Электронная библиотека » Борис Алексеев » » онлайн чтение - страница 1

Текст книги "Кожаные ризы"


  • Текст добавлен: 16 июля 2020, 12:42


Автор книги: Борис Алексеев


Жанр: Современные детективы, Детективы


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Предисловие автора


«Кожаные ризы» – книга не повествовательная. В ней вы не встретите долгих и трогательных рассуждений о погоде, о русских просёлочных дорогах или мятежном состоянии неба. У неё практически нет жанра, нет привычных для жанровой литературы вольных отступлений перед очередным поворотом сюжетной линии.

Это книга о событиях человеческого сердца. Событиях разнообразных, видимых со стороны и сокрытых от посторонних глаз.

«Может, неурядицы наши оттого, что любви в нас не стало, одни фуражи да клубные гармошки?» – спрашивает городской голова Фёдор Смольников в рассказе «Онуфриева яблонька»…


Когда литератор ведёт сюжетную линию не по витиеватым житейским следочкам на песке, а напрямую через сердце своего героя, через его эмоции, страдания и взволнованные побуждения, читателю открываются тайные глубины человеческой личности.

Ум, как бы хорош ни был, всегда ограничен собственными красными флажками. Другое дело – сердце! Сердечное ощущение бытия пронзительно и бесконечно разнообразно. Оно определяет наше отношение к окружающему миру, заставляет «независимый» ум совершать те или иные поступки.


«Кожаные ризы» – это книжка-рассказка о простых людях, которым (как и представителям выдающихся биографий) свойственны сильные чувства и трогательные задушевные интонации. Большинство повествований основано на реальных биографиях «вечно молодой» колонии семидесятников прошлого века.

Время действия – общее для всех «колонистов» розовощёкое социалистическое детство. Далее – по секундомеру истории, вплоть до капиталистической зрелости в наши дни.

Место действия – матушка Россия.


Глава 1. Деревенские байки


МЕЩЕРСКИЕ РАССКАЗЫ


Рассказ 1-й. Жила-была Матвеевна


Жила-была русская женщина Козлова Татьяна Матвеевна. Ладно жила. Муж-фронтовик Иван Никитович – человек добрый, любящий. Детишки-погодки – старшенькая дочурка Марина и сын Николенька.

Хорошо жила Матвеевна! Трёхкомнатная квартира в городе. Работа знатная, с выездом за границу. Кто в семидесятых годах жил, тот знает: должность с выездом – кормилица хлебная, статусная. Привёз два «Грюндика», один себе оставил (вещь!), другой в комиссионку сдал – вот тебе и вторая зарплата.

Без малого двадцать лет судьба водила Матвеевну по сытым Швейцариям да Брюсселям. Трудилась женщина не корысти ради. Марину да Николку в люди вывести мечтала.

А ещё имелась у неё любовь сердечная – дача. Дом с крылечком, печь расписная и сад-мичуринец.

Татьяна любила землю не прибыльно, не по-фермерски. Присядет, бывало, под вечер у крыльца и щурится на яблоньку. А сама-то сквозь ветви наливные глядит далеко-далеко. И летит её гляделка над цветущим садом, над речкой порожистой в звёздную черноту ночи. Бесстрашно летит. То ли любопытство бабье зовёт в темень полночную, то ли смертушка манит, приспосабливает к будущим «заграницам»…


Пришло время – помер Иван Никитович. А годков через десять отлетела и Танина душа за бархатные пологи. Схоронили её одесную мужа, на сельском погосте возле старой Дунинской церкви.

Перед самой смертью любимую дачу Матвеевна отписала сыну. Рассудила так: дочь вышла замуж за мужика крепкого, с жизнью, Бог даст, управится. А вот сын… Вроде не бездельник, только странный какой-то, всё у него не по-человечески. Психолог, книги пишет, обучает людей по головам других к личному счастью стремиться. Чудно́. А тут, глядишь, к земле приблизится, проще станет, ум гордиев расплетёт…

Так решила Матвеевна. Правильно рассудила, но просчиталась.

В первый же год по смерти матушки Николай привёз в деревенский дом друзей. Братки весёлые, городские, будущие успешники. Первым делом попилили они на дрова дивный сад-мичуринец, дескать, от комаров спасу нет. Попили вино пару недель, пожгли в мангале фруктовую древесину, погундели о достоинствах науки «Психология» и уехали.

