Текст книги "Пирамида"

Но у этой новой мысли было одно бесспорное преимущество: она все объясняла.

52

День, которого они все так ждали, настал.

Сбор был назначен на половину четвертого, но уже к двум почти все приехали в институт. И только Дмитрий опоздал на несколько минут. Ждали его уже давно, заволновались даже самые спокойные, облепили подоконники, поминутно спрашивали – не видать ли? А он медленно шел по бетонной дорожке, не догадываясь, что все смотрят на него из окон, и совсем не думал об эксперименте, – только о том, что оставил полчаса назад, вставая из-за письменного стола. И те, кто с таким нетерпением ждал его, очень удивились бы, узнав, чем он занимался в последние дни.

Если бы они заглянули в его бумаги, то увидели бы, что результаты предстоящего эксперимента для Дмитрия Александровича – нечто бесспорное, сомнению не подлежащее. Он оперировал ими так, словно это было что-то заурядное и давно известное. То, что было для них близким тревожным будущим, для него как будто стало уже прошлым.

Но что наверняка еще больше поразило бы их – суть некоторых выкладок и предположений. И не то было бы удивительно, что многое в них будто не имело никакого отношения к еще не состоявшемуся эксперименту. Такая связь, в конце концов, не обязательно должна быть явной, видной невооруженным взглядом.

То, что предполагал Кайданов, могло прийти в голову только человеку, не обладающему даже элементарными знаниями в физике.

Или сумасшедшему. Или – гению, может быть, решили бы они.

Дмитрий оглядел всех, посмотрел на часы и будничным тоном сказал:

– Ну что ж, идемте в штаб.

«Штабом» называли просторную, уютно обставленную комнату рядом с вычислительным центром. Отсюда следили за ходом эксперимента. Здесь им предстояло провести почти сутки. В сущности, делать им было совершенно нечего – только ждать результаты и наносить их на график. Весь ход эксперимента рассчитан по минутам, и вмешательство в него допускается лишь в крайнем случае. Но о крайних случаях не только не заговаривали – это была запретная тема, – но старались и не думать.

График был приколот к тяжелой наклонной плоскости кульмана. На нем красивой красной дробью ярко выделялись точки – ожидаемые значения эксперимента. Если смотреть издали, точки сливались в кривую линию с двумя характерными изгибами и резким изломом чуть выше середины. Пока что этот излом ничего не означал, вернее – почти ничего. Всего лишь их теоретические предположения. Смелые, оригинальные, но всего лишь предположения. Вот если они подтвердятся…

Никаких «если». Подтвердятся. Конечно же подтвердятся. Через полчаса на красные точки – прямо на них или очень близко – начнут накладываться синие крестики, и их предположения постепенно начнут превращаться в реальность. Излом тоже станет реальностью – и это будет означать победу. Потому что этот излом не предполагается никакими теориями, кроме той, что создали они. «Теория» – сказано, может быть, и слишком громко, да они и не говорили так. «Идея», «идейка», «расчеты», «гипотеза». А впрочем, не все ли равно, как называть? Главное – это будет что-то новое, до сих пор никому не известное. То, ради чего они работали почти три года. И это будет. Разумеется, будет.

Данные с ускорителя в вычислительный центр передавались по телетайпу. Машине предстояло «начерно» обработать их и каждые двадцать минут выдавать результаты – несколько колонок цифр. Но в ходе эксперимента не было необходимости разбираться в этих десятках цифр. Сейчас нужны были только пять самых необходимых чисел, и, чтобы получить их, не нужно было даже идти в машинный зал, они будут печататься на пишущей машинке, стоящей на специальном столике рядом с кульманом. И они нет-нет да и поглядывали на нее, словно опасаясь, что она может не вовремя застучать. Но машинка – внушительный «Консул», поблескивавший черными клавишами, – молчала. Ей еще нечего было сказать.

Они уже звонили на ускоритель, наведались в машинный зал, но им не слишком вежливо посоветовали заняться своим делом. Легко сказать… А если свое дело одно только ожидание?

Расхаживания по комнате. Полтора десятка дымящихся сигарет. Напряженные лица, натянутые улыбки, взгляды, перескакивающие с предмета на предмет. Молчание. Тяжелое, густое, плотно набившееся в комнату, с пола до потолка, подкрашенное сизым табачным дымом молчание.

– Дайте чего-нибудь пожевать, – сказал Дмитрий.

