Текст книги "Пирамида"

21

И такая идея действительно пришла. И когда прошел год, я все еще работал над распадами К-мезонов. Я не знал, долго ли еще продлится моя работа и чем она закончится. Я старался не думать об этом и редко вспоминал о той жестокой неудаче, которая постигла меня с первой работой. Такие воспоминания не прибавляют мужества.

Событий на этот год было немного. В январе прошумело сообщение об открытии новой странной частицы – омега-минус-гиперон. Это был блестящий успех «восьмеричной» теории Гелл-Манна и Неймана, предсказавших существование этой частицы. Они даже описали ее свойства, и эксперимент с точностью до одного процента подтвердил их предположения. Физикам показалось, что наконец-то они ухватились за ниточку, которая поможет распутать весь клубок. Но в конце концов теория «восьмеричного пути» не оправдала этих надежд.

Зимой Ольф ездил в Ленинград к Светлане и пробыл там две недели. Когда я спросил его, чем закончилась поездка, он неопределенно улыбнулся:

– Да я и сам не знаю… Надеждами, наверно. Решили, что попытаемся совместными усилиями подремонтировать наши отношения.

– Как она живет?

– Работает на заводе, много занимается. Будет опять поступать. Мы решили пока довериться почте, а ближе к лету встретимся где-нибудь.

Летом я остался в Москве и работал.

А потом мне опять пришлось вспоминать о неудаче, постигшей меня год назад.

Конец августа и весь сентябрь я работал под Москвой, на строительстве овощехранилища, и возвращался домой веселый, весь обросший, в грязной залатанной куртке и развалившихся ботинках, один из них даже пришлось связать куском проволоки, чтобы подошва совсем не отвалилась. Должно быть, я представлял странное зрелище – прохожие удивленно поглядывали на меня, но я только посмеивался в бороду. Настроение у меня было превосходное. Мне не терпелось поскорее добраться до общежития и увидеть Асю, с которой я неожиданно встретился в апреле после семилетнего перерыва. А потом… Потом будет великолепно. Я буду встречаться с ней ежедневно и буду работать. Ох, как мне хотелось скорее взяться за работу! Я соскучился по своим уравнениям до того, что они снились мне по ночам.

Я невольно улыбался, вспоминая телефонный разговор с Асей. Я позвонил ей с вокзала, и, когда услышал в трубке ее голос, у меня вдруг отчаянно заколотилось сердце, и я не сразу сказал ее имя. Я и сам не подозревал, что так стосковался по ней.

– Ди-има… – медленно сказала Ася. – Ты приехал…

И столько ласки было в ее голосе, что я совсем растерялся.

– Ася, – не сразу выговорил я и еще раз: – Ася…

Она тихо засмеялась.

– Где ты?

– Я на вокзале, только что приехал, – заторопился я. – Сейчас поеду в общежитие, приведу себя в божеский вид и сразу к тебе, можно? Ты не очень занята?

– Ну конечно, можно.

– А потом сходим куда-нибудь и поужинаем.

– Все, что хочешь… А долго ты будешь приводить себя… в божеский вид?

– Ну… полчаса, минут сорок.

– Тогда знаешь что? Лучше я к тебе приеду. Потом вместе что-нибудь придумаем. Хорошо?

– Да, конечно… Ася…

– Что, милый?

– Скажи еще раз.

– Что?

– То, что ты сказала сейчас.

– Ми-лый…

Я молчал.

– Иди, Дима, – сказала Ася. – И жди меня в шесть.

И она повесила трубку.

Я поехал в университет. Не заходя к себе в комнату, я сразу позвонил Аркадию. Он недавно получил квартиру и жил теперь в преподавательском корпусе. В августе в Дубне была очередная конференция по физике элементарных частиц, а я еще ничего не слышал о ее результатах, и мне хотелось хотя бы коротко узнать, что там было нового. Мне стало как-то не по себе, когда я стоял в телефонной будке и набирал номер. Я сразу вспомнил, какой сюрприз преподнесла мне Стэнфордская конференция. Что скажет Аркадий сейчас? Он сам был в Дубне, и я просил его достать все материалы, относящиеся к моей работе.

