Текст книги "Пирамида"

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

64

Группа начала собираться через неделю.

Прибыли они почти одновременно и явились на работу за три дня до окончания отпуска – темнокожие, дружно порыжевшие от солнца, – ездили все-таки на «паршивый юг», – и необыкновенно довольные поездкой. Савин оброс густейшей двухцветной бородой; Воронов элегантно помахивал самодельным костыликом темного вишневого дерева – сильно ушиб ногу, лазая по Крымским горам; Дина Андреева то и дело зябко поводила плечами, морщилась от боли в сожженной спине.

– Динуша, ты бы обнажилась, – посмеивался Савин. – Частично, разумеется. И тебе легче будет, и нам приятно. И Ольф заодно полюбуется на твои нежные лохмоточки.

– Ты, сивый, лучше усы себе покрась, – сердито отговаривалась Дина. – А то бабки и так уже чуть ли не крестятся…

– А у меня естество такое, – философствовал Савин, довольно улыбался, трогая светлые усы, переходящие в черную бороду. – Признак породы, стал быть.

– Если и есть в тебе порода, то только плебейская, – поддел его Полынин.

– Какая есть, – скромно соглашался Савин. – А ты, рыжий, и рад бы бороду отпустить, да ведь тогда пожарники со всей округи сбегутся. И так небось за версту светишься.

Разумеется, они сразу же спросили Ольфа – где Дмитрий Александрович?

– В отпуске.

Сообщение приняли как должное. Майя спросила:

– А когда вернется?

– Неделю назад уехал, – уклонился от ответа Ольф.

– А чем же мы пока заниматься будем? – спросила Алла Корина.

Это «пока» очень не понравилось Ольфу. Он буркнул:

– Найдем чем.

И тут же ушел, избегая расспросов.

Это было в пятницу, а в понедельник, войдя в большую комнату, где обычно все собирались перед началом работы, Ольф понял: знают. Не успел он и рта раскрыть, чтобы поздороваться, как Савин спросил:

– Ольф, где Дмитрий Александрович?

– Я же сказал – в отпуске.

– Неправда! – вскочила Майя. – Мы все знаем!

Ольф с раздражением сказал:

– Если вы все знаете, то вы знаете больше меня. Какого дьявола тогда спрашиваете? Это во-первых. А во-вторых, это правда. Он действительно в отпуске. Длительном отпуске…

– Он вернется? – спросила Майя.

– Будем надеяться.

– Что значит будем надеяться? – вскинулся Воронов. – Почему он уехал?

– Почему он уехал, я объяснить вам не смогу. Лучше не спрашивайте, я сам толком не понимаю. Если, конечно, не считать того объяснения, что он болен.

– Это правда, что Ася Борисовна уехала в Каир?

– Да.

– Он вернется? – как заведенная, спрашивала Майя.

Ольф, не ответив ей, сел на стол, скрестил на груди руки и невесело оглядел их:

– Слушайте меня, ребятишки… Я понимаю, новость для вас несимпатичная, но и для меня это событие не из радостных.

– Он вернется? – снова спросила Майя.

– Если и вернется, то не скоро.

– А сам он что-нибудь говорил об этом? – спросил Воронов.

И Ольф решил, что лучше сказать правду.

– Да, говорил. Он сказал…

Мгновенно установилась полная тишина, заставившая Ольфа оборвать фразу. Не выдержав их взглядов, он отвернулся и быстро закончил:

– Он сказал, что не приедет.

И еще несколько секунд стояла тишина, и чей-то голос – кажется, Аллы Кориной – беспомощно проговорил:

– Но этого не может быть! Ольф, ты что-то путаешь… Он так сказал?

– Да, он так сказал, – как эхо, повторил Ольф. – Зря не морочьте себе головы, ребята. Он сказал, что не вернется, но это еще не значит, что он действительно не вернется. Он нездоров, вы же знаете. Это переутомление. Он отдохнет и наверняка приедет и снова будет работать с нами. А пока что придется начинать новую работу без него. Теперь – временно, разумеется, до приезда Дмитрия… Александровича – руководить сектором буду я. И вам придется основательно помогать мне. Прежде всего нам надо решить, над чем работать дальше. Сегодня, понятно, у вас настроение нерабочее, а завтра, будьте добры, начнем думать. Кое-какие наметки оставил Дмитрий Александрович, какие-то идеи у меня появились – в общем, помыслим…

Он оглядел свое невеселое, молчаливое «воинство» и бодро закончил:

– А теперь – можете валять на все четыре стороны.

