Текст книги "Здесь водятся драконы"

VI

Российская Империя,

город Владивосток

Матвей надавил отвёрткой на пружину и щелчком вдвинул вместе со штифтом-сердечником на своё место. Сам штифт при этом вошёл в зацепление с бойком; теперь достаточно будет взвести пружину, передвинуть рычажок регулятора на одну из четырёх позиций – «10», «15» «30» и «45» – и по прошествии назначенного срока (цифры обозначали интервал времени в минутах) ударник высвободится и пружина толкнёт его вперёд – туда, где в бронзовом дырчатом цилиндре будет находиться пробирка с кислотой. Ну а дальше – всё, в точности так, как в адской машине террориста-народовольца Кибальчича, копию которой Матвей по дурости своей и младости лет собирался изготовить в Москве, для изничтожения идейного врага, смотрителя казённой гимназии коллежского советника Скрынникова.

В этой бомбе, точнее подводной буксируемой мине, вместо динамита содержался заряд отличного французского пироксилина. Выбор взрывчатого вещества тоже был не случаен – в распоряжении Матвея и мичмана Новосельцева, минёра с канлодки «Бобр», взявшегося обучать бывшего гимназиста премудростям взрывного дела, имелся и русский пироколодийный порох, и даже динамит. Однако, Казанков особенно оговорил, чтобы они как можно меньше пользовались компонентами, способными указать на российское происхождение устройства – благо, пружина, сердечник и прочие детали взрывного механизма были изготовлены здесь же, во Владивостоке, мастером-часовщиком, переведённым по такому случаю, на казарменное положение. Белый же порох, как иначе называли нитроцеллюлозу, изобретённую французским химиком в 1884-м году, широко применялся армией и флотом Третьей Республики, в том числе и для начинки морских мин – а, следовательно, подходил для их целей как нельзя лучше.

О целях этих Матвей узнал ещё до прибытия во Владивосток – во время памятного разговора, когда Казанков показал ему депешу Остелецкого, полученную в Батавии. Узнал – и не сразу поверил тому, что всё это происходит с ним на самом деле. Действительно, после африканский приключений, после жестокой битвы с французской эскадрой и иностранными легионерами – отправиться на другой конец света, в Индокитай, в джунглях которого малорослые желтокожие люди в соломенных конусообразных шляпах уже который год сопротивляются со своими копьями и мечами французским колонизаторам, оснащённым по последнему слову истребительной техники. Об этом регулярно сообщал читателям еженедельный журнал «Нива», сопровождая публикации рисунками и дагерротипами. Матвей и его одноклассники частенько рассматривали их – и мечтали однажды отправиться туда, на край света, помогать справедливой борьбе несчастных аннамитов.

Выходит, секретная военная разведка Российской Империи (так для себя Матвей определил ведомство, в котором состоял «штабс-капитан») решило исполнить мечту вчерашнего гимназиста и отправило его за казённый счёт в этот самый Индокитай? Ну, хорошо, поправил себя Матвей, пока ещё не в Индокитай а во Владивосток – но ведь не зря капитан второго ранга Казанков в спешке снаряжает старый военный транспорт «Манджур» – и не зря он сам с мичманом Новосельцевым готовят адские машины? Да, стоило бы сказать спасибо Аверкию Горасевичу, сыну проворовавшегося петербургского полицейского чина, завербованного британским агентом и по его наущению отправившемуся в Абиссинию. По заданию англичанина Бёртона тот взорвал на рейде Новой Москвы французский авизо, прибывший для переговоров – и для взрыва использовал подводную мину, изготовленную из украденных у Матвея реактивов. Такую мину они с Новосельцевым и воспроизвели, попутно устранив главный дефект кустарных динамитных бомб, так любимых террористами всех мастей – капризность и ненадёжность.

