Текст книги "Здесь водятся драконы"

Подобная жестокость россиян не радовала, и Казанков даже пытался увещевать союзников – пока Осадчий, отведя его в сторону, не посоветовал ему бросить безнадёжное занятие. «Оне, аннамиты, иначе не умеют. – объяснял унтер. – Здесь спокон веку так воевали, и деды их, и пращуры. А лягушатников сюда никто не звал – вот пусть теперь и не жалятся…»

Особенно хороши были повстанцы в тайных, скрытых действиях в джунглях, демонстрируя непревзойдённое мастерство и коварство в устройстве всяческих хитрых ловушек – капканов, потайных ям с кольями, деревянных колод, утыканных бамбуковыми остриями, обрушивающихся подобно маятнику, на идущих по тропе солдат. Кроме того, аннамиты вовсю используют подземные тоннели – узкие, тесные, в которые едва-едва мог протиснуться европеец, эти кротовьи норы позволяли партизанам прятаться при появлении врага и внезапно возникать у него в тылу, нанести удар и так же бесследно исчезнуть. Французы, сколько ни старались, ничего не могли противопоставить этой тактике. Потери их росли день ото дня, вынуждая сидеть в укреплённых лагерях, выходя наружу лишь крупными отрядами с артиллерией.

Когда Матвей явился на стрельбище, пальба уже прекратилась. Дюжина ополченцев-аннамитов под руководством Осадчего расстелила на покрытой тростником земле парусиновые полотнища и, усевшись вокруг него на корточки, постигали премудрости сборки-разборки и чистки оружия. Унтер ходил вокруг, время от времени склоняясь, чтобы продемонстрировать ученикам очередную операцию, не забывая подбадривать их оборотами специфической флотской лексики. К удивлению Матвея, аннамиты понимали – улыбались и мелко, как китайские куклы болванчики кивали в ответ.

Винтовки у аннамитов были французские – однозарядные, игольчатые, системы Шасспо, лет десять, как снятые с вооружения в армии Третьей Республики. В своё время Матвей под руководством Осадчего изучил разные образцы французского оружия, почитал взятые у Казанкова брошюрки – и знал, что винтовка Шасспо неплохо проявила себя во время франко-прусской войны, продемонстрировав явное преимущество перед прусскими, системы Дрейзе. Теперь же, когда на смену ей пришла новая винтовка Гра – однозарядная, с продольно-скользящим затвором, под металлический, в отличие от прежнего, картонного, патрон – французы отправляли старые винтовки в колонии, вооружая ими «армии» местных царьков.

Именно это и проделывали власти Французской Кохинхины, вооружая союзные племена. Старые винтовки они раздавали кохинхинским стрелкам, местному ополчению, в лояльности которого они были уверены. И напрасно – если судить по тому, где эти винтовки в итоге оказались, нередко вместе с владельцами. На это ясно указывали мелькающие среди повстанцев чёрные хлопчатобумажные куртки и шаровары – униформа, которой французы снабжали вспомогательные «туземные» части.

Пострелять на этот раз не пришлось – закончив чистку оружия, аннамиты построились в нестройную колонну и, повинуясь командам Осадчего, покинули стрельбище. Было видно, что даже такая жалкая пародия на строевые упражнения даётся им с немалым трудом.

Матвей от нечего делать встал на линию огня, обозначенную невысоким бамбуковым забором (стреляли аннамиты стоя, или с колена, не желая ложиться на землю, где кишели ядовитые змеи и прочие кусачие гады), вытащил из-за пояса «бульдог» и прицелился в плетёную из тростника мишень. Надо бы обзавестись более серьёзным стволом, подумал он – кургузое изделие бельгийских оружейников годится для города, а здесь стоит раздобыть нечто помощнее. Скажем, револьвер «Галан», с диковинной системой перезарядки, при которой движением укреплённого под стволом рычага револьвер как бы раздвигался, открывая доступ к каморам «пятиместным» барабана. Пара десятков «Галанов», списанных с флотской службы, входила в перечень воинских грузов, доставленных в Тонкин в трюмах «Манджура».

