Текст книги "Посторонним вход воспрещён"

Но – к делу. На столе Семёнова – ноут, подключённый к сети. Да, хозяева явно не планировали надолго оставлять квартиру. Включить? А почему бы и нет?

Экран мигнул, появилась картинка рабочего стола. Тоже, надо сказать, весьма говорящая – искусно обработанный в фотошопе снимок старинного корабля. Внизу, под обрезом – узорная ленточка, Андреевский флаг и надпись – «Броненосный крейсер «Владимир Мономах».

Старинная фотография, превращённая в обои для рабочего стола – в сепии, с бледными пятнами от химикатов. На фоне высоких береговых сопок – приземистый двухтрубный, явно военный корабль, при взгляде на который сразу приходит на ум слово «утюг». Над плоской палубой две кургузые трубы и высокие мачты в паутине веревочных лесенок и тросов. Удивительно, а Алиса всегда полагала, что у пароходов – ведь это пароход, верно? – парусов быть не должно.

Ну да ладно, заставка заставкой – а что у нас там в папках?

Ночью, в чужой пустой квартире любой звук раздаётся особенно отчётливо. И когда ноут громко пискнул, открывая папку с многообещающим именем «мое», Алиса испуганно захлопнула крышку и на всякий случай, инстинктивно выдернула шнур питания из гнезда. Зелёные огоньки на передней панели перемигнулись и погасли, сменившись одним красным. Батарея разряжена? Странно, он же был включён всё это время. Может, аккумулятор старый, не держит заряд, потому ноутбук и приспособили в качестве домашнего компьютера? Хотя, сейчас многие так делают. Вон, у самой Алисы дома тоже нет настольного компа…

Нет, это невозможно – сидеть в чужой квартире, неспешно ковыряясь в файлах хозяина! Ах, чёрт, как же она не подумала о столь очевидной вещи: стоило взять с собой достаточно емкую флешку или вообще внешний жёсткий диск, и проблема бы снялась сама собой. Но, увы, не подумала… что же теперь – листать странички, перебирать папки? А их тут немеряно… а если кто-нибудь придёт? Да и был бы внешний диск – кто его знает, где тут что попрятано. А если копировать всё – сколько ж это времени займёт!

Нет, решено: надо забрать с собой ноут, бусины и ключи. Дома хорошенько всё изучить, а потом вернуть. И недолго подержать, всего-то каких-нибудь пару дней – ведь это не кража будет, верно? Хотя, конечно, понятия «кража информации» никто не отменял. Ох, лукавишь ты, Алиса, голубушка….

На пыльном столе, там где стоял компьютер, остался чистый прямоугольник. Не годится. Протереть пыль? Нет, тогда могут задуматься – а почему пыли на столе нет? Вот, на книжной полке – атлас мира, как раз подходящего формата. Алиса аккуратно положила его на незапылённый участок и усмехнулась своей «конспирации»: хозяин квартиры, если уж он заявится за эти два дня, в первую очередь обнаружит как раз отсутствие ноутбука, и никакие атласы не помогут скрыть пропажу. А ноутбуки сами по себе, как известно, из запертых квартир не исчезают…

Все! Хватит искушать судьбу, прочь отсюда! Ноут аккуратно втиснуть в рюкзачок, бусинки – в карман. Не забыть погасить везде свет. Отдернуть шторы? Нет, не сегодня, а тогда, когда она вернется на место преступления.

Подходя к входной двери, Алиса услышала, как на лестничной площадке глухо загудел лифт. А если это возвращается Семёнов? Девушка инстинктивно подалась назад, вжалась в стену, но гудение, приблизившись, уехало наверх, стало тише. Алиса невольно села на пуфик возле вешалки – внезапно подкосившиеся ноги отказывались держать, лоб пробило испариной. Тоже мне, «частная сыщица», запаниковала от звука лифта! Теперь медленно сосчитать до ста, и можно осторожно выбираться из квартиры…

Остатков здравого смысла Алисе хватило на то, чтобы приклеить на косяк собственный длинный волос – трюк из детективов и шпионских фильмов. А что? Когда (если!) она вернётся, чтобы положить на место позаимствованное имущество, будет ясно, не побывал ли в квартире за время её отсутствия кто-нибудь еще.

