Текст книги "Хранить вечно. Дело № 2"

Марк приложил ладонь козырьком к тюбетейке и принялся с видом первооткрывателя рассматривать цыган. Я молчал, не желая затевать спор. В конце концов, если хочется ей пообщаться с цыганами – пусть себе! Извечных цыганских штучек с гипнозом и заговариванием зубов я не опасался – ещё в той, прежней жизни имел случай убедиться, что на меня всё это действует слабо, да и наука учителя Лао приучила нас к самоконтролю. Что до опасностей иного рода, то сзади, за поясом, ждал своего часа «браунинг». Да и не та публика ромалы, чтобы опасаться их всерьёз – здесь, в сравнительно мирном 1929-м году, в окрестностях украинской столицы, на обочине шоссе, по которому нет-нет, да и проезжают то в одну, то в другую стороны, автомобили и скрипят короткие, на три-пять телег, обозы местных чумаков.

– Ладно, если хочешь, пошли. – согласно кивнул я. – Только уговор: на всё про всё не больше часа. Мне ещё перед ужином надо зайти в библиотеку, и не хотелось бы упрашивать Клаву отпирать дверь…

Табор расположился недалеко от съезда с шоссе, там, где огрызок грунтовки упирался в низкий берег реки. Здесь, надо полагать, был устроен водопой для лошадей проходящих мимо обозов и стад, которые перегоняли в город, на бойни.

Мужчины выпрягали лошадей, заводили их в реку, давая напиться; в стороне уже дымили костры и хлопотали возле исходящих паром казанов цыганки, а мальчишки наполняли овсом полотняные торбы и цепляли на мокрые после водопоя лошадиные морды. Фургоны, однако, никто не разбирал; не делали попыток ставить шатры или ещё как-нибудь устраиваться на ночлег. Видно было, что они здесь не задержатся – дадут отдых лошадям, сами пообедают – и дальше, «за цыганской звездой кочевой», как написал когда-то Киплинг и споёт спустя полвека с лишним с широкого экрана Никита Михалков…

В общем, табор жил своей кочевой жизнью, никак не связанной, вроде бы, с прохожей, проезжей или просто любопытствующей публикой. На нас, тем не менее, обратили внимание. Сначала это были две здоровенные косматые псины – на нас с Марком они посмотрели недоверчиво, рыча и демонстрируя жёлтые слюнявые клыки, а вот к Татьяне чуть ли не кинулись подлизываться с радостным повизгиванием. Потом из-за фургонов появилась кучка детишек, возглавляемая дорожной тёткой лет пятидесяти, в многослойных пёстрых юбках и столь же многослойных ожерельях из цветных камушков, стекляшек, и бисера на шее и целой россыпью массивных, кажется, позолоченных колец с яшмой, агатом и бирюзой. Она цыкнула на собак и с ожиданием уставилась на пришельцев, переводя взгляд чёрных, как греческие маслины, глаз, с меня на Татьяну и обратно, напрочь игнорируя Марка. Я покосился на спутницу – ну и что она теперь будет делать?

Прояснить этот вопрос нам не дали. Не успела Татьяна поздороваться (мы с Марком знали, что она немного владеет влашским диалектом цыганского языка, распространённого на Украине), как из-за спины матроны выскочила ещё одна женщина – гораздо моложе, лет не больше двадцати пяти, не в пример субтильнее, и не столь обильно увешанная побрякушками – и протарахтела, обращаясь ко мне, вечное цыганское «А позолоти-ка ручку, красивый, всю правду расскажу!»

…кто бы сомневался, брезгливо подумал я, и совсем было открыл рот, чтобы ответить резкостью, но тут таборская матрона решительно отодвинула выскочку толстенной, словно окорок, ручищей и выдвинулась вперёд. Теперь она смотрела прямо на меня, глаза в глаза, кажется, даже не мигая.

