Текст книги "Девчата"

– Я жду, – напомнила Анфиса. – Почему ты сказала про меня…

– Почему, почему! – вспылила Тося. – Жила ты! Из-за капли одеколона удавишься!

– Я же еще и виноватая… – Анфиса понимающе усмехнулась. – Не можешь простить, что ребята не с тобой танцуют, а со мной? Видела я, как ты в клубе очи пялила!

Вера на койке опустила книгу.

– Постыдилась бы такое говорить! Ребенок она еще…

– Хорош ребеночек! – фыркнула Анфиса. – Ты, Верка, со своими книжками где-то в девятнадцатом веке застряла. Теперь такие вот ребенки спят и во сне видят, как бы скорей замуж выскочить!

– Нужно мне! – презрительно сказала Тося. – Я еще, может, старой девой останусь!

– И останешься! – Анфиса резко сменила фронт атаки и цепкими глазами обежала Тосю с макушки до пяток. – Много о себе воображаешь, а ноги у тебя, между прочим, вульгарные!

– Какие, какие? – не на шутку забеспокоилась Тося и недоуменно покосилась на свои ноги, которые всю жизнь верой и правдой служили ей, не раз выручали Тосю из беды, а теперь вот, выясняется, были не такие, как надо.

– Вуль-гар-ны-е. Загляни в словарь, все польза будет!

По неучености своей Тося не ведала, что означает Анфисино ругательное слово, и от этого ей стало еще обидней.

– А ты… – бессильно начала она. – Ты женское звание позоришь, вот!

– То-ося! – предостерегающе окликнула свою подопечную Вера.

Но Тося уже вышла из повиновения, и на этот раз остановить ее не удалось даже Вере со всем ее солидным авторитетом старосты комнаты, разметчицы верхнего склада и заочной студентки техникума.

– Что Тося? Я уже семнадцать лет и полтора месяца Тося!.. Вы лучше на Анфису гляньте. Все знают, а молчат, даже противно… Ну чего ты, спрашивается, вырядилась? Ведь на дежурство идешь.

– Не твоя забота! – озлилась Анфиса. – В каждую дырку затычка!

Они стояли по обе стороны от Ксан Ксаныча и кричали друг на друга через его лысину. Стеснительный Ксан Ксаныч низко склонился над сковородкой и делал вид, что даже и не подозревает, какая буря грохочет над его головой.

– Нет, моя! – настаивала Тося. – По всему поселку слава идет, как к тебе на коммутатор по ночам кавалеры шастают! И как ты не боишься? Вот останешься матерью-одиночкой, тогда наплачешься!

– Эх, Тосенька! – с чувством превосходства сказала Анфиса. – Такие дела надо умеючи обделывать… – Она взяла со стола нож, спрятала в свою тумбочку. – Сколько раз говорила, чтоб не брали без спросу… Поужинаете, Ксан Ксаныч, стул на место поставите.

Смущенный Ксан Ксаныч вскочил со стула. Анфиса надела красивую беличью шубку, на секунду задержалась у двери.

– Счастливых снов, девы. Тоське во сне батальон женихов увидеть! Любовь – ах, ах!

Анфиса с хохотом выбежала из комнаты. Надя пододвинула Ксан Ксанычу другой стул, а Анфисин отнесла к ее койке и со злым стуком поставила возле тумбочки.

– Ничего, – успокоил невесту Ксан Ксаныч. – Я себе как-нибудь табуретку сделаю. Заживем самостоятельно!

Тося подошла к заманчивой Анфисиной тумбочке, будто ее сюда магнитом притянуло. Для начала она пнула ногой стул и передразнила Анфису:

– «Без спросу не трогайте»!.. «Сколько раз говорила»!.. – Потом перебрала флаконы на тумбочке, понюхала один из них. – И где она такой пахучий одеколон достает? – удивилась Тося и украдкой от подруг подушилась запретным одеколоном.

– То-ося! – окликнула ее Вера.

