Текст книги "День, который не изменить"

VIII. Дубина народной войны

Трое ополченцев-ратников волокли в тыл носилки с раненым стрелком. Они охотно взялись проводить ребят до обоза – «вагенбурга», как непонятно выразился старший по команде. Это был осанистый дядька с аккуратно подстриженной бородой, одетый, как и другие ополченцы, в серый суконный кафтан и шаровары. На голове – высокая шапка с большим латунным крестом, на котором выбита надпись: «За Вѣру и Царя» и вензель: буква «А» с римской единицей и императорской короной.

За поясом у ратника торчал длинный пистолет, украшенный перламутром. На плече он нёс то, что Витька издали принял за мушкет со штыком. Но оказалось, что это никакой не мушкет: деревянный дрын, которому придали вид ружья с прикладом. Ни ствола, ни замка не было в помине; вверху дрын заканчивался грубо выкованным острием самого зловещего вида.

Арсенал других ополченцев оказался поскромнее. У одного из-за кушака торчал плотницкий топор, второй щеголял подозрительно знакомым предметом…

– Смотри… – прошипел Мишка. – Вон у того, рыжего – у него что, бейсбольная бита?

Витя пригляделся. Точно, бита, только покороче обычной. Толстый конец венчает гранёная чугунная насадка, в рукояти – дырка, через которую зачем-то пропущена скоба с крюком. Оставалось только гадать, что за спортинвентарь таскают с собой московские ополченцы.

А те не обращали на новых попутчиков никакого внимания – разве что поглядывали порой искоса. Они были заняты – увлечённо препирались друг с другом.

– Вы, брадобреи, народ известный! – говорил бито владелец. – Сплошь чёртовы ухваты, из аду головешки таскаете, и не обожжётесь!

– Дярё-ёвня – насмешливо отвечал тот, что с пистолетом. – Даром, что уж который год сидишь в Охотном ряду при лабазе, а всё понимания нету. Как был дярёвня, так и помрёшь! Наше дело тонкое, деликатное, мы к людям заботу имеем.

– Знаем, мы ваши заботы! Кум у меня в Тверской части околоточным – так он жалился, как опосля вашего бритья прыщами пошел! Уж как маялся, горемыка, сколько льняного масла извёл…

– А неча ему, охальнику, чужеяду, безденежно бритье наводить! – огрызнулся ратник. – Конешно, когда приходит даромовое зеркало[10]10
  Дармовое зеркало – бесплатный клиент, городовой, околоточный, староста и прочее мелкое начальство.


[Закрыть], я бритву прямо держу, чтобы щека в раздражение пришла. Ничо, помается, вдругорядь поостережётся! Мало что ль, нашего брата на Сретенке, пущай вон, к другим идёт…

Витька гадал о чём идёт речь. Слова, вроде бы, знакомые, а вот о чём идёт речь – это от его ускользало. – судя по всему, брадобрей, парикмахер на старинный лад, – заметил недоумение мальчика:

– А вы барин, наших разговоров не понимаете? Не из московских, чай? А дозвольте узнать, как ваше святое имечко?

Узнав, что случайные спутники – британцы, «парикмахер» удивился:

– Энто как же вас занесло в наши Палестины? Нехорошее время выбрали, война у нас, вишь какое дело!

И, не дав «иностранцам ответить, продолжил:

– Вы, аглицкие немцы, люди чудные. Сколько я вашего брата на Кузнецком повидал – простых слов не понимаете, лопочете не по нашему, всему дивитесь, быдто полудурки какие. Оно и понятно – поживи на острове, не таким сделаешься! Ехали бы вы домой, што ли…

Витька вспомнил, как в школе принимали делегацию из английского колледжа. Завучиха, весьма продвинутая дама, работавшая по программе обмена с неким российско-британским университетом, не знала, как угодить высоким гостям – улыбалась подобострастно, поддакивала – по-английски, разумеется. А тут – «полудурки», «лопочут»… никакого почтения к представителям самой культурной нации!