Новая конструкция должна во-первых, выдерживать долгую транспортировку под водой, во-вторых, позволять установку взрывателя с задержкой по времени, чтобы дать возможность «морскому пластуну», установившему заряд, убраться восвояси. Сам Горасевич поступил проще – прицепил свою «адскую машину» к винту «Пэнгвэна» в расчёте на то, что когда он начнёт вращаться, лопасть ударит по бомбе и взрыватель произведёт нужное действие. Но им-то было необходимо нечто более предсказуемое удобное в обращении. Такое устройство мичман и спроектировал (не без помощи Матвея) ещё на борту «Смоленска», на пути к Владивостоку – и вот, пришло время испытать его в деле.

* * *

Кожаная маска водой прилегала к лицу недостаточно плотно – вода просачивалась тонкой струйкой. Это было не страшно – ноздри был заткнуты парой гуттаперчевых заглушек, во рту помещался гуттаперчевый же загубник. От него шла изогнутая, изготовленная из бамбука и кожи трубка – через неё «морские пластуны» могли дышать, когда подвсплывали к поверхности, не показываясь над водой.

Сам процесс плавания облегчали приспособления из арсенала «морских пластунов», так называемые «водолапти» – кожаные башмаки, снабжённые перепонками из железных прутьев и тонкой кожи, отчего ноги походили на лягушачьи лапки. Изобретение было опробовано во время Дунайской кампании 1877-го года; в дополнение к «водолаптям» имелись и перчатки с такими же перепонками. Но сейчас приходилось обходиться без них – для работы пловцам необходимы свободные кисти рук.

Осадчий учил Матвея пользоваться всеми этими премудростями – учил строго, не за страх и за совесть, поскольку устанавливать механические взрыватели буксируемых мин и приводить их в действие предстояло именно ему. Но вчерашний гимназист был только рад – наука «морского пластуна» показалась ему захватывающей, не похожей на всё что, как он полагал до сих пор, входило в обычную военную подготовку. Но ведь и подразделение, возглавляемое бравым унтером, нельзя назвать обычным – Казанков как-то обмолвился, что другого такого нет ни в одном флоте…

Вчерашние испытания «холостого» образца прошли успешно. Вместо полтора пудов пироксилина, в корпус мины заложили всего четверть фунта взрывчатки и вдобавок к ней – две бутыли с карминовой краской, купленные в москательной лавке. Мощности слабенького заряда как раз и хватило на то, чтобы корпус лопнул, и краска из разлетевшихся в стеклянную пыль бутылей образовала у борта «условно подорванной» шхуны огромное красное пятно. Мичман Новосельцев, наблюдавший за испытаниями со шлюпки, остался доволен, и назначил испытания полноценного боевого образца на следующий день.

К цели подходили с расстояния в три кабельтовых, и, как убедился Матвей, самым трудным оказалось выдержать в непроницаемо-тёмной воде правильное расстояние. Для этого они испробовали разные способы, включая, например, такой: к поясу Осадчего был привязан кончик шнура, который разматывал сидящий в лодке матрос. Задумка была такова – если не удастся сразу выйти точно на цель, они дождутся, когда шнур натянется (длина его была отмеряна в три с половиной кабельтова, немного больше расстояния, которое предстояло преодолеть под водой), следовало подвсплыть, оглядеться и, обнаружив шхуну, смутно вырисовывающуюся на фоне ночного неба, скорректировать курс. Но в итоге от ухищрений решено было отказаться – пловцы через небольшие промежутки выставляли из воды головы – ровно настолько, чтобы видеть происходящее – и уточняли направление.

Сегодня они сумели подойти к шхуне, потратив на это полчаса – плыть пришлось медленно, без малейшего всплеска. Осенняя водичка в бухте Золотой Рог не слишком-то тёплая, и Матвей успел изрядно окоченеть, прежде чем ткнулся головой в осклизлый, обросший водорослями и бугристыми ракушками борт.

Дальше всё прошло, как по маслу. Осадчий куском тонкого троса прикрутил мину к перу руля и уступил место напарнику. Матвей, обмирая от ответственности, нащупал рычажок установки взрывателя, медленно досчитал до десяти и вырвал чеку. Хлопнул по плечу Осадчего и они, загребая воду водолаптями, поплыли прочь от обречённой посудины. Тело Матвея покрылось липким потом – полтора пуда пироколлодия не шутка, и если не отплыть достаточно далеко, то всплывёшь, как глушёная рыба, кверху брюхом.