Высадка прошла гладко. Транспорт вошёл в дельту реки Красная – аннамиты называли её Хонгха; Казанков отправил шлюпку производить промеры, а когда та вернулась – обречённое судно, дав «малый вперёд» выползло на заболоченную отмель и там застряло. Проделано это было в прилив, когда уровень воды в устье реки поднимается до наивысшей отметки, так что снять «Манджур» с мели представлялось задачей трудновыполнимой. Да это и не входило в планы – на берегу их уже поджидал отряд аннамитских повстанцев, и после разгрузки, длившейся меньше суток, отряд двинулся вглубь материка – потом по воде, в туземных лодках-сампанах. Шли по ночам, поскольку днём река патрулировалась речными канонерками и паровыми катерами, вооружёнными лёгкими пушками и митральезами), перетаскивали тяжело гружёные сампаны через илистые отмели и завалы из затонувшими деревьев и кустов – такие постоянно возникали из-за половодий в сезон муссонов. Несколько аннамитов погибли – от укусов ядовитых змей и нападений крокодилов, отвратных чешуйчатых гадин длиной в полторы сажени с пастями, вооружёнными рядами острейших зубов. Такое чудище чуть не утащило за борт одного из матросов, и если бы не Осадчий, бросившийся на помощь и уже в воде вонзивший в гребнястую башку рептилии пластунский нож, переточенный из обломка казачьей шашки – стать бы бедняге крокодильим обедом. Но вместо этого на обед попала сама злобная тварь – туземцы-проводники вытащили тушу в сампан, а на ближайшем привале разделали и зажарили на тонких бамбуковых палочках. Матвей никак не мог заставить себя отведать это блюдо, но когда всё же решился – съел свою порцию с удовольствием и попросил ещё. Крокодилье жаркое, приправленное местными специями, от которых слезились глаза и пылал рот, оказалось совсем недурным на вкус – пожалуй, от такого не отказались бы и в ином московском ресторане…

Матвей вздохнул и убрал «бульдог». Кроме револьвера, за поясом торчали засунуты ножны с крисом, приобретённым в Батавии. Юношу околдовало это экзотическое, волнистое – «пламенеющее», как называли такие клинки в Средневековой Европе, – лезвие, и он упорно игнорировал призывы унтера Осадчего «бросить баловство и обзавестись нормальным ножиком, которым и хлеб можно порезать, и щепок настругать, и супостату печень вскрыть, ежели придётся…»

Конечно, кинжал и револьвер – это здорово, вздохнул Матвей, поправляя ножны, но главное его оружие лежит сейчас в хижине, завёрнутое в промасленную тряпицу и упакованное от всепроникающей сырости в кожаный кофр. Винчестеровский магазинный карабин со скобой Генри, снабжённый прицельным телескопом из латуни – прощальный подарок Остелецкого, который ему так до сих пор и не пришлось испытать. Нет, пострелял-то он из него вволю – и здесь, на стрельбище, и раньше, на палубе «Манджура», во время перехода из Владивостока к берегам Тонкина. Но это всё баловство, мало отличающееся от пальбы по пустым бутылкам и воронам из ружья «монтекристо», которой он с гимназическими приятелями развлекался в Москве. А вот настоящего дело, для которого изготовлено это произведение оружейного искусства, всё не было. Но ничего, ещё успеется – партизанская война в джунглях не раз ещё предоставит ему такую возможность.

II

Российская Империя

Санкт-Петербург.

«…на рассвете, под проливным дождём колонна полковника Буэ направилась к дамбе, идущей вдоль берега Черной реки к деревне Фонг. Деревня эта „оседлала“ дорогу в Сонг-тай; спереди и слева её прикрывали отряды „жёлтых флагов“, а так же тонкинские и кохинхинские туземные стрелки. Одновременно канонерки поднялись по Красной реке. „Плювье“ и „Фанфара“ остались возле Палана, „Мушкетон“, „Эклер“ и „Аше“ двинулись вверх по реке Чёрная, чтобы огнём своих орудий поддержать атакующие колонны…»

В трех километрах от Палана войска вступили в перестрелку с «черными флагами», причём силы Лю Юнфу, вооруженные современными магазинными карабинами «винчестер» оказывали французам упорное сопротивление, сбить их с позиций оказалось непросто. Аннамиты, наоборот, суетились, орали, размахивали флагами, колотили в барабаны – но реальной пользы в бою от них не было.