– Мы люди особые. – не умолкал «парикмахер». – На все руки мастера, оттого нас и выделили. Начальство уважило, в санитары произвело. Мы, ежели надо, и гостью приветим, пиявицу, значить поставим. Можно склад хозяйский потрепать – это, ежели живот от газов вздует, разминаем. Надо – кровь отворим, надо – копыта сравняем, это по нашенскому, мозоли срежем на ступнях. Кишки, опять же, лудить, зубы драть. Вот и выходит, что самое наше место при гошпитали. Вот, лекарскую сумку выдали!

И с важным видом похлопал атрибуту своей должности.

Ничего удивительного, подумал Витька, что «парикмахер», как смыслящий в медицине человек, назначен старшим санитарной команды. Он и рану промыть может, и перевязать, и наскоро сложить раздробленную ногу в лубки. Другие такими навыками не обладают.

Когда цирюльник притомился болтать, к беседе подключился ратник с «битой». Он пошёл в ополчение из охотнорядских сидельцев – был то ли сторожем, то ли приказчиком при лавке, торгующей съестным. Его загадочное оружие оказалось безменом, простейшими весами, на каких в лавке взвешивают товар. «Сиделец» охотно делился секретами своего ремесла:

– Вот, извольте, объясним. Крупу досыпать надо себе на пользу – на весах. Мясо можно за косточку в большом куске придержать.

Алтын какой-нибудь, а сколько из всего напрыгает! Тут и греха нет, зато товарец наилучший дадим!

Ребята рассмотрели таинственный артефакт. На железной рукояти выбиты поперечные бороздки разной длины – отсчитывать вес. Гранёная чугунная насадка заменяет гирю; к крючку на другом конце подвешивают товар. Безмен удобно ложился в ладонь – солидная штука, тяжёлая, ухватистая.

– Самое милое дело, при нашей-то должности! – разливался лабазный сиделец. – Слыхали, небось, загадку: «у деда под крыльцом висит дубина с кольцом, налита свинцом»? Безмен – он под рукой завсегда, а ежели тать ночью залезет, я его враз угомоню. И хранцузу голову расшибу, невелика хитрость!

И засмеялся, широко разевая рот.

Третий ратник оказался крепостным из подмосковного сельца. Он трудился в барской оранжерее: выращивал цветы и возил их по пятницам Москву, по заказам знатных господ – украшать залы к приёмам и балам. «Цветовот» больше отмалчивался, стесняясь своих бойких товарищей. Рассказал только, что «барин, как вышел царский манихвест[11]11
  Манифест Александра I о сборе внутри государства земского ополчения. 6 (18) июля 1812 г.


[Закрыть], не медля ни дня, велел и дворовым мужикам, и деревенским, кто охоту имел, вступать в казаки».

«Казаками» называли крепостных подмосковных крестьян и городских обывателей, набранных в пешее ополчение. Оружие для них закупило московское купечество; начальниками полков поступали дворяне, из числа тех, кто не состоял на военной службе. Здесь, на Бородинском поле, до двадцати тысяч Московского и Смоленского ополчения. Ратники копали траншеи, возводили редуты и флеши, а в день битвы им было велено собирать и выносить раненых.

– А начальствует над московскими ратниками их сиятельство граф Ираклий Иванович Морков. – объяснил брадобрей. – Цельный енерал, ишшо при Ляксандре Васильиче Суворове получил Егория[12]12
  Орден Святого Георгия, высшая военная награда Российской империи.


[Закрыть], за Очаков. В почтенных уже годах, но храбёр!

– А вы были в бою? – поинтересовался Мишка. – Или только раненых таскаете?

– Говорят, наши, московские ходили в атаку возле Утицы. – помедлив, ответил охотнорядец. – Под командой самого енарала Моркова. Хранцузов побили – страсть! А нас вот к санитарному делу приставили. Но ничо, начальство велит – пойдём в отражению и в грязь лицом не ударим. Оружие, небось, имеется!

