Текст книги "Дорога за горизонт"

– Это ещё как сказать, – покачал головой Семёнов. – Если исходить из того, что остальные пластины строго разделены по комплектам, то да, А вот если они перемешаны… возможно у хозяев других «картотек» вообще сложится не более двух-трёх головоломок.

– Господа, опять мы уходим в сторону! – подал голос Евсеин. – Давайте, наконец, о насущном!

– Да, простите, – поправился Олег Иванович. Бурхард же возмущённо хмыкнул и недовольно мотнул головой в сторону Евсеина. Тот испуганно вжал голову плечи и отступил назад, будто попытался спрятаться в тени.

«А здорово он запугал нашего доцента – мельком подумал Семёнов. – Впрочем, неудивительно – университетские традиции, мировая величина… да и харизма у старика, убойная, как у парового танка!»

– Что ж господа, – продолжил археолог прежним, надтреснутым голосом, – раз вы считаете всё сказанное выше несущественным – извольте-с! Изучив манускрипты на пергаменте, мы с герром Евсеиным выяснили, что стоит за сочетанием символьных записей на пластинах и надписями, что появляются при составлении листов в эти, как вы называете, «сборки». Оказывается, пластины хранят историю загадочных существ, создавших порталы в иные миры. После того, как нам удалось разобрать несколько фрагментов, перевод стал делом рутинным – и мы прочли большую часть текстов. И очень нам пригодилась ваша чудесная криптографическая машина, – тут немец ехидно ухмыльнулся, – и мастерство, проявленное герром Евсеиным при обращении с оной.

Из тени послышался страдальческий вздох. Олег Иванович не успел сообщить, что информация с безнадёжно зависшего ноутбука не пропала, а может быть восстановлена, и доцент мучительно переживал свою несостоятельность в обращении с техникой потомков.

– Итак, мы ознакомились с содержимым большинства пластин, хотя бы и в общих чертах. Часть из них, как вы знаете, трансформировались в большие листы, и текст при этом был утерян. Но, к счастью, мы обладаем точными копиями всех символьных записей. И вот что удалось выяснить…

* * *

Из путевых записок О. И. Семёнова.

«…Да, Бурхадту есть чем похвастаться. История народа-странника, таинственной древней расы, открывшей способ путешествия между мирами и временами, и сделавшей это образом своего существования… да и расы ли? Возможно, речь шла о секте или философском течении, а может быть, и группе учёных, когда-то в незапамятные времена пустившихся в путь по «червоточинам». Да так и забывшими, а может быть, и намеренно выкинувшими из памяти, мир, с которого начались их странствия?

Хотя, почему у «древних»? Нет никакой гарантии, что родной мир Скитальцев (так назвал Бурхардт создателей загадочных пластин), не лежал наоборот в будущем, причём столь отдалённом, что терялся смысл всякого упоминания о временных периодах? Перемещение между близкими, в сущности, временами, между «завтра» и «вчера» бесконечных линеек исторических последовательностей, было лишь малой долей подвластных Скитальцам возможностей. Похоже, для них не существовало границ между мирами, они могли пробить «порталы» в любое «где» и «когда» известной Вселенной… Вселенных?

Бурхардт полагает, что именно это бездонное богатство возможностей и привело к упадку расу, которая могла бы при иных обстоятельствах стать властителями миров. Пожалуй, я с ним соглашусь: когда доступным становится буквально всё, немудрено потерять интерес ко всему. Скитальцы споткнулись на собственной вездесущности: стоило им осознать, что они могут попасть в любой из вообразимых миров или времен, это немедленно породило солипсическую (в масштабах своей расы, разумеется), мысль: а существуют ли эти цепочки миров и времён в реальности, или являются плодами воображения, фантомами, порождёнными могуществом порталов?