– Не нужны ему твои предсказания, Гита. – прогудела она низким в хрипотцу голосом. – Он и сам про себя всё знает, а тебе такое и не снилось. И, если не будешь совать нос, куда не надобно – то, даст бог, и не приснится, проживёшь спокойную жизнь…

Говорила она по-русски очень чисто, практически без акцента. Тёзка героини индийского фильма немедленно стушевалась, растворилась в набежавшей толпе цыганят. Эти тоже перестали галдеть, подались назад и взирали на говорящую с почтением – похоже, подумал я, готовится что-то из ряда вон выходящее. По меркам табора, разумеется. Вон, и мужчины подтягиваются – останавливаются шагах в десяти, складывают руки на груди и молча наблюдают за происходящим.

На миг мне стало не по себе – особенно, когда я увидел длинный нож в расшитых цветными ремешками ножнах, заткнутый за кушак одного из подошедших. Рука невольно ощупала рукоятку браунинга под юнгштурмовкой.

– Револьвер-то не трожь, никто здесь вас не обидит. – отреагировала на мой жест цыганская матрона. – Нету среди ромов безумцев, которые на такого, как ты, нож подняли бы. Но гадать я тебе не буду, ни за медь, ни за серебро, ни за золото, даже не проси!

– Да я, вроде, и не собирался. – сумел выдавить я. – А что вы имеете в виду, когда…

– А вот подруге твоей, так и быть, погадаю, и такое скажу, чего ей никто не скажет больше. – продолжала цыганка, не обращая внимания на мои слова. – Да ты её саму спроси, она знает, жила с нами. Верно говорю, красавица?

Я покосился на Татьяну – та кивнула. Вид у неё был встревоженный, напряжённый.

Я хотел извлечь из кармана шаровар пару пятиалтынных, но в последний момент неожиданно для себя передумал и полез двумя пальцами в нагрудный карман юнгштурмовки. Там со времён последней нашей поездки в Харьков остался масляно-жёлтый кружок николаевского пятирублёвика. Цыганка, увидав золотую монету, не высказала ни радости, ни даже удивления. Проворно сгребла её с моей руки, после чего взяла протянутую Татьянину ладошку и несколько минут вглядывалась в её линии. Табор, казалось замер, ожидая результатов священнодействия. Даже собаки перестали брехать, лишь фыркали и хрустели овсом в торбах лошади.

– Долгая дорога тебе предстоит, красивая. – вынесла, наконец, вердикт гадалка. – По морю будешь плыть, по пустыне идти, по облакам лететь. А в конце окажешься во дворце чужом, каменном, что в горах стоит. И живут в том дворце люди без души, в белых плащах с изломанными крестами. Ты тех людей берегись, потому как они уже и не люди вовсе – а пуще всего берегись чёрной стены!

Она замолчала. По рядам цыган прокатился выдох – похоже, всё это время они, как и мы с Марком, стояли, затаив дыхание. Татьяна была белее бумаги, губы у ней дрожали. Как только цыганская матрона отпустила её ладошку, девушка торопливо спрятала её за спину и судорожно сжала в кулачок.

– Теперь ступайте прочь. – сказала гадалка. – А я буду молиться, чтобы дороги наши больше не пересекались. Непростые вы люди, и дела вокруг вас творятся непростые – а мы, ромалы, народ мирный, ни к чему нам всё это. Оно и вам ни к чему, да только разве ж вы меня послушаете?..

Обратно в коммуну мы шли молча. Татьяна, стащив с шеи платок, нервно тискала его в пальцах, а я пытался размышлять над словами цыганки – но добился только того, что голова разболелась тупой, ноющей, отдающейся в висках болью. Марк косился на нас с Татьяной, словно мы ни с того ни с сего перекинулись, оборотившись какими-то диковинными лесными чудо-юдами, и только возле самой ограды «особого корпуса» решился, наконец, заговорить:

– Слушай, Лёха, а что это ты про себя такое знаешь, что её так напугало? Да так, что по её словам ни один цыган нож на тебя не поднимет! С чего бы это, а?

Я пожал плечами.

– А мне почём знать? Ну наплела и наплела, слушать ещё всякий вздор… Если интересно – вернись, спроси, они, наверное, ещё там.

От этого предложения Марка явственно передёрнуло.