На второй годок сын и вовсе материнское хозяйство по миру пустил. Дом с печью расписной и мебелью родительской соседу-пьянчужке отписал. Переписал – как плюнул через плечо: «Бери, Серёга!» Тот и взял. Да в пьяных руках что удержится?..


Прошло двадцать лет. Превратился дом в драный нежилой пятистенок. Хрустнула печь, провалилась крыша. Поросла бурьяном пустынька на месте лучшего в деревне сада.

…Гляжу я горестно по-соседски на убогий остаток Татьяниного хозяйства и думаю: «Балует Время, ох, балует! То припрячет дело рук человеческих и через тысячу лет этак невзначай возвращает со дна Житейского моря. А иной раз следок так заметёт – будто и вовсе не было».

Спросишь Время:

– Что шалишь, жизнь людскую в траву бурьян прячешь?

А оно молчит да идёт себе стороной. Не ответит и назад не обернётся…


Рассказ 2-й. Воскресение


Июль. Жаркий воскресный полдень. Близ паперти Покровского храма сидит на лавочке человек с непокрытой головой. Вглядывается в кирпичные стены, щурится на солнце и припоминает страшный пожар двухлетней давности. Да, было лихо…


Беда случилась в ночь под воскресенье. Может, сторож печь перетопил, а может, лукавый потрудился – кто знает, да только обратился под утро величественный дом Божий в угрюмое пепелище. Пока звонили в пожарную часть, пока пожарный расчёт двадцать ночных километров ухабился по дорожной распутице, пока тянули из реки воду (приехали-то с пустыми баками!), сгорело всё, кроме кирпичных стен.

Однако тает злая памятка в лучах полдневного солнца. Не удаётся человеку зацепиться ни за одно за горестное переживание. С наслаждением вдыхает он масляный запах отреставрированного фасада и подслушивает весёлое щебетание новеньких церковных створ: «Не было пожара – не было! Не было пожара – не было!..»

Их вопиющая неосведомлённость удивляет человека. Он приподнимает голову и, стряхнув солнечные брызги, отвечает:

– Э, нет, милые створки, был…

Человек хочет ещё что-то сказать, но в это время из храма на паперть выходит счастливая молодая пара. Чуть впереди шагает парень лет двадцати. Он бережно несёт, вернее, едва касается увесистыми крылами рук крохотной колыбели, где среди пелен и лент посапывает розовый носик человеческого птенца. Счастливая мать следует немного сзади, чинно поддерживая мужа под локоть.

Они торжественно сходят по ступеням, и юный отец передаёт новокрещёное дитя людям. Бабки-дедки, тётки-дядьки с весёлым говорком окружают колыбель, выдыхая долгую церемонию церковного Таинства.

Человек (в котором нетрудно узнать автора этих строк) встаёт и, не желая смущать счастливое семейство, направляется к церковной калитке.

– Ну что, – слышит он в спину весёлый скрип церковных створ, – убедился? Не было пожара, не было!


Рассказ 3-й. Урок философии


Изрядно притомив машину мещерским бездорожьем, я въехал на деревенский большак. Впереди на крылечке соседского дома мне бросилась в глаза толпа мужиков, человек пять. Ветер гнал пыль впереди машины и мешал разглядеть собравшихся. Мужики отчаянно спорили друг с другом, аргументируя слова взмахами рук. Все были одеты одинаково – в чёрные пиджаки, оттого крыльцо напоминало, прости Господи, прилепившуюся к дому отвратительную Медузу Горгону с десятком вертлявых смоляных щупалец.

Я притормозил подле митингующих и принялся не без удовольствия наблюдать за происходящим. В центре, в окружении рослых сыновей, стоял подбоченясь маленький щуплый старичок, Николай Степанович Шилов, и вёл, как я понял, нелицеприятный разбор сыновних полётов, вернее, залётов. Все были изрядно пьяны.

– Здорово, мужики! – крикнул я из машины.

Мне никто не ответил. Я улыбнулся и хотел было отпустить тормоза, как вдруг дядя Коля размахнулся и под пронзительный матерок изо всех сил ударил кулаком в лицо одному из сыновей.