Мысль эта и погубила культуру Скитальцев: за одно-два поколения (если, конечно, имеет смысл говорить о поколениях, описывая подобный народ) они совершенно потеряли интерес к реальности. Часть их сгинула в лабиринте червоточин, часть, как мы сумели понять, избрали своеобразный способ покончить с собой, нырнув в порталы «без адреса», что вели в никуда. А кое-кто превратился в своеобразных отшельников, обосновавшись в одном из найденных миров и закуклившись в грёзах о воображаемой Вселенной…

Такой оказалась и группа, осевшая на этой Земле. Так что мы зря старались бы отыскать в нашем двадцать первом веке дубликаты артефактов – и коптских чёток и маалюльского манускрипта и, главное, «металлической картотеки». Эти предметы существовали только здесь, на этой мировой линии. Они принесены Скитальцами и остались здесь, когда память об этой расе стёрлась отовсюду, кроме древнего египетского свитка.

Оставался вопрос: зачем Скитальцы, избравшие путь отчуждения, оставили жителям рядового мирка, одного из бесчисленного их множества, такую подсказку? Может быть, кому-то из добровольных затворников напоследок стало тесно в келье? Или это своего рода отравленный дар, наживка, которую должна заглотнуть молодая, полная сил и неуёмного любопытства раса, чтобы направиться вслед за Скитальцами, и потом, в невообразимой толще веков и мирозданий, тоже осесть в своеобразной «пещере отшельника», не забыв передать эстафету дальше?

От этих мыслей голова шла кругом, тем более, что Бурхардт честно предупредил, что большая часть изложенного – не более чем их с Евсеиным попытки истолковать туманные фразы переводов. Не для всего нашлись адекватные понятия на известных нам языках; не всё удалось осознать не то, чтобы правильно а хоть как-то. Более двух третей текстов до сих пор не переведены; изрядная часть переведённого остаётся тёмными и загадочными. И кто знает, как изменится представление о создателях порталов после того, как мы разберем всё?

Но, вернёмся к насущным проблемам, как предложил давеча господин доцент. Поездка в Конго становится теперь неизбежной. «Сборки» недвусмысленно указывают на некий артефакт, сущность которого пока неясна. Очевидно лишь, что хранится этот загадочный предмет в труднодоступном и тщательно оберегаемом от посторонних месте, в среднем течении реки Уэлле. Которая, согласно трудам Владимира Владимировича Юнкера, впадает в реку Убанга, и далее, в Конго, как и Арувими, протекающая южнее и восточнее. Очертания рек, проступившие на металлическом листе, явственно указывают как раз на эти забытые богом и людьми края – и нам надо было отправляться туда, в чёртову глушь, в междуречье Уэлле и Арувими, к юго-западу от озера Альберт. Одно хорошо: перед отъездом я получил от Юнкера кое-какие материалы, а кроме того, в нашем распоряжении палочка выручалочка – спутниковые карты. Конечно, в тропиках за 130 лет многое могло измениться до неузнаваемости, и уж тем более, русла рек; но хотя бы общая структура водной системы Конго должна была сохраниться в прежнем виде? Если это не так, нас ждут немалые трудности.

Увы, сам Юнкер не мог нам помочь – в интересующем нас месте он не был, хотя и немало слышал о тех краях. Я в очередной раз пожалел, что не смог толком пообщаться с путешественником – несомненно, его опыт чрезвычайно пригодился бы в экспедиции. Ведь, судя по грозным и загадочным событиям в Александрии, мы отправились в путь буквально в последний момент, и хорошо, если не опоздали.

Ни у кого из нас – ни у Бурхардта, ни у Евсеина, ни даже у меня, – не мелькнуло в тот момент и тени сомнения: а стоит ли открывать эту шкатулку Пандоры? Может, разумнее уничтожить материалы и забыть и о Скитальцах и о подвластной им Паутине Миров? Это, кстати, еще одно понятие, введенное Бурхардтом – вот удивился и возмутился бы старик, узнай он, что его поэтический эвфемизм (как и пафосное «Скитальцы») повторяет банальнейшие литературные штампы двадцать первого века! Но тут уж ничего не поделать – самые скептические представители века девятнадцатого склонны к напыщенности и нескоро еще выработают в себе иммунитет к красивостям. А может, это я в очередной раз пытаюсь спрятаться в раковину напускного цинизма?