Спустя малое время французы пробились к основанию дамбы и заняли пагоду и устроили на ней наблюдательный пункт. Китайцы вынуждены были отойти к бамбуковой изгороди, над которой с равными промежутками развевались символы, давшие название этой вооружённой группировке – семь больших чёрных флагов, расшитых серебром. Прямо за этим укреплением располагался штаб Лю Юнфу, а свою немногочисленную артиллерию «черные флаги» разместили слева и в центре линии – так, чтобы иметь возможность обстреливать переправляющихся через дамбу французов.

Сами «черные флаги» были на этой позиции почти невидимы и не могли поражаться ружейным огнём. Их «винчестеры» в свою очередь сеяли в рядах атакующих смерть и опустошение, причём больше всего доставалось кохинхинским стрелкам.

В свою очередь, французы попытались подавить огонь неприятеля. Канонерки перешли на Красную Реку и заняли позицию для обстрела «чёрных флагов» с тыла. К канонаде присоединилась и полевая батарея, но особых результатов французские артиллеристы не добились – из-за непрекращающегося ливня взрывчатая начинка снарядов отсырела, многие попросту не взрывались. Тем не менее, Буэ решился бросить войска в атаку на позиции Лю Юнфу в лоб. Две роты морских пехотинцев при поддержке кохинхинских стрелков сумели, наконец, преодолеть изгородь, в то время, как ещё две французские роты прижимали китайцев к земле плотным ружейным огнём…

Юлдашев отложил журнал. Огромный, «адмиральский» кабинет, расположенный в левом крыле здания Адмиралтейства, – утопал в тишине, и лишь тиканье напольных часов – резных, из чёрного ореха, в виде готического собора – рассыпалось по кабинету едва слышным медным эхом. Стрелки показывали половину седьмого – к этому времени большинство чиновников от Адмиралтейства, давно не слышавший звона корабельных склянок и стука босых пяток по тиковым доскам палубы, уже разошлись домой. Сам граф был человеком сугубо сухопутным – хоть и состоял при морском министерстве, в разведывательном его департаменте. А значит, хочешь – не хочешь, а приходилось быть в курсе происходящего в мире. В особенности, в тех регионах, которые, так или иначе, попадают в сферу интересов Российской Империи.

Газетная статья, которую он только что прочёл, не относилась к разряду горячих новостей. Сентябрьский номер «Морского сборника» (его выпуски, вышедшие с момента основания в 1848-м году, занимали в монументальном книжном шкафу три полки), содержащий большой очерк о действиях французских войск в Тонкине, вышел из печати около года назад. В настоящий военно-морская разведка проводила в этом регионе многоходовую операцию, и Юлдашеву, как главе этого ведомства, приходилось постоянно держать в голове массу деталей, так или иначе связанных с происходящим. В том числе – и предысторию разворачивающихся событий.

Граф сделал маленький глоток из стоящего на столе стакана в массивном серебряном подстаканнике, и поморщился – чай, обильно сдобренный ароматным ямайским ромом, успел остыть. Он потянулся к колокольчику, вызвать адъютанта и потребовать горяченького, но передумал и снова раскрыл «Морской сборник».

«…атакующим французским ротам пришлось по грудь в воде преодолевать восемьсот шагов по затопленному рисовому полю, держа винтовки с патронными сумками над головами. „Черные флаги“ дали им приблизиться ровно настолько, чтобы можно было отличить чёрные куртки к кохинхинских стрелков от тёмно-синих мундиров морских пехотинцев – и сосредоточили огонь на последних.