У бедного парня из носа брызнула кровь. Я обомлел. Шатаясь и утираясь пятернёй, поруганный сын обнял батю за плечи. Старик аж присел от тяжести сыновних ласк. Мотая патлами кучерявой шевелюры, будто отмахиваясь от комаров, парень гаркнул:

– Правильно, отец. Имеешь право!

И разговор, прерванный старческим рукоделием, как ни в чём не бывало, покатился дальше.

А я снял машину с тормоза и, приплясывая на восхитительных неровностях деревенского тракта, направился к своему дому.

Оглядев хозяйство и распаковав необходимые вещи, я разложил на столе нехитрое городское угощенье, зажёг любимую керосиновую лампу и принялся за рюмкой чая обдумывать увиденное.

Кровавое рукоприкладство дяди Коли, но более всего безусловное смирение сына не давали мне покоя. Что это? Код родового послушания или рецидив русской традиционной несвободы? Отец (начальник, хозяин, царь) прав уже потому, что он – Отец (Начальник, Хозяин, Царь) и может позволить себе всё, наплевав на демократическую казуистику? Выходит, русский человек лично заинтересован в вертикали власти? Ведь придёт время, он сам окажется в положении отца (начальника и пр.), и тогда!..

Да нет, что я говорю! Не свойственна славянину подлая житейская меркантильность. Родовой код? Волк никогда, даже под страхом смерти, не выйдет за красные флажки. Так и сын никогда не поднимет руку на отца. А как же Гражданская война, Павлик Морозов?.. И хотя отец Павлика не очень, говорят, походил на ангела, но ведь дядя Коля Шилов тоже не по-райски поступил с сыном.

До самой ночи, вооружившись диалектикой Сократа, я искал объяснение этой странной иррациональной особенности русского человека.

Но вот ходики на стене пробили полночь. Моё застолье припорошила серебристо-зеленоватая патина лунного света. Я припомнил поговорку «Утро вечера мудренее», выпил на посошок последнюю порцию «мещерского чая» и не раздеваясь повалился на кровать.


На рассвете мне привиделся сон.

Стоит на крылечке дядя Коля не с четырьмя подвыпившими сыновьями, а с величайшими мудрецами древности. Стоят они в кружок, разговаривают. Толкуют по-гречески, о чём – не разобрать. Вдруг Николай Степанович делает взмах рукой. Его кулачок неторопливо, словно в замедленной съёмке, начинает движение по свободной гиперболической траектории.

Я экстраполирую её точечные значения и пытаюсь вычислить адресата. Наконец – о ужас! – ко мне приходит понимание: кулак дяди Коли направляется к лицу… Сократа!

По мере приближения старческого кулачка к финальной точке траектории приплюснутый нос мудреца становится ещё более приплюснутым. Сохраняя выражение высокой задумчивости, Сократ едва заметно губами повторяет: «Может, знаю, а может, и не знаю…»

Вот «карающая десница» дяди Коли настигает великого мудреца. Сократ падает на ступени и выплёвывает, как выбитый зуб, вредоносную частицу «не».

Дальше происходит что-то невероятное! Литеры, лишившиеся отрицания, начинают обнимать друг друга. Они смеются, пританцовывают на старческих ланитах, как на разрушенной деревянной танцплощадке, и в один голос повторяют: «Знаю, знаю всё про всё!»

Сократ поднимается, соскребает с лица развеселившиеся литеры, хмурит брови и задаётся вопросом: «Количество знания расширяет кругозор проблемы и, значит, увеличивает границу с незнанием. В соревновании двух бесконечностей истина неопределима. Диалектика, которая в развитии своём не заканчивается истиной, для мудреца не имеет смысла…» За спиной Сократа стоит Платон и старательно стенографирует каждое слово Учителя.

Платон собирается поставить знак «омега» под последней мыслью Сократа, но неугомонный кулачок дяди Коли вновь маячит в опасной близости. На этот раз его гиперболическая траектория упирается в чело великого идеалиста. К чести Платона следует сказать – в минуту опасности он не счёл нужным прервать запись.