Назад, по бесконечному тоннелю мы шагали, навьюченные коробками и тубусами со свитками. Свитки, имевшие отношение к истории Скитальцев (их, кроме того, первого, отыскалось шесть штук) и пачки листов с переводами мы нагрузили на кондуктора. Тот дожидался нас у входа – тащить его собой, в «александрийские» фонды мы сочли рискованным. Кондрат Филимоныч возглавлял нашу маленькую процессию с охапкой тубусов в одной руке и керосиновой лампой в другой. Археолог семенил вслед за моряком; колонну замыкали мы с Евсеиным. Предстояло, добравшись до особняка, упаковать драгоценный груз и сдать его под охрану консулу. Тащить эти сокровища с собой через пол-Африки было бы безумием, но и оставлять их в подземельях тоже не стоит. До сих пор тайна хранила Александрийскую библиотеку надёжнее любых запоров, но – надолго ли? Бурхардт, поддавшись нашим уговорам, собирался испросить у хедива отпуск на полгода для поездки в Берлин, в Королевский музей; оттуда путь его лежал в Россию. Картотека со свитками отправится прямиком в Петербург, на борту военного клипера, которого ждут через две недели. К ценному грузу можно для верности приставить нашего кондуктора – с наказом не отходить от документов ни на шаг, пока не сдаст с рук на руки самому Корфу.

Вариант этот предложил я; немец не стал возражать. Похоже, старик был захвачен открывающимися перспективами, и, главное, не мыслил их реализации без нас. Что ж, оно и к лучшему – специалист он превосходный, а возни с расшифровкой «картотеки» ещё непочатый край. Да и где гарантия, что нелёгкая судьба исследователя не подкинет нам ещё что-нибудь по той же части?

«Одно хорошо, – подумал я, карабкаясь вверх по тайной лестнице. – кое у кого наконец-то утихнет неуёмный прогрессорский зуд. В самом деле, какие там преобразования истории одного, хоть и почти родного мира, когда впереди маячит бесконечная цепочка миров, эпох и, возможно, все они станут доступны? А этот, поманивший своей привычностью, привязавший новыми друзьями – не более, чем первая ступенька бесконечной лестницы?

Да и Корф… я достаточно успел узнать барона, чтобы оценить неутолённый авантюрный огонёк, пылающий в душе бывшего кавалергарда. Не верю я, чтобы он сам, по своей воле отказался от такого приключения!

С такими мыслями я вступил в знакомые коридоры «верхнего подземелья». Оставалось выйти наверх и присоединиться к Садыкову с казачками, которые – никаких сомнений! – уже третий час дожидаются на площади.

И за первым же изгибом коридора навстречу нам, из темноты захлопали револьверы.

IX

Иван Семенов, кадет Морского Училища

В темно-бурой воде канала почти ничего не отражается. Лишь кое-где, там, где деревья растут поближе к парапету набережной, их нежно-зелёная майская листва отсвечивает в глади воды. Это Никольский сквер, окружающий церковь Николы Морского.

Мы идем молча, совсем не так, как ходили недавно по Москве. Тогда мы не умолкали ни на минуту – то я расспрашивал о том, что видел вокруг, сравнивал городовых, лоточников, извозчиков, булыжные мостовые с реалиями московской жизни двадцать первого века; то мой спутник просил рассказать, какие перемены ожидают Россию и Москву; то обсуждали насущные дела, оттеснявшие мысли о грядущем на задний план…

Здесь не то. Здесь – Санкт-Петербург, Столица Империи Российской.