Головы в секундном недоумении повернулись к нему. О чем это? Что означает «пожевать»?.

– Не успел пообедать, – сказал Дмитрий. – Надеюсь, едой вы запаслись?

О господи, только-то и всего? Пожевать? Разумеется, они запаслись едой! Холодильник трещал от того, что можно было жевать! Через минуту стол перед Дмитрием был заставлен так, что жевать ему пришлось бы по меньшей мере до утра.

– Полегче, полегче, – поднял он руку. – Пантагрюэльствовать будем завтра, у меня дома… А пивка не найдется?

Пивка? Еще бы ему не найтись! Какое вам, Дмитрий Александрович, – жигулевское, московское, рижское?

– А кто со мной за компанию?

Нет уж, увольте. Мы – сыты. По горло и даже выше. Мы – нет. Мы – пас… Что означает эта лампочка?!

Рядом с «Консулом» светился зловеще-красный кружочек.

– Трехминутная готовность, – спокойно сказала Таня Медведева, программистка. – Не паникуйте и рассаживайтесь по местам, не толпитесь у машинки.

– Почему раньше этого не было? – зло спросил кто-то.

– Раньше не было, а теперь стало.

– Выдумывают тут всякое. Народ-то нервный пошел, насквозь психованный…

– Психи, по местам!

Главное – уже не было тишины. Уже улыбались, а не изображали улыбки. Говорили, а не выдавливали слова. Теперь уже можно было ждать. Три минуты, а потом еще двадцать – и первый результат. А потом будет совсем просто. Главное – первый результат.

Но не успели они сесть, как с сухим пулеметным стуком заговорил «Консул». Савин даже подпрыгнул на месте. Что он бормочет, этот идиот «Консул»? Зачем? Ведь до результата еще целых двадцать минут!

Дмитрий поставил стакан и вопросительно посмотрел на Ольфа.

– Заголовок печатает, – сказал Ольф и усмехнулся: – И правда, психи.

«Консул» с грохотом передвинул каретку и снова мелко застучал. Несколько человек уже стояли над ним, плотно сдвинув головы.

– Тьфу, собакин сын! – ругнулся Костя Мальцев. – Это ж вмиг можно инфаркт схватить… – И накинулся на Таню: – А без этих фокусов нельзя обойтись?

– Спокойно, спокойно, – невозмутимо проговорила Таня. – Сядь, голубчик, вредно так волноваться.

«Консул» еще раз дернулся и умолк. А ровно через двадцать минут он отпечатал первую строчку результатов. Строчку эту давно все выучили наизусть, Савин признавался, что она даже снилась ему, и теперь, когда они увидели, что «Консул» выдал почти то же самое, что было в их расчетах, – это «почти» значения не имело, без него не обходится ни один эксперимент, – раздалось разнобойное «ура». Игорь Воронов, расплывшись в неудержимой улыбке, похлопал машинку по черному блестящему боку:

– Молоток, «Консул», так держать!

Дмитрий оторвал листок с цифрами и нанес на график крестик. Центр его почти совпал с красной точкой.

53

А через восемьдесят минут случилось то, о чем они потом долго не могли вспоминать без содрогания.

За это время все более или менее успокоились, настроились на долгое ожидание. На часы все-таки посматривали, и за несколько минут до выдачи результата два-три человека уже стояли у «Консула». И когда тот в пятый раз застучал, Дмитрий встал и неторопливо направился к кульману. И, еще не доходя до машинки, он понял, что случилось что-то неожиданное и очень неприятное. Майя так смотрела на цифры, словно никак не могла поверить своим глазам или думала, что от ее взгляда они переменятся. А Савин, неизменно дежуривший у «Консула», повернул к Дмитрию голову, пошевелил губами и громким хриплым шепотом сказал:

– Дмитрий Александрович, тут… Смотрите.

И неуверенным, боязливым жестом показал на машинку.

А Дмитрий уже и сам увидел.

Из пяти цифр главной была последняя – отклонение экспериментального значения от теоретического. Они предполагали, что эти отклонения не должны превышать двух процентов. Чуть больше – не страшно, меньше – бога ради, нам же лучше. И в каждой строчке они прежде всего смотрели последнюю цифру, и до сих пор все шло как нельзя лучше. Ноль и шесть десятых, один и два, ноль и девять, ноль и восемь. И четыре синих крестика легли почти по центрам красных точек.