Как ни тянуло Алису быстрее, КАК МОЖНО БЫСТРЕЕ, убраться с места преступления, пороть горячку она не стала. Ноги всё ещё были ватными, в ушах звенело от недавнего выплеска адреналина, руки дрожали. В таком состоянии за руль – не уж, дудки…

Она минут пять посидела в машине, приходя в себя. Дорога предстоит неблизкая, через пол Москвы, а потом ещё придётся искать, где бы припарковаться, потому что её обычное место конечно уже занял какой-нибудь хмырь из соседнего подъезда.

XIX

Июль, 2015 год

Дождь смывает не только пыль.

Ливень хлынул как в тропиках – сразу, без предупреждения. Алиса и Шурик едва успели спрятаться под козырек магазина.

Вот это был дождь! Он обрушился на город сразу, вдруг, шипящим потоком, превращающим тротуары в горные реки, клокочущие в ущельях бетонных гор. Привычные городские звуки сразу стали глуше, машины поползли медленнее, прохожие попрятались кто куда. На улице остался только дождь: мощный, гудящий, деловито смывающий суету и пыль с мостовых.

Под козырьком быстро стало тесно от тех, кто, как и Алиса с Шуриком, прятались от дождя. Молодой человек деликатно приобнял спутницу за плечи, прикрывая от секущих струй – и сурово нахмурившись, смотрел куда-то сквозь пелену падающей воды.

Продолжить разговор не получалось – вокруг полно народу, а говорить предстояло о материях неудобных. Например, о взломе пароля ноутбука Семёнова. Увы, именно так – когда Алиса принесла трофей домой и попыталась включить, тот мигнул и вместо загрузочной заставки потребовал пароля. Стандартные варианты типа «1,2,3,4» не прокатили, так что после долгих колебаний пришлось звонить Шурику.

Почему именно этому айтишнику-реконструктору, а не кому-то из редакционных компьютерщиков – скажем, Мишане или Куроедову? Да потому что Мишаня будет ныть про уголовный кодекс, весь мозг вынет. Куроедов, наоборот, сделает всё, что ни попроси, но вот потом… Про его шептались, что мужик нечист на руку, не брезгует мелочным шантажом и охотно стучит редакционному начальству. Поделится с Петровичем, главредом, а тот выходки Алисы с чужим ноутбуком наверняка не одобрит.

А тут ещё «выстрелил» последний пост Стёпы Стопкина.

Один из последних комментов более походил на крик души. Некая женщина написала о том, что пропал её сын Валентин. Она рассказала, что друзья Валентина сначала заливали ей, будто бы молодой человек отправился в горную экспедицию (причём, аккурат перед самой сессией!), не удосужившись предупредить родителей или деканат. Мало того: сами эти «друзья» теперь тоже куда-то делись! Степан, естественно, запросил подробностей – для начала, хотя бы, данные пропавших. И что вы думаете? Одного из них, приятеля Валентина по университету, звали Геннадий Войтюк!

Получалось, что вся эта компания вела в течение полугода какой-то «пунктирный» образ жизни. Они, то исчезали на несколько дней, то появлялись. От вопросов «где были» всячески уклонялись, найти их не представлялось возможным. Телефоны постоянно оказывались «вне доступа», видеть ребят никто не видел – а вот теперь все разом взяли и пропали, причём без следа! А с матерью пропавшего парня, вконец истерзанной дурными предчувствиями, общался некий его приятель, представившийся как «Дрон» – и Алисе сразу стало ясно, что это и есть тот самый тип, которого держат в институте Сербского. И, разумеется, сердобольный Стопкин пообещал несчастной женщине не бросать расследование и заняться, в числе прочего, пропажей Валентина.

А проклятый ноутбук Семёнова оказался под паролем!

Выложив Шурику все подробности относительно исчезнувших студентов, Алиса не смогла уклониться от неожиданно цепких вопросов – и, в итоге, выложила всю историю.