И мне и Николу уже случалось бывать здесь. Я ещё «в той жизни» ездил в Питер на праздник включения петергофских фонтанов; Никол побывал здесь с отцом, когда тот ездил в столицу из Севастополя по делам службы. Но всё равно – этот город был для нас чужим, незнакомым. За краткое время, до переселения в Морское Училище, мы почти ничего не успели увидеть. И вот теперь шагали по Питеру и наслаждались его чужой – и такой знакомой! – красотой: великолепием строгих проспектов, удивительной архитектурой, пронзительной прозрачностью весеннего неба.

Пересекаем Екатерингофский; заходим на покачивающийся под ногами Египетский мост. Вход на него – под высокими прямоугольными железными арками, через которые протянуты поддерживающие мост цепи. Справа и слева от арок мост караулят привставшие на передних лапах темно-красные египетские сфинксы в шестиугольными фонарями на головах.

А по обеим сторонам волнуется широкая Фонтанка. Гладь реки покрыта барками и баржами; кое-где дымят мелкие пароходики и паровые катера – навигация началась в середине апреля.

Навстречу грохочут подводы. Бородатые ломовики перекрикиваются с толпящимся у открытых дверей лабазов людом. На углу рыбные лотки: корюшка со снетками; усатый городовой провожает масленым взором фигуристых кухарок.

Утро воскресного дня. Кадетов, кому повезло не схлопотать за прошедшую неделю взыскания, отпустили «с ночёвкой к родне», если таковая имеется Петербурге. Мы с Николкой тоже в числе этих везунчиков – на время учёбы в Морском Училище нашим опекуном назначен Никонов. В его огромной квартире на углу Литейного мы обычно и ночевали.

Супруга Никольского, Ольга (та самая, что оставила когда-то ради него вожака леваков-анархистов Геннадия Войтюка, и вместе с братом переметнулась на нашу сторону) всегда радовалась нам с Николом. Мы и на свадьбе побывали – венчались здесь же, в соборе Николы Морского.

Перебравшись в Петербург, молодая пара сразу задумалась о собственном гнёздышке – новоиспечённому капитану второго ранга не пристало жить на случайной квартире. К тому же, семейство ждало прибавления, и Сергей Алексеевич, в перерывах между заседаниями Минного комитета и работой в мастерских, где спешно заканчивали первую партию новых «рельсовых» мин, вдоволь побегал в поисках достойного жилья.

Но для нас Никонов всегда находил время. Вот и вчера мы допоздна засиделись у него в кабинете. Ольга, ставшая по случаю своего нового положения, не в пример мягче и спокойнее, не раз попрекала мужа: «Серж, mon ami, мальчикам надо соблюдать режим и вовремя ложиться спать!»

Разговор вертелся вокруг флотских дел; говорили о минах, потом перескочили на учёбу в корпусе, затем принимались обсуждать программу Особых офицерских классов. Благодаря занятиям, которые Никонов вёл в Морском Училище, мы встречались с ним по два-три раза в неделю, не считая визитов по выходным.

Особые офицерские классы – это нечто типа «совсекретных» лекций для чинов флота, рангом не ниже кап-два. Смысл их в том, чтобы познакомить морских офицеров, чиновников Кораблестроительного комитета, инженеров казенных Николаевского и Балтийского заводов с перспективами развития флота и судостроения на ближайшие полсотни лет.

Занятия Особых классов проводятся в шоковой манере. Курс длится две недели. Сначала «курсантам» под подписку рассказывают о «посылке из будущего», демонстрируя образцы технологий, ноутбуки и проекционные аппараты; потом все занятия проводятся на этой технике. Они заключаются в демонстрации видеоматериалов с комментариями Никонова, а после лекции проводится двухчасовой семинар. На нём мы с Николом и Никонов отвечаем на вопросы и ищем для «курсантов» интересующие их сведения. Это ограничивает численность слушателей – при всём желании, не получается «обслужить» более дюжины сразу.