Передовая рота за считанные минуты потеряла пятерых убитыми и вдвое больше ранеными; в числе убитых были два лейтенанта. Но это их не остановило – в трёх десятках шагов от дамбы рожки протрубили атаку, и морские пехотинцы кинулись в штыки. Решительный удар принёс успех: китайцы дрогнули и побежали. Одновременно рота капитана Ру нанесла удар с левого фланга, где оборону держали союзные „чёрным флагам“ аннамиты. Впереди на этот раз шли „желтые флаги“ и кохинхинские стрелки; морские пехотинцы подпирали их с тыла, не позволяя остановиться или кинуться в отступ. Это, впрочем, не понадобилось. Сопротивление на этом участке не было ни упорным, ни умелым – и когда защитники побежали, кохинхинцы вместе с „желтофлажниками“ ринулись грабить оставленные брошенные позиции. Их добычей стала сотня брошенных винтовок – по большей части, старых, германских – семь штандартов и шестьдесят голов раненых и убитых китайцев, отрубленных до того, как французы успели прекратить кровавую расправу.

Потери морских пехотинцев в этом бою составили шестнадцать человек убитыми и сорок три ранеными. Потери туземных стрелков неизвестны. „Черные флаги“ оставили на поле боя шесть десятков трупов. Таким образом, бой при Палане стал несомненной победой Буэ – тактической, но отнюдь не стратегической, поскольку войска Лю Юнфу не было разбиты и сумели впоследствии быстро восстановить боеспособность. Не в последнюю очередь – благодаря тому, что Буэ вынужден был распустить отряды „жёлтых флагов“ и кохинхинское ополчение из-за того, что те сразу после победы принялись грабить расположенные по соседству мирные деревни. Это был опрометчивый шаг, поскольку изгнанные не сдав оружие и амуницию, подались кто к „Чёрным флагам“, кто к отрядам аннамитских повстанцев…»

Юлдашев ещё раз пробежал окончание статьи и задумался. На память пришёл разговор, состоявшийся в этом кабинете почти год назад – тогда они с Остелецким, обсуждая предстоящую операцию в Абиссинии, затронули и события в Индокитае. Граф в тот раз принял во внимание мнение своего сотрудника о том, что в скором времени их ведомству придётся заняться этим регионом вплотную и со всем возможным вниманием выслушал рассказ о противостоянии китайских полубандитских группировок. Одна из них, именуемая «Чёрные флаги», совершали с территории Китая разбойные набеги на соседний Тонкин, отчаянно враждуя с «жёлтыми флагами» – по сути, такими же разбойниками, оказывающими приграничным деревням покровительство и собирая за это дань. У французов в Тонкине – как и в Аннаме, и в расположенной на южной оконечности полуострова Кохинхине – были свои интересы, и это приграничное противостояние стало поводом к разгоревшейся около года назад франко-китайской войне. И эпизод, описание которого он только что изучил, относился к раннему периоду этого конфликта.

Да, похоже, его эмиссарам будет там нелегко, и очень большой вопрос, кто создаст им больше проблем – французы, которые не собираются сдавать позиции по берегам Красной реки, или повстанцы-аннамиты не имеющие, похоже, никакого понятия о воинской дисциплине. А ведь начальствующий над посланным отрядом капитан второго ранга Казанков даже языков местных не знает, и вынужден целиком полагаться на туземных толмачей. Остелецкого же, планировавшего операцию, нет, и неизвестно, когда он объявится в Индокитае – дело, которым он занят совсем в другом конце света, не терпит ни малейшего отлагательства…

Юлдашев отодвинул журнал, покопался в ящике стола и извлёк на свет божий пакет – судя по надписи и казённому, с двуглавым орлом, штемпелю российского консульства, он был отправлен из Вены три дня назад. Да, заменить Остелецкого он сейчас не может, но вот оказать некоторую помощь – это другое дело. Юлдашев извлёк письмо из конверта, дважды прочитал его и позвонил в колокольчик.

– Вот что, голубчик… – обратился он к вошедшему щеголеватому поручику, чей мундир украшали адъютантские аксельбанты. – Отыщите-ка ротмистра Кухарева – пусть бросает всё и срочно мчится сюда. И распорядитесь, чтобы доставили ужин из «Данона» – боюсь, сегодня я не смогу выбраться из кабинета…

* * *

Австро-Венгерская Империя,

Город Триест.