Через несколько секунд шиловский кулак настигает иррациональный образ мыслей мудрейшего из последователей Сократа. Я замечаю слёзы, брызнувшие из глаз Платона, потрясённого ударом. Овальные глазницы, привыкшие к влаге в минуты восторженных откровений, на этот раз до краёв наполнились слезами растревоженного болью человека.

Однако странный сон всё яснее раскрывает свои тайные замыслы. Как в русской былине, дядя Коля замахивается в третий и, видимо, решающий раз. Я беспечно гадаю: кто следующий? И вскоре понимаю, что на этот раз мерзкий кулачок гиперболизируется… на моей физиономии.

– Не может быть! – восклицаю я.

– Отчего же, Луцилий? – улыбается Сенека. – У господина Шилова, нашего славного Кесаря, имеется одна дурная привычка – лишать жизни верных и любящих подданных, пока они не запятнали свою честь изменой. Вам, русским, это должно быть понятно. Ваша история из столетия в столетие напоминает горящий Рим. Может, поэтому, – Сенека хитро прищуривается, – вы именуете свою столицу Третьим по счёту Римом?

Последние слова Луция Аннея Сенеки вызывают у мудрецов дружные улыбки, а Платон, прикрыв окровавленную челюсть складками шёлковой туники, сплёвывает выбитый зуб.


Рассказ 4-й. Сторож Серёга


Апрель в этом году выдался слякотный и холодный. Весна кутала солнце в плотную «силиконовую» обёртку кучевых облаков и словно издевалась над осиротевшими за зиму городскими (не-у)дачниками.

Только в начале мая весенняя чаровница подобрела, сменила угрюмый северный хрипоток на говор весёлой южанки и напутствовала в дорогу нетерпеливых дачников, засидевшихся в квартирах: «Езжайте! Ветер вам в спину!»

Памятуя о весенней дорожной распутице, я опечатал гараж, набил продуктами рюкзак и прыгнул поутру в переполненный автобус «Москва – Касимов» с единственным желанием отдышаться от городской зимы и побродить с авторучкой по живописным Мещерским перелескам. Да и хозяйство проверить – дело не лишнее. Мало ли что.

Километров за десять до городка Спас-Клепики (есенинские места!) водитель притормозил на пустынном дорожном пятачке у пробитого дробью указателя «Ханинская школа».

Махнув рукой исчезающему за поворотом фрагменту цивилизации, я с наслаждением вдохнул целебную мещерскую арому. «Хорошо-то как!» – шепнула душа.

«И правда хорошо! – ответил я, наблюдая, как сквозь верхушки корабельных сосен сверкает и рассыпается бенгальскими искрами апрельское полдневное солнце. – Чисто-то как, будто в раю!»

Гулкая тишина, подкрашенная первыми беззаботными трелями птиц, тончайшей акварелью «прописала» моё внезапное восхитительное одиночество.

Однако пора в путь. Мне предстояло трудное семикилометровое путешествие через три деревни и два коварных весенних болота. «Дорогу осилит идущий!» – воскликнул я и к вечеру, обходя циклопические дорожные лужи, добрался до родного пятистенка.


Оглядев хозяйство, я сел перекусить. Только нарезал хлебец и приготовился выпить рюмку чая, раздался стук в дверь и послышался вкрадчивый голос Сергея, моего соседа, одного из немногих зимующих жителей деревни Беляково:

– Борь, ты, что ль, приехал?

По осени, закрывая хозяйство, я передал ему дубликат ключей и попросил приглядеть за домом. Теперь же он, без сомнения, явился вернуть ключи в обмен на положенный за службу магарыч.

– Входь, Серёга, – ответствовал я.

– А то я гляжу, свет зажёгся. Никак Борис пожаловал, – пробормотал сосед, переступая порог.

Передо мной стоял молодой старик, выжженный изнутри дешёвой палёной водкой.

Как обыкновенна и незатейливо печальна судьба русского деревенского человека!

Так кулёк скомканной бумаги, брошенный на угли, поначалу дымится и не подаёт признаков горения. Но потом вдруг в одном или нескольких местах образуются тёмные пятна. Они растут. Поверхность бумаги быстро чернеет, будто погружается в кляксу. Наконец из чёрных проталин вырываются языки огня. Как огненные павлины, они распускают алые хвосты и безжалостно уничтожают «мать-бумажку», подарившую им мгновение жизни.