– Нет уж, спасибо, как-нибудь обойдусь. Но, она, думается мне, всё же права: непростые люди вы с Татьяной!

– А то ты простой! – буркнул я, приподнял угол сетки, скрывающий прореху в ограде, и посторонился, пропуская вперёд Татьяну. – Все мы тут… непростые. И вообще, полезайте уже. Не пойду я в эту библиотеку, сразу на ужин. Не знаю как у вас, а мне после всего этого жрать охота прямо-таки феерически…

VII

В Москву въехали в Москву по Ленинградскому шоссе – этим маршрутом Яша в тот, последний раз, возвратился в столицу в двадцать девятом. Надо сказать, потрясений ему хватило задолго до того, как под шинами авто зашуршал городской асфальт. Одни только пейзажи подмосковных деревень и городков чего стоили, а проехав поворот на Внуково, Яша и вовсе потерялся от буйного великолепия торговых центров, застеклённых снизу доверху многоэтажек, сплошных потоков экипажей самого удивительного облика, от оглушительно рычащих мотоциклов и юрких «паркетников» (так обозвал эти авто Иван; Яша не понял, при чём тут паркет, но переспрашивать не стал) до громадных, на восьми парах громадных колёс «фур», в каждой из которых легко поместился бы прогулочный пароходик.

Если окрестности столицы Яшу просто потрясли, то Ленинградское шоссе его добило окончательно. Он-то не сомневался, что вполне степени готов к встрече с грядущим – недаром же они с Иваном двое суток напролёт просматривали телевизионные передачи, картинки и «ролики» в хитром устройстве называемом «компьютер»! Но одно дело увидеть на экране, пусть и в великолепном разрешении, и совсем другое – лицезреть всё собственными глазами, слушать складывающуюся из тысяч непривычных звуков симфонию мегаполиса, вдыхать незнакомые запахи. В какой-то момент он понял, что просто бездумно пялится на проносящиеся мимо здания, машины, толпы странно одетых мужчин и не менее странно, а порой и фривольно одетых женщин. И уже не может воспринимать это как «объективную реальность, данную нам в ощущениях» – так, кажется, выразился в своё время Ильич?

Знакомое здание за весь почти часовой маршрут от Кольцевой автодороги до Петровского Парка (он, как выяснилось, остался на своём месте, хотя и изрядно ужался в размерах) попалось всего одно – Яша глазам своим не поверил, увидав в стороне от шоссе, за деревьями, купол и вычурные привратные башенки Петровского путевого дворца. Он даже осведомился у Ивана, что находится там сейчас, и неожиданно для себя расстроился, узнав, что место Военно-Воздушной академии РККА занял какой-то особенно шикарный отель. Хотя, подумал он, была в этом и некая высшая справедливость – в конце концов, здание изначально возведено архитектором Казаковым для отдыха путешествующих особ царской крови, и отель всё же ближе к этому назначению, чем учебное заведение, пусть и такое заслуженное…

Иван, видимо, разглядев, с какой тоской его спутник смотрит на краснокирпичный, изукрашенный белым каменным кружевом фасад, сообщил, что в центре города старых зданий сохранилось куда больше – «сами увидите, дядьЛёша, вот съездим на днях…» Яша благодарно кивнул и сделал зарубку: надо всё же держать себя в руках, не годится, если его состояние, словно открытую книгу, будет читать первый встречный…

Как ни странно, вид знакомого здания до некоторой степени вернул ему душевное равновесие. Всё же это та самая Москва, знакомая ему до переулка, до кирпичика, только застроенная новыми домами и заполненная новыми автомобилями. А что он сейчас почти ничего не узнаёт – ну так ведь прошёл век без малого, а в эпоху научного и технического прогресса это серьёзный срок… Теперь Яша куда спокойнее взирал на городские виды открывающиеся с полотна Третьего Кольца: и на умопомрачительные небоскрёбы Москвы-Сити, и на невозможные, словно сошедшие с полотен художников-футуристов, завсегдатаев «Домино» и «Стола Пегаса», стеклянные мосты; и на захватывающие дух пейзажи Лужников и Воробьёвых гор, миновав которые, машина свернула на широченную, битком заполненную автомобилями многополосную магистраль. Где-то здесь, на одной из тихих боковых улочек недалеко от сверкающей сталью колонны монумента первому космонавту и обитал Алексей Геннадьевич Симагин – а теперь и он, Яша Блюмкин собственной персоной. О чём, правда, ни единая живая душа в этом него не догадывается. И не надо – во всяком случае, пока.