И Ольф торопливо ушел в комнату Дмитрия. Вслед за ним пришла и Жанна. Во время объяснений Ольфа она упорно молчала, забившись в угол.

– Ты уходил из дома – почты не было? – спросила Жанна.

– Так ведь рано еще… – Ольф прислушался к тишине за стеной, сказал с недоумением: – Сидят как мыши… Пойти к ним, что ли? А то получается, что мы вроде отделились.

– Выдумываешь бог знает что, – с досадой сказала Жанна. – Сиди, пусть сами… в своих чувствах разбираются.

На следующее утро Ольф с самым решительным видом приступил к руководству. Демонстративно засучив рукава, он взял мел и торжественно сказал:

– Нуте-с, господа, приступим… На сегодняшний день мы имеем три примерно равноценных идеи…

Он обстоятельно изложил эти идеи и с огорчением отметил – ни одна из них не вызвала и намека на энтузиазм. Слушали его вяло, вопросы задавали самые незначительные, и, когда Ольф, закончив, предложил высказываться, ему ответили дружным молчанием.

– Та-ак… – протянул Ольф. – Я вижу, вам эти идеи пришлись не по вкусу.

Они переглянулись – и по-прежнему никто не решался высказываться первым.

– Что вам в них не нравится? – спросил Ольф.

– А тебе они нравятся? – простодушно осведомилась Дина.

Ольф не очень естественно засмеялся:

– Вопрос в лоб… Хитрые вы, мужички унд бабоньки…

Ольф, конечно, ждал подобного вопроса. Все три идеи, в сущности, были ответвлениями только что законченной работы. И даже на первый взгляд это были не слишком значительные идеи – и уже поэтому не могли понравиться ни им, ни ему самому. Но ведь ничего лучшего не предвиделось…

– Вот что, братья славяне, – сказал Ольф. – Давайте-ка играть в открытую. Мы привыкли к тому, что главные вопросы всегда решал Дмитрий Александрович. Я говорю «мы», потому что и сам во всем полагался на него. Но теперь-то нам волей-неволей придется решать самим. Или пойдем на поклон к Ученому совету? Они, конечно, подбросят нам что-нибудь – да только будет ли это лучше для нас? А ну, выкладывайте все, я не собираюсь решать за вас, – потребовал Ольф. – Почему вам не нравятся эти идеи?

– Ну почему же не нравятся… – неуверенно протянул Воронов.

– Я скажу вам почему. После того, чем мы занимались почти три года, эти идейки кажутся вам мелковатыми… Так?

– Ну да, – почти с радостью брякнул Савин и зачастил: – А что, разве нет? Уже одно то, что идеек целых три и все действительно равноценны… Разве нет?

– Разве да? – передразнил его Ольф. – Какой ты умный, Савва… Заелись вы, вот что я вам скажу. А вам не приходит в голову, что такие идеи, как у Дмитрия Александровича, – может быть, одна за всю жизнь бывает? А ну-ка вспомните, что вам говорил Алексей Станиславович на том вечере… Вам действительно феноменально повезло, что вы начали свою научную карьеру с такой значительной работы. Но кто сказал, что вам всегда будет так везти? Или вы решили, что до конца дней своих только тем и будете заниматься, что претворять в жизнь выдающиеся идеи? Подавай вам Эвересты и Монбланы, на меньшее вы не согласны? А и где ж их взять, голубчики, эти Монбланы? Или они на дороге валяются? А может, у кого-нибудь из вас за пазухой торчит такой монбланчик? Ну так валяйте, выкладывайте, я сам с удовольствием займусь им… – Ольф закурил, небрежно закинул ногу на ногу. – А то, может, возьмем за жабры какую-нибудь элементарную сверхзадачку? Например, теорию гравитации? А что, в самом деле? Если вас эти орешки не устраивают, – он кивнул на доску, – почему бы нет? Или общую теорию поля… То-то лавров нам будет, если справимся…

Невесело посмеялись над его речью – и Ольф серьезно сказал:

– Ну, потрепались – давайте мыслить. Если у вас в самом деле есть какие-то другие идеи – милости прошу, выкладывайте.