К счастью, всё обошлось благополучно. Механизм был выставлен на максимальную задержку в тридцать минут, направление на поджидающую «диверсантов» шлюпку указывал яркий фонарь. Они успели не только взобраться на борт, но и стянуть осточертевшие маски, когда пенный столб взрыва приподнял несчастную шхуну из воды и расколол пополам. А спустя малое время на берегу, верстах в двух от места испытания, замелькали огоньки фонарей, послышались крики, звон сигнальных колоколов.

– Просил же я Сергея Ильича предупредить полицию, что мы будем опытовые взрывы производить – чтобы зазря не поднимали паники… – с досадой прошептал мичман. – Так нет же, устроили тревогу по полной программе, ещё и палить начнут!

И точно – один за другим ударили выстрелы – стреляли, кажется, в воздух. Мичман выругался.

– Ты, братец, правь к берегу подальше от этого вселенского хая, – сказал он, обращаясь к старшине, сидящему у румпеля, – А то как бы сдуру в нас не пальнули! По берегам лодочные сараи да сети развешаны, а их по ночам стерегут от воров. У сторожей всегда или берданка или ружьишко там с дробью имеется…

* * *

Серёже ещё не приходилось терять корабли. Видеть – да, случалось, и не раз, и даже содействовать их гибели, особенно если речь шла о неприятельских судах. Но вот самому – нет, Бог миловал пока от этой участи – не довелось ему, подобно морякам Королевского Флота, провожать судно, по палубам которого сам недавно ходил, цинично-горьким «У короля много». Впрочем, оно как бы и не принято в Российском Императорском флоте, здесь в обычае другое – «Погибаю, но не сдаюсь».

Его самое первое судно, монитор «Стрелец», избитый английскими снарядами во время прорыва к Свеаборгу, когда отряд броненосных судов береговой обороны под началом вице-адмирала Брюммера вступил в бой со всей Эскадрой Специальной Службы, уцелело, было капитально отремонтировано и теперь продолжало службу на Балтике. Второй свой корабль, вспомогательный крейсер «Москва», он привёл в родной порт после дальнего океанского похода, закончившегося стычкой с британскими крейсерами у берегов Занзибара. И даже в ходе авантюрной южноамериканской кампании он сумел избежать потерь. И вот теперь капитан второго ранга Казанков готовил к выходу в море «Манджур», зная, что тому уже не суждено вернуться в родную гавань. Год назад транспорт был по изношенности исключен из списков флота, отчислен к Владивостокскому порту, где и находился на хранении. Скорее всего, «старичка» попросту затопили бы в одном из проливов Босфор Восточный – портовое начальство принимало меры предосторожности в связи с обострившейся международной обстановкой – и перспектива закончить карьеру в море, при выполнении ответственного задания казалась Казанкову куда более подходящим для заслуженного ветерана.

Ещё на борту «Смоленска» он подробно изложил предстоящее своему «штабу», состоящему из Матвея, унтера Осадчего и мичмана-минёра Новосельцева. Казанкову и раньше случалось предпринимать «диверсии» – взять хотя бы высадку в Капской колонии для уничтожения маяка, указывавшего путь британским судам, идущим вокруг мыса Доброй Надежды. Но там десантные команды высаживались с парохода – и возвращались на него по завершении миссии; на этот же раз рейс старичка «Манджура» был запланирован в один конец. Транспорт, подвергшийся некоторой переделке с целью затруднить его опознание (фальшивые реи на бизань-мачте, вторая бутафорская труба), следовало посадить на камни на побережье Тонкинского залива, близ устья реки Хонгха или Красная, которую китайцы называли на свой манер, Юаньцзян. После этого груз – оружие, боеприпасы и воинское снаряжение, включая богатый арсенал «морских пластунов» – снять с судна следовало, пользуясь помощью повстанцев-аннамитов – они должны будут ожидать русское судно на берегу. Дальше команда «Манджура» отправится вглубь страны и будет оказывать помощь аннамитам в их борьбе с французскими колонизаторами. Операция была, разумеется, насквозь секретной, и Казанков, как и остальные члены его «штаба», рассматривали её как своего рода плату по счетам за кровь, пролитую у Сагалло. Впрочем, сам Казанков нисколько не сомневался, что у Остелецкого (в депеше которого и был изложен этот коварный план), как и у его петербургского руководства, имелись свои резоны, имеющие мало общего с банальной местью. Что ж, тем лучше – его дело выполнить приказ, а последствия пускай расхлёбывают политики, дипломаты… и шпионы.