Так спокойнее.

Уже вторую неделю Яша жил в московской квартире Симагина. Иван приезжал почти каждый день, но задерживался ненадолго – часа на два-три. В один из таких визитов они навестили ближайшее отделение банка – первый контакт Яши с местной если не властью, то официальными лицами. Это понадобилось для того, чтобы восстановить якобы утраченные по случаю амнезии пароли (здесь они назывались «пин-коды») к кредиткам и счетам. Яша уже осознал, что в мире двадцать первого века без них и шагу нельзя ступить – за все эти дни ни он сам, ни Иван ни разу не прибегли к наличным деньгам.

Процедура оказалась несложной: потребовалось только предъявить паспорт, заполнить пару бланков – и всё, дело в шляпе! Теперь Яша сам мог расплачиваться, хоть в магазине, хоть при хитроумной процедуре «онлайн-платежа», которую он усвоил под руководством Ивана со второй попытки.

Вчера молодой человек уехал из Москвы, предупредив, что будет отсутствовать дня три-четыре. Яша не возражал – за то время, что прошло после того, как он очнулся в подвале на симагинской даче, он многому научился, многое освоил, и самое главное – разобрался, откуда получать информацию и как с ней обращаться. И аnd then last but not least, – «наконец, но не в последнюю очередь», как говорят англичане – научился обращаться с изумительными, почти волшебными устройствами связи, носящими названия «смартфон» и «планшет». Теперь он по многу часов проводил в интернете, а оставшееся время отдавал книгам, которых в московской квартире оказалось не в пример больше, чем на даче. Среди прочего, в ящике письменного стола (Симагин и в городской квартире обустроил монументальный кабинет-библиотеку) нашлись те самые «амбарные книги» из лаборатории Гоппиуса, с которых, собственно, и разгорелся весь сыр-бор. Яша пролистал их: пожелтевшая, местами осыпавшаяся трухой бумага вся в коричневых пятнах. Неудивительно, ведь почти век они пролежали в замурованном подвале – и остаётся только удивляться, как их страницы и корешки не сделались добычей крыс…

Впрочем, усмехнулся Яша, ему-то грех жаловаться: не уцелей эти «лабораторные тетради», не заинтересуйся ими однажды законный хозяин его нынешнего тела и не затей спустя три десятка лет свой безумный эксперимент – Яшин труп давно бы сгнил в безымянной могиле. А так он сидит, попивает кофе с коньяком (начинка бара в кабинете оказалось выше всяких похвал) и приобщается потихоньку к благам цивилизации потомков. Красота, да и только!

Несколько, правда, портили настроение новости политики. Яша испытал настоящий шок, узнав, что Россия – Российская Федерация, как называлось теперь государство, пришедшее на смену СССР – уже несколько месяцев, как ведёт войну. И не с кем-нибудь, а с бывшей Советской Украиной. Это не укладывалось в голове – хотя он и сам ещё в восемнадцатом-девятнадцатом годах немало времени провёл в Киеве, в Житомире, участвуя в подготовке терактов против тогдашнего гетмана Скоропадского, представителей германских оккупационных властей, правивших тогда бал на Украине, а так же против сменивших их соратников Симона Петлюры. И вот теперь – смутные времена гражданской войны (а в том, что эта война именно гражданская, и никак иначе он убедился, как только наскоро ознакомился с историей вопроса) повторяются! А ведь виновников национального, языкового и прочих расколов, из-за которых бывшую УССР охватил кровавый хаос, он, Яша, знал лично: Владимир Ульянов-Ленин, присоединивший некогда к только-только создающейся УССР Харьков и пролетарский Донбасс (мы просто обязаны, товарищи, укрепить мелкобуржуазную, хуторскую среду здоровым рабочим костяком!), Сталин, добавивший к списку отторгнутые у недобрых соседей Галицию, Закарпатье и другие западные регионы, отродясь не имевшие никакого отношения к Российской Империи. Хрущёва, сотворившего несусветную глупость присоединением к Украине Крыма он лично не знал, никогда с ним не пересекался – роковой для Яши осенью двадцать девятого года тот только поступил на учёбу в московскую Промакадемию – зато хорошо был знаком с продвигавшим его по партийной линии Лазарем Кагановичем, так же приложившим в своё время руку к «украинизации» русскоязычных регионов республики.