– Рази ж это оружие? Барахло ломаное, почитай с позапрошлого царствования в амбары свалено! Пики да сабли ржавые, один мушкет на пять душ – куды ж это? Кузнецов по всей Москве рогатины ладить нарядили, а то б и вовсе пошли с пустыми руками…

И брадобрей пренебрежительно подкинул в ладони своё «недоружьё».

– Пороху, мушкетов мало, а какие есть – стрелять не годятся. Куды ж с ними? Кто смог – сам обзавёлся ружьишком или пистолью…

И погладил рукоять инкрустированного пистолета за поясом.

– Енто я на Сухаревке купил, с турецкой войны привезённый. Ничо, стрелит хорошо.

– Тока он его зарядить не умеет – ухмыльнулся охотнорядец. – Вчерась возился-возился, весь порох раструсил, а пистоля пшикнула, и всё! Поди, хранцуза пшиком напугай!

– Так на государевой службе науку батогами вбивают! Видал я пехоцкие учения на плацу, возле Лефортовских казарм: «Полку сдуй!» да «патрон скуси», да «заряд прибей…» Енто только накушавшись гороху запомнишь, а капралы, как попутаешь, сразу в рыло кулачищем лезут, Не-е-е, не надо нам таких наук! Мне пистолю знакомец зарядил, ратник, из егерей. Он сам охотник, с ружжом ловко управляется…

– Побитых воинов таскать – дело богоугодное. – подхватил лабазный сиделец. – Говорят, у хранцузов кого поранят – он так и лежит, где упал, али в тыл ползёт. А остальные через его перешагивают, как через собаку какую. Их, болезных, копытами да колёсьями пушечными давят. Редко который доберётся до лазарету и там кончится…

– Нашёл, кого жалеть! Небось в Бога не веруют, в церквы не ходют. Поделом вору и мука.

– Оно конешно. – согласился охонорядец. – А всё живое дыхание, тварь божья…

А неча без спросу на расейскую землю лезть! Кто ихнего анператора Бонапартия сюды звал? Небось, у нас свой царь есть, Богом помазанный. Нам чужих не надо!

Стрелок на носилках заворочался, захрипел: «ой, не могу, родненькие, худо. Водицы испить дайте, а то помру…»

Носильщики остановились, ратник наклонился к раненому с манеркой. Забулькало, жестяное горлышко застучало о зубы.

– Ты потерпи, страдалец… – тихо увещевал солдата брадобрей. Мамую малость иттить осталось – во-о-он за теми кустиками ужо вагенбург. Взгромоздим тебя на телегу, шинелю подстелим – и езжай себе в гошпиталь. Коли Господь сподобит, выздоровеешь. А помрёшь – так батюшка вчерась говорил, что пострадавшие за отечество к праведникам в рай попадают!

Стрелок жадно хлебал воду. Ополченец дождался, пока он напьётся, хозяйственно обтёр горлышко манерки и повесил её на плечо, рядом с лекарской сумкой.

– А вы, чего встали? – прикрикнул он на носильщиков. – Давай, скорым шагом, неси пораненого героя! Да легче, храпоидолы, не видите – мучается человек, томно ему…

IX. Нам сверху видно всё!

– Вот тебе и крестьянское ополчение! – хмыкнул Мишка. – По-нашему, эти трое – стилист-парикмахер, складской менеджер и флорист.

– Не, он скорее, цветовод. – возразил Витька. – Флорист – это тот, кто букеты составляет. А так, они все крестьяне: я читал, что сельские жители из подмосковных деревень ходили в Москву на заработки – это называлось «на промыслы», – и оседали насовсем. Как тот, охотнорядский.

– Гастарбайтеры, значит… – глубокомысленно заметил приятель. – Двести лет прошло, а всё по-прежнему. Только пробки появились, и Интернет.

Их высадили возле разорённой деревеньки, где размещался разъездной госпиталь. Сюда то и дело прибывали телеги и санитарные кареты. Многие раненые приходили сами, опираясь на ружья, поддерживая друг друга. Вот санитары извлекли из коляски генерала в богато расшитом золотом мундире. Тот охал, стонал, мотал головой, перевязанной окровавленной тряпкой – война не разбирала чинов.