Сейчас пятая цифра означала что-то совершенно невозможное – тысяча триста сорок семь. Первое, что пришло в голову Дмитрию, – это опечатка. Но стоило взглянуть на остальные числа, и все стало ясно. Никаких опечаток. Ошибка тысяча триста сорок семь процентов и еще восемьдесят шесть сотых. Экспериментальное значение в тринадцать с половиной раз превышало расчетное.

Дмитрий оторвал листок и, поворачиваясь к кульману, увидел, как все встают и идут к нему. Он еще раз взглянул на листок, взял толстый двухцветный карандаш и стал отсчитывать на графике это нелепое, невозможное значение. График был большой, и туда, где нужно было поставить крестик, он не мог дотянуться.

– Опустите кульман, – сказал он.

Потом ему говорили, что всех поразило его спокойствие в эту минуту. Это спокойствие ввело их в заблуждение и помешало сразу понять, что произошло, листок он держал так, что цифры не были видны. И зачем опускать кульман, они не поняли и продолжали смотреть на него, и ему пришлось повторить:

– Опустите кульман.

– Зачем? – спросил Полынин.

Дмитрий посмотрел на него, и Полынин принялся торопливо откручивать винты. Доска медленно, со скрипом поползла вниз.

– Хватит, – сказал Дмитрий.

Он еще раз отсчитал деления, поставил точку и нарисовал аккуратный синий крест. Наверное, он нажимал на карандаш сильнее обычного, и крест получился жирным. «Как паук», – скажет потом Савин.

Крест безобразно повис в левом верхнем углу графика. Он был так высоко, что, если смотреть только на него, четыре предыдущих крестика скрывались из поля зрения. Да они теперь и не нужны были – один этот новенький, живущий всего несколько секунд крест перечеркивал не только предыдущие, но и будущие шестьдесят крестов, даже если все они лягут точно на красные точки.

– Что это? – громко спросил кто-то.

Дмитрий положил карандаш и негромко сказал:

– Не знаю. Может быть – крокодил, может быть – пятитонный грузовик.

Он не собирался шутить, просто вспомнил фразу профессора Давыдова на лекции по ядерной физике в университете. Давыдов, объясняя природу ядерных сил, писал уравнения, и его спросили об одной константе – что она означает? И Давыдов, без тени улыбки, даже несколько раздраженно, ответил. Он действительно не знал, что означает эта константа. И никто не знал – ни тогда, ни сейчас.

Может быть – крокодил, может быть – пятитонный грузовик.

Майя Синицына всхлипнула, закрыла лицо руками и выбежала в коридор. Дмитрий проводил ее взглядом, чуть помедлил и сказал Тане:

– Сходи в машинный зал, узнай, не у них ли что. А ты, – обратился он к Ольфу, – звони на ускоритель, пусть проверят все параметры. Остальные… – он обвел всех взглядом и чуть улыбнулся, – остальные могут сесть.

Он и сам потом удивлялся, откуда у него взялись силы на эту улыбку и легкую иронию. И как догадался попросить Таню и Ольфа проверить то, что проверять не стоило. Он знал, что и в машинном зале, и на ускорителе все в порядке, но надо было немного выждать, чтобы дать всем время прийти в себя. И они стали медленно рассаживаться, полезли за сигаретами. Таня ушла в машинный зал, а Ольф позвонил на ускоритель.

– Через несколько минут сообщат, – сказал он и почему-то не клал трубку, и все услышали тонкие частые гудки.

Дмитрий дотянулся до телефона и нажал на рычаг. Ольф положил трубку и вздохнул.

Вошла Таня и еще с порога сказала:

– Все нормально.

Дмитрий кивнул.

Три или четыре минуты, прошедшие до звонка с ускорителя, как будто выпали из их памяти. Потом никто не мог толком вспомнить, что они делали и о чем думали в эти минуты. И когда телефон зазвонил, они посмотрели на него со страхом – Дмитрий очень хорошо видел это. Даже Ольф испугался, он смотрел на телефон, словно ждал, когда тот кончит звонить, и Дмитрий сказал ему:

– Возьми.

Ольф взял трубку и сказал:

– Да.

И, выслушав что-то, молча положил ее и с видимым усилием сказал:

– Там тоже… все нормально.

– Ну что ж, этого следовало ожидать, – Дмитрий видел, что все смотрят на него, и старался говорить спокойно. – Подождем еще… – он взглянул на часы, – четырнадцать минут.