Забавно смотреть, как солидные капитаны первого ранга и сорокалетние инженеры-кораблестроители теснятся у экрана ноутбука и засыпают нас, мальчишек вопросами. Мы, конечно, мало знаем, наша задача сводится, по большей части, к поиску информации в базах данных. Но слушатели нередко расспрашивают не только о военно-морских делах, сколько о повседневной жизни в будущем, о событиях предстоящих ста тридцати лет.

Такие расспросы не приветствуются, и дело вовсе не в том, что мы стремимся сохранить что-то в тайне. Начальство хочет полнее использовать ограниченное время занятий, не тратя его на праздные беседы. Тем не менее, полностью обойтись без посторонних разговоров не получается; я даже стал замечать, что наши «курсанты» договаривались кто и в какой день будет заниматься со мной и с Николом – нас проще «разговорить».

Этим наблюдением мы поделились с Сергеем Алексеевичем. Тот усмехнулся, покачал головой, и всё осталось по-прежнему.

За полтора месяца через курсы прошли уже два полных набора. Для них и оборудован «компьютерный зал», протянута локальная сетка; в планах стоят «усиленные курсы», на которых особо отобранной группе офицеров предстоит обучаться работе на компьютерах. Но это дело будущего; мы делаем лишь первые шаги, а Корфу и дяде Макару только предстоит осмыслить результаты.

После знакомства с очередной группой мы с Никоновым допоздна сидим, подбирая сведения о том, как сложилась судьба наших курсантов в той, оставленной нами реальности. Занятие это увлекательнейшее: каждый второй слушатель – статья «Военно-морской энциклопедии»; все вместе – эпоха в истории флота.

И – никаких имён на лекциях! Незачем этим молодым и не очень людям заглядывать в своё будущее, как и в будущее тех, что сидит с ними рядом на занятиях!

Порой становилось грустно: вот этот погибнет при Цусиме вместе со своим броненосцем, а этот, в почтенном возрасте, в Кронштадте будет поднят на штыки озверевшей от кокаина и вседозволенности матроснёй. Этот умрёт от голода в холодной петербургской квартире в феврале восемнадцатого, когда гордость не позволит обменять на базаре на хлеб адмиральский мундир.

Порой попадаются замечательные личности – то есть те, кому ещё предстоит стать такими. Так, в списках последней группы оказался мичман Алексей Николаевич Крылов. Поначалу мы с Николом удивились – даже лейтенанты считались на Особых курсах исключением. Но, прочтя биографическую справку, мы кое-что поняли. Закончив с отличием 3 года назад Морское училище, Крылов успел сделать себе имя работами по уничтожению девиации магнитных компасов под руководством де Колонга, и теперь выслуживал годичный ценз для поступления в Морскую Академию на Франко-русском судостроительном заводе, где достраивается броненосец «Николай I».

Мичман Крылов внесён в список группы «сверх отбора», лично Никоновым. Сергей Алексеевич выговорил себе право включать в состав слушателей тех, чья «грядущая» биография делала их особо ценными для российского флота. Заинтересовавшись, мы с Николом принялись искать в базах данных, и каково же было наше удивление, когда выяснилось, что мичман Крылов – будущее светило русской кораблестроительной науки, академик и Российской императорской, и советской Академии наук, лауреат Сталинской и иных премий, Герой Социалистического труда и прочая и прочая и прочая.