В «разъездном госпитале» пользовали тех, чьи раны не терпели отлагательства. Легкораненых перевязывали на полковых лекарских пунктах; тяжёлых собирали для отправки в тыл, в главный временный госпиталь, один из трёх, развёрнутых при армии.

В дворе, сплошь заставленном порожними фурами, санитарными каретами, аптекарскими повозками, царила суета. Повсюду брань, стоны, вопли, полные мучительной боли; откуда-то доносится дребезжащий голос дьячка – отпевают тех, кому уже не помочь. Ополченцы, пробегая мимо уложенных в ряд тел, срывали шапки и крестились.

Ребята пробрались к амбару, приткнувшемуся в глубине двора. Внутри амбар был заставлен старыми телегами и санями, по углам громоздились порожние бочки. По лестнице, сколоченной их жердей, забрались на сеновал. Сена там почти не было, лишь возле узкого окошка уцелело несколько охапок. Остальное выгребли вездесущие фуражиры.

– Вот тут и засядем. – шепнул Витька. – Со двора нас не видно, а нам, сверху, неплохой обзор.

– А если найдут? Снова врать про папу-профессора?

– Почему бы и нет? Скажем, что испугались стрельбы и решили спрятаться. Ну, прогонят, невелика беда…

Мишка привычно поскрёб кончик носа.

– Я вообще не понимаю, что мы тут забыли. Раз решили искать егерей Яковлева – надо прятаться поближе к биваку, оттуда запускать квадрик. А мы вон как далеко! Это ж сколько лететь, никакой батареи не хватит…

Хватит. – уверенно ответил Витька. – Запас хода до сорока минут, управление бьёт на десять кэмэ – всё поле в зоне доступа. К тому же, там повсюду войска. Прикинь – стоят батальоны, гусары скачут, пушки палят, а посреди всего этого два пацана сидят на травке и пялятся в монитор! Да нас, как увидят, сразу за рога и в стойло! А здесь хорошо, спокойно. Если кто и полезет кто на сеновал – услышим и спрячем всё лишнее.

На подготовку аппаратуры ушло минут двадцать. Витька опасался, что квадрокоптер, вылетающий из амбарного окошка, увидят, а потому было решено запускать его с крыши. Мишка пролез между жердинами, разворошил прелую солому, которой были устланы скаты, и пристроил беспилотник на самом коньке.

– Давай!

Негромко зажужжали моторчики, и первый в истории воздушный разведчик взлетел над Бородинским полем.

Вид сверху походил на кадры исторического фильма: прямоугольники пехотных батальонов, пушки, стоящие с правильными интервалами, отряды кавалерии. Витя вёл квадрокоптер метрах в пятидесяти над землёй, и с высоты люди и лошади казались раскрашенными фигурками, вроде тех, что выставляют в витринах магазинов, торгующих масштабными моделями.

– Ниже бери! – скомандовал Мишка. Он вглядывался в экран ноутбука, куда было выведена картинка с подвесной камерой. – Так мы никого не найдём, даже лиц не видно!

Витька опустил аппарат пониже. Он летел над головами солдат, но ни один из них не посмотрел вверх. Немецкий проходимец – или мечтатель? – Леппих так и не построил свои «наступательные еростаты», и никто здесь не ждёт удара с воздуха, не смотрят с опаской в небо. А жужжание моторчиков не расслышать в пушечном громе, накрывшем поле от края до края. Ни одно лицо не поднялось к камере: на экране мелькали кивера с разноцветными султанами, чёрные, с гребнями, драгунские каски, офицерские шляпы, квадратные шапочки-рогативки улан, головы, перевязанные окровавленными тряпицами – и снова каски, кивера, султаны…

Внизу проносился Семёновский овраг, сплошь затянутый дымами. Мелькнула шеренга знакомых тёмно-зелёных мундиров – егеря! Напротив, в полусотне шагов, щетинилась штыками неприятельская пехота. Вестфальцы, вспомнил Витя; поручик Леонтович говорил, что они жмут на русские части. Мишка провёл камерой вдоль шеренги, и в разрыве дымной пелены показались барабанщики. Они стояли на фланге батальона – четыре фигурки, такие маленькие на фоне рослых вестфальских фузилёров в белых с синими отворотами мундирах. Солнце сверкало на медных обручах громадных, в половину роста владельцев, барабанов.