Дождь как раз и подарил ей короткую передышку; теперь, поразмыслив, она уже пожалела, что обратилась к реконструктору. Надо было напрячь Мишаню – поныл бы, но сделал, куда бы делся…

Поздно пить боржоми…

– А я тебе верю, – шепнул вдруг Шурик, и его дыхание защекотало висок девушки. Она подняла глаза к лицу молодого человека. У него, оказывается, ярко-зеленые глаза, в которых пляшут весёлые, сумасшедшие чёртики.

XX

Июль 2015-го года

Хорошо, когда есть кому позвонить.

Содержимое ноутбука Олега Ивановича Семёнова оказалось весьма любопытным. Очень много статей, альбомы с фотографиями, масса видео с разных реконструкторских мероприятий. Ой, а это что? Альбом «Москва-1886» с фотографиями старого дореволюционного города. Часть из них Алиса уже видела на сайте «Вестника живой истории». Правда, имеется нюанс: это не что иное, как качественные цифровые фотографии. Реставрация? Нет. Постановочные кадры? Не похоже. Фотошоп? Девушка быстро перекачала фотки на свой комп и принялась просматривать EXIF и IPTC данные изображений. Нет, не фотошоп. Только камера «Кенон».

И что получается? А то, дорогая моя, что эти снимки Москвы девятнадцатого века, сделали цифровым аппаратом, а потом искусственно состарили, чтобы выдать за сделанные старинной камерой сто с лишним лет назад. И где, скажите на милость, были её глаза, когда она просматривала эти фотографии на сайте журнала? Семёнов, разумеется, может не знать характерных особенностей старой фотографии и неизбежно возникающих при этом эффектов. Вот, например: из-за технических особенностей тогдашнего процесса фотосъёмки, объекты композиции должны оставаться неподвижными в течение четырёх-пяти секунд. Помните знаменитое «Сейчас вылетит птичка»? Недаром большинство людей на старинных фотографиях стоят в таких неестественных позах! Когда человек слышит от фотографа «не шевелитесь», он, конечно, замирает – но получается это у него крайне неловко, и не может укрыться от глаз зрителя. Ну не было у тогдашних фотографов короткой выдержки, которая повсеместно используется сегодня! А фигуры на фото, где люди изображены в движении, всегда слегка размыты. Вот потому старые мастера фотографии и предпочитали постановочные кадры. А здесь…

Вот, к примеру, снимок: пролётка, запряжённая мосластой клячей. Экипаж движется, это хорошо видно – и, тем не менее, чёткость изображения безупречна. Да, фотография состарена, но ошибиться, тем не менее, невозможно: если бы она была бы сделана старинным фотоаппаратом, ноги бегущей лошади были бы размыты.

Так что, стоит настоящему специалисту хорошенько изучить эти якобы «старинные» фотографии, и он неизбежно обвинит автора в фальсификации.

Алиса снова принялась вглядываться и в снимки. Нет, как хотите, а это не постановка. Да вот хотя бы… кадр пойман на оживлённой улице, снимок не подвергался обработке – и, тем не менее, над мостовой, на фоне неба, нет никаких проводов, этого проклятия фотографов, работающих в жанре городского пейзажа!

Нашёлся на ноутбуке и обширный архив статей. Алиса открывала файлы один за другим, наскоро просматривала, переходила к следующему… и так – пока не наткнулась на отдельную паку, содержащую обширную подборку материалов с общим названием «Путевые заметки или путешествие в Сирию». В этих заметках в литературной форме было описано путешествие Семёнова с сыном по Ближнему Востоку. Только не по нынешнему, раздираемому арабо-израильскими курдско-турецкими и прочими конфликтами – а по тому, старому, девятнадцатого века. И самое интересное: текст обширно иллюстрирован фотографиями, несомненно, сделанными с натуры! Вот, к примеру: сам Семёнов в пробковом шлеме, рядом с ним дочерна загорелый Иван верхом на лошади. И, если судить по мелким цифиркам в углу кадра, именно в это самое время Иван числился в школе больным и уроков не посещал…

Дойдя до описания событий в Александрии, до беседы с немецким археологом Алиса не выдержала и захлопнула ноутбук. Даже выругалась в сердцах, от общей непонятности ситуации.