Всё это занимало Яшу с головой – да так, что не всегда хватало времени на то, чтобы выспаться и нормально поесть, хотя Иван научил его заказывать на дом и готовую еду, и полуфабрикаты, которые без труда можно приготовить в хитроумном кухонном устройстве под названием «микроволновка». Но деятельная Яшина натура протестовала против необходимости сидеть в четырёх стенах. Он стал выбираться наружу, совершать короткие прогулки, заходил в магазины, просто глазел на прохожих и проносящиеся по Ленинскому проспекту машины (окна квартиры выходили во двор и такой возможности не давали). В кладовке у Симагина нашёлся большой, хитрого устройства велосипед, и Яша, уяснив, что москвичи охотно пользуются этим видом транспорта, рискнул попробовать свои силы в катании на двух колёсах. И с тех пор взял за правило совершать поездки вдоль Воробьёвых гор – иногда по тянущемуся поверху бульвару, иногда понизу, вдоль набережной, куда приходилось спускаться по извилистым асфальтированным дорожкам. Здесь приходилось держать ухо востро, постоянно лавировать, уворачиваясь от столкновений с такими же, как она сам, велосипедистами, самокатчиками или разъезжающими на вовсе уж загадочных приспособлениях, вроде роликовых коньков или досок на крошечных колёсиках.

С каждым днём эти поездки становились всё дольше и протяжённее, и однажды, устроившись отдохнуть и полюбоваться видами Москвы на Смотровой площадке, Яша обратил внимание на красочный рекламный щит, извещающий о проведении ежегодного книжного фестиваля «Красная площадь».

Решение пришло сразу: ехать, причём сегодня же, не теряя времени – только занести домой велосипед и привести себя в порядок перед столь ответственным мероприятием. Откладывать поездку чтобы дождаться Ивана, смысла не было: молодой человек должен вернуться только через два дня, в воскресенье, к вечеру, а фестиваль же как раз тогда и закончится. Яша не мог бы определённо сказать, почему его потянуло именно туда, на Красную площадь – быть может, сыграло роль не только увлечение книгами потомков, но и острое желание увидеть, как изменилось прежнее средоточие высшей власти в стране, и не на экране монитора, а собственными глазами?

Сказано-сделано: пустив в ход новоприобретённые навыки в обращении с информацией, Яша выяснил, как добраться до нужного места. Это оказалось несложно: надо только выйти из дома, пересечь Ленинский проспект и сесть на подходящий автобус, следующий по прямой до самого Большого Каменного моста, и дальше, мимо Манежа, до поворота на Тверскую. А уж там он не сомневался, что отыщет дорогу – вряд ли можно будет заблудиться и пройти мимо кремлёвских башен!

Так оно всё и получилось. Сев в автобус с номером «М1» (судя по надписи «Электробус» на борту и полному отсутствию газолиновой вони, тот приводился в движение электрической тягой), Яша по прошествии минут тридцати вышел на остановке «Охотный Ряд». Недолгая поездка произвела на него неизгладимое впечатление, и даже эта, знакомая, кажется, до последнего камешка площадь, стала неузнаваемой – чего стоило одно только тяжеловесное серое, в конструктивистском стиле, здание гостиницы «Москва»! Или возвышающаяся над мостовыми каменная терраса, украшенная низким стеклянным куполом и фонтанами, под которой – он успел это выяснить с помощью смартфона – располагался многоярусный торговый центр, со множеством магазинов и кафе, вмещающий зараз многие тысячи посетителей.