Мишка приблизил картинку. Совсем мальчишки, понял Витька: самому рослому, на вид не больше тринадцати. И как они только таскают эти штуковины?

Со стороны русских егерей ударил слитный ружейный залп. Экран снова заволокло дымом, ребята увидели, как двое мальчишек валятся, роняя барабаны. Оставшиеся двое упрямо стучали палочками, будто не замечая гибели товарищей.

Витька зажмурился.

Что же это такое? Они что, одурели – детей на войну гнать? Эти барабанщики шли сюда через всю Европу вслед за своим Наполеоном. А зачем? Дома не сиделось?

Квадрокоптер, подчиняясь движению джойстика, завис над русским строем. Мишка проехался камерой по лицам.

– Можешь ещё ниже? Не видно ничего…

– Куда ещё ниже-то? – огрызнулся Витька. – По головам, что ли, ходить? Того гляди, за штыки зацеплюсь…

Квадрокоптер висел метрах в пяти над егерями. Неприятельский строй затянуло пороховым дымом – вестфальцы дали ответный залп. В русских рядах стали падать солдаты, офицер на фланге, вскинул шпагу, рот его открывался в беззвучном крике, и егеря, опустив штыки, всей массой двинулись вперёд. Вестфальцы качнулись навстречу и шеренги столкнулись. Ребята смотрели на экран, как заворожённые; видно было, как тёмно-зелёные мундиры смешались с белыми, застыли в неустойчивом равновесии, и вдруг вся спутанная масса пехоты отхлынула назад. Вестфальцы побежали, не выдержав удара в штыки.

А как же барабанщики? – с ужасом подумал Витя. Когда шеренги столкнулись, их наверняка затоптали, смяли: из такой мясорубки и взрослый не выберется, не то что тринадцатилетний пацан с тяжеленным барабаном!

Мишка в ударил кулаком по коленке.

– Всё, пустой номер. Никого мы в этой каше не найдём, глупо и пытаться…

Витька выдохнул – оказывается, всё это время он сидел, задержав дыхание. А егеря уже возвращались после контратаки, строились в шеренги…

Индикатор заряда показывал восемьдесят семь процентов – неплохо.

– Может, просто пролетим над полем, пока время есть? – предложил Мишка. – Поснимаем: вон какие кадры роскошные, Голливуд от зависти удавится! Представляешь, сколько налайкают, когда мы это всё выложим?

Этого Витя выдержать не мог.

– Никак не уймешься? – заорал он. – Голливуд тебе, лайки? Прославиться захотелось?

После страшной сцены с барабанщиками, ему было дико, что приятель может думать о такой ерунде.

Мишка опешил – он не ожидал такой бурной реакции.

– А что тут такого? Все ведь снимают, а мы чем хуже? Как что-нибудь взорвут, или, скажем, авария – сразу народ с телефонами набегает, и через пять минут это всё в сети!

– Вот именно! Хочешь быть вроде этих хомячков? Ты глаза разуй, это же всё живые люди, а не пиксели! Не стыдно?

Мишке стало неловко. Он тут радуется эффектной картинке, а там, на поле, умирают люди. И не один, не два – сотни, тысячи!

– Нет, я всё понимаю. Но это ведь исторические кадры, верно? Не спецэффекты какие-нибудь, всё взаправду! Они, наверное, важны для учёных, для историков!