* * *

Франция,

Шербур

Капитан-лейтенант Пьер-Жан Ледьюк, прибыв во Францию, с огорчением узнал, что вожделенного отдыха на этот раз не будет. Уже в Марселе, где отшвартовался доставивший его из Обока пароход, капитан-лейтенанта ждало предписание: немедленно, не теряя ни дня, прибыть в Шербур, где принять под командование новенькую, только что принятую в состав флота броненосную канонерскую лодку «Ахерон». Судно было построено в Шербурском Арсенале на основе спешно переработанного проекта канонерок типа «Гренаде», чтобы хоть как-то закрыть зияющие дыры, образовавшиеся в рядах флота после потерь, понесённых у берегов Французской Гвианы. «Ахерон» вошёл в строй одновременно с другой канонеркой, «Стикс». Ледьюку предписывалось возглавить отряд из двух этих боевых единиц и отправиться с ним обратно, к берегам Индокитая, на соединение с эскадрой адмирала Курбэ.

Известие это вызвало у Ледьюка противоречивые чувства. С одной стороны, радоваться было особо нечему – он-то надеялся получить под команду корабль посерьёзнее. Да и возвращаться в трижды опостылевший Тонкинский залив не хотелось. Но – к новому назначению прикладывался долгожданный чин капитана второго ранга, да и перспектива возглавить пусть и немногочисленное, но всё же соединение боевых кораблей, вызывала у него неподдельный энтузиазм – как и возможность принять участие в капании против не раз уже битого китайского флота. После победы (а как иначе?) наверняка обломится очередное звание… капитан первого ранга Пьер Жан Ледьюк – чем плохо? А там и до адмиральских эполет недалеко…

Смущали названия канонерок – Ледьюка, суеверного, как и все моряки, не слишком радовала перспектива служить на судах, носящих, согласно древнегреческой мифологии, имена рек обозначающих границу царства мёртвых – но тут уж ничего не поделаешь, не он придумывал, не он давал кораблям эти имена.

К тому же «Ахерон» оказался не совсем даже и канонеркой. Новое судно, как и его близнецов («систершипов», как говорят по другую сторону Ла-Манша) правильнее было бы называть малыми броненосцами береговой обороны или мореходными мониторами – вроде американских типа «Амфитрид», спешно достраиваемых сейчас на верфи «Харланд энд Холлингсуорт».

С водоизмещением в 1640 тонн, низкобортные, как и полагается мониторам, «Ахерон» и «Стикс» несли полный броневой пояс из брони компаунд, высотой восемьдесят сантиметров, в носовой (таранной) части доходивший до метра двадцати и толщиной до двухсот миллиметров. Защиту дополняли броневая башня, так же обшитая двухсотмиллиметровыми листами, и выпуклая карапасная палуба из катаных листов толщиной пятьдесят миллиметров. Главный калибр в виде 247-ти миллиметрового орудия и дополнявшие его три стамиллиметровых орудий составляли солидную огневую мощь. Противоминные плутонги были укомплектованы двумя сорокасемимиллиметровыми пушками «Гочкис» и четырьмя пятиствольными митральезами калибра тридцать семь миллиметров. Венчал всё это великолепие огромный, в традициях французской кораблестроительной школы, шпирон, способный на полном ходу расколоть пополам деревянную колониальную посудину вроде старичка «Вольты».

