминог могу утащить на творческую глубину, там заилить так, что сам автор не узнает! Вот только писать разучился – это факт. А парня и правда жалко. Негоже вешать на него литерное грузило и топить в родном море литературы. Пусть барахтается – он выплывет!»

Иван вздохнул, улыбнулся собеседнику и размашисто написал на титуле: «Рекомендую к печати».

Голубая Вольва

История эта случилась ранним июньским утром. Голубая Вольва, похожая на отколовшийся ломтик идеального бразильского неба, выкатилась из лабиринта московских улиц и аккуратно, высчитывая миллиметры, протиснулась в старую неприметную подворотню.

– Какая машина! – мечтательно произнёс бомж, сидевший неподалёку. – Да…

Миновав опасный тоннель, Вольва расправила сложенные зеркала и энергично выехала на середину небольшого уютного дворика. После томительной подворотни Вольва двигалась размашисто и свободно. Так пойманная рыба радуется ведру с водой, выскользнув из тесных объятий рыболова. Машина остановилась около детской площадки, отключила габариты и сложила зеркала.

– Ах ты, форелька голубенькая! – улыбнулась Валя, разглядывая с балкона синий полированный металлик, в котором плавились перевёрнутые изображения домов и облака, плывшие по небу.

Валентина жила на пятом этаже добротной сталинской пятиэтажки. Летом она вставала рано и первым делом отправлялась на балкон поливать цветы. Как орлица над степью Валя вглядывалась в утренний фиолет дворового колодца и примечала новости «вверенного ей» человеческого общежития. Конечно, появление такой шикарной машины в их простеньком дворике (в такую рань!) виделось ей событием не рядовым и с очень, очень непредсказуемыми последствиями!

Пора сказать несколько слов и о непрошеной гостье, получившей от Валентины милое прозвище «голубенькая форелька». Громоздкая семидверная Вольва действительно походила на раздутую, созревшую для нереста форель. Лоснящиеся полированные бока обнимали внушительный поддон брюха. Это была очень дорогая машина. И если для одних её самодовольный вид являлся источником положительных переживаний, то для других громоздкое автовеликолепие представляло реальную личную опасность. Явленная зримо, эта фантастическая роскошь сигнализировала тонким натурам о заболевании общества как коллективного социума, а значит, и его возможной скорой гибели.

Шевельнув плавниками-дверцами, «форель» отметала на асфальтированную дорожку компанию из шести энергичных молодых людей.

Валя обратила внимание на странную деталь: головы пяти разновеликих мужчин были покрыты совершенно одинаковыми чёрными головными уборами, а единственная женщина, одетая в красный брючный костюм, скрывала лицо под ослепительно-белой шляпкой с широкими волнистыми полями.

Валентина больше двадцати лет проработала в модельном цеху фабрики «Большевичка» и в одежде разбиралась не хуже иного парижского кутюрье. Она могла по незначительным деталям костюма определить характер владельца и даже смоделировать его ближайшее поведение. Но на этот раз что-то мешало ей составить привычное досье на экстравагантную экипировку незваных пришельцев.

Компания оглядела двор и направилась к Валиному подъезду. Интересно, куда это они? Женщина поспешила в прихожую и приоткрыла дверь на цепочку.

Шторки лифта гулко лязгнули в глубине шахты, и лифт стал медленно подниматься.

«Два, три, четыре…» – отсчитывала Валентина поэтажный грохот старого привода и вдруг поняла, что компания направляется на пятый этаж!

«Ой, к кому это они?» – не на шутку обеспокоилась наша героиня, припомнив, что все соседи разъехались по дачам и на пятом, последнем этаже она осталась единственным живым человеком.

Лифт грузно остановился, автоматические шторки распахнулись. На площадку вышли шесть уже знакомых нам человек. Валя поспешно прикрыла дверь и стала в глазок наблюдать за происходящим.