К телефону подошла Нина и сказала, что Аркадий скоро будет. Я вздохнул с невольным облегчением. Ладно, потерплю до завтра, сегодня будем веселиться.

Я пошел к себе, весело насвистывая и улыбаясь. Прежде чем зайти в свою комнату, торкнулся к Ольфу, но его не было. Ольф не поехал со мной на работу из-за Светланы. Ей опять не удалось пройти по конкурсу, и в сентябре она приезжала к Ольфу. Однажды они заявились ко мне, и мы провели великолепный вечер. Я радовался, глядя на Ольфа и Светлану, – у них явно все шло к лучшему.

Я снял с себя все лохмотья и с наслаждением встал под горячий душ, целый месяц я был лишен этого удовольствия и уже забыл, как это приятно. Я думал об Асе и улыбался. Ася, Асик, Асенька…

Ася пришла без пяти шесть. Она встала на пороге, расстегнула пальто, и я сказал:

– Ух, какая ты…

– Какая? – улыбалась Ася.

– Красивая.

Она насмешливо сдвинула губы:

– Вот этого я до сих пор не знала.

– Разве тебе никогда не говорили об этом?

– Говорили, но редко… И то когда была помоложе.

– А сейчас ты уже старая, да?

– Конечно.

Я помог ей снять пальто. От прикосновения к ее плечам у меня задрожали руки, и мне неудержимо захотелось обнять ее, но я только провел ладонью по ее руке и сказал:

– Я очень скучал без тебя… А ты?

– Я тоже, – сказала она и отвела взгляд. – Куда мы пойдем?

– Может быть, в «Восход»?

– Это та самая шашлычная, где мы были весной?

– Да.

– Хорошо.

– Тогда подожди еще несколько минут.

И когда мы уже собирались уходить, пришел Аркадий.

Я не ожидал увидеть его сейчас и растерянно поздоровался, уставившись на папку, которую он держал в руках. Я вспомнил свои недавние опасения, и все остальное сразу вылетело у меня из головы.

– Ну, как твои дела? – спросил Аркадий.

Я мотнул головой и пробормотал:

– Нормально. – И протянул руку за папкой. – Это мне?

– Да.

– Спасибо.

Я осторожно взял папку и внимательно посмотрел на Аркадия:

– Есть что-нибудь… такое?

Он улыбнулся:

– Нет, тебе ничего не грозит, насколько я понимаю.

Я с облегчением вздохнул и положил папку на стол.

– А вообще-то интересно было? Много нового?

– Да, есть, – как-то неуверенно сказал он, отвел глаза и заторопился. – Ну, я пойду, не стану задерживать вас.

– Подожди, – я удержал его. – Ты что-то крутишь.

– Да нет, я же сказал, что сейчас тебе ничего не грозит.

– Сейчас? – Я ухватился за это слово. – Ну, допустим, сейчас нет, а потом?

– Да ничего, господи! – как-то неестественно рассердился он. – Я совсем не то хотел сказать.

– А что?

– Вот прицепился. – Аркадий как-то принужденно улыбнулся Асе, словно искал ее сочувствия. – Не успел приехать, все ему выложи. Идите-ка лучше, куда собрались, потом сам все увидишь.

– Да что все? – взорвался я. Я уже понял, что случилось что-то важное, имеющее отношение ко мне, и не мог сдержать себя. – Брось ты свои иезуитские штучки! Сейчас разве нельзя сказать?

– Ладно, скажу, – сердито ответил Аркадий. – Черт меня дернул прийти к тебе сейчас. Не хотелось настроение портить тебе.

– А без предисловий нельзя?