Старый крейсер остался в Обоке – Ледьюк, прежде чем отправиться во Францию, сдал командование старшему офицеру. Но разлука эта ненадолго – «Вольта» вскоре покинет Обок и отправится в Индокитай, для присоединения к эскадре Курбэ и, несомненно, окажется там раньше своего бывшего командира. Конечно, хотелось бы присоединить крейсер к «Ахерону» и «Стиксу» и явиться к Курбэ командиром соединения из трёх боевых единиц – но и так неплохо, верно?

Горн в руках матроса-сигнальщика пропел короткую трель. Вышколенные фалрепные в отутюженных рубахах и бескозырках с кокетливыми помпонами на макушках вытянулись в струнку возле парадного трапа пришвартованного у заводской стенки «Ахерона», и капитан второго ранга Пьер Жан Ледьюк не торопясь, с подобающей новому чину важностью, вступил на борт своего флагмана – своего первого флагмана!. Похоже, Фортуна в самом деле повернулась к нему лицом – теперь главное не упустить её, оседлать, и полным ходом двигаться к сверкающим высотам карьеры. Во время боевых действий офицеры быстро растут по службе, а ведь он ещё при Сагалло неплохо себя проявил. Во всяком случае, на фоне катастрофически опозорившегося адмирала Ольри, чья карьера после этого инцидента закончилась – на него повесили всех собак и с позором выгнали в отставку.

Ледьюк вскинул руку к кепи и отдал честь развевающемуся на кормовом флагштоке трёхцветному, с вертикальными красно-бело-синими полосами, штандарту Третьей Республики. И тут же с кормы ударила пушка, приветствуя нового командира, будущего адмирала, а может чем чёрт не шутит, морского министра прекрасной ля белль Франс?

Конец первой части

Часть вторая

I

Индокитай.

Французский Тонкин.

Близ устья Красной реки

– Если не секрет, мсье Ренар – в чём смысл отказа от водорода? Помнится, когда вы отстаивали свой проект перед господами из Военного Министерства, вы упоминали, что аэростату придётся действовать в районах, примыкающих к побережью Тонкинского залива с одной стороны, и ограниченного всхолмьями и невысокими горными хребтами с другой. В подобной местности нередки сильные и крайне изменчивые воздушные течения – а значит, способность аэростата управляться, а так же размер баллона будет иметь решающее значение, не так ли?

Двое мужчин беседовали на краю поляны, над которой на высоте в десять футов колыхалось в воздухе в десятке футов над грунтом огромное веретено – несущий баллон управляемого аэростата. На эту техническую новинку военные Третьей Республики возлагали немалые надежды в борьбе с назойливыми, как москиты, и такими же неистребимыми аннамитскими партизанами. Дирижабль – специалисты предпочитали это наименование, лишь недавно вошедшее в оборот, привычному «аэростат» – был доставлен из Франции, и сейчас его спешно приводили в рабочее состояние.

Создатель воздушного корабля и был одним из собеседников – среднего роста, плотный мужчина с простоватой круглой физиономией. Одет он был в гражданское платье – высокие шнурованные башмаки с жёсткими крагами, кожаная куртка, полотняные бриджи. Обязательный в этих краях тропический пробковый шлем с прикреплённой к нему вуалью от москитов, инженер держал в руках, заложив их за спину.