На первый взгляд, Семёнов просто пишет научно-фантастическую книгу в форме путевых заметок, эдакие приключения а-ля Индиана Джонс. Только вместо нацистов – злодей-бельгиец, который строит путешественникам козни.

Если бы не фотографии!

Еще в ноутбуке отыскалась снимки барона Корфа. В обширном помещении, на стенах которого развешано холодное оружие в изрядных количествах. Кроме барона, в зале (это именно зал, а не комната!) оказались и другие люди. Они заняты фехтованием – элегантные, старомодные позы, в руках шпаги и палаши. А эти двое, в смешных трико, похоже, боксируют, только перчатки у них какие-то несерьёзные, маленькие. Разве такие способны смягчить сильный удар?

Что это, тот самый аристократический клуб, о котором упоминалось в биографии барона? Он, вроде, был энтузиастом искусства фехтования и, выйдя в отставку, путешествовал по Европе, учился у тамошних тренеров со смешным названием «фехтмейстеры». А потом, вернувшись в Россию, основал собственный клуб. Видимо, снимок сделан в его стенах, а люди на заднем плане – ученики барона.

Хорош – нет, ну до чего же хорош! Безупречная осанка, фигура, а уж улыбка! Улыбка очень его красит, между прочим. А вот на всех фотографиях, найденных в интернете, барон серьёзен до невозможности. Что ж, остаётся предположить, что этот барон Корф Евгений Петрович и правда родом из прошлого? А если это так, то, значит….

Хватит метаний! Примем за рабочую версию то, что сбылся и этот прогноз Герберта Уэллса – машина времени существует на самом деле. Ну, может не машина, а некий магический портал, вроде старого платяного шкафа из сказочных «Хроник Нарнии». Не суть. Главное – имеется нечто, позволяющее проникать из настоящего времени в девятнадцатый век и возвращаться обратно.

Отсюда следует очевидный ход: надо искать порталы. Дрон, кончено, что-то лепетал насчёт того, что «червоточины» закрылись, но это же не повод, чтобы не убедиться в этом самой. Тем более, средство к тому есть: в позаимствованном на столе Семёнова файлике, среди прочего, оказался чертёж «искалки». Необходимые бусинки тоже в наличии, так что, вроде бы, ничего не мешает…

Останавливает одно – Алиса, подобно подавляющему большинству сверстниц, совершенно не умела работать руками. Необходимость возиться с проволокой, что-то там резать, сгибать, паять, как сказано в приложенной к чертежу инструкции, вгоняла её в ступор. Что же, снова обращаться к Шурику? Он так уже немало знает…

Нет! Алиса даже вскочила – настолько простая мысль пришла ей в голову. Спасибо, конечно, дорогой товарищ гусар, но на этот раз мы обойдёмся без твоей помощи. Алиса схватила мобильник и быстро нашла в телефонной книжке нужную запись – «Юлий Алекс.»

Трубку взяли сразу.

– Добрый день, дядя Юля! – защебетала девушка. – Это я, Алиса, не забыли меня еще? Можно я загляну к вам сегодня?

XXI

Июль 2015-го года

Человек ушедшей эпохи.

Любого, кто видел его впервые, Юлий Алексеевич Лерх удивлял крайним сходством с Александром Васильевичем Суворовым. Невысокий, сухонький старичок, те же седоватые волосы, венчиком окружавшие небольшую лысину, та же пружинистая походка, не дающая поверить в паспортные 73 года владельца. С углублением знакомства сходство тоже усугублялось – язвительностью, остротой выражений и степенью невыносимости для окружающих Юлий Алексеевич мало уступал великому полководцу. Правда, пойти по военной стезе ему не пришлось: армейская карьера ограничилась сержантскими лычками в войсках связи в 60-х годах. В табели о рангах советского Минпросвещения он тоже не добрался до маршальских должностей.