Таким выжженным фрагментом целлюлозы и предстал передо мной сорокалетний «старожил» окрестных мест, взрослый, будто задержавшийся в развитии, ребёнок Серёга.

Я редко наезжаю в деревню, но могу сказать точно: Серёга рос на моих глазах. Помню отменные добрые качества милого деревенского мальчугана. Помню, правда, и одно пугающее свойство его детской натуры – пристрастие к насаживанию червяка на рыболовный крючок. Насаживание неторопливое и глубокое.

– Здорово, Борь, – хрипнул сосед, облизывая пересохшие губы. – Ты эта, мне за пригляд-то налей. Чай, всю зиму исправно обходом ходил. Чё, дашь, што ль?

Я неторопливо оглядел горницу и заметил в одном из оконных проёмов чуть выдвинутую раму и разбитое стекло, а на кухонном столике – отсутствие электрочайника и плитки. Всё остальное на беглый взгляд было цело.

– Так, а это что? Глянь, Серёга, – я подвёл его к повреждённому окну. – Теперь смотри сюда, ни чайника, ни плитки. Что скажешь?

– Ёкэлэмэнэ, – забурчал тот, – это чё, блин, попал я?

– Точно, попал и выпивку не получишь.

– Я… я знаю кто! – Серёга опустился передо мной на колени. – Я з-знаю, разберусь, дай стопарь, помру же!..

Я улыбнулся. В его словах «я знаю кто» звучала чистая правда. Никто, кроме него самого, без ключей попасть в дом не мог, оконное же стекло, судя по расположению осколков, было разбито изнутри.

Пока я рассуждал о случившемся, Серёга, не вставая с колен, продолжал бормотать «найду-разберусь-узнаю…»

– Ладно, Серёга, – я наклонился и достал из рюкзака припасённую бутылку нормальной московской водки. Вскрыл печать и налил сто грамм.

– Всё понимаю, чайник и электроплитку пропил. Одного не пойму, зачем ты окно испортил? Хотел на залётного свалить, думал, не догадаюсь? Нехорошо, Серёга, мы ж соседи!

– Да я… не, не я… ну, в общем, прости, Борь! Не со зла…

Бедняга оправдывался, не опуская головы, и только коленями врастал всё ниже в пол, скользя по крашеным половицам. Я присел рядом, обнял его и подал стакан.

– Лечись, брат! То, что глаза не прячешь, – это хорошо. Да и чего, собственно, стыдиться? Ты ж не со зла. Поди, бес-дурачок попутал…


УТРО


Сегодня ночью случились первые заморозки. Поутру я долго не мог подняться. Мёрз, кутался в одеяло и с опаской выглядывал в окошко, стараясь не слышать жалобное поскуливание собаки за дверью.

Минут через двадцать, отлежав последнюю меру, таки встал, накинул на плечи телогрейку, сунул ноги в приготовленные с вечера валенки и вышел на крыльцо.

Меня встретила Красота первого зимнего дня!

– Как вы долго! – улыбнулась Она, кокетливо поджав губки.

– Простите, Ваше Величество! – ответил я, взял собаку на поводок и побрёл к околице.


Всюду, насколько хватало глаз, от неряшливой старушки-осени не осталось и следа. Серебристая льдинка инея укрыла деревенское разнотравье, ещё вчера казавшееся кусками прелой нечёсаной шерсти. Околица, разбитая осенними ветрами и вызывавшая на протяжении последнего месяца «сезонное сострадание», предстала передо мной как огромная молчаливая зала старинного замка. Она походила на загадочное жилище, в прошлом весёлое и хлебосольное, а ныне покинутое владельцами.

Холодное раннее солнце неспешно скользило по небу, оплавляя верхушки корабельных сосен, будто старинные витражи европейской готики. Тысячи солнечных корпускул сверкали во мглистой тишине наступившего утра.

Массы сусального золота, потревоженные ветром, сползали с придорожных липовых крон и рассыпались на тысячи отдельных золотинок. Золотинки беспечно кружились в воздухе и тихо падали на землю. Перекатившись пару раз по спинам притихших сородичей, они мирно засыпали в обнимку друг с другом. До будущей метелицы…


Пёс, нагуляв аппетит, жался к ногам. Взволнованный, я вздохнул и повернул к дому.