– Важны, важны… – пробурчал Витька. Он уже не сердился. – Ладно, пройдёмся над Семёновским, и дальше, к Курганной батарее. Скоро будет решающая атака французов, вот и снимай, сколько влезет!

– Дело! – обрадовался Мишка. – А обратно дорогу найдёшь? Вон что внизу творится…

– Ерунда! Вернём на автомате, но ДжиПиЭс, есть такая функция.

И осёкся. Они несколько секунд молча глядели друг на друга, а потом расхохотались.

Ну я и болван! – сказал, отсмеявшись, Витя, – Откуда тут ДжиПиЭс, до первого спутника ещё полторы сотни лет…

Да, придётся вести квадрик назад вручную. – вздохнул Мишка. – Сможешь?

– Попробую. Вообще-то это несложно: пересечём русские линии, и по ним на левый фланг. Если подняться повыше, госпиталь можно будет разглядеть по телегам. Эх, жаль светло, а то бы фонариком через крышу помигали…

– Ещё чего не хватало! – встревожился Мишка. – Ты что, собрался до ночи тут сидеть? Нет, мы так не договаривались…

Это я так, для примера… – успокоил товарища Витя. – не волнуйся ты, найду я дорогу.

Он повёл квадрокоптер вдоль Семёновского оврага, забирая в сторону французских линий. И дальше, туда, где протяжно грохотали пушки Курганной батареи, Большого редута, батареи Раевского – так, по-разному, называют в книгах это укрепление, центр русской позиции в Бородинском сражении.

X. Реквием Пятому полку

Нежаркое солнце щадит людей, затянутых в сукно, кожаные ремни, сталь. В его лучах тускло блестит шитьё на офицерских мундирах, императорские вензеля на ташках[13]13
  Ташка – плоская кожаная гусарская сумка, украшенная вензелем и номером части. Служила для хранения донесений, пакетов, карт.


[Закрыть] гусар, латунные кокарды киверов. Увы, эту великолепную картину портит повисшая над полем пелена порохового дыма. И когда стреляют четырёхфунтовки[14]14
  калибры измерялись по весу круглого чугунного ядра, отлитого по диаметру ствола. На вооружении были пушки калибром 4, 6, 10, 12 и 24 фунта.


[Закрыть] гвардейской конной артиллерии, стоящие напротив редута то дымные столбы из их жерл закрывают от камеры всё: и цепи вольтижёров, и блестящих кирасир генерала Коленкура, и конных егерей, что скапливались на фланге, по берегам Колочи.

Витька поднял квадрокоптер повыше, и картинка сделалась похожей на рельефный макет из музея. На таймере мигали цифры – 14.48. Сражение продолжалось больше девяти часов: давно сгорел дотла мост возле села Бородино, и лейб-егеря полковника Бистрома отбросили дивизию Дельзона прочь. Уже пали на русском левом фланге флеши. Уже получил смертельное ранение любимец армии Пётр Иванович Багратион, и в бою за Утицкий холм погиб храбрый генерал Тучков, возглавивший контратаку павловских гренадёр. Да и сам холм пришлось оставить, после того, как защитники флешей отошли за Семёновский овраг.

Французы, придя в себя после лихого рейда кавалеристов Уварова и платовских казаков, снова взялись за Курганную батарею. Она ощетинилась пушками в самом центре русских позиций, и Наполеон не сомневался, что здесь ключ к успеху всего дела. Понимал это и Кутузов, а потому свежие дивизии графа Остермана-Толстого спешили сменить корпус Раевского, растерзанный атаками Евгения Богарне. Дальше, у оврага, разворачивалась гвардия, Преображенский и Семёновский полки; с правого фланга подходили на рысях кавалергарды и конногвардейцы, чтобы занять место во второй линии.

Это всё теория, подумал Витька. Сухая хронология, строки из учебников и монографий, и писали их люди, которые в глаза не видели того, что разворачивалось перед ними сейчас.