Состав остановился, лязгнув сцепками. Проводник – солидный, с унтер-офицерскими усами, в мундире с блестящими пуговицами и кепи, украшенном имперским орлом Габсбургов, открыл входную дверь в тамбуре – и сразу в вагон ворвалась какофония вокзальных звуков. Паровозные гудки, призывы носильщиков, звонкая трель полицейского свистка… Всё, как на Николаевском вокзале Петербурга или Москвы, подумал Вениамин, разве что гвалт, производимый толпой, заполнившей перрон – иной, не российский, но и не венский тоже, а носящий неистребимый балканский отпечаток. Таким же был и воздух: сквозь привычные вокзальные ароматы пробивался запах моря – но не холодного, серо-стального, как воды Финского залива, а тёплого, насыщенного запахами водорослей, рыбы, вперемешку с нотками буйной средиземноморской растительности. Дома, в России такую смесь можно встретить разве что, в Одессе или Севастополе. Николаев, Новороссийск – это уже не то, там слишком много заводов и верфей, слишком много угрюмых, занятых своими делами мужчин, которым некогда глазеть на окружающие красоты или наслаждаться запахами моря, каштанов, свежевыловленной рыбы. Их заботы – железо, пламя горнов, в которых калятся заклёпки для сборки на стапелях корпусов броненосцев и коммерческих пароходов, машинное масло, нефть – и, конечно, уголь, уголь, уголь…

Выходя из вагона, Вениамин сунул угодливо склонившемуся в поклоне кондуктору серебряный двугривенный, кивнул в ответ и не спеша направился вдоль перрона к вокзальному дебаркадеру. Состав отправится дальше – «Восточный экспресс», всего пару лет, как курсирующий по маршруту Париж-Берлин-Вена-Константинополь после того, как некая бельгийская фирма протянула нитку рельсов через греческие Салоники до самой столицы Южной Славии – ЮгоСлавии, как окрестили газетчики государство, созданное трудами России на обломках европейских владений Блистательной Порты. И теперь, сев в вагон первого класса в полуверсте от собора Парижской богоматери, путешественник (достаточно состоятельный, чтобы заплатить за плац-карту в самом шикарном из поездов Европы) через двое с небольшим суток может любоваться православными крестами на куполе Святой Софии. Ещё недавно там красовались магометанские полумесяцы – но штыки русских гренадеров и храбрость русских моряков вернули древнему собору его изначальный статус.

Вениамин припомнил разговор, состоявшийся между ним и нынешним его патроном по пути в Триест. Тогда он ещё раздумывал, стоит ли сменить мундир морского офицера на карьеру в департаменте разведки, и Юлдашев потратил немало сил, чтобы укрепить его в этом намерении. Между делом они обсуждали и перспективы строительства магистрали, призванной соединить рельсовую сеть Юго-Славии с европейской. А ведь именно тогда впервые прозвучало это «Восточный Экспресс» – из его, Вениамина, уст! Незначительный эпизод начисто вылетел из памяти, и всплыл двумя годами спустя – когда он, сотрудник разведывательного департамента Адмиралтейства, прочёл о только поезде с таким названием в петербургской газете. И вот – он сам шагает мимо зеркальных окон «Восточного экспресса», и впереди высятся кирпичные башенки вокзала, украшенные позолоченными орлами.

А ведь не только о названиях будущих железнодорожных маршрутов они говорили тогда с Юлдашевым…

«…Граф щёлкнул лезвием перочинного ножика.

– Я не вполне понимаю… – сказал Вениамин. – Мне поручено произвести расследование связей Бёртона в Триесте… Но – с какой стати? Я в этом ничего не понимаю, я же не жандарм, а морской офицер, артиллерист…

Именно это предписывало ему содержимое пакета, который вручил ему Юлдашев.

– Чему? Воровать портфели с документами, резать людей потайными стилетами в подворотнях?

Юлдашев иронически хмыкнул и оставил реплику собеседника без ответа. Да Вениамин и сам понял, что сморозил глупость. Тем не менее, ему отчаянно хотелось понять, что за должность ему предлагают – или уже, навязывают?

Граф, видимо, уловил эту гамму чувств на его физиономии.