– Да, разумеется, мой капитан, кубический метр водорода способен поднять килограмм с четвертью полезной нагрузки, тогда как светильный газ – вдвое меньше, от четырёхсот до шестисот граммов. И это, конечно, сказывается на объёме несущего баллона и, как следствие, на эффекте парусности даже при самом слабом боковом ветре. Но с другой стороны: если заполнять баллон водородом, понадобится не менее шести тонн концентрированной серной кислоты и пяти – железных стружек. И это не считая громоздкого оборудования для получения газа, охлаждения и очистки от вредных примесей вроде мышьяковистого водорода! Вместе это составит четыре большие, два метра в диаметре и два с половиной в высоту, железные бочки, выложенные изнутри свинцом – и их пришлось бы доставлять по частям и собирать на месте! Кроме того, нужно не меньше полусотни сорокавёдерных железных бочек, чаны, лужёные соединительные трубы и много ещё чего… Да и сам процесс получения водорода весьма сложен: американцы во время своей Гражданской войны изрядно с ним намучились, пока не решились перейти на светильный газ. За каждым из привязных аэростатов приходилось таскать обоз из трёх дюжин пароконных фургонов и повозок, в сумме не меньше пятнадцати метрических тонн разнообразных грузов! А теперь представьте, каково было бы перемещать это в этих проклятых богом джунглях, выгружать на болотистые берега рек! А крайняя взрывоопасность водорода, которая может послужить прямым приглашением аннамитским повстанцам для диверсии?

– Ну, положим, об опасных свойствах водорода здешние желтолицые дикари понятия не имеют. – собеседник Ренара пожал плечами. – Но вы меня убедили – хотя и со светильным газом возни тоже хватает…

– И всё же, с процессом промышленного получения водорода не сравнить. – Я усовершенствовал оборудование для передвижного газодобывательного завода, сделал его намного легче и меньше размерами. Действует это, чтобы вы знали, так: водяной пар пропускается в перегонном кубе над раскаленным добела коксом, в результате образуется смесь оксида углерода с водородом, которую и называют «водяным газом». Он легче светильного газа – один кубический метр поднимает до восьмисот граммов полезной нагрузки.

Собеседник Ренара слушал и кивал – по выражению лица было ясно, что он вполне понимает объяснения. Его мундир украшали знаки различия артиллериста, а так же значок выпускника Инженерной Школы, приколотый к правой стороне груди – а это учебное заведение с самого начала века исправно снабжало французскую армию превосходными артиллеристами и военными инженерами.

Традиционно артиллерия считалась самым «научным» из всех родов войск, так что неудивительно, что все технические новинки находили применение именно здесь. В полной мере это относилось и к воздухоплаванию – привязные и обычные аэростаты широко использовались ещё во время франко-прусской войны для разведки и наблюдения за позициями неприятеля, а так же для корректировки огня артиллерии на дальних дистанциях. Воздухоплавательное подразделение в составе четырёх привязных аэростатов, полусотни солдат, трёх офицеров, дюжины техников и необходимого (и весьма громоздкого) оборудования было оправлено в Индокитай, и уже успело принять участие в действиях против повстанцев-аннамитов и войск Империи Цинь. И вот теперь высокие чины в Париже решили, что пришла пора испробовать на войне очередной продукт технического прогресса – управляемый аэростат, способный не просто подниматься в воздух и плыть по воле ветра, а выбирать и произвольно менять направление полёта, отдаляясь от точки вылета на десятки миль.

Воздухоплавательное хозяйство Ренара было развёрнуто тут же, на краю поляны, на которой готовился к вылету дирижабль. Посмотреть тут было на что: на краю поляны попыхивали паром и угольным дымом трубы передвижного газодобывательного завода, пульсировали под напором газа гуттаперчевые шланги. Оболочка аэростата, заключённая в прочную сеть – позже к ней будет прикреплена длинная решётчатая гондола, которую как раз сбирали из стволов бамбука – медленно набухала, покачиваясь на привязи. Два техника, прибывшие из Франции вместе с изобретателем, возились с паровой машиной, а десяток солдат под присмотром сержанта-сапёра крепили дополнительные канаты, удерживающие воздушный корабль на грунте.

– Надо распорядится, чтобы выставили дополнительные секреты на отдалении от поляны – скажем, по окружности в полмили радиусом… – заметил офицер. – Конечно, светильный газ – это не водород, но и он горит за милую душу. Достаточно какой-нибудь косоглазой макаке забраться на дерево и удачно пустить горящую стрелу – тут будет настоящий огненный ад!