Квадрокоптер пересёк ничейную полосу, завис над редутом и нырнул вниз, к штыкам остермановых гренадер. Экран вдруг затянуло густыми клубами дыма – внизу рванул зарядный ящик, подбитый французской гранатой. Аппаратик нещадно мотало из стороны в сторону, и Витька до крови прикусил губу, стараясь удержать его, не дать свалиться в разверзшийся ад – это полторы сотни французских пушек с фронта и флешей накрыли редут перекрёстным огнём. Не хватало ещё нарваться на шальное ядро! Беспилотник подпрыгнул, уходя из «зоны смерти», заполненной жужжащим в воздухе чугуном, и понёсся над рядами наполеоновских войск.

Мальчик скосил глаз в уголок экрана – полоска видеозаписи заполнена почти на треть. Отлично, места полно, надо только энергию для возвращения. Упавший аппаратик в этой сумятице нипочём не отыскать, даже если сойти с ума и самим отправится к Курганной батарее.

Кавалерийский корпус Коленкура разворачивался в боевые порядки. Первые ряды эскадронных шеренг блестели сквозь дымное марево металлом – это выстроился для атаки Пятый кирасирский полк. За их спинами подходила конница Ватье, чтобы перебраться через Семёновку ниже устья ручья и сбросить русскую пехоту, стоящую правее редута, в Горицкий овраг.

Направленный микрофон, спаренный с камерой, позволял вычленять из общего фона отдельные звуки. Мишка, работавший за оператора, нацелился на офицера, гарцевавшего перед строем эскадрона, и в наушниках возник гортанный голос, подававший отрывистые команды:

– A gauche convetion marche![15]15
  (фр.) Изменить направление налево


[Закрыть]

Шеренга стала разворачиваться влево. Офицер, обернулся, привстав на стременах. От стоящей вдали группы всадников к кирасирам галопом нёсся адъютант в роскошном белом кольбаке и голубом ментике, отороченном белым мехом. На скаку он махал рукой в сторону русских позиций и неслышно кричал.

Кирасирский офицер поморщился и повернулся к своим людям:

– Serrez vous range! Prepare pour charge![16]16
  (фр.) Сплотить ряды! Приготовиться к атаке!


[Закрыть]

По шеренге прокатилось движение. Кирасиры принимали влево, сокращая интервалы между всадниками. Минута – и всаднкии стоят стояли колено к колену, выжидающе глядя на офицера. Правофланговый, боролся с заигравшей некстати гнедой лошадью – та мотала головой и дергала повод.

– Sabre a maine! Portez vous arme![17]17
  (фр.) Сабли в руку! На плечо!


[Закрыть]

Палаши с лязгом вылетели из ножен. Адъютант подлетел к офицеру и, наклонившись, принялся что-то говорить; шагах в десяти лопнула пущенная с Курганной батареи граната, конь адъютанта, присев на зады, отпрянул, всадник еле удержался, вцепившись в гриву. Кирасир высокомерно усмехнулся, кивнул, опустил палаш к стремени и приподнялся в седле:

– Аи trot marche![18]18
  (фр.) Рысью, марш!


[Закрыть]

Шеренги двинулись; кирасиры держали клинки по-уставному, на плече. Кони шли ровно, всадники держались колено к колену, лишь игривая гнедая правофлангового всё норовила выйти из линии вперед.

– Аи galope marche![19]19
  (фр.) Галопом, марш!


[Закрыть]

Ухнуло. Низкорослому вольтижёру, крайнему в ротной шеренге, мимо которой проходили кирасиры, показалось, что под ногами дрогнула земля, и он поспешно шагнул в сторону. Сверкающая сталью линия прянула вперёд, не теряя стройности. Всадник на гнедой лошади вырвался, было, на полкорпуса, но придержал, сохраняя строй.

– Charge![20]20
  (фр.) В атаку!


[Закрыть]

Клинки разом взлетели, полыхнув на солнце: французы вытянули палаши перед собой, на уровне плеча. Впереди – рукой подать! – высилась Курганная батарея, но чтобы добраться до неё, надо было преодолеть ещё линии траншей, заваленные телами русских и французских пехотинцев, и подняться по склону к фасам[21]21
  Фас – сторона укрепления, обращённая к противнику.