Но теперь уже все поняли, что это только отсрочка. Каким бы ни был следующий результат, он ничего не изменит. Ничто не сможет убрать этого жирного синего паука.

И эти четырнадцать минут помнились смутно. Даже на часы никто не смотрел. И никто заранее не подходил к «Консулу», и даже когда он застучал, все остались на местах. Дмитрий встал сам, подошел к машинке и, не глядя на цифры – так им казалось, на самом деле он еще издали увидел, что результат правильный, – оторвал листок, не спеша подошел к кульману и, нагнувшись, поставил шестой крестик. Там, где ему и полагалось быть – на шестой красной точке. И оттого, что на пятой точке крестика не было, она выделялась особенно ярко. Маленькая кровавая точка на белой бумаге и два синих крестика по бокам.

– А теперь, – сказал Дмитрий, – садитесь-ка поближе и вместе подумаем, что делать дальше.

И они зашевелились, задвигали стульями, долго устраивались, всячески стараясь оттянуть начало разговора. О чем тут думать? Все казалось ясным – надо было прекращать эксперимент. Так гласили неписаные законы современной исследовательской работы. Ускоритель – не копеечный электроскоп Фарадея. Каждый час его работы обходится в сумму, которую иначе чем астрономической не назовешь. Одной электроэнергии он потребляет больше, чем весь город. А это далеко не единственная статья расходов по их эксперименту. Два часа уже потеряно, но впереди еще двадцать…

Другого выхода не было, однако никто не решался первым сказать об этом.

– Давайте подумаем, почему так могло получиться, – сказал Дмитрий.

– Ты считаешь возможным продолжать эксперимент? – спросил Мелентьев.

До сих пор он почти все время молчал. И вообще в последнее время вел себя так, словно его не очень-то интересовало, чем все закончится. Работал он по-прежнему безупречно, но как будто с полнейшим равнодушием. Или это маска? – думал иногда Дмитрий. И сейчас Мелентьев задал вопрос с таким видом, как будто исполнял скучную формальность. Он почти лежал в кресле, далеко вытянув ноги, и разрисовывал карикатуру в «Крокодиле».

– Почему же нет? – сдержанно сказал Дмитрий.

– Ну-ну, – небрежно бросил Мелентьев. Это прозвучало так: «Я умываю руки».

Дмитрий еще несколько секунд смотрел на него и отвернулся. И все взгляды опять обратились к нему.

– Я изложу кое-какие свои соображения, а вы хорошенько подумайте, – начал Дмитрий. – Есть несколько возможных причин… такой несуразицы. Первая – какие-то технические ошибки экспериментаторов. Но они уверяют, что у них все в порядке, и у нас нет оснований сомневаться в этом. Кроме того, ошибка очень уж грубая, там она может вызываться только какими-то из ряда вон выходящими неполадками, и их было бы нетрудно заметить. Вообще же это обстоятельство – столь большая величина расхождения – очень нам на руку. Гораздо хуже, если бы она была… в пределах разумного.

– Почему? – спросила Корина.

– Частично я уже объяснил, – мягко сказал Дмитрий. – Соринку можно и в собственном глазу не заметить, но такое бревно… – Он покачал головой и с удовлетворением отметил, что кое-кто улыбнулся. – Остальное позже, по ходу дела. По тем же причинам отпадает подозрение на машину.

– А при передаче по каналам связи вранья не могло быть? – спросил Лисовский.

Дмитрий посмотрел на Таню, и она тут же сказала:

– Исключено. Каналы связи дублированы, и вообще система контроля построена так, что практически исключает потерю даже одного бита информации.

– А теоретически? – не унимался Лисовский.

Таня сердито посмотрела на него:

– А теоретически вероятность такой потери равняется что-то около стотысячной доли процента.

– Вот что, друзья, – поднял руку Дмитрий, – времени у нас мало, так что давайте… на несущественных деталях останавливаться не будем. Второй вариант, наиболее естественный, – ошиблись мы. Его пока обсуждать не будем, оставим напоследок. Должен только сказать, что в нашей правоте я не сомневаюсь. Я имею в виду не какую-то частную ошибку, – спохватился он, заметив, что его не все поняли, – а принципиальную правильность нашей теории. Частные ошибки, разумеется, возможны, но о них потом. Третий вариант – перед нами не ошибка, а нечто принципиально новое, до сих пор неизвестное.