ОХОТНИКИ


По оранжевой полосе горизонта медленно ползла тяжёлая сизая туча. Вечерняя зарница в низких широтах, скажу я вам, – зрелище не для романтичных девиц. Воронка уходящего дня манит случайного путника. И никто не поручится в том, вернётся он к ночи невредимый или нет. Если вообще вернётся…

Вовчик придвинулся к Бо и запахнул полы штормовки, настывшей от долгого сидения на холодной земле.

– Ты их видишь? – спросил он товарища.

– Нет, – раздражённо ответил Бо. – Хотел бы я знать, сколько нам тут торчать. Я замёрз, и ты, кажется, тоже.

Вовчик пожал плечами. Ему порядком надоела эта безумная затея – встретить глухарей на старом току за покинутым гумном. Но возвращаться ни с чем, претерпев столько лишений, казалось ещё большим безумием.

Вдруг послышались беспорядочные хлопки воздуха, мелькнул красный зрачок. Темнота ожила и зашевелилась.

– Они! – прошептал Вовчик.

– Тс-с! – кивнул Бо. Стараясь не дышать, он взвёл затвор.

– Пусть подойдут поближе, – губами прошелестел Вовчик и просунул ствол ружья в раздвоенный сук припавшего к земле цокоря.

– Я вижу их! – Бо буквально дрожал от восторга и нетерпения.

– Бо, не дури, успокойся, пусть подойдут поближе. – Вовчик замер, разглядывая мутные силуэты птиц в перекрестье оптического прицела. Он не торопясь положил палец на курок, набрал в лёгкие воздух и на выдохе скомандовал: «Пли!»

Оба мальчика одновременно щёлкнули затворами. Почти синхронно сработали ночные галогенные вспышки. На миг два ярчайших солнца всколыхнули чёрный омут ноябрьского вечера. Потревоженная стая глухарей закудахтала и стала беспорядочно подниматься в воздух.

– Есть! – закричал во весь голос Вовчик, размахивая новеньким фоторужьём.

– Добрая охота! – подхватил Бо, поглаживая такое же, как у Вовчика, фотографическое устройство с настоящим оптическим прицелом.


P. S.

– Два пацана – два стрелковых фотопредмета! – рассмеялся отец, вручая братьям-близнецам подарки утром третьего дня. – С днём рождения, сынки!


БОРИНЫ ГРЁЗЫ


Мальчик неполных двенадцати лет сидел перед экраном телевизора и страдал от чувства «ужасной непоправимости». Мальчика звали Боря, и ему хотелось умереть. Однако огромная любовь к маме препятствовала исполнению этого страшного замысла. Ведь если он умрёт, мама непременно огорчится и даже заплачет.

Провожая отца в командировку, Боря обещал маму беречь и не доводить до слёз. Значит, по-мужски говоря, умереть он просто не имел права. Но как и ради чего жить дальше?!

Ответить на этот вопрос мальчик самостоятельно не мог, оттого всё более падал духом и ввинчивал детские кулачки в сырые припухшие от слёз глазницы.

– Боря, не три глаза! Что случилось? – мама бережно отслонила руки сына от заплаканного лица.

– Мама, три… три…

– Боря, успокойся, пожалуйста, и не три глаза! – повторила обеспокоенная мать, добавив нотку строгости в голос.

– Мама, три…

– Что «три»? Объясни, наконец, что случилось?!

– Мама, три… н-ноль, мы проиграли 3:0! Мне страшно, мы проиграли!

– О господи!..

В тот памятный вечер команда российских мастеров кожаного мяча проиграла малоизвестной сборной Уэльса со счётом 0:3. Для Бори полуторачасовое позорище нашей национальной сборной стало худшим периодом всей его двенадцатилетней жизни среди людей.

К такому повороту судьбы он был не готов. Дело в том, что Боря «с детства» увлекался футболом и мечтал стать великим футболистом. Как правило, такие мальчики посещают футбольные секции и спортивные школы. Но наш маленький герой об этом как-то не думал. Само прикосновение к мячу окрыляло его мечтательную натуру, и он часами гонял в полном одиночестве по двору коричневый ниппель, представляя вереницу окон дворового колодца как эллипс большой арены в Лужниках или, на худой конец, мадридский «Сантьяго Бернабеу»1.