– Чужой всегда лучше пахнет! – убежденно сказала Тося. – Не бойсь, красотка наша ничего не заметит. – Подняв одеколон к свету, Тося осторожно долила его водой из чайной ложечки. – Чихала я на ее царапину, не на таковскую напала!.. – Разглядывая себя в зеркале, размечталась: – Эх, девчонки, если б вы знали, как хочется быть краси-ивой!.. Я бы тогда ни одного парня и на три шага к себе не подпустила, за всех обманутых девчат отомстила бы! Вот иду я, красивая, по улице…

Тося сорвала с Анфисиных подушек покрывало, накинула себе на голову и, неумело поводя плечами, стала гордо расхаживать по комнате, наглядно показывая, как разгуливала бы она по главной улице поселка, если б исполнилась заветная ее мечта и она заделалась бы вдруг красивой.

– Все встречные ребятки столбенеют, а какие послабей в коленках – так и падают, падают, сами собой в штабеля укладываются!

Не жалея материала, Тося вылепила руками из воздуха высоченный штабель.

– Ой, Тоська, и смешная ты! – сказала Надя и улыбнулась впервые за весь вечер.

А Вера поддела Тосю:

– Лежит разнесчастный парнишка в штабеле и ломает себе голову: «И что за кнопка тут ходит?»

Тося обиженно шмыгнула носом.

– Ну, не такая уж я маленькая, а взберусь на высокий каблук – и совсем средний рост будет!.. Заметила, все женщины в модельных туфлях сразу красивей становятся?

Вера отложила книгу.

– Далась тебе эта красота… А ты думала – красивым трудней жить, соблазна больше?

– Мне бы их трудности… – пробормотала Тося и вдруг стукнула кулаком по столу. – А все-таки неправильно это! Несогласная я!

– О чем ты? – не поняла Вера.

– Все о том же! Ну, хоть нашу Анфиску взять: она и пальцем не пошевелила, а ей задарма все досталось: красота, успех и прочее. А чем мы хуже? Скажи, чем? Ага, не можешь ответить! – торжествовала Тося победу над Верой-заочницей. – Или так и должно быть: одним вершки, а другим корешки?.. Если б еще нас перед рожденьем спрашивали: хочешь такой быть? А то ведь не спрашивают. Произведут на свет – и живи как умеешь. Сидел бы бог на небе – так хоть знали бы, кто тебе свинью подложил. А теперь бога сковырнули – и ругать некого. Природу ругать не будешь: это как головой об стенку!.. И зачем только говорят, что у нас все равны?

– Равны, но не одинаковы, – ответила Вера.

Тося растерянно поморгала, удивляясь по простоте душевной тому, сколько люди навыдумывали сходных и в то же время чем-то отличных друг от друга слов, за которые можно прятаться.

– Конечно, мне с тобой трудно спорить, ты вон сколько книжек проглотила, а только все это… одна умственность! А с этой самой красотой получается вроде денежно-вещевой лотереи: все платят по трояку за билет, один выигрывает золотые часы, а другому достается привет от министерства финансов!.. В общем, наломала тут природа дров.

– Так ее, природу! – вступил в разговор Ксан Ксаныч. – Закати ей, Тося, выговор.

– И закачу! Это ж совсем не по-нашему выходит: прямо сплошной капитализм! Родятся красивыми, а потом всю жизнь… Как это называется? – Тося растопырила пальцы ножницами и задвигала ими. – Купоны стригут, да, мама-Вера?

Вера молча кивнула головой. А Надя сказала сердито:

– Пустая это все болтовня! И чего завели?.. Так было, так и останется. Даже при полном коммунизме одни красивыми будут, а другие… так себе. Ничего тут не исправишь.

Кажется, все эти мысли о несправедливости природы были Наде не в диковинку.

– Нет, исправим! – убежденно заявила Тося. – Наука дойдет!

Она присела к столу и придвинула к себе задачник с таким решительным видом, словно собиралась ускорить победу науки. Но при первом же взгляде на ненавистную задачку с поездом вся похвальная Тосина решимость сразу испарилась, и стало ясно: не такое это легкое дело – торопить победный шаг науки.

– Наука, она, конечно, движется… – пробормотал Ксан Ксаныч, не понимая, почему Надя так близко к сердцу принимает весь этот шутейный разговор. – Может, еще доживем до такого дня, когда откроют мастерские для ремонта человеков. Надоел тебе, скажем, твой родной нос – забежал в такую мастерскую, сменил нос и пошел себе дальше с новым носом: хочешь – прямой, хочешь – с горбинкой!

Ксан Ксаныч сам первый засмеялся и тут же смущено закашлялся, прося извинить его за такое непростительное для пожилого человека легкомыслие.

– Приходишь с новым носом в общежитие, – радостно подхватила Тося, – а тебя не пускают: «Гражданка, вы тут не прописаны!»

– Хватит вам ерунду молоть! – угрюмо сказала Надя.

И Вера пристыдила Тосю:

– Узко ты на жизнь смотришь, с одной лишь точки. Как будто красота – это все! Можно быть счастливой и без особенной красоты, если семья дружная, любимая работа, все тебя уважают…

Тося пренебрежительно махнула рукой:

– Это все умственность и фантазия! Так только говорят, чтобы нас, горемычных, утешить… Ты покажи мне счастливую-рассчастливую из самой дружной семьи, чтоб она о красоте не мечтала. Что-то таких не видать!.. – Тося зевнула. – И почему, мама-Вера, меня сразу в сон кидает, когда со мной говорят про умные вещи?

– Не доросла ты еще до умных разговоров! – уязвленно сказала Вера и взялась за толстую книгу.

– Вот это точно! – охотно согласилась Тося и вдруг заулыбалась: —Ой, чего придумала-а!.. Если б я была природой, я бы так сделала. Рождается человек… Никакой. Ни красивый, ни страхолюдный, а совсем-совсем никакой, понимаете? А потом, когда он определится, годам этак к семнадцати, я на месте природы и стала бы выдавать красоту – кто чего заслужил. Все учла бы: и как работает, и как к подругам относится, жадный или нет, мечты разные – все-все… Получай по заслугам – и живи себе на здоровье! Вот тогда было бы по справедливости, а теперь и на росте норовят сэкономить, и личико тебе подсунут какое-нибудь завалящее, носи его до самой смерти!.. Ну как, мама-Вера, ловко я придумала?

– Чем бы дитя ни тешилось… – отозвалась Вера и еще раз попробовала наставить заблуждающуюся Тосю на путь истинный: – И как ты не поймешь: мало одной красоты для настоящего счастья! Ведь и Анфиса наша красивая. Может быть, красивей, нас всех в комнате…

– Не может быть, а так оно и есть! – перебила Тося: любовь к справедливости пересилила в ней неприязнь к ехидной своей соседке. – Вот только злая она, как ведьма! А красивый человек, я так считаю, должен быть добрый-предобрый: чего ему злиться, раз он уже красивый?.. Правда, Надя?

– Откуда мне знать? – удивилась Надя. – Это не по моей специальности: мне папа с мамой красоты недоложили…

– Надюша! – упрекнул невесту Ксан Ксаныч, зачищая сковородку корочкой хлеба. – Вечно ты на себя наговариваешь!

Надя начала убирать со стола. А Тося вдруг увидела мусор у порога, подошла к расписанию дежурств, приколотому к боковой стенке шкафа, и сказала с великим сожаленьем:

– Эх, не знала я, что сегодня Анфиса дежурная! Я бы ей показала, как на живых людей кидаться. Привыкла на чужих горбах выезжать, а все потому, что красивая… Да пропади она пропадом со своей красотой!

– Поболтала, Тося, и хватит, – решительно остановила ее Вера. – Сегодня я за тебя задачку решать не буду, не надейся. На твоем месте я бы не о красоте думала, а об учебе…. Неужели тебе, кроме красоты, ничего на свете не хочется?

– Хочется… – тихо ответила Тося. Заинтересованная Вера приподнялась на локте:

– Чего, если не секрет?

Тося зажмурилась и заговорила – быстро и горячо, как говорят о давней своей мечте:

– Ты только не смейся. Больше всего в жизни я хотела бы, чтоб у меня старший брат был… Родной старший брат! – Тося зачастила, опасаясь, что ее перебьют и не дадут досказать: – Чтоб и фамилия у него была, как у меня, и отчество, чтоб совсем-совсем родной, понимаешь? И чтоб старший – ну, хотя бы на два годика, а еще лучше – лет на пять… Чтоб он сильный был, умный и все в жизни знал. Чтоб с ним можно было посоветоваться в случае чего и все ему рассказать. Понимаешь: все-все!.. В общем, настоящий старший брат, как у других девчонок бывает… Ты не думай, он у меня как сыр в масле катался бы! Я бы ему рубашки стирала, галстук самый модный с получки купила, обеды из трех блюд готовила. Мы бы с ним вместе в кино ходили, и рано утром я бы его на работу будила!.. И еще… чтоб он не женился и всегда со мной жил. Ну зачем ему жениться? Попадется какая-нибудь модница или вертихвостка, только со мной рассорит… Чтоб его все хулиганы, вроде Фили, боялись и чтоб он на батю нашего бы!

л похож – хоть немножко…

Тося замолчала и боязливо открыла глаза. Ей показалось вдруг, что она слишком уж размахнулась в несбыточных своих мечтах и безудержно много требует от судьбы. И еще она боялась, что девчата поднимут ее на смех, но никто в комнате не усмехнулся даже, и только Ксан Ксаныч закашлялся ни с того ни с сего. Покореженное войной, детдомовское Тосино детство заглянуло в общежитие – и все вокруг притихли.

– Да-а… – с философической ноткой в голосе сказал Ксан Ксаныч: на правах единственного в комнате мужчины он считал себя обязанным как-то утешить Тосю. – Война, будь она трижды неладна…

Надя дернула его за рукав, – и Ксан Ксаныч сразу прикусил язык. А Вера не выдержала выпытывающего Тосиного взгляда и отвела свои глаза, будто была в чем-то виновата перед Тосей. Ей стало вдруг неловко, точно Тося по девчоночьему своему неведенью нарушила какой-то неписаный житейский закон и распахнула перед ними свою душу гораздо шире, чем повелось между людьми, даже если они живут в одной комнате и испытывают друг к другу взаимную симпатию.

Больше всего Веру поразило, что Тося осмелилась мечтать лишь о брате. Видно, еще в самом раннем детстве она уже настолько свыклась с круглым своим сиротством, что сейчас ей даже в голову не пришло попросить у судьбы отца с матерью и пределом ее мечтаний стал всего лишь старший брат, похожий на отца.

Щурясь от яркого света, Тося стояла перед Вериной койкой. Она не догадывалась, почему это все в комнате напустили вдруг на себя постный вид, как на поминках, и воинственно озиралась по сторонам, готовая дать достойный отпор каждому, кто вздумает неуважительно отозваться о ее несуществующем старшем брате.

Вере показалось вдруг, что ершистая девчонка эта и не подозревает даже, чего недодала ей жизнь. Она приподнялась на койке, рывком притянула к себе упирающуюся Тосю и с никогда прежде не испытанной ею сладкой, почти материнской болью в сердце стиснула хрупкие Тосины плечи и зарылась подбородком в мягких ее волосах, от которых шел резкий и чуждый запах Анфисиного одеколона.

– Пусти, вот сумасшедшая! – крикнула Тося, вырываясь из непрошеных объятий. – Я по-хорошему, а ты…

Тигренком отскочила она от Вериной койки, азартно вскинула руку.

– Если бороться хочешь – так и скажи! Я тебе покажу кой-какие приемчики. Ты не думай, от меня все мальчишки в школе ревели! – похвасталась Тося, припомнив былые свои подвиги.

Она перехватила Верин взгляд – какой-то новый, обнаженно ласковый и чуть-чуть виноватый – и растерянно заморгала.

– Иль ты чего другое удумала? – заподозрила Тося неладное и в упор уставилась на смутившуюся вдруг Веру.

– Глупая ты еще… – тихо сказала Вера, нашарила рукой книгу и отвернулась к стене.

Тося пожаловалась Ксан Ксанычу:

– Вот моду взяли: как что не по-ихнему – так сразу дурочкой обзывают!

И после этого ей уже ничего другого не оставалось, как присесть к столу и начать наобум черкать в тетрадке – в слепой надежде, что ненавистная задачка, может быть, решится как-нибудь сама.

Надя с женихом ушли в свой угол, сели на койку. Не переставая черкать в тетрадке, Тося осторожно огляделась вокруг. Убедившись, что за ней никто не следит, она украдкой высунула ногу из-под стола, придирчиво осмотрела ее со всех сторон и пожала плечами, решительно не понимая, какой недостаток ехидная Анфиса выискала в ее ногах…

– В ответе, должно быть, опечатка! – предположила Тося, сверяя скоропалительное свое решение с ответом.

– У тебя и в прошлый раз была опечатка, – сказала Вера потвердевшим голосом.

А Ксан Ксаныча терзали совсем другие заботы.

– Пора уже нам, Надюша, о мебели подумать, – озабоченно говорил он. – А то, не ровен час, дадут нам комнату, а у нас ничего не готово. Шкаф, стол, табуретки я сам сделаю не хуже фабричных, доски сухие у меня уже есть на примете. А кровать давай лучше купим. Знаешь, есть такие, с шишечками по углам. Соберем деньжат и купим…

– Что ж, – согласилась Надя, – можно и купить. В этом месяце я сотни две сэкономлю…

– Ты только не жмись! – испугался вдруг Ксан Ксаныч. – Если тебе конфеты приглянутся или там какая-нибудь помада, ты смело покупай, у меня не спрашивай.

– Зачем мне помада? – удивилась Надя. – Помада мне без надобности.

– Я к примеру, Надюша. Мало ли чего захочется. Дело молодое, жаться нечего, а то ведь так и молодость пройдет.

– Хорошо, Ксан Ксаныч… – тихо сказала Надя, подавленная добротой своего жениха, и покосилась на девчат – не подслушивают ли они.

Насчет Веры можно было не сомневаться: она лежала спиной к ним и читала пухлый роман. А вот Тося что-то слишком уж глубокомысленно грызла карандаш – то ли искала в сердцевине его заблудившееся решение неприступной своей задачки, то ли сдерживалась изо всех сил, чтобы не расхохотаться над стариковской любовью Ксан Ксаныча.

Вера дочитала последнюю страницу и положила книгу на тумбочку. Тося тут как тут:

– Поженились?

Вера кивнула головой.

– Так я и знала! – торжествующе сказала Тося. – В романах всегда в конце женятся. Прочитаешь один – и можно больше не читать… Я потому и не читаю!

– Мели, Емеля! Лень-матушка не дает тебе книги читать… Ксан Ксаны-ыч!

Вера покрутила рукой в воздухе. Ксан Ксаныч сразу догадался, чего от него ждут, ответил по-военному:

– Есть! – и привычно повернулся лицом к стене.

Чтобы не сидеть без дела, пока Вера раздевается, работящий Ксан Ксаныч достал из кармана перочинный ножик и принялся загонять высунувшуюся паклю в пазы между бревнами. По всему видать, Ксан Ксаныч не впервой занимался этим полезным делом: все пазы на высоте рук сидящего человека были уже проконопачены, и теперь ему пришлось нагибаться к самому полу.

– Ксан Ксаныч, можно, – разрешила Вера. Платье ее висело на спинке стула, а сама Вера уже лежала под одеялом. Она взяла с тумбочки новую книгу, посмотрела на Катину койку, потом на ходики.

– Что-то загуляла наша Катерина.

– Спорим, – сразу же отозвалась Тося, – она сейчас со своим Сашкой на Камчатке сидит!

Прежде чем войти в комнату, Катя на минуту остановилась в коридоре перед дверью, провела рукой по лицу, чтобы остудить горящие от Сашкиных поцелуев щеки. Притворно нахмурившись, она толкнула дверь и переступила порог.

Тося все еще корпела над задачкой, а Ксан Ксаныч уже распрощался с Надей и ушел спать.

– Ну?! – нетерпеливо спросила Тося и так поспешно вскочила с табуретки, что та с грохотом упала на пол. – Ну, Катя? – повторила Тося, поднимая табуретку и снизу вверх глядя на подругу заметно покрупневшими от жгучего любопытства глазами.

– О чем ты? – делая вид, что не понимает, спросила Катя и простерла руки над плитой. – Тепло ка-ак!

– Да брось ты притворяться! – осудила Тося ее лицемерие. – Любит?

Катя подумала-подумала, кивнула головой, сказала:

– Угу… – И еще раз кивнула – для большей надежности…

– Вот это по-нашему! – одобрила Тося, радуясь так, будто полюбили не Катю, а ее. – Поздравляю, Катистая! – Она порывисто обняла Катю и тут же оттолкнула ее. – Катюш, да от тебя табачищем несет! Ты что, курила на радостях?

– Это Саша курил… Тося возмутилась:

– Все-таки дуры мы, бабы! И курят мужики, и самогон вонючий пьют, а мы их, барбосов, целуем. Попадись мне какой-нибудь, уж я его перевоспитаю!..

Стремясь расширить скудные свои познания в заповедных любовных делах, Тося вплотную придвинулась к Кате и спросила стыдливым шепотом:

– Он прямо так и сказал: «Люблю, жить без тебя не могу»?

Катя замялась:

– Ну да… В общем, признался…

– Признался? – удивилась вдруг Тося. – И до чего же глупое слово! Признаются в чем-нибудь паршивом, а тут…

Вера оторвалась от книги и с любопытством посмотрела на Тосю. С ней тоже иногда так бывало: знакомое, примелькавшееся слово вдруг как бы раскрывалось заново – и становилась видна вся его скрытая до времени нелепица или, наоборот, глубина и тонкость, о которых она и не подозревала раньше.

– Эх, люди-человеки! – накинулась Тося на непутевое человечество. – Тыщи лет на земле прожили, пирамиды строили и разной ерундой занимались, а для любви до сих пор не придумали точной термилоно…

Тося заблудилась в звуках длинного, непривычного для нее слова.

– До сих пор, – повторила она, пытаясь с разбегу преодолеть непослушное словище, – не сочинили для любви путной тер-ми-но-ло-ги-и… Вот!

– Выдумываешь ты все! – недовольно сказала Катя, снимая пальто. – Все так говорят: «признался». А как, по-твоему, про любовь говорить надо?

– А я почем знаю? – улизнула от ответа Тося. – Вот объяснится мне какой-нибудь бедолага – и тогда в точности тебе растолкую.

Катя стряхнула соринку с пальто, распяла его на палке с крючком и бережно повесила на вешалку. Потом она достала из своей тумбочки большую чайную чашку, мешочек с вышитой птичкой, в котором держала сахар, и другой мешочек, уже без вышивки, предназначенный для сухарей. Тося во все глаза следила за ней, не понимая, как это Катя может так буднично вести себя и даже собирается пить чай в тот самый день, когда узнала, что ее любят.

Налив в чашку кипятку из чайника, Катя подошла к столу и придвинула к себе Анфисин стул.

– Не садись на ее стул! – суеверно сказала Тося. – Ну ее! Возьми лучше мою табуретку… – Она склонилась над Катей, выпытывающе заглянула ей в глаза. – Ты что сейчас чувствуешь, Катистая? Вроде ты большая-большая, до звезд выросла, да?

– Да отстань ты! Какие там еще звезды? Не умею я про это. Ну, вроде жить интересней стало…

Разочарованная Тося отошла от Кати.

– А мне всегда жить интересно, сколько себя помню. Вот только перед получкой бывает скучновато… – Она вынула из кулька конфету, поднесла ко рту и задумалась. – Девчонки, и почему я, как сюда приехала, все про любовь думаю? Раньше, бывало, разок в месяц вспомнишь, что есть на свете эта самая любовь, да и то после кино, куда до шестнадцати не пускают, а теперь прямо каждый день и без всякого-якого… Надо же: север тут у вас, медведи, а я – про любовь. С чего бы это, а?

– Возраст такой подошел, – сказала Катя.

– Возраст? – У Тоси был сейчас такой вид, точно она вдруг узнала, что незаметно для себя состарилась. – Значит, это у всех бывает? Как будильник натикает – так звонок?

– А ты думала, ты одна такая? – спросила Вера.

– Одна не одна, а все-таки…

Почему-то Тосе не хотелось, чтобы новое ее состояние – тревожное и заманчивое, – в котором она еще и сама толком не успела разобраться, объяснялось так просто. В будничности такого объяснения было что-то обидное, унижающее Тосю в собственных глазах. Будто она и не человек вовсе, а какая-нибудь бессловесная яблоня: календарь показал весну – и, хочешь не хочешь, расцветай!

Катя вытащила из-под койки чемодан в чехле и вынула из него завернутый в розовую бумагу тюль – давно уже по случаю купленный для занавесок, без которых Катя и представить себе не могла семейной жизни.

– Продай нам с Ксан Ксанычем хоть на одну занавеску, – попросила Надя.

– Хоть на коротенькую…

– Он мне и самой ведь понадобится, – неуступчиво ответила Катя, озабоченно рассматривая тюль на свет.

– Да ну вас! – оскорбленно сказала Тося. – Заладили: «тюль-мюль»… И это любовь называется! – Она подступила к Кате: – Отдай мою брошку… Да я когда полюблю, руками взмахну и полечу по воздуху!

– Полететь ты можешь, – согласилась Вера. – Завтра на уроке математики и полетишь! Неужели тебе перед Марьей Степановной не стыдно? Она старается, учит тебя, а ты все ловчишь, списываешь, на подсказке выезжаешь…

– А чего ж тут стыдиться? – искренне удивилась Тося. – Каждый из нас свое дело делает. И потом – Марь Степанна за это зарплату получает!

Вера бессильно развела руками.

– Ну, а самолюбие у тебя есть? – теряя последнее терпенье, сказала она.

– А как же? – опешила Тося. – Не хуже других…

– Так что ж ты плевую задачку не осилишь? И вроде не глупая девчонка, а тут – на тебе…

– Это я-то не осилю? – уязвленно спросила Тося. – Эх, мама-Вера, как ты меня понимаешь!

Тося присела на кончик табуретки и стала напористо черкать в тетради. Катя аккуратно сложила свой тюль, упаковала его в розовую бумагу и вернулась к столу допивать чай.

– Что и требовалось доказать! – победоносно сказала Тося, захлопывая задачник.

Вера с сомнением посмотрела на нее.

– Решила?

– Решила!

– И с ответом сошлось?

– Сошлось…

– А ну покажи.

– Ты что, не веришь? – поразилась Тося. – А еще подругой называешься! Я вот тебе всегда верю…

– Ты покажи, покажи.

– Надоела ты мне со своими придирками! – зло выпалила Тося. – Все вы мне надоели! Эксплуататорши вы, а не подруги!

– Тоська-а! – предостерегающе сказала Надя.

– И ты туда же! Я и сама знаю, что я Тоська. Семнадцать лет и два месяца Тоська!.. Если старшего брата нету, так вы думаете, меня поедом есть можно? Вышла из детдома – думала, вздохну свободно, нет, опять оседлали! – Тося качнулась к Наде, спросила язвительно: – Ты-то куда лезешь? Ну, Верку я еще понимаю: ей скоро тридцать стукнет, мужик сбежал, не выдержал ее красоты, своей семьи нету, – вот она и приспособила меня вместо дочки, материнские чувства на мне примеряет… А ты чего?

Вера отвернулась к стене. Надя стремительно шагнула к Тосе и ударила ее по щеке.

– Девчонка! Дура! Чего мелешь?

Тося виновато заморгала, и вся бойкость слетела с нее.

– А что я такого сказала? Нельзя уж и рта открыть, совсем замордовали… – Она подошла к Вериной койке, поправила подвернувшийся уголок одеяла. – Ну вот, уже и разобиделась… Забудь, чего я тут ляпнула, это я так, мам-Вера, нечаянно. И задачку эту решу, чтоб ей сдохнуть! – Передразнила: – «Поезд отошел от станции»!.. А я, может, пароходом хочу плыть, зачем мне этот дурацкий поезд подсовывают?

Катя гулко прыснула в кружку.

– А если там речки нету?

– Канал можно прорыть, очень даже просто!.. Ну, Веруся?

– Иди, глупая, я на маленьких не сержусь.

– Спасибо, Верунька, ты самая-самая!..

Тося преданно поцеловала Веру в плечо, села за стол и распахнула злополучный задачник. Стиснув голову руками, ожесточенно забубнила:

– Поезд отошел от станции ровно в двенадцать часов… – Вскинула глаза над книжкой, прошептала с великим сожаленьем: – И не опоздал ни на минуту, дьявол!