Он помолчал немного, давая им время переварить эту мысль, и продолжал:

– Для начала должен заметить, что этот вариант не только не исключает возможности продолжения эксперимента…

Мелентьев хмыкнул. Дмитрий, не обращая на него внимания, продолжал:

– …но и просто требует, чтобы мы довели его до конца. Но этот вариант маловероятен. Почти невероятен…

И снова раздалось нетерпеливое «почему». Дмитрий видел, что они уже не боятся, а пытаются вместе с ним разобраться в причинах неудачи. Этого он и добивался, рассказывая о таких, в общем-то, очевидных вещах.

– По двум причинам. Режим работы ускорителя в нашем эксперименте пока что не слишком отличается от обычных. И маловероятно, чтобы до нас кто-то… не споткнулся об это бревно. Вторая, более существенная причина – такой аномальный пик может, в принципе, соответствовать только резонансным состояниям с чрезвычайно коротким временем существования. Но в этой области, посмотрите хорошенько на график и прикиньте, такие состояния, если они, конечно, вообще возможны, могут быть разве что при мощности ускорителя по меньшей мере в двадцать раз большей, чем мы имеем.

Мальцев схватился за ручку и стал что-то писать, наверно и в самом деле решил прикинуть, но через несколько секунд отодвинул листок в сторону и стал слушать.

Дмитрий помолчал, внимательно оглядывая их.

– Что ж, вернемся к первой причине – нашим ошибкам. Еще раз повторяю – принципиальная правильность наших расчетов сомнений у меня не вызывает. Никаких, – решительно подчеркнул он. – Техническую аранжировку мы тоже решили исключить.

Снова застучал «Консул». Дмитрий небрежно оторвал листок и поставил на графике седьмую точку. И, не глядя на притихших ребят, – они, видимо, никакие могли понять, какая еще может быть причина, – спокойно закончил:

– Остается одно – ошибки математического аппарата.

Дмитрий сел в кресло, неторопливо закурил, внимательно посмотрел на Таню, перевел взгляд на Ольфа, потом на Мелентьева. Теперь все зависело от них. Только они могли до конца разобраться в сложнейшем математическом хозяйстве эксперимента. А они молчали.

– Надеюсь, – с улыбкой сказал Дмитрий, – мне не надо уверять вас, что такое предположение вызвано отнюдь не недоверием к вам?

– Надо полагать, – буркнул Ольф.

– Ты считаешь, – медленно начал Мелентьев, – что таких вот рассуждении, ничем конкретно не обоснованных, достаточно, чтобы продолжать эксперимент?

– Да.

– Завидная самоуверенность.

– Пусть будет так.

– Значит, останавливать не будем?

Дмитрий секунду помедлил и сказал:

– Нет.

– Ответственное решение, Кайданов.

– Да, конечно, – согласился Дмитрий. – Но должен заметить, что эта ответственность целиком ложится на меня. Ко всем остальным в любом случае претензий быть не может.

– Ну, разумеется, – усмехнулся Мелентьев. – Но ради чего такой риск? Что страшного в том, если мы остановим эксперимент? Если ошибка действительно в математическом аппарате, в чем я изрядно сомневаюсь, хотя, конечно, и допускаю такую возможность, то мы в спокойной обстановке обнаружим ее и через три-четыре месяца проведем эксперимент.

– Во-первых, – возразил Дмитрий, – нельзя гарантировать, что по одному этому пику мы сможем найти ошибку. Я думаю, что появится еще хотя бы один, это наверняка облегчит нам поиски.

– Резонно, – нехотя согласился Мелентьев.

– Ну, а главное – я верю в нашу работу.

– Может быть, – предложил Ольф, – посоветоваться с Дубровиным?

– Нет, – твердо сказал Дмитрий. – Это не тот случай, когда можно прибегать к чьим-то советам.

– Значит, продолжаем? – спросил Мелентьев.

– Да.

– Ну что ж. – Мелентьев пристально посмотрел на него и встал. – Тогда за работу.

– Возражений нет? – обратился Дмитрий ко всем.

Он спросил это с легкой улыбкой, давая понять, что не ждет от них ответа. И они поняли почему – он не считал возможным возлагать на них какую бы то ни было ответственность, даже если это всего лишь ни к чему не обязывающее личное мнение.

Разумеется, они ответили «нет».