Офицер знал, что говорил: год назад ему довелось стать свидетелем того, как в считанные секунды сгорел армейский привязной аэростат, наполненный светильным газом. Это произошло в мирной Франции, на учениях, где о дикарях с луками и стрелами, обмотанными подожжённой паклей и слыхом не слыхивали. Не то, что в проклятом богом и людьми Тонкине, где только за вчерашний день в окрестностях их воздухоплавательной базы изловили трёх аннамитских лазутчиков – и немедленно расстреляли, разумеется… Нет, как хотите, воздухоплавание, конечно, дело полезное, но заниматься им посреди этой отвратительной, варварской страны – удовольствие ниже среднего. Тут, будь ты хоть самый ярый сторонник прогресса – проклянёшь всё на свете, включая науку и любые технические чудеса конца девятнадцатого века от Рождества Христова.

* * *

Индокитай, Тонкин

Долина реки Красная.

«…осведомлённый сотрудник Военного Министерства сообщил нашему корреспонденту о готовящейся отправке в Индокитай управляемого аэростата изобретателя Шарля Ренара. Аэростат снабжён электрическим двигателем новейшей, самой передовой в мире конструкции, позволяющим совершать полёты протяжённостью в десятки километров. Напомним, что ранее для участия в Тонкинской экспедиции был отряжена воздухоплавательная команда, укомплектованная привязными аэростатами, превосходно зарекомендовавшая себя на этом непростом театре боевых действий…»

Матвей зашуршал бумагой, отыскал титульный лист с заголовком и датой выхода.

– «Ле Монитьёр», издано в Париже месяц назад. – прочёл он. – Вы что же, Сергей Ильич, из самого Владивостока везли эту газетёнку?

Они сидели в бамбуковой, крытой пальмовыми листьями хижине, и убогость обстановки вполне могла бы заставить пожалеть о сравнительно налаженном быте Новой Москвы. Во всяком случае, климат тут уж точно был нездоровый, почти непереносимый для русского человека. Постоянная сырость, жара, тучи летучих, ползучих, даже плавающих кровососов (пиявок в мутных водах реки Красной была уймища), кишащие в траве и на деревьях полчища змей… Всё это, а более того, постоянные желудочные недуги от непривычной пиши и скверной воды заставили Матвея с тоской вспоминать о жарком, сухом воздухе Абиссинии, о её песчаных, поросших верблюжьей колючкой и редкими купами деревьев нагорьях. Но ничего не поделаешь: раз уж занесла нелёгкая в джунгли – приходится как-то привыкать.

– Газетёнку… – фыркнул Казанков. – эк ты, братец, неуважительно! Как-никак официальное печатное издание правительства Франции, а не листок бульварный какой-нибудь. Впрочем, ты прав – именно из Владивостока, и как раз из-за этой вот самой статейки. И ведь не наврал автор – Ренар, и правда, прибыл, и свою воздухоплавательную машину с собой привёз!

Он закрыл тетрадку, в которой вычерчивал карандашом какие-то схемки, и помахал ею перед лицом. Москиты одолевали почти невыносимо, и они отчаянно завидовали унтеру Игнату Осадчему, которого кровососы почему-то игнорировали. «В донецких плавнях комарья тучи. – объяснял казак. – Мы к им с детства привычные, вашсокобродие, да и духа табачного оне не шибко любят…»

– Тут дальше написано, что Военное министерство Франции выделило инженеру Шарлю Ренару четыре тысячи франков с условием как можно быстрее закончить достройку и испытание аппарата. – сообщил Матвей, ещё раз пробежав глазами статью.

– Похоже, он справился. Вот что значит – энтузиаст своего дела! Я ведь читал о нём ещё лет десять назад, когда учился в Морском Корпусе. Ренар тогда только что основал Центральный институт военного воздухоплавания в парижском пригороде Шале-Мёдон. А двумя годами позже, в семьдесят девятом, добился от казны средств на строительства ангара для оснащения и хранения воздушных шаров и аэростатов – и с тех пор работает в этом направлении. Год назад Ренар совершил несколько успешных полётов на аэростате с электрическим двигателем, об этом тоже писали во французских газетах.