Юлий Алексеевич вышел на пенсию заведующим учебной лаборатории МГПИ им. Ленина, но работать не перестал – как и прежде, студенты, неравнодушные к физике, механике, да и вообще к экспериментальной науке, были в его доме частыми гостями. И сам он, к радости нового завлаба, что ни день, появлялся в институте. Впрочем, «к радости» – это, пожалуй, сильно сказано: коллеги, занимавшие начальствующие должности, порой откровенно избегали общения с Лерхом, виной чему был его острый язык и саркастическая манера общения. Но что поделать, если и лабораторию и мастерские при ней Юлий Александрович собрал в своё время по винтику, своими руками? Институт не относился к числу ВУЗов, щедро снабжаемых современной аппаратурой (это вам не МАИ с Бауманкой!), а потому в заначках лаборатории попадались оборудование тридцатых-сороковых годов выпуска, а то и вовсе с «ятями» на шкалах. Но это Юлия Алексеевича нисколько не смущало – у него работало всё. А то, что не работало, оживало в его сухоньких, умелых руках, способных одинаково справиться и с перегоревшей обмоткой электродвигателя от довоенного немецкого станка, и с допотопным детекторным приёмником, и с осциллографом, полученным институтом в конце восьмидесятых, на чём снабжение приборами отечественного производства прекратилось.

Обстановка в дядюшкиной квартире заставляла свежего человека вспомнить одновременно о комнате изобретателя Шурика из «Ивана Васильевича», домике Карлсона и гараже чудаковатого профессора из фильма «Назад в будущее» По всей длине коридора от пола и до потолка тянулись самодельные книжные полки. Они были забиты так плотно, что вытащить из них книгу оказывалось непростой задачей. Юлий Алексеевич тащил в дом все книги, которые полагал достойным внимания; здесь можно было найти учебник математики Киселёва, изданный до Первой Мировой, биографии артистов Малого театра и деятелей науки и классическое серое с синим картушем многотомное издание Жюля Верна. И, конечно – справочники, справочники, справочники…

Не было только фантастики и детективов, за исключением советской классики жанра, вроде Казанцева или Ефремова. С последним Юлий Алексеевич был даже знаком – они даже проживали соседями, в этом самом многоэтажном доме недалеко от метро «Юго-Западная». От памятного знакомства у Юлия Алексеевича остались четыре книжные полки, отданные ему когда-то мэтром отечественной фантастики – с тех пор на них хранились самые любимые издания.

В комнате, кроме книг, присутствовали все необходимые атрибуты «мастера-на-все-руки» старого советского образца. На бесчисленных крючках висели инструменты и приспособления, происхождение которых разгадал бы далеко не всякий. Имелось аж три телевизора: невероятно древний, с водяной линзой «Т-1 Ленинград» производства завода «Коминтерн», «Темп» выпуска середины 60-х, на тоненьких лакированных ножках и сравнительно современный «Сони». Как ни удивительно, работали все три – впрочем, формат современного вещания не годился, конечно, для патриарха советского бытового приборостроения.

Помимо телевизоров, в комнате имела место масса всяческих устройств и приборов разной степени выпотрошенности. На полках теснились маркированные цветной изолентой банки из-под кофе и болгарского зеленого горшка. Из одних торчали пучки карандашей, отвёрток и штангенциркулей; другие при ближайшем рассмотрении оказывались наполненными винтиками, гаечками, сопротивлениями и бог ещё знает каким техническим хламом. На краю стола, хронически уставленного разного рода нужными вещами (сейчас на почётном месте красовался механизм старинных настенных часов со следами вторжения в его внутренний мир) притулился ноутбук – подарок студентов. Хозяин квартиры не одобрял Интернета и компьютерных технологий, в чём и не стеснялся признаться. С чудесами АйТи у его были особые счёты: полгода назад его обожаемую лабораторию закрыли как раз потому, что институтское начальство сочло, что будущим педагогам будет довольно интерактивных учебных курсов и компьютерных моделей. А помещения, занимаемые архаичной (по мнению проректора по учебной работе) лабораторией пригодятся для чего-нибудь, более отвечающему духу времени. Юлий Алексеевич с истинно суворовским пылом кинулся в схватку – и проиграл. Теперь всё, что удалось утащить из обречённой лаборатории домой, громоздилось по углам квартиры, а крупногабаритное оборудование он с трудом распихал по знакомым, занимающим схожие должности в московских вузах.