– Привыкайте, друг мой. В вашей новой должности ещё и не тому придётся научиться. – Дело это секретное, и посвящать в него посторонних людей никак нельзя. Так что, кроме вас никого попросту нет, да вы не переживайте: всего-то надо опросить полдюжины человечков, за неделю справитесь. Вы ведь знаете итальянский и немецкий?

– Немного. – вынужден был признать Венечка, и про себя проклял юношеское увлечение языками.

– Вот видите! Кому же, как не вам? Тем более, что тело Бёртона так и не нашли…

– Да, я в курсе. – кивнул молодой человек. – Подогнали водолазный бот, землечерпалку, обшарили обломки шхуны – ничего!

– В этом-то всё и дело. И чтобы окончательно прояснить этого господина – а может и выяснить, куда он скрылся после того, как прикинулся так ловко погибшим – надо разобраться с его связями. Ведь помните, что рассказывал тот проходимец об их тёмных делишках в Триесте?..»

Забавно, подумал Вениамин, он снова в этом городе – и опять для того, чтобы расследовать нечто, случившееся по ту сторону Средиземного моря. Конечно, вокзальная суета, паровозные гудки, толпа на перроне – не самая лучшая обстановка для того, чтобы предаваться воспоминаниям, о память подкидывает картинки с таким упрямством, что отмахнуться от них невозможно. Да и нужно ли отмахиваться? Вениамин привык доверять своей интуиции, и в особенности – в чрезвычайных ситуациях.

«…пленник, выходец из Албании, профессиональный вор и взломщик с большим уголовным стажем, познакомился со сбежавшим бородатым господином семь лет назад, в Триесте. Тогда он попался при попытке ограбить здание британского консульства. Схвативший его англичанин, дипломат, против ожидания, не стал сдавать пойманного властям, а заставил подписать признание и сделал своим тайным агентом. С тех пор взломщик не раз выполнял его поручения – по большей части сомнительные, а то и откровенно преступные, нередко связанные и с кровопролитием тоже.

„Это страшный тип, страшный! – захлёбываясь, повторял албанец. – Такому человека убить – что комара прихлопнуть, да вы и сами видели…“ В воровском мире Триеста об „англичанине“ ходили жуткие слухи: будто бы, он раньше жил на Востоке, в Аравии и Дамаске, и совершил там что-то такое, за что мусульманские владыки приговорили его к посажению на кол. Британские власти, узнав об этом приговоре, решили спасти ценного сотрудника и перевели его на второразрядную дипломатическую службу, в сонный Триест. Но там „англичанину“ вскоре стало скучно – прожжённый авантюрист, он великолепно владеет любым оружием, свободно говорит на дюжине языков, знает Коран не хуже иного муллы, способен сойти за своего и в албанских трущобах, и в портовом кабаке и в мечети. Спустя несколько лет он исчез из Триеста, да и вообще с Балкан – и завербованный взломщик вздохнул с облегчением, надеясь, что страшная кабала осталась в прошлом.

Но не тут-то было! Несколько лет „англичанин“ действительно не показывался на горизонте, пока не появился две недели назад, и снова в Триесте. Отыскал бывшего своего агента и доходчиво объяснил тому, что придётся отправиться с ним. А в ответ на жалкие попытки спорить – продемонстрировал сначала пожелтевшую бумагу с подписью, а потом тонкую рояльную струну с деревянными ручками – жуткую гаротту, которой не раз на глазах албанца отрезал головы тем, кто имел неосторожность чем-то ему не угодить…»[5]5
  Из второй книги цикла, «Следовать новым курсом».


[Закрыть]

Речь тогда шла о человеке, замешанном в истории с похищением дипломатический переписки из здания германского представительства – в далёком 1878-м году, в Порт-Саиде, где представители России, Турции, Франции и Германии собрались решить судьбу Суэцкого канала, выпавшего из-под железной руки Британской Империи. Случилось это после ряда унизительных поражений как на море, так и на суше, приведших к потере англичанами влияния в Египте. Влияния, за обретение которого они истратили столько золота и пролили столько крови – по большей части, чужой, – и «Владычица морей», хоть и потрёпанная, но не расставшаяся с амбициями, не могла с этим смириться. Диверсия в Порт-Саиде как раз и была инспирирована британской разведкой – а непосредственный её исполнитель, о ком рассказывал албанский взломщик, был тем человеком, из-за которого Вениамин Остелецкий уже во второй раз оказывается в Триесте[6]6
  Об этом подробно рассказано во второй книге цикла, «Следовать новым курсом».