Против записи «А. Н. Крылов» в списке стоял значок, означающий «особое внимание». Что ж, в училище гардемарин Крылов слыл непревзойдённым знатоком математики, так что не грех извлечь из этого пользу. А то Николке «царица наук» не слишком даётся…

Мы засиделись за разговорами до трёх пополуночи. Встали поздно, в девять, чувствуя себя сибаритами – в Училище нас поднимали по рынде, в шесть тридцать утра. Завтракать дома не стали и, надев тёмно-синие фланельки поверх голландок, красуясь кадетскими нашивками, бескозырками и медалями на георгиевских ленточках, фланируем по улицам в поисках кофейни. Вот уже и Ново-Петергофский проспект; в конце его здание Николаевского кавалерийского училища. Попадающиеся навстречу кадеты-кавалеристы неодобрительно косятся на «моряков», но задираться не рискуют – правила хорошего тона не одобряют конфликты на улицах при свете дня. Вот вечером, после посещения увеселительного заведения, а так же во время оного…

Но сейчас чудесное майское утро; петербуржское небо по-весеннему бездонно и солнечные зайчики играют на меди фонарей проезжающих пролёток, скачут по бледным листочкам, только-только проклюнувшимся на ветвях лип Никольского сквера.

Кончается Ново-Петергофский проспект. За Обводным каналом виден Балтийский вокзал. Туда-то нам и надо – с вокзала ходит поезд в Красное село. Уже полстолетия это грандиозный Военный лагерь, летняя воинская столица Российской Империи, разделённый речкой Лиговкой на авангардный (западный) и главный (восточный) берега, фронтом он развёрнут на Военное поле. Самые известные его места – Лабораторная роща, обнесённая рвом и знаменитый Царский валик. Начиная с первых чисел мая, туда перебираются полки столичного гарнизона, и Военный лагерь оживает: солдаты селятся в палатках, а офицеры квартируют в деревянных благоустроенных домах, выкрашенных в цвета полков. В летних учениях участвуют десятки тысяч военных; в редкие же годы Больших Манёвров, – например, в 1853-м, как раз перед Крымской Войной и вовсе до ста двадцати тысяч. Сейчас середина мая; полки размещаются в Военном лагере, а потом, до середины июня, пройдёт первый, строевой и стрелковый, этап сборов. После начинается то, что в наши времена назвали бы тактической подготовкой. Завершатся сборы в августе, большими манёврами.

Но до августа ещё далеко. Несколько домиков в Авангардном лагере, там, где традиционно стоят военные училища, отведены московским «волчатам». Им, героям мартовских событий, предстоит провести месяц в красносельском Военном Лагере и продемонстрировать свои «особые навыки». Руководит «скаутской» программой наш знакомец, штабс-капитан Нессельроде, тот самый, благодаря которому состоялись весной прошлого года пейнтбольные пострелушки на плацу Фанагорийских казарм. Вместе с полковником Фефёловым (получившим за московские события Владимира с мечами и новое производство) он проводит в лагерях «краскострельные» манёвры, для чего с середины апреля готовит команду кадетов Павловского училища.

В отличие от тех, что состоялись здесь несколько лет назад по распоряжению генерала от инфантерии Драгомирова, в новых манёврах должны принять участие более ста человек, оснащённых краскострельными ружьями (проще говоря, пейнтбольными маркерами) российского производства. Первую партию, скопированную на Тульском оружейном заводе с пневматических штуцеров системы Куакенбуша с добавлением кое-каких узлов из конструкции механических маркеров, Фефёлов с успехом опробовал в начале весны. И тех пор «спортивный» взвод его батальона и «волчата» усиленно тренируются. В общем, столичную команду ожидает сюрприз, и произойдёт это в присутствии государя. Если я что-нибудь понимаю в колбасных обрезках, то Ромка натаскивает свою «сборную» столь же немилосердно, как его самого учили в спецназовской «учебке». Шансов у павлонов не густо; правда, на этот раз не будет ни фирменных пейнтбольных стволов, ни миномёта, ни гранат, как во время московских манёвров. Команды оснащены одинаковым оружием и имеют равную численность. Так что, «будем посмотреть», как говорят в Одессе.

Кстати, забавная деталь: неутомимый пан Кшетульский развил бурную деятельность, направленную на коммерческое использование краскострелов – в середине лета в Москве должен открыться первая «площадка для пейнтбола». Так что для него участие в этих манёврах еще и ловкий рекламный ход.