Юлий Алексеевич тяжко переживал гибель лаборатории, но сдаваться не собирался. Предпринял несколько попыток заинтересовать идеей физического кружка соседние школы и даже попытался сунуться с Московский Дворец Школьников (бывший Дворец Пионеров на Ленгорах) – но дело не слишком продвинулось. Студенты, сохранившие доброе отношение к Юлию Алексеевичу, по прежнему были частыми гостями в «келье алфизика», как они называли его квартиру. Захаживали и аспиранты с кафедры физики и индустриально-промышленного факультета – им хозяин дома помогал с подготовкой материалов для диссертаций, причём – совершенно бескорыстно.

Ещё одним полем деятельности старика стало коммунальное хозяйство дома. Ни один техник-смотритель, ни один электрик или водопроводчик не знали его так хорошо, как он. Жильцы подъезда, где обитал Юлий Алексеевич, с советских времен привыкли обращаться не к жэковским работникам, а в квартиру номер 165. Когда же в доме принялись монтировать новые лифты, Юлий Алексеевич решительно задвинул в сторону инженера, надзиравшего за работами, и принялся вникать в детали. В результате, монтаж затянулся на лишних полтора месяца, зато после этого не случилось ни единой поломки. Хотя в соседние подъезды ремонтные бригады приходилось вызывать с удивительной регулярностью.

Юлий Алексеевич жил холостяком; за столько лет бурной деятельности он там и не удосужился обзавестись семьей, перенеся отцовскую любовь, таящуюся в сердце всякого мужчины, и упорно прорывающуюся на поверхность, когда жизнь начинает идти под горку, на своих студентов и многочисленных племянников и племянниц. Одной из них как раз и была Алиса. И теперь, вспомнив о дядюшке, девушка собрала листки описания и чертежей «искалки», сунула в карман пакетик с загадочными бусинками, и по пробкам отправилась на Юго-Запад Москвы.

XXII

Апрель 1888 года

Самое время подкрепиться.

– Премного благодарен, Роман Дмитриевич, что вы нашли время встретить меня. Признаться, после известных вам событий я чувствую себя в Москве несколько неуверенно.

– Ну что вы, Вильгельм Евграфыч, не стоит. – ответствовал Ромка, уворачиваясь от носильщика, навьюченного пирамидой чемоданов и шляпных картонок – вокзальные тележки были делом далёкого будущего. – Это вы Евгения Петровича благодарите. Я, как получил его депешу, сразу отправился на вокзал. Чёрт знает что такое: представьте, пакет от барона принесли за час до петербургского почтового! И зачем, спрашивается, было посылать депешу почтой? Мог бы и телеграфом, я бы всё заранее устроил…

– Не скажите, Роман Дмитрич, не скажите! – покачал головой доцент. – отлично понимаю резоны Евгения Петровича. Дело ведь секретное, мало ли мы с вами натерпелись от всяческих проходимцев? Нет уж, лучше по старинке, а то мало ли кто эту телеграмму прочтёт?

Ромка недовольно пожал плечами, но спорить не стал. В словах Евсеина имелись свои резоны. Им обоим была памятна безумная свистопляска, устроенная год назад в Москве стараниями Стрейкера. Ромка самолично принимал участие в лихом рейде со стрельбой по хитровским трущобам. Повторения не хотелось никому – неизвестно, скольких подручных и с какими заданиями оставил бельгиец в Первопрестольной?