Военные тогда положили проект под сукно – но теперь вот, оказывается, проявили интерес. Видимо, до высоких кабинетов в «Отель Де Бриан» – а там, если вы, Матвей, не запамятовали, располагается Военное Министерство Третьей Республики, – наконец дошло, что мир меняется очень быстро, и не последнюю роль в этом будут играть технические новшества. Вот и решили дать Ренару денег на его изобретение – благо, в области воздухоплавания французы обгоняют прочие нации.

Матвей, впервые в жизни услыхавший о парижском пригороде Шалё-Медон, как и о загадочном «Отель Де Бриан» – виду, тем не менее, не подал. Не хотелось выглядеть в глазах наставника деревенщиной, понятия не имеющим о цивилизованной Европе. Казанков же, угадав его мысли, сдержал усмешку – глаза б его не видели ту Европу вместе с её цивилизацией…

– Понять бы ещё, чем это «новшество» обернётся для нас и наших аннамитских союзников. – сказал бывший гимназист. – Да и нам не мешает подумать, как с ним, если что, бороться. Можно из пушки обстрелять, или, к примеру, поджигательными стрелами…

Глаза юноши были устремлены вдаль – перед его взором наверняка плыл сейчас дирижабль француза Ренара, окружённый облачками шрапнельных разрывов и летящими аннамитскими стрелами с привязанными к наконечникам пучками горящей просмоленной пакли.

Казанков спрятал газету в матросский, обтянутый просмоленной парусиной сундучок – в джунглях, сырость была похлеще морской – всепроникающей, въедливой.

– Думается, пока опасность невелика. Когда ещё французы наладят воздушный корабль, пока испытают, освоятся с применением – техника-то новая, незнакомая… Так что, друг мой, охота за аэростатом – это вопрос не ближайших дней, даже недель. У нас и текущих проблем по самые ноздри – вот их и обсудим. Только не сейчас, а то мне надо кое-какие дела закончить.

Намёк был прозрачен, и Матвей поспешил откланяться. Дождь, не утихавший уже третьи сутки, стих; облака понемногу расползались, открывая в прорехах бледно-голубое, совсем не тропическое небо. Под ногами хлюпало – почва в лагере мгновенно превращалась в жидкую грязь, стоило только закапать, и теперь группки аннамитов сновали туда-сюда с охапками тростника и пальмовых листьев, устилая ими дорожки. Матвей не очень понимал, зачем они это делают – большинство обитателей лагеря ходило босиком, вовсе не обращая внимания на грязь. Разве что это жест вежливости по отношению к гостям из России? А что, аннамиты на такое вполне способны…

Из-за круглых хижин, с коническими, похожими на аннамитские соломенные шляпы крышами, ударил нестройный ружейный залп. Там располагалось стрельбище – и Матвей, которому совершенно нечем было заняться в ближайшие часа полтора, поспешил на звуки пальбы. Стрелять он любил, а инструктора из подчинённых Осадчего получились превосходные – недаром пластуны дни напролёт возились с повстанцами, обучая тех владению огнестрельным оружием. Это было слабым местом аннамитов – прирождённые воины (поневоле станешь такими, если страна считай, полтысячи лет воюет без перерыва!), они привыкли обходиться архаичными видами оружия вроде копий, мечей, примитивных арбалетов, стреляющих бамбуковыми стрелками, и даже луков. В бою они были, по словам Осадчего, поучаствовавшего вместе с ними в нескольких вылазках, абсолютно бесстрашны и столь же безжалостны, с потерями не считались и пощады поверженному врагу не давали. Недаром французские солдаты предпочитали покончить с собой, лишь бы не попасть в плен – они-то на своей шкуре узнали, насколько изощрены и по-восточному изобретательны туземцы в пыточном ремесле, не уступая в этом своим северным соседям, китайцам.