[Закрыть] редута. В траншеях оставались ещё защитники – из-за изломанных рогаток, разбитых ядрами фашин вразнобой захлопали мушкеты кексгольмцев, перновцев, егерей. Но это не могло ни остановить, ни даже притормозить les hommes de fer[22]22
  (фр.) – «железные люди»; так называл своих кирасир Наполеон.


[Закрыть] – что им жалкие ошмётки пехотного прикрытия! И в этот момент навстречу накатывающей лавине ударили пушки.

Залп по идущей тесно, колено к колену, стремя к стремени коннице произвел тот же эффект, что и хорошо отбитая коса на росистом лугу. Снопы картечи прорубали бреши в рядах Пятого полка; кони, всадники летели на землю, и в эту кровавую кашу врезалась вторая эскадронная шеренга, державшая предписанную уставом дистанцию в два лошадиных корпуса позади первой. Кому повезло, сумели перепрыгнуть через груды изломанных тел; невезучие валились, давя упавших.

Поредевшая первая шеренга преодолела траншеи и докатилась до фасов. Орудия рявкнули ещё раз, в упор, когда ни единая картечина не пропадает даром, безошибочно находя живое, теплое, дышащее. Не меньше трети эскадрона осталось на гласисе[23]23
  Гласис – пологая земляная насыпь перед полевым укреплением.


[Закрыть], но латная река уже обтекла курган и захлестнула редут с тыла. Камера транслировала на экран все подробности с невыносимой чёткостью. Будто сверхреалистичный фильм, в котором не экономили на спецэффектах. Вот всадник, не сумев сдержать осатаневшего коня, врезается в пушку и сминается о лафет, как картонная фигурка; вот голый по пояс канонир размахивает тяжёлым гандшпугом[24]24
  Гандшпуг – рычаг из дерева крепкой породы, окованный железом.


[Закрыть], каждым взмахом снося по французу; вот юноша-поручик, выставив перед собой шпажку, неумело тычет ею в напирающих врагов и падает под ударом палаша. Вот спешившиеся кавалеристы разворачивают пушку; в ногах у них путаются пустые ножны на длинных ремнях, клинки зажаты под мышками. На французов набрасываются закопченные, перемазанные кровью люди с кирками и ломами, но рядом лопается граната, и страшную сцену затягивает клубами дыма и пыли.

Служил для поворота орудийного лафета или хобота (задней части) пушечного ствола.

Кирасиры Коленкура, сумевшие ворваться в редут, спешились, и теперь насмерть резались в орудийных двориках с артиллерийской прислугой. Их командир валялся сзади, в сгоревшей траве, пробитый ружейной пулей в лоб, и теперь французы свирепо жаждали одного: отомстить упрямцам, которые никак не хотят признать поражение и отдать эту batterie infernale[25]25
  (фр.) адская батарея.


[Закрыть]. То тут, то там закручивались водовороты из кирас, зелёных мундиров, белых рубах: батарейцы умирали на лафетах пушек, не желая отступать ни на шаг.

Витька, не в силах более смотреть на эти ужасы, дёрнул квадрокоптер вверх, метров на пятьдесят. Открывшаяся картина оказалась ещё страшнее: курган до самого подножия траншей был очешуен сверкающим металлом. Кирасы, каски зеркально отражали солнечные лучи вперемешку с языками пламени из пушечных жерл. Редут ещё жил; заваленный телами бонапартовых «железных людей», он казался огнедышащим чудищем, меж стальных чешуй которого обильно сочится кровь. А в укрепление врывались новые и новые всадники. Топча тела, густо устилавшие землю, они наскоро выстраивались, чтобы смести зацепившихся за обратный скат кексгольмцев – последний, страшный coup de grace[26]26
  (фр.) решающий, смертельный удар, добивающий поверженного врага.


[Закрыть] отборной французской кавалерии, нашедшей на Курганной батарее свою могилу.