Собеседники неторопливо шли по перрону, к зданию вокзала, вдоль вереницы вагонов. Миновали багажный, осаждаемый толпами пассажиров третьего класса и носильщиками; Евсеин, вся поклажа которого состояла в портпледе и небольшом саквояже, здесь не задержался. Вслед за багажным вагоном шёл почтовый. Эти вагоны заметно выделялись своим обликом из остальных, благодаря будке для осмотра пути и характерной треугольной вывеске «Почтовый вагонъ».

Здание вокзала – роскошь николаевского ампира, кирпичная багрово-красная кладка, державное великолепие, резьба, украшения, лепнина – нависало над приезжающими в какой-то сотне шагов. Справа от распахнутых дверей, куда устремлялся основной поток приезжающих, высилось ажурного литья чугунное крыльцо – вокзальный ресторан первого класса. Ромка тронул спутника за локоть.

– Не перекусить ли нам, Вильгельм Евграфыч? Кто знает, сколько придётся мотаться по городу? Дело ваше, как я понимаю, отлагательства не терпит?

Высокая стеклянная дверь беззвучно провернулась, впуская посетителей в зал ресторана Первого класса Николаевского вокзала. Несмотря на то, что только-только прибыл курьерский, везде пустота; огромный буфетный зал – особый мир состоятельных, важных персон, мир людей, свободных от забот тех, кто ездит курьерскими, – чист и тих. Повсюду крахмальная белизна скатертей, вазы, бронзовые канделябры на стенах – имперский стиль самой главной дороги, связывающей старую и новую столицы, не мог не поражать своим великолепием.

Рядом беззвучно возник предупредительный, одетый как парламентарий, официант. Ромка с Евсеиным были препровождены за уютный столик, возле которого тут же материализовался другой служитель с неизменной салфеткой через руку и толстой, в бархате, с бронзовыми уголками, книгой меню.

Евсеин завозился, удобно устраиваясь в кресле, и довольно огляделся по сторонам.

«А ведь привык, привык господин историк к такой жизни! – подумалось Ромке. – Раньше, в бытность университетским преподавателем, он вряд ли мог позволить себе путешествовать первым классом. Умеет ведомство Корфа создать условия ценным сотрудникам…»

– Вы совершенно правы, друг мой. – заговорил, наконец, Евсеин. – Дел у нас с вами невпроворот. Как вы относитесь к тому, чтобы ненадолго прогуляться в ваш двадцать первый век?

Ромка поперхнулся бифштексом. Евсеин участливо глянул на собеседника, дождался, когда тот откашляется.

– Да-да, вы не ослышались. Дело в том, что изыскания в Египте дали неожиданный результат. И теперь я почти уверен, что смогу отыскать… как бы вам это объяснить… – и доцент задумчиво пошевелил в воздухе пальцами. Ромка, едва справившись с кашлем, весь обратился в слух.

– Вы знакомы с теорией ветвления параллельных линий, выдвинутой господином Семёновым?

Ромка в ответ лишь виновато развёл руками. Как-то при нём зашёл разговор о природе перемещения во времени, тоннеля, через который они проникали из двадцать первого века сюда и обратно. Молодой человек целых пять минут пытался вникнуть в тему, и сдался; остальные полтора часа он делал вид, что внимательно слушает Олега Ивановича), а на самом деле отчаянно пытался не заснуть.

Евсеин озадаченно хмыкнул.

– Это несколько усложняет мою задачу. Признаться, я не предполагал… ну да ладно. Тогда, пожалуй, обойдёмся, без некоторых сугубо специальных материй…

Ромка с готовностью закивал, да так энергично, что невзначай зацепил локтем стоящий рядом фикус. Несчастное растение опасно качнулось, проходящий мимо официант неодобрительно покосился на несдержанного посетителя.

Так вот, молодой человек… – Евсеин поправил пенсне и стал ужасно похож на лектора.

– …представьте себе, что межпространственный проход, «червоточина», как называет его господин Семёнов, подобен тоннелю, прорытому в глинистом грунте. И если своды его по тем или иным причинам обвалятся, то структура глины, заполнившей бывший лаз, будет отличаться от окружающих слоёв. Со временем, она, конечно, слежится, уплотнится, различия постепенно исчезнут, но в течение какого-то времени после обвала они будут сохраняться. Так вот, структура пространства-времени на месте закрывшейся «червоточины» тоже потеряла свою однородность. И мы, используя некоторые методы, можем это засечь!