Но как ни хотелось Яше спуститься по самодвижущейся лестнице-чудеснице и взглянуть на всё это подземное великолепие, искушению он не поддался.

Яша помнил ещё послереволюционные годы, когда Красную площадь заполняли сотни мелких и не очень лавчонок, торгующих чем попало, от пирожков с подозрительным содержимым, до военной формы и всякого гражданского тряпья. Позже всё это ликвидировали – негоже терпеть «рассадник мелокбуржуазных инстинктов» под боком у резиденции правительства молодой Республики Советов. Однако то, что Яша увидел сейчас, странным образом напоминало прежние торговые ряды, без грязи, нищих, карманников, зато с красивыми, яркими павильонами вместо покосившихся лавочек. И – товар, десятки, если не сотни тысяч книг и альбомов в непривычно ярких обложках, тесными рядами расставленные на выставочных стеллажах. У Яши буквально разбегались глаза при попытке хоть сколько-нибудь оценить представленных здесь изданий. Стало ясно, что ни за одно, ни за два, ни даже за десяток посещений сделать это не получится. Оставалось бродить по книжной ярмарке, подобно прочим посетителям, рассматривать плакаты, рекламирующие продукцию разных издательств, и изо всех сил удерживать себя от поползновения оставить здесь все имеющиеся на карточке деньги, взамен обзаведясь неподъёмной пачкой новеньких томов, вкусно пахнущих типографской краской. Впрочем, Яша уже успел освоиться с кое-какими возможностями, которые предоставляли технологии потомков: так, он научился пользоваться электронными книгами и усвоил, что вовсе не обязательно приобретать бумажное издание – достаточно запомнить название (а то и просто сфотографировать обложку на камеру смартфона), а потом, уже дома, отыскать нужную книгу в электронном магазине. Этим он и занимался часа полтора к ряду, пока со стенда одного из издательств – судя по скромной, всего в три стеллажа, экспозиции, далеко не самого крупного – ему не помахал приветственно рукой жизнерадостный толстяк с карточкой участника выставки, красующейся на нагрудном кармашке пропотевшей на жаре рубашки.

Сперва у Яши просто закружилась голова – да так сильно, что пришлось, чтобы не упасть, схватиться за трубчатую стойку, поддерживающую развёрнутый над экспозицией тент. Он ещё успел увидеть тревогу на лице толстяка и то, как тот, опрокидывая стул, ринулся к нему, и дальнейшее утонуло в черноте, прорезаемой бледно-лиловыми вспышками. Миг – исчезли и они, уплыл куда-то многоголосый шум ярмарки, и испуганный женский взвизг: «Мужчина, вам плохо?» – и Яша потерял сознание.

Он очнулся от горсти воды, которую плеснули ему в лицо.

– Геннадьич, что с тобой? От жары сомлел?

Он разлепил веки – давешний толстяк нависал над ним, сжимая в руке бутылку. Яша попытался ответить, но получилось только придушенное «Пить!» – за что он был немедленно вознаграждён струйкой восхитительно ледяной воды, льющейся в полуоткрытый рот. Он поперхнулся, закашлялся и согнулся пополам. Следующее ощущение: он сидит в кресле, толстяк по-прежнему нависает над ним с озабоченным видом, а миловидная девушка с такой же, как у того, карточкой на блузке, вытирает Яшины лоб и щёки мокрым платком. Капельки сползали на шею и дальше, за ворот, приятно щекоча кожу, и это окончательно привело его в чувство.

Нет. Это был не простой обморок. «Флэшбэк» – кажется, этим забавным словом Давыдов называл озарение, вызывающее возврат памяти? В его случае оно длилось буквально несколько секунд, между чёрно-лиловой вспышкой в глазах и струйкой воды, льющейся в полуоткрытый рот, но успело накрепко запечатлеться в мозгу. А вспомнил Яша свою недавнюю беседу вот с этим заботливым толстяком, оказавшимся главным редактором издательства, на стенде которого он сейчас и прохлаждался в удобном кресле.