Один из мужчин, оглядев номера квартир, махнул рукой в сторону Валиной двери и негромко сказал товарищам:

– Вот эта.

Валентина как ужаленная отпрянула от глазка, рухнула на корточки и залепетала:

– Свят-свят-свят!..

Никакой вины она за собой не знала, но бывает же такое: не виноват человек, а в историю попадёт – за сто лет не вымолить!

Компания подошла к двери. Как-то особенно дерзко брякнул дверной звонок. Валентина вздрогнула и, кутаясь в шерстяной платок, глухо отозвалась:

– Кто там?..

…Женщина «вычитывала» последние страницы нелепого, беспокойного сна, когда солнечный зайчик ударил лапкой по тоненькому лоскутному одеялу. Краешек лоскута зашевелился, и из-под одеяла выпорхнуло растрёпанное женское личико. Надломив движением век ссохшуюся корочку ночного елея, женщина приоткрыла глаза. Зайчик скользнул пушистым хвостиком по оголовку кровати и выпрыгнул в окно, оповещая солнце: «Она проснулась!».

Валя сладко потянулась, затем встала и вышла в прихожую. Ну и приснится же такое! Она направилась было в ванную, как вдруг услышала шорох за дверью.

«Ой! – Воспоминания ночи тотчас вернулись к ней. – Бред какой-то!» Валентина на цыпочках подошла к двери и заглянула в глазок. В это самое время шторки лифта захлопнулись, и кабина поплыла вниз. Валя, скованная страхом, застыла неподвижно, но тут же пришла в себя и побежала на балкон. Прячась за цветами и щурясь от яркого солнца, она стала вглядываться в фиолетовую «наледь» дворового колодца.

Притулившаяся к газонной ограде «форель» тем временем ожила, шевельнула плавниками-дверцами, прижала их к туловищу и степенно исчезла в низкой подворотне.

– Какая машина! – выдохнул бомж, глядя из-под руки на голубую сильную рыбу, ускользающую в протоку городской улицы. – Да…

P.S.

Солнце проникало в человеческие жилища сквозь распахнутые балконные двери и там за чашечкой кофе или под бодрые звуки радиозарядки дробилось на тысячи малых и больших воскресных замыслов. Валентина вспомнила, что хотела в будущее воскресенье (значит, сегодня) навестить любимых внучат.

«Ой!» – вздрогнула Валя. Кровь бросилась ей в лицо. Пятеро головастиков будущего мужского пола и одна восхитительная внучка ждут любимую бабушку. А их бабушка стоит на балконе, объятая недобрым предчувствием. Ей кажется, что во двор, где живут её возлюбленные крохи, вот-вот явится эта странная Вольва и шестеро непрошеных гостей войдут в хрупкое детское жилище! А она не успеет прийти деткам на помощь, и никто не успеет…

Нет, она успеет! Валентина опрометью бросилась к двери. Она выбежала на лестничную площадку и нажала кнопку вызова лифта. Не имея сил ждать, женщина помчалась по ступеням вниз. Задыхаясь от волнения, она выпорхнула из подъезда, перебежала двор и оказалась на улице, едва не опрокинув сидевшего у подворотни бомжа. Солнце брызнуло в глаза.

– Куда поехала голубая машина?!

– Успокойся, – ответил парень. – Ошибочка вышла. Считай, не было никакой машины.

– Ошибочка? А это? – Валентина показала свежий рисунок импортного протектора на непросохшей утренней грязи.

– А этот следок ты понимай как хочешь. Может, внуки твои попрощаться с тобой приезжали. А может, о смертушке твоей прознали да квартиру хотели поглядеть. Кто знает. Будущее молчаливо.

– Неужто?.. А я им дверь не успела открыть. Потом солнце разбудило… – задумчиво покачала головой Валентина.

– Вот-вот, поживём ещё! – улыбнулся бомж, щуря глаза на первые июньские снежинки.