Другая новинка, которую предстоит презентовать в Красносельских лагерях – «военные бициклы» фабрики «Дукс». Партия из десяти двухколёсных машин, предназначенных для связистов и телефонистов, будут представлена военным со всей возможной помпой. И если новинка получит одобрение, предприятие ждут серьёзные заказы. Наконец-то усилия последних лет, начали приносить плоды: завод «Дукс», внедривший разработки и технологии из будущего, завоёвывает сердца велосипедистов России, продвигается в Европу, и уже планирует проникнуть на новые, и прежде всего военные, рынки. Жаль, мой горный велик в Москве – попросить, что ли, Николку отписать дяде, чтобы тот выслал его сюда багажом по железной дороге?

«Волчата» во главе с паном Кшетульским приехали из Москвы еще позавчера. Мы с Николкой могли дождаться воскресенья – так хотелось повидать боевых товарищей, поделиться новостями, а заодно поговорить о предстоящих манёврах. В полученном неделю назад письме они писали о нашем участии в манёврах как о деле решённом. Но, увы, открылись обстоятельства, способные нарушить эти планы.

Обстоятельства эти весьма просты. В то время как наши однокашники», кадеты пятой роты Морского Училища разъехались до осени по домам, нас, подобно гардемаринам «специальных» курсов ждет мореходная практика.

В Отряде Морского училища состоят деревянные корветы: паровые «Аскольд», «Варяг» и парусные «Боярин» и «Гиляк». У всех, кроме «Гиляка», полное фрегатское вооружение, то есть три мачты прямыми парусами. Гиляк несёт корветское: на бизань-мачте только косые паруса, бизань и топсель. Кроме корветов, в отряд входит яхта «Забияка» – её модель стоит в одном из классов училища, – и несколько парусных тендеров, на которые назначается для практики по половине отделения.

Все это кадетам положено знать как «Отче наш» – с любого места, наизусть, хотя бы и спросонья. А нам с Николом предстоит особая миссия и вовсе не на кораблях Учебного отряда…

Дело в том, что в круг задач, стоящих перед Минным Комитетом, возглавляемым лейтенантом (теперь уже капитаном второго ранга!) Никоновым входит и разработка предложений по устройству минных заграждений в Финском и Выборгском заливах и на подступах к крепости Свеаборг. Я пока не особо вник в детали; знаю лишь, что за основу было решено взять Центральную минно-артиллерийскую позицию, развёрнутую на Балтике перед Первой Мировой. Причём речь не о копировании; для этого пришлось бы создавать не только новые классы кораблей – минные заградители и эскадренные миноносцы, – но и целую систему береговых батарей, фарватеров и постов наблюдения. А ведь всё это надо ещё надо приспособить под доступный уровень техники, заметно уступающий тому, что было в первом десятилетии двадцатого века.

Наша задача на время летней практики поскромнее: провести промеры глубин и наметить места для пробных («опытовых», как здесь говорят), постановок мин. Производить работы решено на основе позаимствованной из будущего схемы минных постановок, и тут требовалась наша с Николкой помощь. Данные, на которые предстояло опираться, разбросаны по разным источникам – на то, чтобы свести их воедино, требуется немало времени. К тому же Никонов задумал вести гидрографические работы с применением «новых технологий» – сразу составляя цифровые карты промеров. Отдельной графой идет вопрос с картографией. В распоряжении Минного комитета есть подробнейшие цифровые карты, датированные разными годами двадцатого и двадцать первого веков, но вот можно ли их использовать? Профиль дна на балтийском мелководье и в финских шхерах меняется стремительно, так что напрямую позаимствовать лоции из будущего, конечно, нельзя. Предстоит выбрать несколько участков и провести на них контрольные промеры, тщательно сверяя полученные результатами с данными из будущего.