Яша словно наяву видел маленький, заваленный книгами кабинет Игоря Перначёва (так звали толстяка), ветки тополя в майской листве за окном, небольшую, размером с кошку, модель танка на полке, большую фаянсовую кружку с кофе у себя в руках. И, главное, конечно, слова самого Игоря – тот объяснял гостю, что принято решение свернуть все издательские программы по художественной литературе, и в частности, по фантастике, взамен сосредоточив усилия редакции на так называемом «нонфикшн» – научно-популярной, исторический и военно-исторической публицистике. Откуда-то Яша знал, что именно последние два направления были коньками Перначёва. А в особенности тот увлекался всем, что связано с Первой и Второй мировыми войнами, и с бурным межвоенным периодом двадцатых-тридцатых годов.

Стоп, одёрнул себя Яша, но это же не его воспоминания! Они очевидно принадлежат Алексею Симагину, законному владельцу этого далеко не молодого тела. А вот фамилию «Перначёв» он встречал – когда изучал телефонную книгу в смартфоне. Этот толстяк, надо полагать, он самый и есть… И всё же: откуда взялись в его, Якова Блюмкина мозгу, чужие воспоминания?

Мокрый платок со лба тем временем исчез, Яша сел поровнее и огляделся. Ничего особенного не произошло, разве что, поток посетителей поредел.

– Может, «скорую» вызвать? – продолжал суетиться толстяк. – А то гляди, в нашем с тобой возрасте с тепловыми ударами не шутят. Так и до инсульта запросто можно допрыгаться…

Яша ухватил со столика возле кресла полупустую бутылку и прикончил её в два больших глотка. Сразу стало легче.

– Спасибо, вроде отпустило. И прости, я тебе тут, кажется, всех клиентов распугал?

– А, ерунда! – толстяк легкомысленно махнул рукой. – новые придут, никуда не денутся. Ты лучше скажи, с чем пожаловал? Всё-таки решил что-нибудь нам предложить?

Новое озарение продолжалось буквально доли секунды, и, к счастью, не вызвал повторного обморока. Снова тот же кабинет, чашка снова чашка с дымящимся кофе и воркование собеседника: «так что, если у тебя, Геннадьич, есть в загашнике или хоть в задумках что-нибудь подходящее, по этим темам – пиши, неси, рассмотрим вне очереди, всегда рад работать с твоими текстами…»

– Нет, я пока просто так зашёл, присмотреться. – ответил он и покосился на стоящую рядом девицу. – Слушай, Игорёк, не распорядишься, чтобы мне принесли кофе? А то, и правда, помутнение какое-то…

– Какие вопросы, Геннадьич! – обрадовался толстяк. – Тебе какой: эспрессо, латте, капучино?

– Обычный, только покрепче. – ответил Яша, мигом потерявшись в незнакомых словах. Толстяк кивнул и принялся отдавать распоряжения девице, а Яша снова пробежался глазами по выставленным книгам. Да, так и есть: исторические монографии, публицистика, мемуары, альбомы, красочные посвящённые истории военной техники…

«А ведь мысль насчёт книги неплоха. – неожиданно пришло в голову. – Раз уж и Симагин не чужд литературе, и он сам в своё время отдал дань этому увлечению, то почему бы и нет? Вот сегодня вечером и обдумаю – или лучше завтра, а сегодня высплюсь, наконец, как следует, и никаких ночных бдений в Интернете. Так, в самом деле, можно дождаться инсульта…»

Девица вернулась с двумя маленькими чашечками, исходящими ароматным паром. Редактор поставил одну перед Яшей, за другую взялся сам.

– Вот, держи. Видел наши новинки? – любовно провёл рукой по корешкам на стеллаже. – Вот эта может тебя заинтересовать…

Яша вздохнул и раскрыл протянутый ему большой альбом, на обложке которого красовалась сделанная витиеватой славянской вязью надпись «Линкор «Императрица Мария» – загадка гибели».

… что ж, назвался груздем – полезай в кузов. Придётся теперь изображать бурный интерес. А всё-таки – откуда взялись эти озарения-«флэшбэки», не имеющие ни малейшего отношения к его собственной памяти?..