Однажды, уезжая в командировку, отец снял на лето для мамы с Борей дачу в Подмосковье. Как только они всем семейством вошли в дом и распаковали вещи, Боря отыскал в коробках мяч и отправился за околицу. На подъезде к деревне он приметил за длинным старым коровником футбольные ворота.

Деревенский футбольный пятачок оказался вполне приличным местом для статусной игры. Боря по привычке предложил капитанам обеих команд жребий. Его возлюбленной команде «Торпедо» достались правые ворота и привилегия первого удара по мячу. Игра закипела. Стрельцов отдал продольный пас Воронину. Тот в одно касание перевёл мяч на Гершковича. Молодой мастер, сверкнув дриблингом, обыграл подряд трёх защитников противника и был готов пробить в дальнюю девятку, но вдруг услышал за спиной насмешливые голоса деревенских пацанов:

– Эй ты, толстый, ворота не сломай!

Я совсем забыл сказать, что Боря действительно был упитанным мальчиком. Слава Богу, в одиннадцать лет едкие насмешки ещё не ранят глубоко и нестерпимо больно, как в последующие юные годы.

Боря попытался обернуться, но споткнулся о кочку и кубарем покатился по траве. Когда он встал, ребята уже подошли и с любопытством принялись рассматривать новичка.

– Ты чё, футболист? – спросил высокий рыжий парень с лицом, покрытым множеством маленьких коричневых конопушек.

– Да, – ответил Боря, – я занимаюсь.

Зачем он соврал? Быть может, первый мужской звонок прозвонил в его сердце, сработав на опережение неторопливого времени жизни? И от этого ему захотелось казаться большим и сильным в глазах этих мальчишек…

– А где занимаешься?

– В «Торпедо»! – Боря врал всё твёрже и естественней. Наверное, «кто-то» нашёптывал ему, подтрунивая над мальчишечьей гордостью: «Ну, давай, давай, покажи им себя!»

– А за деревню будешь играть завтра с дунинскими?

– Буду. Меня зовут Боря.

Парни чинно пожали друг другу руки. На том и расстались.


Всю ночь Боря ворочался на старой железной кровати. Мысль о том, что завтра первый раз в жизни он выйдет на поле не один, страшила и увлекала его одновременно. Настал час, когда должна проявиться филигранная техника, которую он поставил за годы тренировок «на многих стадионах мира». Дни напролёт работая у стенки, Боря обучил себя технике приёма мяча и точному пасу в одно касание. Ах, сколько всего необыкновенного привиделось его памятному сердцу!

…Лужники, мёртвая тишина трибун, он готовился бить то самое роковое пенальти. Разве можно забыть тысячеголосый рёв восторга, когда минуту спустя он покидал игровое поле после победного гола в ворота сборной Испании!

Да что там Лужники, помнится, год спустя на Уэмбли… Веренице воспоминаний не было конца. Но пропели первые петухи, и в рубленое окошко над Бориной кроватью впорхнул первый солнечный лучик.


…Команды выстроились в центре поля для приветствия. Всё было по-настоящему. Судья, крепкий мужчина в спортивном костюме, метал жребий в окружении двух капитанов. Приглядись, читатель, внимательно приглядись! Один из капитанов… наш Боря! Да-да, он произвёл на деревенских пацанов неотразимое впечатление, и судьба капитанской повязки была решена. «Веди нас, Борис, к победе!» – съёрничал голкипер Вовка. «Победа, победа!» – хором закричали ребята, и Боря закричал вместе с ними, воинственно поднимая руку, украшенную красной капитанской лентой.

Раздался свисток судьи, матч начался. Команда Бори при каждом владении мячом играла только на него. Все с нетерпением ждали, что «Торпедо» вот-вот покажет столичный класс и накидает дунинским покуда-некуда. Но игра у Бори с самого начала не заладилась. Ему, привыкшему без помех контролировать ситуацию и распоряжаться мячом самостоятельно, на каждом игровом пятачке мешал соперник. Из-за этих дурацких помех отточенная техника «столичного торпедовца» распадалась на груду не связанных друг с другом экспромтов и телодвижений. Мяч, который должен был катиться прямо под ногу, от чужого касания вдруг менял курс и переставал слушаться. С каждой следующей минутой товарищи по команде всё реже в игре примечали Борю и всё чаще организовывали атаки друг с другом.