Без нас с Николом, как умеющих работать на компьютерах, в этом деле не обойтись, а так как служить предстоит на военных, а не учебных судах, нам временно присвоили звания гардемаринов. Заодно и дали понять, что распространяться об этом в роте не стоит. Мы и так на особом положении: и приняты в конце года и с расписанием обходимся весьма вольно. И кого интересует, что пашем мы вдвое больше любого кадета? «Особое отношение» не спрячешь – преподаватели знают, что кадеты Семёнов и Овчинников, сидящие у них на уроке математики или словесности, через два часа примутся с солидным видом поучать капитанов первого и второго ранга. А те будут слушать, осторожно задавать вопросы, да еще и гадать – а соизволят ли «особые» кадеты дать ответ или с загадочным видом промолчат?

Обычные для кадетов развлечения, и вообще, само понятие «свободное время» отсутствовало у нас как явление. Любую, не занятую учёбой или «Особыми курсами» минуту мы проводили в компьютерной, с трудом урывая часок в день на упражнения в гимнастическом зале. Начальство, как и товарищи по роте смирились что для кадетов Овчинникова и Семёнова правила не писаны; ситуация усугубилась, когда ведущие преподаватели Училища тоже прошли через «Особые курсы».

Всё это обрекло нас Николом на уважительную изоляцию. Но мы не слишком-то по этому поводу переживали: учёба, в общем, давалась без особых сложностей, дни летели стремительно. Мы и заметить не успели, как промелькнул остаток марта вместе с апрелем, и начались переводные испытания. Мы и тут выкрутились – начальство позволило нам самим выбирать, проходить ли испытания вместе с ротой, или перенести их на сентябрь. Я без зазрения совести воспользовался предложением и отсрочил сдачу чистописания, литературы и Закона Божьего. Никол, наоборот, запросил отсрочки по математике и геометрии – с гуманитарными предметами у него после гимназии проблем не возникало, а вот математику в Училище преподавали куда глубже. Английский, историю и естествознание мы сдали оба, хотя и не без ухищрений – хорошая всё же вещь вай-фай гарнитура и смартфон на локальной сетке!

Испытания проходили в две смены, и мы постарались устроить так, чтобы сдавать их в разное время. В итоге, письменное по истории я писал под диктовку Никола, а он осмелел настолько, что так же разделался с английским. Интересно, заметил ли преподаватель, что кадет Овчинников время от времени зачем-то трогает собственное ухо? Думаю, что нет; в конце концов, ничего похожего на шпаргалки и иные незаконные приспособления у него не нашлось, а крошечную чёрную штучку в ухе надо ещё разглядеть.

Наконец испытания остались позади, однокашники разъехались на лето по домам, а мы, несчастные, остались в Училище, по прежнему вскакивая с коек по рынде. Но хоть со свободным временем полегче – теперь можно посвящать «Особым классам» и заданиям Минного Комитета по восемь-девять часов в сутки, успевая ещё и выспаться. Но дисциплина никуда не делась, тем более, что старшие, гардемаринские классы пока в училище, ожидают отправки на корабли Учебного отряда. Увольнительные же полагаются по-прежнему, только по выходным.

Что ж, порядок есть порядок – надо успеть за оставшийся майский денёк сгонять в Красное село, пообщаться с друзьями-«волчатами». Объяснить, что манёвры с «краскострелами» дело, конечно, стоящее, но как раз в это время мы будем болтаться на канонерке в финских шхерах, и поддержать друзей сможем только морально. В училище надо вернуться до десяти пополудни; хорошо хоть мы не в мундирах гардемаринов, а в кадетских фланельках, а то при параде и палашах даже в конку сесть нельзя – урон офицерской чести, извольте брать извозчика! Сейчас бы нам самый обычный китайский скутер, и ведь есть они, как и мотоциклы – десятка полтора трофеев хранятся при особых мастерских Д.О.П., и ещё четыре переданы на предмет изучения Меллеру, на московскую фабрику «Дукс». Но нам их не видать как своих ушей. Нет в жизни справедливости!