[Закрыть].

Что ж, на этот раз хотя бы ясно, с чего начинать. Ниточек у него целых две – во-первых, Бёртон во время своего пребывания в городе не мог не наследить. Где-то он останавливался, с кем-то встречался, а значит – кто-то мог его запомнить. Понятная, знакомая из детективных романов работа сыщика… жаль только, у Вениамина нет в этом опыта.

Вторая ниточка не столь очевидна, и тянуть за неё куда рискованнее. Албанец-взломщик, давший в тот раз наводку на Бёртона. Есть надежда, что удастся его разыскать – а, разыскав, навести справки в воровской среде и о самом Бёртоне. Но как местные уголовники отнесутся к явному «шпику», да ещё и иностранцу? Тут запросто можно получить нож в бок или пулю в затылок – а это в планы Вениамина не входит…

Первая ниточка, как и следовало ожидать, оказалась пустышкой – чтобы убедиться в этом, Вениамин три дня метался по городу, разговаривал, расспрашивал. «Да, был такой господин, – отвечал владелец маленького пансионата. – внёс плату вперёд за неделю, а съехал через четыре дня, ночью, никого не предупредив. Нет, никто ему не угрожал – во всяком случае, сам гость ни о чём подобном не упоминал. И в гости к нему никто не заходил – да и когда бы, ведь в пансионе он почти не бывал, разве что ночью… Нет-нет, что вы, конечно не напутали, такую физиономию захочешь, а ни с кем не перепутаешь, один шрам чего стоит… да, конечно, спасибо, если что вспомним – обязательно сообщим…»

Похожий разговор состоялся в кофейне, где Бёртон встречался с Греве. Владелец заведения вспомнил и визитёра со шрамом, и его гостя – русского или немца, судя по произношению – и даже показал отдельный кабинет, где эти двое уединились для беседы. На этом след оборвался – можно было, конечно, попробовать найти извозчиков, которые возили Бёртона по городу, а так же сделать попытку проследить иные его связи, но Остелецкий отдавал себе отчёт, что в одиночку он будет возиться с этим не одну неделю. Он совсем уже собрался потянуть за вторую ниточку, навестив некое сомнительное заведение, где собирается подобная публика – но неожиданно планы его были нарушены. Возвращаясь в гостиницу, чтобы подготовиться к вечерней вылазке (грим, револьвер в особой подмышечной кобуре, литой бронзовый кастет в кармане брюк, надетый под сорочку мужской корсет с пластинами из закалённой стали, защищающий от удара ножом) Вениамин заглянул на почтамт – и обнаружил там телеграмму до востребования на своё имя. Отправлена она была из Петербурга сутки назад, а указанное на бланке депеши имя отправителя, было псевдонимом графа Юлдашева, которым он пользовался исключительно для связи со своим самым доверенным сотрудником.

Текст телеграммы был вполне нейтральным, но человек посвящённый мог узнать из него нечто, недоступное почтовым служителям. Вениамин как раз и был посвящён – а потому, прочтя несколько раз телеграмму, оставил мысль о визите в местный воровской притон, а напротив, оделся для посещения приличного заведения. Это было необходимо – полученное сообщение предписывало ему сегодня вечером быть в одном из ресторанов и ждать встречи с человеком, присланным из Петербурга. В нём же содержались сведения о паролях, которыми следовало обменяться с посланцем – во избежание недопонимания, а то и чего похуже. В ведомстве графа Юлдашева имелись разные «специалисты», и кое-кто из них, оказавшись в непростой – «острой», как говаривал граф, – ситуации, предпочитали сперва пускать в ход револьвер (свинцовую гирьку, сицилийский складной нож с подпружиненным лезвием, отравленный шип, хитро скрытый в перчаточном шве, или иные душегубские штучки из обширного арсенала департамента) – и только потом выяснять, с кем имеют дело.