Других идей не было. И эти три, несмотря на «разъяснительную работу» Ольфа, их явно не привлекали. До обеда они с видимой неохотой перебирали варианты, избегая каких-либо определенных высказываний, и Ольф наконец сердито сказал:

– Вот что, коллеги… Отправляйтесь обедать, и если уж вам так не хочется работать – не неволю. Но должен сказать вот что: если мы в самое ближайшее время не придем к какому-то решению – я иду в Ученый совет и прошу дать нам тему.

Угроза подействовала – после обеда обсуждение пошло более энергично. Ольф даже насмешливо хмыкнул:

– Первые признаки жизни налицо. Пульс слабый, нитевидный, дыхание прерывистое. Глядишь, скоро и по-настоящему мозгами зашевелите.

Из трех идей одна принадлежала Дмитрию – на ней в конце концов и остановились после долгого обсуждения. Ольф невольно задумался – было ли это случайностью? Они ведь не знали, что именно предлагал он, а что Дмитрий. Разве что Жанна могла сказать… Ольф спросил ее об этом. Жанна сухо ответила:

– Ничего я им не говорила, да они и не спрашивали. А тебя что, уже проблема престижа беспокоит?

Ольф с недоумением посмотрел на нее.

– Ничего себе вопросик… И как это ты догадалась? Помог кто-нибудь?

– Извини, – тихо сказала Жанна, отворачиваясь. – Я все думаю – почему он не пишет?

– Напишет, рано еще.

– Одиннадцать дней, как уехал…

В тот же день пришла от Дмитрия открытка – с десяток спокойных, безличных строчек. Дмитрий писал, что побывал на Байкале, что «священное море» вполне оправдывает все свои превосходные эпитеты, но задерживаться здесь он не собирается и завтра отправляется дальше, вероятно – до Владивостока. И что оттуда он им напишет.

Прошла еще неделя, прежде чем они получили письмо от Дмитрия – несколько небрежных строк, написанных на сером телеграфном бланке: «До Владивостока не доехал, сижу в Хабаровске. Иду по твоим следам, Ольф, – жду пропуска на Камчатку. Жара здесь тропическая, даже мухи от нее дохнут. Привет ребятам». И все – ни даты, ни подписи.

И пошли недели одна за другой, а от Дмитрия ничего больше не было.

65

С грустью и недоумением наблюдал Ольф, как буквально на глазах меняется группа. «Меняется» – пожалуй, чересчур мягко сказано. «Перерождается». Теперь они являлись на работу аккуратно, к восьми часам, долго «раскачивались» – курили, вяло перебрасывались анекдотами, неторопливо раскладывали на столах бумаги, тщательно чинили карандаши. Как-то Ольф, с раздражением наблюдая за этой «подготовкой к мыслительному процессу», насмешливо сказал:

– Ну что, юные чиновнички, приступим к процессу? Или процессоры не тем заняты? – Он постучал пальцем по лбу. – Не все процессанты на местах? Или нечего процессировать?

Намек поняли и, кажется, обиделись на него. Правда, Савин, очень похоже копируя Ольфа, глубокомысленно произнес:

– Ля процессорес дю процессуарес нихт процессирен дель процессантес, – и невозмутимо пыхнул трубкой, распространяя медовый аромат «Золотого руна». Но остальные шутку не поддержали и демонстративно приступили к «процессу». «На „чиновничков“ обиделись», – вздохнул Ольф. Ему ничего не оставалось, как начать руководить «процессом».

А руководить оказалось далеко не так просто, как представлялось когда-то Ольфу, глядя на Дмитрия. Первое, что обескураженно обнаружил Ольф, – ему никак не удавалось быть в курсе их дел. И когда они приходили к нему с вопросами и предложениями, Ольфу требовалось немало времени, чтобы как следует понять, о чем идет речь. Дмитрию, насколько помнил Ольф, нужно было для этого не больше минуты. И по взглядам ребят Ольф видел, что помнил об этом не только он. Но хуже всего было то, что он сам не был уверен в правильности доброй половины своих советов, – и они это тоже чувствовали, хотя, как правило, охотно соглашались с ним. Даже, пожалуй, охотнее, чем с Дмитрием. Но не трудно было догадаться о причинах такой сговорчивости. Просто им было все равно – или почти все равно. Как-то Ольф, подходя к дверям, услышал веселый голос Полынина:

– А мне до лампочки…

Ольф не знал, к чему это относилось, – когда он вошел, разговор тут же оборвался, – но был уверен, что догадался правильно. Все равно. До лампочки. До фени. До фениной мамы. Все это были слова из его же собственного лексикона…

И отношение к нему самому тоже изменилось. Прежней товарищеской близости как не бывало. Они не прочь были в шутку подразнить его «начальствованием», но скоро Ольфу показалось, что шутка повторяется слишком часто. А однажды, когда Алла Корина словно ненароком сказала ему «вы», Ольф сердито покосился на нее, но промолчал. Но когда Алла повторила это и в придачу назвала его Рудольфом Тихоновичем – было это при встрече в коридоре, – Ольф резко остановился и круто повернулся на каблуках.

– Вот что, сестрица Аленушка, – зло заговорил он, сдвинув брови, – бросьте вы эти фокусы…

– Да ты что? – удивилась Алла. – Я же пошутила.

– Надо думать, – мрачно посмотрел на нее Ольф. – Не хватало еще, чтобы ты серьезно сказала.

– А чего ты тогда взбеленился? – теперь уже Алла обиделась.

– А то, – Ольф повысил голос, – что вместо того, чтобы помогать мне, вы только зубы скалите.

– Мы? А я что, за всех ответчица?

– Нет, разумеется, – сразу сдался Ольф, склонил голову и шаркнул ботинком. – Пардон, мадемуазель. Куда уж там до ответчицы.

И Ольф отошел, досадуя на себя за нелепую вспышку раздражения.

«Чаепития» проходили теперь скучно и коротко. Ребята с такой готовностью взваливали на Ольфа ответственность за все решения, что однажды он взорвался:

– Слушайте, вы, оглоеды… Мне что, одному все это нужно?

– Да что все? Чем ты недоволен? – изумился Воронов.

– А тем, – заорал Ольф, – что вы сидите сложа руки!

– То есть как это? – опешил Савин.

– А так, – уже тише сказал Ольф, – что ни хрена не хотите делать. Работаете как из-под палки, думать совсем разучились. Но учтите, я над вами цепным кобелем стоять не буду. Если и дальше так пойдет – поищите себе другого руководителя. А вернее, вам его найдут.

Угроза подействовала – другого руководителя они не хотели. Ольф, бесспорно, их устраивал. Разумеется, только пока, на время отсутствия Дмитрия Александровича… И они так старательно стали изображать «бурную творческую деятельность», что Ольф через полчаса сказал:

– Ну, хватит, комедианты… По домам.

И они мигом исчезли, избегая его взгляда. Осталась только Жанна, молчала, глубоко задумавшись о чем-то. Ольф, сумрачно взглянув на нее, сказал:

– Что-то плохо получается у меня.

– Зря ты накричал на них.

– Это уж точно. – Ольф усмехнулся. – Кричат всегда зря. Трудно мне…

– И из меня помощник никудышный. Все из рук валится…

– Может, в отпуск поедешь?

Жанна с недоумением взглянула на него:

– Сейчас?

Ольф отвел взгляд и промолчал. Жанна поднялась:

– Поедем домой.

Когда они подходили к дому, Жанна ускорила шаги и почти вбежала в подъезд, держа наготове ключи. Ольф вошел следом за ней и увидел, как она разворачивает и трясет газеты. Оба почтовых ящика – и ее, и Дмитрия – были открыты. Жанна небрежно сложила газеты и приказала Ольфу:

– Открывай свой.

И хотя Ольф видел, что в его ящике ничего нет, он открыл его. Жанна молча повернулась и стала медленно подниматься по лестнице, держась за перила и внимательно глядя себе под ноги. Когда она дошла до своей двери, Ольф позвал ее:

– Жанна!

Она подняла голову, и Ольф сказал:

– Не надо так, Жан.

– Как «так»?

– Он приедет.

Жанна вдруг засмеялась:

– Ну разумеется, приедет. Хотя бы для того, чтобы забрать свои вещи.

– Не говори так. Он приедет совсем, к нам… к тебе, – не сразу добавил он.

– А если нет?

– Этого не может быть.

…Группа жила как будто одним ожиданием. Они работали, конечно, но так вяло и неохотно, что тошно было смотреть на них. Наверно, дело было не только в отсутствии Дмитрия. Возможно, это был вполне естественный спад после большой напряженной работы… Ольф уже ни в чем не упрекал их и не призывал засучивать рукава – у него и самого не было никакого желания работать.

Однажды пришел к нему Воронов, положил пачку исписанных листов.

– Что это? – спросил Ольф.

– Ваше задание выполнено, товарищ начальник.

– Ах, да! – Ольф не сразу вспомнил, какое у него было задание, и стал просматривать листки. – Ну что ж, отлично сделано.

– Да? – Воронов насмешливо поднял брови. – А по-моему, не очень.

– Не понимаю. – Ольф насторожился.

Воронов невесело вздохнул:

– Да что тут понимать… Только вчера до меня дошло, что сделать можно было по-другому и гораздо лучше.

– А именно?

– Это же типичное частное решение, приемлемое только для нашей работы.

– А чего бы ты хотел?

– А того, чтобы этот винтик, – Воронов ткнул пальцем в листки, – годился бы не только для нашего агрегата, а для прочих также.

– А как это сделать?

– Да можно было…

Воронов показал ему, как можно было расширить задачу. Ольф увидел, что действительно могла получиться вещь более значительная и интересная.

– Да, ты прав, Ворон. Жаль, сразу не додумался. И я маху дал… Слишком конкретное задание – так?

– Так, – безжалостно подтвердил Воронов.

Ольф закурил и невесело усмехнулся:

– С Дмитрием Александровичем такого, конечно, не могло случиться? Уж он-то наверняка увидел бы эту возможность?

– Не знаю, – куда-то в сторону бросил Воронов.

– Врешь, знаешь. Увидел бы. А вот я не увидел. – Ольф развел руками. – Виноват, конечно, но заслуживаю снисхождения, не так ли?

– Да брось ты…

– Бросить недолго. – Ольф угрюмо посмотрел на него. – Заново делать не будешь?

– Потом, может быть.

– Ну ладно, иди.

Воронов ушел. Ольф встал, прошелся по комнате, посмотрел на Жанну и тоскливо сказал:

– Знал бы, где он сейчас, поехал бы за ним, связал и сюда доставил бы… Проклятые «бы» мешают… Не подавать же на розыск в милицию?

– Уже, – сказала Жанна, не поднимая головы.

– Что уже? – опешил Ольф.

– Была я в милиции. – Жанна вздохнула и перевернула страницу журнала.

– Ты что, серьезно?

Жанна промолчала.

– И что тебе сказали?

– Что оснований для розыска нет.

Жанна положила на журнал руки и стала разглядывать ногти.

– Что-нибудь еще говорили?

– Да, – безучастно отозвалась Жанна. – Спросили, кем он мне приходится.

Лицо Жанны вдруг некрасиво искривилось, она качнулась вперед, уронила голову на руки, но тут же вскинула ее, тыльной стороной ладони вытерла глаза и сухо сказала:

– Иди погуляй пока.

Ольф направился к двери, задержался на мгновенье у стола, тронул Жанну за плечо и быстро вышел.

Это было часов в одиннадцать. Ольф послонялся по коридорам, посидел с ребятами, сходил в буфет, а когда вернулся к себе, Жанны не было. Она пришла через час, он услышал в коридоре быстрый стук ее каблуков и поднялся в мгновенно возникшем радостном ожидании. Жанна встала на пороге, спиной прикрыла дверь и протянула ему письмо:

– Вот…

«Здравствуйте, родные мои человеки! Не сердитесь за долгое молчание – так уж получилось. Как видите, я не на Камчатке, а на Сахалине, и очень доволен, что попал сюда. Здесь тихо, спокойно и пустынно, – а это то, что очень нужно мне сейчас. И рядом море. Вернее – океан, а это нечто совсем другое, чем море. А впрочем, не тебе, Ольф, описывать… Я с завистью думаю о том, что ты прожил у этого могучего красивого чудища много лет.

Потом напишу подробнее, а сейчас – просьба к вам: разыщите номера журналов с работами по квантованию времени и пришлите сюда, непременно авиапочтой. Еще, если возможно, – статью Гейзенберга о новой классификации элементарных частиц и работы Дирака по теории вакуума. Когда и где они напечатаны – не помню, спросите у А.С. И скажите ему, что напишу чуть позже.

Большой привет ребятам.

Обнимаю вас. Д.»

Ольф взглянул на конверт, прочел обратный адрес: «Сахалинская область, п.Топорково, почта, Кайданову Д.А.».

Жанна сидела за столом и тихо плакала. Ольф сел рядом, осторожно повернул ее голову к себе. Жанна сквозь слезы улыбнулась ему.

66

В Топорково поезд пришел в три часа ночи. Ольф с минуту постоял, привыкая к густой, пахнущей морем темноте, и пошел вдоль вагонов на слабый свет одиноко горевшего фонаря. Кажется, кроме него, никто не сошел здесь – в грязном зальце ожидания было пусто, за темным деревянным оконцем кассы стояла прочная тишина. Ольф растянулся на скамье, подложил под голову рюкзак и задремал.

Утром в свете еще невидимого, но близкого, встававшего где-то за сопками солнца Ольф разглядел, что поселок невелик, и подумал, что разыскать Дмитрия будет нетрудно – здесь наверняка все знали всех. Он пошел по деревянному тротуару и у первого встречного спросил, не знает ли он человека, месяца полтора назад приехавшего из Москвы. Москвичей у нас нет, уверенно ответили ему.

– И не было? – упавшим голосом спросил Ольф.

– Нет. Из Ленинграда был кто-то – высокий, бородатый, – три дня пожил и уехал. А из Москвы… нет, точно не было.

И никто не знал человека из Москвы.

Наконец Ольф догадался спросить:

– А до моря далеко отсюда?

Оказалось, что до моря восемь километров, и Ольф с облегчением вздохнул – конечно, Дмитрий и не может быть здесь, ведь из его письма ясно, что живет он рядом с морем. Значит, где-то поблизости, на побережье, должна быть какая-то деревня. Но тут же сказали ему, что до ближайшего селения на побережье добрых тридцать километров, и Ольф снова приуныл – ему казалось невероятным, что Дмитрий может поселиться где-то прямо на берегу, один. А потом кто-то предположил: может, он в заброшенках? Ольфу объяснили, что лет шесть назад рядом, на побережье, был рыбацкий поселок, его сселили, и с тех пор там никто не живет. И кто-то тут же вспомнил, что как будто видели там с неделю назад человека, и вроде бы он раза два приходил сюда, покупал консервы и хлеб.

– Какой он из себя? – спросил Ольф.

Стали вспоминать: роста как будто среднего, с бородой, волосы вроде ни темные, ни светлые… И больше ничего не могли. Сказать. Серьезный, добавил кто-то. «Наверно, он», – подумал Ольф и решил идти туда. Ему подробно объяснили, как дойти: километра полтора по железке, свернуть налево, перевалить через две сопки – и прямо к заброшенкам.

Тропинка к заброшенкам шла узкая, затравевшая, временами и вовсе терялась, – видно, не часто пользовались ею. Тайга здесь была низкая, худосочная – ядовитые морские туманы не давали ей развернуться, – зато трава росла мощная, буйная, и временами Ольф с головой скрывался в ней. Все крепче, настойчивее чувствовалось дыхание океана, вскоре оно начисто перебило таежные запахи, и Ольф понял, что скоро будет у цели. И когда вышел на гребень второй сопки – ярчайшим светом резанула глаза океанская синь, висело над ней большое, тяжелое солнце, где-то далеко впереди сплавляя воедино границу воды и огромного, никогда не виданного на материке неба.

Внизу увидел он серые, порушенные временем и безлюдьем скелеты домов. Иные совсем уже завалились, почти уничтожились, мертво белели среди высокой травы, другие еще пытались бороться, косо щерились в нежилое пространство темными провалами бывших дверей и окон, и лишь несколько срубов стояли прямо, и у одного из них Ольф увидел протянутую к столбу веревку и что-то темное на ней. Значит, действительно кто-то жил здесь. И Ольф заспешил вниз, оскальзываясь на влажной траве, стараясь не думать о том, что этот «кто-то» мог быть и не Дмитрий. И когда Ольф подошел ближе и в том, что висело на веревке, узнал куртку Дмитрия, он остановился, сбросил рюкзак и на минуту присел на валежину, вытащил сигарету и закурил. Надо было подумать о том, как они встретятся. Слишком хорошо помнил Ольф, каким был Дмитрий, когда уезжал, помнил его долгое молчание и понимал, что для этого должны быть веские причины. Думал он недолго – ничего не шло в голову, хотелось скорее увидеть Дмитрия, и он встал, вскинул рюкзак на одно плечо и торопливо зашагал к дому.

Дмитрия не было. Ольф вошел в сумеречное, пахнущее сыростью нутро избы, увидел широкий, грубо сколоченный топчан, матовый прямоугольник затянутого синтетической пленкой окна и облегченно сбросил рюкзак, окончательно уверившись в том, что это именно жилище Дмитрия: лежали на топчане журналы, и книги, увезенные им из Долинска, рядом темнел знакомый свитер, стоял у стены его чемодан. «Ну и слава богу», – суеверно подумал Ольф, оглядываясь, и вышел из избы.

Ждать пришлось часа полтора. Ольф увидел, как Дмитрий бредет по полосе прибоя в рыбацких сапогах – высокие голенища их с торчащими в стороны ушками были подвернуты, – с ружьем и действительно с бородой. Он смотрел себе под ноги и не видел Ольфа. А когда поднял голову и увидел – Ольф шагнул ему навстречу и заторопился быстрой, неровной походкой, напрямик, через траву. А Дмитрий стоял и смотрел на него, словно не узнавая. И, пугаясь этого странного неузнавания, безрадостной неподвижности Дмитрия, Ольф крикнул:

– Димыч, это я!

– Вижу, что ты, – спокойно улыбнулся Дмитрий, снимая зачем-то ружье, и, сжав левой рукой стволы, правой обнял Ольфа. – Какими судьбами?

– Обыкновенными, – сказал Ольф, часто моргая и все еще не отстраняясь от Дмитрия. – Аэрофлотовскими.

– Ну, идем в мою берлогу.

– Вот решил наконец проветриться, – бодро, торопливо заговорил Ольф, вышагивая рядом с Дмитрием. – Ну, как ты?

– Хорошо, – безразлично ответил Дмитрий, глядя себе под ноги.

– Выглядишь ты отлично, – сказал Ольф.

И это было почти правдой. Дмитрий за два месяца заметно поздоровел, и хотя шел медленно, но походка была спокойная, уверенная. Одно не нравилось Ольфу – взгляд Дмитрия. Не так бы должен смотреть человек, у которого все хорошо…

Ольф ждал, когда Дмитрий начнет расспрашивать его, но так и не дождался. Дмитрию как будто совсем неинтересно было, как они жили в это время. Он повесил ружье и небрежно осведомился:

– Голодный?

– Есть маленько.

– Журналы привез?

– Да.

– Давай сюда.

Ольф молча отдал ему журналы и вытащил коньяк. Дмитрий, не обращая на него внимания, стал просматривать статью Гейзенберга. Минут через десять он швырнул журнал в общую кучу, бегло просмотрел работы Дирака, помолчал, думая о чем-то, и невесело взглянул-на Ольфа:

– Ну что, будем есть?

– И пить тоже.

– И пить тоже, – машинально повторил Дмитрий, поглаживая бороду.

– А борода тебе идет, – сказал Ольф. – Дмитрий невидящим взглядом посмотрел на него, вытащил из-под топчана трехлитровую банку с икрой, бревноподобную копченую кетину, и Ольф с завистью крякнул:

– Широко живешь, пустынник…

Расстелили на траве плащ. Ольф, жмурясь от яркого солнца, рассматривал море, сопки, черные прибрежные скалы и с усмешкой сказал:

– Тебе можно позавидовать самой черной завистью, Экое местечко отхватил… Присоветовал кто?

– Было дело.

Ольф кивнул на солнце:

– И давно здесь такая благодать?

– Почти все время, как приехал.

Ольф помолчал и словно нехотя сказал:

– А у нас дожди. И вообще на редкость гнусное лето выдалось… Ну что, выпьем?

– Наливай.

Ольф разлил коньяк в помятые жестяные кружки, усмехнулся:

– Коньяк из кружек… Забавно. Ну, со встречей, дружище.

Дмитрий после первого глотка поперхнулся и закашлялся.

Ольф похлопал его по спине и пошутил:

– Совсем из формы вышел, старик… Тренировки не было, что ли?

Дмитрий промолчал. Ольф, пробуя поочередно то икру, то кету, жмурился от удовольствия:

– До чего ж хорошо…

Потом он закурил, растянулся на траве. Помолчал, посмотрел на Дмитрия и с напряжением в голосе сказал:

– Ты бы хоть поинтересовался, как наши дела…

– А как ваши дела? – равнодушным голосом спросил Дмитрий, и Ольф обозлился:

– А никак… Все хорошо, прекрасная маркиза. Статья вышла, имела бесспорный успех, состоялось заседание Ученого совета, на коем вам, почтеннейший, единогласно, единоручно и единодушно было присвоено звание доктора физико-математических наук… Что же вам еще надобно?

– А Жанне?

– Жанна почти так же прекрасна, как и всегда. – Ольф с особым значением произнес это «почти», но Дмитрий этого как будто не заметил.

– Я не о том. Кандидатскую ей утвердили?

– Разумеется.

– А чего ты злишься?

– Я? – Ольф изобразил крайнюю степень удивления. – Да помилуйте, сударь, с чего бы мне злиться?

Ольфу самому было тошно от своего тона, но другого не находилось. Он с недоумением думал: неужели Дмитрий и в самом деле не рад его приезду?

– Покажи статью, – попросил Дмитрий.

Ольф молча поднялся, пошел в «берлогу», вытащил из рюкзака журнал.

Наблюдая за тем, как Дмитрий разглядывает страницы журнала, спросил:

– Чем ты недоволен?

– Почему фамилии не по алфавиту?

– Жанна наотрез отказалась ходить в лидерах. Я, разумеется, тоже вперед не рвался. Ну, а Валерка в любом случае был бы последним.

– А ему докторскую дали?

– С ним история такая приключилась… Твой меморандум на Ученом совете рассматривали, конечно. Что именно там было – в точности не знаю, со слов Дубровина передаю. В общем, мнения разделились, но похоже, что большинство все-таки склонялось к тому, чтобы дать Валерке доктора. Однако возникли какие-то вопросы, и решено было подождать… до твоего возвращения. А Валерка каким-то образом узнал об этом и сразу же прикатил. Видел бы ты, как-кой он был… Юпитер Громовержец, да и только. На всю ивановскую орал, что в твоих благодеяниях он не нуждается и сам как-нибудь добьется всего. Сочинил какую-то нелепую бумагу Ученому совету с требованием не рассматривать его кандидатуру. Видно, здорово ты его чем-то ушиб…

– Бог с ним. Дубровин лак?

– Неважно, Димыч, еле ноги волочит. А в больницу не хочет.

– Доклад в академии когда будет?

– Двадцать четвертого.

Ольф ждал, когда Дмитрий спросит о Жанне и ребятах, но он молчал. «Ну и черт с тобой, молчи, – снова разозлился Ольф. – Спросишь еще…» И стал рассказывать о другом:

– Должен сообщить вам, почтеннейший, что статья произвела весьма заметное впечатление… Уже на четвертый день после выхода журнала явился посланец из Института физических проблем. Вежливый дядя… Страшно был разочарован, что не застал тебя. Долго не хотел раскрывать карты, выспрашивал о тебе – и, надо сказать, довольно умело. Под конец все же решился сообщить, что если Дмитрий Александрович пожелает переехать в Москву, то оный институт готов незамедлительно предоставить ему приличную должность, квартиру и соответствующий оклад. И не только ему, но и нескольким наиболее ценным сотрудникам, коих он, Дмитрий Александрович, сочтет нужным взять с собой. При сих словах дядя многозначительно помолчал, посмотрел на меня и добавил: в разумном количестве, конечно, – скажем, одного-двух человек… Так что – выше нос, Дмитрий Александрович, вы явно на пороге славы. А вместе с вами, вернее, чуть в сторонке и позади и еще кое-кто, скажем, Рудольф Тихоныч с Жанной Валентиновной…

– Послал бы ты его подальше.

– Ну зачем же, – рассудительно сказал Ольф. – С такими предложениями далеко не посылают. Такие предложения тщательно, но не слишком долго обдумываются, а потом, как правило, принимаются. А послать никогда не поздно. Будешь иметь удовольствие сделать это сам, если захочешь, конечно…

Дмитрий пристально посмотрел на него и промолчал. Ольф снова лег на траву. Долго молчали они, а потом Ольф заснул.