«Пропал… – уныло подумал Ромка. – Ещё три минуты, и засну. Пришли с улицы, с морозца – и теперь, в тепле и уюте, после бифштекса под белое хлебное вино… вот позорище будет, тоже мне, гость из будущего!..»

Евсеин продолжал бубнить; монотонный лекторский голос обволакивал Ромку и неудержимо тянул в сон. В отчаянной попытке вырваться из липких тенет знаний, он неуклюже двинул локтем. Зал огласило дребезжание и хрустальный звон – большая двузубая вилка, которой официант раскладывал бифштекс, полетела на пол вместе с Ромкиным бокалом. Евсеин замолк на полуслове, дернувшись, будто его кольнули шилом. К источнику шума уже спешили официанты, на ходу приводя в готовность салфетки.

– Вот что, Вильгельм Евграфыч. – Ромка решительно поднялся из-за стола. – Похоже, нам здесь не дадут спокойно поговорить. Давайте-ка возьмём извозчика, и поедем на Варварку, в Яшину контору. По дороге вы мне всё и доскажете!

«На ветерке да по холодку как-нибудь справлюсь со сном. – решил он. – А там, глядишь, он и притомится излагать свои премудрости. Одно жаль – такой обед пропал…»

Обывателю, вышедшему из ресторана и ступившему на «троттуар» (именно так, с двумя «т» сто тридцать лет назад писали это слово), предписывалось «соблюдать осторожность, чтобы не толкать других», а так же «не останавливаться там, где это препятствует движению». Уложения эти стали чуть ли не первыми ПДД, появившимися в Санкт-Петербурге. Правила касались и иных моментов, неактуальных для двадцать первого века: так по «троттуарам» и бульварам не разрешается ходить малярам с орудиями их ремесла, трубочистам, торговцам вразнос с лотками, а так же тем из пешеходов, кто отягощён громоздкой кладью. Запрещается возить за собой тележки, за исключением детских колясок и санок, а так же носить зеркала, не завёрнутые в рогожу или упакованные иным способом – поскольку лошади могут испугаться взблеска солнца или отражения, и понести. Не забыты были и малолетние участники «дорожного движения»: детям не дозволялось играть на улицах и площадях в мячи, бабки, а так же пускать мыльные пузыри и воздушных змеев. Эти объекты так же могли испугать лошадей.

Но кое-что осталось без изменений. Речь ведь идёт о Москве, а не чинной, насквозь пропитанной орднунгом Германии: горожане, следуя вековым традициям «не по закону, а как душа велит» – а душа у них широкая, особенно когда речь заходит о пустяках, вроде дорожного движения. В самом деле, улица – она на то и улица, чтобы развернуться на ней во весь размах! К тому же, немалая часть жителей Первопрестольной не успели отвыкнуть от деревенского бытия и не подозревали, что при хождении пешком надо исполнять какие-то там правила!

Ромка, оказываясь на московском «троттуаре» всякий раз припоминал статейку, увиденную им в «Московском листке», в разделе, где помещали сатирические материалы и городские сплетни. Автор статьи начинал с того, что в любом европейском городе даже малый ребенок, оказавшись на улице, твердо памятует, что есть две стороны – правая и левая. И что при переходе через мостовую на другую сторону не следует кидаться с отчаянной решимостью вперед, а лучше выждать время и осторожно перейти улицу, внимательно глядя направо и налево. В Москве же, по наблюдениям журналиста, правило это никому не известно; публика, циркулируя по тротуарам, подчас чувствует необъяснимое, но непреодолимое влечение к одной стороне улицы – то ринутся на правую, то внезапно отчего-то полюбят левую. И итоге, на тротуарах случается бурление, а в хронике городских происшествий на другой день появляется заметка: «Такого-то числа на тротуаре задавлен ребенок г-жи Н, получивший лёгкие поранения… «