– Можно. Так вот, на конференции были Кронин, Фитч и вся их компания. Они сделали доклад, я прихватил его для тебя. В общем, если коротко – они экспериментально обнаружили двухпионный распад нейтральных ка-два мезонов.

– Двухпионный распад нейтральных ка-два мезонов? – растерянно повторил я. – Но это же невозможно!

Аркадий пожал плечами:

– Оказывается, возможно.

Наверное, что-то странное творилось с моим лицом, потому что Ася взяла мою руку и крепко сжала ее.

– Ну, ты не очень-то расстраивайся, – сказал Аркадий. – Дело прошлое – что теперь думать об этом? Ладно, я пойду. Завтра вечером заходи ко мне, поговорим.

Я машинально кивнул и полез в карман за сигаретами.

Аркадий ушел.

– Что случилось? – встревоженно спросила Ася.

Я опомнился и улыбнулся ей:

– Ничего, Асенька, ничего… Давай поедем, времени уже много. Я все объясню тебе, дай только немного подумать.

Мы оделись и собрались уходить, и тут я увидел папку и взял ее с собой.

Мы молча доехали до шашлычной. Я был подавлен тем, что сказал мне Аркадий, и не мог думать ни о чем другом. Я снова вспомнил все, что касалось моей первой работы, – бессвязные, лихорадочные воспоминания, какие-то куски уравнений, формулы, все, над чем я бился почти три года и что давно забросил, и, казалось, все было основательно забыто, я примирился с поражением, – и вдруг это сообщение… Экспериментально наблюдавшийся двухпионный распад нейтральных ка-два мезонов! Все считали, что это вещь немыслимая и невозможная, ведь этот распад запрещен законом сохранения комбинированной четности – тем самым законом, из-за которого мне в конце концов пришлось поставить крест на своей работе!

Я чертыхнулся и тут же вспомнил, что сижу в автобусе, рядом со мной Ася, мы едем в шашлычную и надо быть веселым и уж во всяком случае – спокойным и сдержанным… Я виновато посмотрел на Асю.

– Если хочешь, давай вернемся, – предложила она.

– Ну вот еще! – с усилием улыбнулся я. – Стоит из-за этого возвращаться.

Мы доехали до шашлычной и сели за столик в нише. Папку я оставил в гардеробе.

Мы заказали ужин, взяли вина и ждали, когда нам принесут. Ася молчала, и я все старался говорить какие-то веселые вещи, но она не улыбалась и смотрела на меня серьезно и внимательно и наконец спросила:

– Ты обязательно должен развлекать меня?

Я замолчал, потом встал и сказал:

– Извини, я сейчас вернусь.

Я пришел в гардероб, взял папку и вернулся. Быстро отыскал доклад Кронина и стал читать. Подошла официантка, расставила тарелки, и я сказал Асе:

– Ешь, а то остынет.

И опять принялся за доклад.

Да, все было правильно. Невозможное оказалось возможным. В течение семи лет закон сохранения комбинированной четности казался неприступной стеной, и вот теперь в этой стене зияла внушительная брешь. Стена не рухнула, но теоретикам придется здорово поработать, чтобы выкрутиться из щекотливого положения. Первый удар был сделан, теперь начнется штурм. И этот первый удар мог быть сделан мной. Ведь я теоретически пришел к тому же выводу, что и группа Кронина. Два совершенно разных пути – и одно и то же решение. Было над чем задуматься.

Я отложил папку. Ася чертила ножом по узорам скатерти. Я налил вино и тронул ее за руку:

– Давай выпьем.

Она улыбнулась и кивнула.

Мы выпили и принялись за еду. Потом я сказал:

– Сейчас я постараюсь объяснить, что произошло. Помнишь, я когда-то говорил тебе о той работе, которую бросил в прошлом году?

– Да.

– Так вот, я был прав тогда. Но не сумел поверить в свою правоту, попросту струсил, а сейчас Кронин и компания пришли к тому же выводу, что и я, – правда, совершенно другим путем.

Я постарался рассказать ей все как можно понятнее и проще. Ася совсем не разбиралась в физике, но главное она поняла.

Я кончил говорить, и наступило тягостное молчание. Я опять взялся за папку и стал просматривать остальные работы. Что ж, Аркадий был прав – мне действительно ничего не грозило. Стэнфорд не повторился… Больше того – даже на глаз было видно, что новые материалы здорово помогут мне в дальнейшем. Так что можно считать, что мне повезло…

В самом конце был заключительный доклад Салама. Я очень любил читать работы этого остроумного физика. В докладе было несколько рисунков. Один из них был уже знаком мне – та самая пирамида, которая была представлена на Стэнфордской конференции. И та же подпись: «Если это то, что я думаю, то давайте засыплем и забудем все». А на следующей странице – другая картинка. Тоже пирамида, только составленная из камней, и теперь она была направлена острием вниз и держалась на знаке омега. На самом верху несколько человек тянули канат, перекинутый через блок, и втаскивали наверх огромные камни, лежащие внизу, вокруг которых копошились крошечные человечки. Двое древних египтян, мужчина и женщина, такие, какими рисуют их в учебниках по истории для пятого класса, невозмутимо наблюдали за этой возней. И внизу подпись: «Надеюсь, это сооружение продержится до следующей конференции».

Я усмехнулся и показал Асе рисунки.

– Забавно, правда?

Она посмотрела на рисунки, прочла подписи и спросила:

– А что это означает?

Я объяснил ей, и она невесело улыбнулась:

– Скорее грустно, чем забавно.

– Тут еще не такое есть.

Я взял у нее папку и стал читать выдержки из доклада.

– «Идея зашнуровки (Лавлэйс из Королевского колледжа недавно заметил, что она восходит еще к барону Мюнхгаузену) чрезвычайно привлекательна…» Тут Салам в примечании объясняет, откуда взялось это название: «Барон вытащил себя из болота за шнурки собственных ботинок. История свидетельствует, что современники не оценили этого достижения барона». Как видишь, мои высокие коллеги не лишены чувства юмора. Слушай дальше. «Существо ее состоит в предположении об уникальности нашей Вселенной и в том, что требование однозначности вместе с требованиями аналитичности и унитарности достаточно для предсказания наблюдаемых особенностей Вселенной, включая свойство симметрии…» Ну, это для тебя, конечно, сплошная абракадабра, – спохватился я, – но послушай, что он дальше говорит: «Я думаю, что теология и космология в силу самой природы этих дисциплин всегда рассматривают проблему структуры Вселенной именно в таком свете. Для теории же элементарных частиц этот подход представляется новым, глубоким и многообещающим. Я полагаю, среди натурфилософов Вольтер был первым, кто высказал нечто подобное. Вольтер приписывал Лейбницу принцип, согласно которому мы живем в лучшем из всех возможных миров. Кажется, современные физики-теоретики идут даже дальше, считая, что мы живем не только в самом лучшем из миров, но вообще в единственно возможном мире. В хорошую минуту я иногда с удивлением думаю, не замкнулись ли наши принципы в тот уютный круг, с помощью которого доктор Панглос утешал простодушного Кандида. Это – о знаменитом Лиссабонском землетрясении, унесшем тридцать тысяч жизней. Разрешите мне процитировать знаменитого доктора: „Нет следствий без причин, Кандид, и в этом лучшем из миров все необходимо к лучшему, потому что если вулкан находится в Лиссабоне, то он и не может быть нигде больше; невозможно, чтобы вещи были не там, где они есть, ибо все хорошо“. Как тебе это нравится?

– На этом, чего доброго, и свихнуться можно.

– Слушай дальше. «Возможно, что существует еще одно квантовое число; оно может быть связано с существованием триплетов, несущих целочисленный заряд. Эти триплеты (сакатоны в совершенно новом смысле слова) могут оказаться новой формой стабильной материи. Это перспектива, перед которой трепещет воображение. Однако ко всему этому оптимизму примешивается чувство суеверного страха, вызванного сознанием всей глубины нашего невежества. Мы ничего не знаем о том механизме…» Ну, дальше ты вряд ли поймешь, я пропущу… Ага, вот… «Несмотря на героические усилия сторонников идеи зашнуровки, мы совершенно не представляем, где лежат корни наблюдаемой симметрии, или, может быть, задавать такой вопрос столь же тщетно, как спрашивать, почему пространство-время четырехмерно?! Открытие симметрии сильных взаимодействий – безусловное достижение. Однако когда думаешь о проблемах, которые еще ждут решения, невольно спрашиваешь себя: не было ли то, что мы сделали, одной из последних сравнительно простых задач в физике? Верно, труднейшие проблемы еще только предстоит разрешить – более глубокое понимание явления еще ждет своего часа…» И наконец, заключительный аккорд: «Предчувствия тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года, может быть несколько гиперболизированно, изображены на фигуре пять…» Вот эта самая пирамида… «Надеюсь, это сооружение продержится до следующей конференции».

Я закрыл папку и тоскливо сказал:

– «Может быть, я думаю, я полагаю, кажется, мы ничего не знаем, мы совершенно не представляем…» И это говорит один из крупнейших физиков-теоретиков современности! Если бы ты знала, как иногда тошно бывает от всей этой неопределенности, неуверенности, незнания… А, да ну, к дьяволу все это. Давай есть и пить…

Ужин мы закончили в молчании.

Я уже не старался казаться веселым и все время думал о том, что узнал в этот вечер.

Мы выпили кофе, я расплатился, и мы вышли.

Я взглянул на часы – только половина восьмого.

– Дима, – сказала вдруг Ася, взяв меня под руку, – мне кажется, что тебе нужно побыть одному.

Я остановился и повернулся к ней.

– Понимаешь, мне бы очень хотелось чем-нибудь помочь тебе, но я вижу, что сейчас только мешаю… Ведь так?

Я молча смотрел на нее.

– Я не хочу ни в чем тебе мешать. Походи, подумай, если нужна буду, позвони или приезжай. Ну… что ты так смотришь на меня? Я ведь не обижаюсь.

– Пожалуй, ты права, – не сразу сказал я. – Кажется, и в самом деле будет лучше, если я побуду один. Мне действительно нужно все как следует обдумать. Одному я только удивляюсь: как ты догадалась об этом?

Ася улыбнулась:

– Ну, это не так уж трудно.

– Какая ты… – я не договорил.

Ася ласково дотронулась до меня.

– Ну, какая я… обыкновенная.

Я проводил ее до автобуса и пошел по улице.

22

Я шел и думал.

Я пытался спокойно разобраться в случившемся. Спокойно, повторил я себе несколько раз. Давай вернемся к тому времени, когда ты вывел уравнение… Итак, оно противоречило закону сохранения комбинированной четности. Когда ты обнаружил это, то высказал самое разумное предположение – что это ошибка. И принял самые разумные и необходимые меры – стал искать эту ошибку. Ее не нашлось. Аркадий тоже ничего не обнаружил. Что дальше? Логично рассуждая, есть только два ответа – либо этот закон верен, либо нет. Вы придумали третий выход – закон верен, неверны какие-то предпосылки, какие-то промежуточные предположения – в общем, что-то такое, что не относится непосредственно к твоей работе. Эту гипотезу высказал Аркадий, а ты с готовностью согласился с ним. Почему? Да потому, что это было удобнее всего. Да что там удобнее, это казалось единственным выходом из положения. Даже у Аркадия не хватило духу предположить, что закон сохранения комбинированной четности может быть неверен. Что же удивительного, что ты сразу ухватился за это предположение. Самый обыкновенный компромисс… А если уж быть более точным – самая обыкновенная трусость… Ну а что было делать? Сейчас-то ответ как будто ясен. Никаких компромиссов. Надо было попытаться выяснить, почему получился этот парадоксальный ответ… Допустим, что я взялся бы за это, что получилось бы? Вот тут-то Аркадий был прав – это настолько огромная и сложная работа, что я вряд ли справился бы с ней. Такие проблемы не для кустарей-одиночек. В лучшем случае эта работа растянулась бы на годы. И что тогда? Тогда было бы еще хуже. То есть не тогда, а сейчас. Сейчас я вот так же шел бы и терзался тем, что кто-то опередил меня и четыре года работы пропали даром. Так все и было бы. А теперь у меня другая работа, сделано уже немало, и пока ничего не грозит. Парадокс, ведь действительно получается: хорошо, что я струсил. А если бы я сдался раньше, у меня было бы еще больше времени. Вот уж поистине – чем хуже, тем лучше. Все к лучшему в этом лучшем из миров, Кандид… Браво, доктор Панглос. Браво, Салам… Вот только одна маленькая неувязка. Кронин экспериментально обнаружил нарушение закона сохранения комбинированной четности. Ведь нет еще ни одной теоретической работы, объясняющей нарушение этого закона. Теперь-то, конечно; они появятся, не одна сотня теоретиков набросится на этот лакомый кусок. И первой теоретической работой в этой области могла быть моя работа. Что из того, что у меня были мизерные шансы довести ее до конца? Ведь и вообще-то эти шансы в любой работе невелики. Чуть больше, чуть меньше, значения не имеет. Надо было только набраться смелости, а вот ее-то мне и не хватило. Ну что ж, физика довольно жестоко отомстила мне за трусость. Теперь-то уж не приходится удивляться, что пришлось бросить эту работу. Странно было бы, если бы этого не произошло. Да, теперь-то все кажется ясным… Ну ладно, что дальше? Учесть это поражение на будущее? Эх, если бы… А что толку говорить теперь «если»… К черту!

Тяжело было думать об этом.

Я до ночи бродил по Москве и, когда поднимался к себе на этаж, просто шатался от усталости. Я уже ни о чем не думал, хотелось поскорее добраться до постели и лечь спать. И еще хотелось увидеть Асю. Просто посмотреть на нее, дотронуться, услышать ее голос… Ничего, подожду до завтра.

Я открыл дверь блока и увидел свет в своей комнате. Я подумал, что мы оставили свет включенным, когда уходили в шашлычную, и полез за ключом, но дверь оказалась незапертой, и я ничего не понимал, когда вошел в комнату и увидел Асю. Она сидела, забравшись с ногами на диван, и улыбалась мне.

– Как ты здесь оказалась? – растерянно спросил я.

– Очень просто – пришла, и все. Ольф открыл дверь, и я решила подождать тебя здесь.

– О господи!

Я сел на диван не раздеваясь и наклонился, прижавшись лицом к ее ногам. Ася гладила мои влажные волосы и говорила:

– Я решила, что ты вернешься поздно, и если захочешь увидеть меня, то подумаешь, что я сплю, и не приедешь. Вот и решила подождать тебя здесь… Ты рад?

– И ты еще спрашиваешь? – тихо сказал я, выпрямившись. – Да я и думать не мог, что приду сюда ночью и увижу тебя здесь…

– Почему ты не мог думать? Ведь я знаю, что нужна тебе и ты мне нужен, нам хорошо вдвоем, почему же нам не быть вместе?

– Как ты просто и хорошо говоришь об этом… А мне так много надо сказать тебе…

– Дима, милый, ты все мне скажешь, если захочешь, но зачем же обязательно сейчас? Можешь вообще ничего не говорить, я и так пойму.

И я ничего не стал говорить ей… И были потом ее руки на моем лице, и легкое дыхание, и ее нежность, было все, о чем я мечтал долгие годы, и это пришло, и я знал, что это будет со мной всегда, потому что такое не может пройти.