Перед концом первого тайма дунинцы ломанулись по центру, вышли к штрафной, и кто-то не слишком прицельно пробил по воротам. Мяч взвился в воздухе, чиркнул о Борину ногу, изменил направление и влетел в ворота родной деревни…

Капитан «дуняшек» подскочил к Боре и демонстративно пожал ему руку под хохот и свист дунинских болельщиков.

– Замена! – прокричали со скамейки запасных.

К Боре подбежал тот самый рыжий парень и, немного смущаясь, сказал:

– Борь, мы тебя меняем. Ты уж того, отдай повязку.

Боря механически развязал красную капитанскую ленту и пошёл с поля под оглушительный свист болельщиков обеих команд. Да, в Мадриде, помнится, всё сложилось иначе…

После ухода Бори игра выровнялась, подуставшие дунинцы всё чаще проваливали оборону и к концу матча действительно отхватили от беляковцев покуда-некуда.

– Вот что значит вовремя удалить слабое звено! – умничал после матча голкипер Вовка…


Когда Боря вернулся домой, мама весело спросила сына:

– Как сыграли?

Боря, не говоря ни слова, полез на печку. Женщине показалось странным его молчание. Она переспросила:

– Так как же сыграли?

Боря уткнулся в подушку и приготовился зареветь. Однако щебетание матери успело отвлечь его от горестных воспоминаний. Он вдруг почувствовал, что житейская несправедливость, случившаяся с ним, как-то сама собой утишилась и больше не ранит его человеческое самолюбие. Жжение в груди почти прекратилось. Он приподнял голову и даже попробовал улыбнуться.

Подошла мама. Она хотела что-то сказать, но сын ладошкой прикрыл ей губы и прошептал:

– Мама, родненькая, не трогай меня, я расту…


ДВА ДНЯ НА ДЕРЕВНЕ


Читатель добрый, выслушай рассказ московского интеллигента о двух удивительных днях, прожитых им в глухой рязанской деревне на топких Мещерских болотах. История эта записана мною на диктофон с его собственных слов и положена на бумагу без какой-либо редакторской правки. Поэтому возможные недостатки изложения лично ко мне как стенографу не имеют никакого отношения.


– Каждому человеку сопутствует та или иная среда, – Алексей Петрович выбил о фарфоровую пепельницу потухшую курительную трубку и достал из кисета свежую щепотку табака. – Попомните мои слова, юноша, среда – штука полезная! Она, словно определённый состав воздуха, ласкает наши лёгкие, освежает ум, подбирает под нас плотность и давление. Мы этого, как правило, не ценим и погружаемся в параллельные среды, кто из любопытства, кто из страха перед собственным будущим. Повадки чужой среды вскоре убеждают нас в лицемерии ожидаемых преимуществ, и мы возвращаемся обратно. Возвращаемся, увы, с потерями. Однако, – Алексей Петрович замер в обворожительной улыбке, – бывают счастливые исключения!

Он долго раскуривал трубку, попыхивая и вдыхая носом первые ароматные дымы. Мне даже показалось, что наша беседа окончилась и я напрасно высиживаю хозяйское время на гостеприимном велюровом диване. Но вот жерло трубки разгорелось, Алексей Петрович протёр носовым платком испачканные в табаке руки и продолжил:

– Так и я, задумал сменить благополучие городского очкарика на обычаи «милой старины», пожить пару дней без интегралов за утренней чашечкой кофе и без рюмки «Путинки» перед обедом в университетской столовой. Короче, сменить привычную среду обитания на иную – шершавую, гулкую, росистую. И, что греха таить, мне это удалось! Вы, конечно, возразите: результат эксперимента опровергает мою же теорию. Да, опровергает. Но опровергает диалектически. Да-да, юноша, диалектика сильнее нас! А теперь слушайте.


Страницы книги >> 1 2 3 | Следующая
  • 4.2 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации