Электронная библиотека » Борис Берлин » » онлайн чтение - страница 2

Текст книги "Ню"


  • Текст добавлен: 21 сентября 2014, 14:41


Автор книги: Борис Берлин


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]

Шрифт:
- 100% +
Рыжий и его женщина

Доктор умирал.

Тина сидела рядом с кроватью, смотрела на его ввалившиеся желтые щеки и плакала молча – глотала слезы, не всхлипывала, только скручивала носовой платок в тутой-тутой жгут, теребила, покусывала.

Доктора здесь знали все.

Это сейчас он лежал в отдельной палате, а до этого ходил по коридорам и бегал по лестницам этой самой больницы почти ровно двадцать два года. И вот, оказался здесь.


Так случилось, что лечить людей было смыслом его жизни.

Нет, конечно – была Тина, были девочки. И даже собака – большой, лохматый черный терьер.

Семья и дом – это важно.

Но главным для него всегда была работа – до того момента, когда неделю назад он оказался в этой палате.

Доктор был рыжим – раньше рыжим – а последние годы – почти седым.

Но он оставался рыжим внутри – вспыльчивым, резким, самонадеянным.

Больные его боготворили, студенты побаивались, коллеги уважали, но посмеивались за спиной – уж больно рыжим был его характер.

Но, но, но…

Он, как никто другой, умел, положив руку на лоб больного и выслушав сбивчивый отчет ординатора, выудить из шелухи медицинских терминов главное и поставить единственно верный диагноз.

Он, как никто другой, умел разругаться со всем миром, чтобы спасти жизнь человеку, который никогда и не догадывался – каких усилий стоило доктору доказать правильность неординарного лечения, договориться о внеплановой операции, настоять на своей правоте.


Тина никогда не работала, была умна, свежа и ухожена. Тина была – баловень любви.

Способна ли она сама на это древнее чувство, оставалось неясным – уж больно холодным и надменным становился ее взгляд, если кому-нибудь удавалось остановить его на себе.

А сейчас она сидела, бессильно склонив голову – ждала, когда Доктор очнется.

Скрипнула кровать, Тина подняла голову и увидела его уставшие от боли глаза.

– Я хочу тебе кое в чем признаться, – сказал он. – Хочу покаяться.

– Что? – спросила она. – В чем? О чем ты говоришь?

Пересохшие губы растянулись в виноватую улыбку.

– Как странно, – сказал он, – Ты уже целых двадцать пять лет моя жена…

– Что же в этом странного?

– Как движется время. Вроде бы стоит на месте, а потом вдруг оказывается, все позади… Ты знаешь, я в молодости мечтал прыгнуть с парашютом. Жаль, что так и не удалось. Сначала думал – вот завтра, завтра, потом – следующим летом, а потом…

– О чем ты говоришь, Лазарь – Тина потерла ладонью висок, – Я не понимаю, я не понимаю.

– Тина, милая, просто я вдруг понял, что жизнь похожа на прыжок с парашютом, но с одной разницей. Нет парашюта… Сначала – голубое небо, белые облака, сквозь них видна земля, где-то далеко внизу, в дымке, и – не приближается, ты летишь, ветер в лицо, и мир – твой и вечен. Потом ты влетаешь в тучи, тебя поливает дождем, бьет градом, швыряет воздушными потоками, но когда, преодолев все, ты, наконец, вырываешься на свободу, к солнцу, к ветру в лицо, и снова все, как раньше – лети, оказывается, что земля уже вот она – рядом и со страшной скоростью несется тебе навстречу. Ты пытаешься нащупать вытяжное кольцо, а его – нет. Потому, что нет – парашюта. И единственное, что остается, попытаться, хотя бы в последние секунды, понять смысл всей этой затеи… – Он перевел дыхание. – Зачем я тебе это говорю, Тина?

– Я… я не знаю, я не понимаю, Лазарь…

– Видишь ли, дорогая, единственное, что пока удалось понять мне – я больше не хочу тебе лгать. Не сейчас. Не перед смертью. Не спорь – он покачал головой. – Мы оба это знаем – и ты, и я. Я же врач, я хороший врач, Тина. Мне осталось жить часы или дни – это неважно, неважно… Я не знаю, доживу ли до завтрашнего утра. Я не знаю, увижу ли я тебя еще раз, Тина. И я хочу покаяться. Ты готова выслушать меня, скажи?

– Да, Лазарь, да, милый, только подумай, может, все же завтра? Ведь и ты иногда ошибаешься, я знаю… Может…

– Тина, ты забыла? Я рыжий, Тина. Я ведь рыжий, я таким родился, рыжим, упрямым, несговорчивым… Мне уже трудно говорить, поэтому, пожалуйста, дай мне сказать… Ладно?

Она кивнула – молча. Только руки ее замерли, застыли в воздухе, словно он вдруг сгустился вокруг них, не давая шевельнуться.

Он вздохнул, умолк на секунду и сказал:

– Тина, милая, я не был тебе верен, только и всего. Слышишь?

Она сидела по-прежнему не двигаясь, только лицо вдруг осунулось и посерело. И потухли глаза.

– Это началось уже давно. Ну, правда, несколько первых лет… А потом – понимаешь, молоденькие женщины вокруг, ночные дежурства… Ничего оригинального – как у всех, или почти у всех… Я старался делать это по-умному, я не хотел и не собирался разрушать семью, это всегда было – ну… просто так… просто так… Любил я только тебя – всегда… Ну, вот… – он откинулся на подушку и перевел дыхание.

– Я понимаю, ты меня не простишь, ты не сможешь, ты гордая. Тем более что я знаю, я уверен – ты любила. И была верна… Но меня не слишком долго будет мучить совесть, или будет мучить вечно. Скоро я узнаю… Я прошу тебя – только не говори девочкам, ладно? Я виноват перед тобой, но я прошу – не делай этого. Не говори им, не надо. Пусть это умрет между нами. Ты обещаешь?

Она кивнула.

– Ну, вот… А теперь, Тина, иди, слышишь. Дай мне только последний раз увидеть… тебя. Поцелуй наших девочек от меня, хорошо? И – иди, теперь – иди. И больше не приходи сюда, не надо. Тебе сообщат, когда это произойдет. – Он замолчал, и тело его заметно расслабилось.

Она несколько секунд продолжала сидеть, потом поднялась и вышла из палаты.


…Когда появился доктор Милош, он дремал. Или делал вид, что дремлет – он всегда был непредсказуем. И открыл глаза не сразу, и не открыл, собственно, а приоткрыл – чуть-чуть, чтобы было понятно – он не спит.

– Привет, Милош, – негромко сказал он.

– Здравствуй, Лазарь, здравствуй, Доктор, – доктор Милош уселся на стул, с которого несколько минут назад поднялась Тина.

– Ну, как наши дела?

Глаза Доктора приоткрылись чуть шире.

– А ты будто не знаешь… Не задавай дурацких вопросов, мне, во всяком случае. Не забывай, я пока еще тоже – врач. Хоть и твой пациент. Впрочем, пожалуй, уже нет. Точно – нет. – он сделал попытку улыбнуться, у него не получилось.

– Сегодня вечером я перейду в другую клинику… Туда. – он поднял глаза к потолку. – Скорей бы уже, что ли…

– Не смей так говорить! Именно потому, что ты – врач. К тому же, не просто врач, ты – Доктор. Я у тебя учился, мы все учились у тебя, Лазарь, не смей даже думать!

– Я не думаю, я – знаю. Послушай, зачем нам играть друг с другом? Ты знаешь, как мне больно. Ты знаешь, что эта боль никуда не уйдет, она станет лишь сильнее и мучительнее, Милош. Ты хочешь, чтобы я продолжал мучиться? Это твоя плата за все то, что я тебе дал? Послушай, мы оба знаем, чем ты мне обязан, правда? Сегодня ты вернешь мне долг, и счет будет закрыт. И это правильно. Я сознаю, что я делаю, и не надо говорить со мной, как с ребенком… – он сделал паузу и несколько раз глубоко вздохнул.

– Я уже простился с Тиной. Значит – пора…

– Что значит – простился? Я встретил ее сейчас внизу, она меня даже не заметила, на ней просто лица не было… Что ты ей тут наговорил? И что – пора?

– Видишь ли, друг мой, мужчины между собой обычно об этом не говорят. Но сейчас – и мне – можно. Тина – моя женщина, понимаешь? Не просто моя жена, мать моих девочек – моя женщина. Я любил и люблю ее всю жизнь, сколько знаю. И она – меня. Мы – друг друга. Так не бывает – да, но с нами это случилось. И я не могу оставить ее просто так. Так – это значит обречь ее на муки, которые превратят ее жизнь без меня – в пытку. Я не могу себе этого позволить. Я всегда старался оставаться мужчиной – в любой ситуации и сейчас – тоже. Поэтому я сделал так, чтоб она меня возненавидела. Я сказал ей сейчас, что всю жизнь изменял ей с разными женщинами, понимаешь… Солгал ей. Ей тяжело, я знаю, но это поможет ей жить дальше. Того, кого мы ненавидим, похоронить – проще, согласись. Я хочу, чтобы ей было проще. Легко не будет, проще – да… Потому, что она очень гордая… Знаешь, какая в ней кровь? Впрочем, это сейчас неважно. Я рассказал это тебе, чтобы ты понял – пути назад у меня нет. Потому, что я не смогу с этим жить, значит, мне нужно умереть… Мне правда пора, Милош, это не шутка…

– Ну и натворил ты дел, Доктор… Что ж делать-то теперь, а? Что делать, скажи…

– Да особо ничего делать и не придется. Просто сегодня вечером ты введешь мне не обычную обезболивающую дозу морфия, а двойную – и все. Я засну и не проснусь. А утром ты позвонишь ей и скажешь. Она знает. Она ждет. Вот только не рассказывай мне, что это преступление, что ты не знаешь, что морфий на учете – не рассказывай. Мы оба знаем – как, потому что работаем в больнице всю жизнь. Это все. Ты понял? А теперь иди, мне надо побыть одному. И – спасибо, Милош, я не зря всегда полагался на тебя, почти как на себя…


Тина подошла к машине, припаркованной на больничной стоянке. Уселась справа. Закурила. На водительском сиденье сидел высокий, моложавый мужчина. Он слегка повернулся к ней и внешней стороной ладони провел по ее щеке.

– Ты выглядишь измученной, дорогая… Что там? Хочешь рассказать мне?

– Подожди, – она мотнула головой, – У тебя есть выпить?

Она взяла у него из рук маленькую фляжку и сделала глоток. Поморщилась.

– Ненавижу этот сорт виски, черт… Думаю, он умрет сегодня ночью…

– Почему ты так решила?

Она усмехнулась.

– Я знаю своего мужа. Я знала, чувствовала, что он должен это сделать перед самым концом, и он – сделал.

– Что?

Она помолчала немного, сделала еще глоток из фляги и сказала:

– Он признался, что изменял мне всю свою жизнь… Что делал это просто так. Просто так… Что кается…

– А ты? Что?

– Я? Сделала вид, что поверила, как же иначе. Ведь он уверен, что теперь мне будет проще пережить его смерть.

– А это не так?

Она взглянула на него и отвернулась.

– Вы все – идиоты! Господи, какие же вы все идиоты! Ни один из вас, даже самые лучшие из вас не смогут понять, что это такое, когда женщина – любит. Я люблю его, понимаешь ты! Только его – одного. Все вы, все, кто был у меня, все, с кем была я – не стоите его седого волоса. Даже внешне – вы все похожи нанего, ясно тебе! Все, как один…

– Тина, успокойся…

– Заткнись! Ты слышишь, он умрет сегодня ночью! Без меня! Я не услышу, не приму его последний вдох, последнюю секунду его жизни… Сам того не понимая, он лишил меня последнего утешения – быть с ним рядом – сейчас… Он – единственный, кого я любила и люблю, и он не смог понять до конца, что для женщины любовь – не радость, а – страдание… И я вынуждена принять это, только чтобы облегчить ему – смерть. Он отнял у меня последнее, что я могла ему дать. Что у меня еще оставалось. Даже это… ты понял? Все кончается! Все! Всему рано или поздно приходит конец… и только она остается – одинокая, несчастная, никому не нужная – любовь…

Она заплакала…


Назавтра, в восемь утра, ей позвонили из больницы. Она была готова.

Она была – в черном…

Кувшин

Это – вымысел.

В то время, о котором речь, этого просто не могло случиться, а будущее еще не настало. Этого не было.

Но это – правда…

1. Когда тебе восемнадцать

– Говори, я так люблю тебя слушать, я всегда улетал от твоего голоса, от твоих слов… Ну, говори, я услышу…


Восемнадцать мне было очень долго.

Лет, пожалуй, до сорока.

А в сорок я влюбилась.

Так кончилась моя молодость.

Восемнадцать – это когда лежишь на траве, раскинув руки, вдыхаешь в себя небо и думаешь о былинке, которая щекочет тебе сгиб локтя.

И пусть по ней ползет детеныш божьей коровки.


– Или пчела…


А ящерицы отбрасывают серебряные хвосты.

И нет такого слова – завтра.

Потому что сегодня длится вечно.

В этом долгом солнечном сегодня происходили счастливые и грустные события, защищались дипломы, игрались свадьбы, рождались дети, появлялись, исчезали и уходили друзья…

А травинка оставалась. И запах – летний, густой, пряный – был всегда со мной.

И вдруг я поняла, что повзрослела.

Лет в сорок… Пожалуй. И никто не виноват.


– Конечно, никто. А кого винить – бога, судьбу, самих себя? Никто не виноват…


Человек, которого я полюбила, был гораздо старше меня. Банальная история. Эпистолярный роман.


– Красиво звучит.


Вернее, он начинался, как эпистолярный, а в какие дебри он нас завел и какое сумасшествие заставил испытать…

Я писала магистрат по античной литературе, собирала материалы по разным библиотекам мира, побывала в Греции, успешно защитилась, но от античности так и не смогла уйти – увлеклась не на шутку, и в какой-то момент времени поняла, что не смогу уже без этого жить.

Чтобы как-то упорядочить накопленные знания и оглядеться в поисках будущих перспектив, я решилась и, наконец, завела собственный сайт. Сайт античной литературы. Началось практически круглосуточное общение в сети с такими же фанатиками, кофе за полночь и долгие взаимоприятные разговоры ни о чем.

Вот именно в такие моменты оправданного безделья и увлечения собой и своей исключительностью и подкарауливает нас дедушка Фрейд – и я не оказалась исключением.


Его звали Дан (сокращенно от Даниил), и был он чертовски умен.

Архитектор, занимавшийся в то время книгой об ионическом ордере.

Из недостатков – возраст (старше меня почти на шестнадцать лет) и проживание в западном полушарии. Тогда как я проживала в восточном, была счастлива в семейной жизни и имела достаточно оснований совершать исключительно благоразумные поступки.

Потому как неблагоразумные совершала крайне редко, познав еще в самом начале своей супружеской жизни одну непреложную истину – хорошо там, где нас нет, но дома все равно лучше.

За шесть месяцев ежедневного общения – сначала письма, потом телефонные разговоры, я поняла, что он – моя полная противоположность и, в то же время, моя потерянная еще внутриутробно – половина души.

Банальность… Ах, как я боялась банальности. Как я бежала от нее.

Бежала и падала в объятья надвигающейся беды по имени платоническая любовь.

Не надо быть Платоном, чтобы понять, что у платонической любви итог один – и тот далеко не платонический.

Наши встречи начались через полгода и продолжались шесть с половиной лет.


– … Н-да… Ты по-прежнему – торопыга… Моя торопыга… Ну, не совсем… Шесть лет и шестьдесят один день.


Раз в год. Где-нибудь в мире, ставшем маленьким, каждый раз в другом городе, другой стране. Только время года почти не менялось – поздняя весна, либо – ранняя осень…


– Конечно, ты была – весна, я – осень… А пару раз мы встречались дважды в год – помнишь?


Встретившись впервые, мы сразу поняли, что продолжать жить в разных полушариях смерти подобно. И – продолжали жить.

У него была куча недостатков.

И как же я его любила – и за каждый в отдельности, и за все вместе…


– Да, я знаю… я помню…


Он же – наоборот – любил мой идеал – даже называл меня Тала – от Галатея…

Он жил на берегу океана со своей семьей. Двое детей – мальчик и девочка, и женщина с большими серыми глазами. Я видела эту фотографию у него в портмоне.

И любил меня…


– И любил – тебя…


Когда порвалась цепочка, и с моей шеи упал медальон, он попросил показать – что внутри.


– Наша мужская толстокожесть… Я причинил тебе боль…


Там была фотография моего мужа и дочери. Я поцеловала их и положила медальон на прикроватную тумбочку.

Ну и кто мы после этого?

– Как – кто? Мужчина и женщина. Всего-навсего. Мужчина – и – женщина… А кто же еще?

Когда человек тонет, в определенный момент времени он перестает сопротивляться.

И тогда идет ко дну.

После нашей встречи я перестала сопротивляться.

А дна все не было.

Была ежесекундная тоска по несбыточному.

И горячее – прямо под ребрами – счастье.

Я переполнилась своей любовью – как кувшин.

И любовь стала переливаться через край:

Мы любили друг друга так самозабвенно и горячо, так бескорыстно…

Что со временем начали меняться.

Это был удивительно, упоительно и странно…


– Это было – необыкновенно…


Привычки, словечки, мысли, интонации – мы обменивались друг с другом – собой, чтобы слиться еще плотнее, еще больнее, еще беспощаднее.


– Какой же сладкой была эта боль…


Пожалуй, это было два кувшина, тяжелых, теплых, переполненных божественной влагой, в самый важный момент времени не вынесших собственного счастья и опрокинувшихся, и перелившихся через край.

Воды смешались, и уже стало не отличить Адама от его ребра, ласточки от гнезда, солнца от моря.

Я стала им, а мой любимый стал мной.

Мы стали – одно.

Срослись, как сиамские близнецы.

Исчезли его недостатки и разница в возрасте. Привычка и раздражение обыденным нам не грозили, и – так получилось – что победила любовь.

– Ей повезло – мы встретились…

2. Когда погаснут огни

Время, если и не лечит, то, по крайней мере, расставляет все по своим местам.

Прошло двадцать лет счастья.

Дан умер.

Потом еще двадцать лет безмолвия.

Говорить было не с кем и не о чем.

Вы спрашиваете – жили ли мы вместе?

Нет.

И даже не виделись больше никогда.


А разве это что-то меняет?


Сейчас я живу в доме для престарелых и молчу, глядя в окно.

Мне снова восемнадцать. Особенно летом.

Особенно в предзакатные часы.

Вот только бессонница…

С темнотой приходят ветер и беспокойство.

Мне кажется, что он рядом – стоит лишь протянуть руку – и я коснусь его щеки.

Если б вы только знали – что для меня значит этот миг… Иногда мне чудится его профиль в окне напротив.

А один раз я увидела там женщину – она сидела и расчесывала перед туманным зеркалом свои длинные черные волосы.

И каждый вечер я ворочаюсь в кровати, сбиваю в жгут простыни, отталкиваю от себя подушку.

Мне восемьдесят шесть, у меня прекрасная память и я все время зову его. По имени и всеми уменьшительными прозвищами, которые мы давали друг другу раньше.

А сон все не идет.

Может быть, когда погаснут огни в доме напротив, я усну.

Но ни за что раньше.

Ни за что.

3. Ожидание

Я не знаю, что с этим делать. Не знаю даже сейчас. Я прихожу сюда – в этот дом напротив и смотрю. Молча, потому что меня все равно нельзя услышать. Но она – слышит. Она умеет читать мои мысли – спустя двадцать лет – до сих пор… Даже отсюда.

Моя Гала…

Я боюсь подходить слишком близко – чтоб не умереть от счастья, хотя, разве можно умереть дважды? Если я скажу – да, вы удивитесь, но это – правда. Потому, что снова начинает биться сердце, и делаются теплыми руки – от близости – ее. Оживает то, чего давно уже нет, потому что нет – меня. Но она – здесь, а значит и я, как же иначе? Хотите, назовите это любовью, хотите, судьбой – это ничего не изменит.

Просто есть нечто – и какая разница, в котором из миров, моем или вашем, если единственное, то, в чем смысл и боль и – все, вот оно – в доме напротив, смотрит сюда и продолжает звать – всегда.

И все точно так же, как тогда, в самый первый раз, когда мы увидели друг друга, в самую первую минуту – глаза встретили глаза, рука встретила руку, а сердце – сердце.

Потому что, что такое – двадцать лет, если перед нами – вечность.


И я знаю – уже скоро…

Белый тюльпан

Жидкость, жидкость, жидкость…

Кровь. Плазма…

Угроза шока.

Антибиотики.

…Четырехмесячная беременность.


Пострадавшая – врач, только-только получила диплом. Двадцать четыре года. Свадебное путешествие в… неважно куда. Автобус перевернулся в горах. У мужа – ни царапины, а она… Обе ноги раздавлены – почти раздроблены.


Ей сказочно повезло. Если это можно назвать везением… Оно оказалось бортом МЧС, возвращавшимся домой из очередной заграничной командировки с врачами и всем, что было ей так необходимо именно сейчас. Мы буквально упали с эшелона на зажатый в ущелье горный аэродром, куда ее должны были доставить с минуты на минуту на местной «скорой». Едва успели развернуться в торце полосы для обратного взлета, как прямо к аппарели подкатила машина с красным крестом. Ее мгновенно перекинули на наши носилки, бегом закатили их вовнутрь, и мы взлетели.


– Не повезло, – еле улыбается синими губами.

Очнулась. Дышит пока сама, но я боюсь как бы не пришлось интубировать.

Ниточка монитора мечется – пульс слишком быстрый

– Ребенок потерян? Да?

– Я не знаю, – честно отвечаю и стараюсь отвлечь ее.

– Тебе чудо, как повезло… И страховка есть, и борт тебе специальный. И домой летишь.

А то вон – в местной больнице тебе уже приготовились обе ноги оттяпать.

– А у нас думаешь – что?

– У нас – спасут. Спасут твои ноги. Про ребенка – не знаю. А ноги точно – спасут.

– А я не хочу ноги. Я хочу малыша. Попроси их, ладно? Попроси. Ребенка – в обмен на ноги.

– Перестань. Тебе не разговаривать сейчас, силы беречь…


Она закрывает глаза. Проваливается в черноту. Боль. Боль. Чем больше боли – тем легче дышать. Потому что если дать чуть больше обезболивающих – заснет слишком глубоко и дышать сама перестанет – тогда трубку в горло – да как можно нежнее и проворнее – но все равно давление упадет, и просто жидкости в вену уже не хватит – шок – адреналин – быстрей, быстрей и….

Если ребенок еще жив, то последнее, что он почувствует – разрывающее грудь биенье материнского сердца.

Хотя какой там ребенок. Так – комочек. Многие такие комочки не задумываясь выскабливают, как упаковку йогурта…


– Долго еще?

– Скоро. Потерпи. Муж-то где – следом летит?

– Летит… – Кусает губы.

– Больно? Терпеть можешь или?

– Могу. Пока могу. Только говори. Говори со мной. Не хочу опять в эту черную яму…[1]1
  «Черный тюльпан» – во время войны в Афганистане, так называли транспортные самолеты ИЛ-76, перевозившие назад в СССР, тела погибших советских солдат. Для тех, кто уже не знает…


[Закрыть]

…Мне тридцать восемь. Я не умею плакать. Я не просто врач, а врач МЧС. Вы знаете куда и когда нас посылают. В последние годы все чаще и чаще. Но сейчас это неважно. Сейчас мне необходимо пробить скорлупу ее жуткого одиночества, одиночества боли и неизвестности.

Я беру ее за руку, и ее пальцы рефлекторно цепляются за мои.

…Она была моя студентка. На практике. Мы встретились год назад. А расстались… Да и не расставались мы… Просто у каждого своя жизнь. А между тем и этим произошло то, что произошло. То, что не стоило счастья и спокойствия наших близких.

А ребенок…

Что ж… Она сказала будущему мужу, что беременна. Свадьбу решили не откладывать, чтобы успеть насладиться свадебным путешествием еще до рождения малыша. Вот и насладились…

А я промолчал. Ни моя жена, ни двое наших мальчишек не были готовы к такой сногсшибательной новости.


– Это Б-г меня наказал… За все…

– Что, Рита? О чем ты? Опомнись!

– Я знаю. Я и мужу так сказала… Когда меня увозили… Прости…

– Да что ты. Неважно это сейчас. Совсем…

– Не знаю. Может быть. Если мальчик родится… назову твоим именем… Можно?


Зуммер вызова по внутренней связи. Голос командира.

– Олег, как там твоя подопечная? Довезем?

– Если ты не угробишь – довезем…

– Во-во, в этом-то и дело. Понимаешь, кругом засветки, сплошной фронт… Если бы на посадку и взлет время не потеряли, успели бы проскочить. А теперь все закрылось – ни назад ни вперед. И верхом не пройти, наковальни местами до двенадцати тысяч. Хреново все, понимаешь… Минут через десять-двенадцать может такое начаться… Короче, сам все знаешь, который год летаешь. Ты подготовь там все на всякий пожарный, трясти будет так… Мы, конечно, постараемся, но тут уж – сам знаешь – все от бога…


И это началось… Огромную реактивную машину швыряло во все стороны, где-то в фюзеляже что-то грохнулось – не успели или забыли закрепить, но все это не шло ни в какое сравнение с тем, что происходило снаружи… разряды, светящиеся от атмосферного электричества плоскости, которые неизбежно должны были вот-вот просто отвалиться, рев двигателей…

У Риты были совершенно безумные, потерявшиеся от страха и боли глаза, она смотрела на меня, я видел, как шевелятся ее губы и ничего не слышал, потом все вдруг куда-то провалилось, я обо что-то треснулся плечом так, что искры из глаз, упал на нее, закрывая своим телом и понимая только одно – конец… Самолет падал… Это продолжалось долго – часы, дни, годы, всю жизнь… Когда все это внезапно прекратилось, и я увидел в иллюминатор кусок голубого неба…

Минуты через две – все уже начали приходить в себя, не веря, что живы, снова вызвал командир.

– Олег, ну как? Полные штаны?..Твоя как – жива? Не зря хоть это все, а? Полтора километра высоты потеряли за считанные секунды – спасибо Илу – вывез родной… Я уж думал – труба…


Мы ее довезли…

Отделение интенсивной терапии. Знакомые лица врачей. Принимайте ценный груз. Потом – белое лицо мужа…

…Операции, осложнения, операции. Недели и месяцы…


Мальчик родился в срок и абсолютно здоровым.

Муж… Впрочем, не о нем речь.


Мы встречаемся раз в месяц. Гуляем по набережной, заходим в кафе. Долго сидим близко-близко друг к другу и говорим, говорим, говорим…

Рядом, в коляске, лупит по погремушкам Олег Олегович.

Счастье, которое можно потрогать руками.

Странная парочка – думают про нас. Абсолютно седой, хотя и не старый еще мужик. Прелестная девушка в инвалидном кресле…


А потом – на прощанье – легкий, почти невесомый поцелуй и эта тупая непроходящая боль в груди, наверное, уже до конца…


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации