Текст книги "Пирамида"

23

Он проснулся в десять, сразу поднялся и сел на постели. По привычке потянулся за сигаретами, но пачка была пуста, он смял и отшвырнул ее, сунул ноги в тапочки и пошлепал к Ольфу.

Ольф ничего не делал, стоял у окна, смотрел на дождь и не сразу повернулся к нему.

– Привет, дружище, – невесело улыбнулся он, разглядывая Дмитрия, и подал руку.

– Привет. Ты что такой кислый?

– А вот дождь, – серьезно сказал Ольф, кивая на окно.

– И только-то? – удивился Дмитрий. – А работа?

Он оглядел стол, пепельницу, полную окурков, усталое, небритое лицо Ольфа и рассмеялся.

– Ты что-то веселый сегодня, – сказал Ольф.

– А почему бы нет? – отозвался Дмитрий. – В конце концов, жизнь хороша, и на дворе солнце.

– На дворе дождь.

– Вот в этом ты жестоко ошибаешься, – возразил Дмитрий. – Дождь – это недоразумение, примитивное атмосферное явление, а ведь там, – он показал пальцем на потолок, – всегда солнце. Все к лучшему в этом лучшем из миров.

– Ну-ну, – хмыкнул Ольф. – Сходи к Аркадию, он просил зайти, как только появишься. Он тебе покажет лучший из миров.

– Уже показал, дорогой, – со смехом ответил Дмитрий. – Ничего он мне больше не покажет.

И он расхохотался, глядя на растерянное лицо Ольфа.

– Ты уже был у него?

– Это он был у меня.

– Ну и ну, – покрутил головой Ольф и улыбнулся уже не так мрачно.

– Что «ну и ну»? – весело спросил Дмитрий. – Думаешь, буду нюнить? Черта с два! Неудача? А мне плевать на нее! За неудачей будет удача, уж это я точно знаю. Я не очень жадный. Если будет одна настоящая удача на десять неудач, и то неплохо. Мы еще только начинаем. Нам, брат, еще долго топтать землю, успеем наделать всяких дел – и хороших, и не очень.

Он подмигнул Ольфу и потянулся.

– Все к лучшему в этом лучшем из миров, а самое лучшее из лучшего – это то, что мы живем. Это же самая большая удача, что мы вообще появились на свет. Как только подумаешь, что этого могло и не случиться… Брр… – Он передернул плечами. – В школе надо появиться или нет, как по-твоему?

– Не обязательно, сегодня пустой день.

– Ну и лады.

Он прихватил еще несколько сигарет, вернулся в свою комнату и быстро оделся. Плеснул на лицо водой, подмигнул себе, сварил кофе и сел за стол. Ему не терпелось скорее взяться за работу. А в шесть он встретится с Асей и… Он даже зажмурился от удовольствия и тихонько засмеялся.

Он долго работал, и тихо было в комнате и за окном, где неслышно и невесомо падал на землю из низких облаков спокойный дождь длинной осени.

А потом пришел Ольф. Дмитрий встал из-за стола, с наслаждением потянулся и с улыбкой сказал ему:

– Ну что, пойдем обедать?

– Да, сейчас, – сказал Ольф, сел на диван и ровным голосом спросил: – Ты ничего не имеешь против, если я займусь твоей работой?

– Моей работой? – опешил Дмитрий.

– Ну да, твоей, – сказал Ольф, разглядывая свои руки.

И только тут до Дмитрия дошел смысл сказанного. Он радостно засмеялся и сел рядом с Ольфом.

– Господи, да какой может быть разговор! Конечно, нет. То есть, конечно, да. Я очень рад, что мы будем снова работать вместе… Но постой, а как же твоя идея?

– Никак, – сказал Ольф. – Моя идея может отправляться к такой-то матери.

Ольф сморщился и сделал жест рукой, словно помахал вдогонку уходящему поезду:

– Скатертью, как говорится.

– Ты застрял на чем-нибудь?

– Как ни странно, нет.

Ольф говорил без всякого выражения, ровным, спокойным голосом и не смотрел на Дмитрия.

– А что же тогда случилось?

– Ничего.

Ольф наконец-то взглянул на него и резко спросил:

– А ты не боишься, что я снова когда-нибудь запою отходную? И сделаю твоей работе вот так…

Ольф повторил свой жест.

– Ну так что, если даже и запоешь? – мягко сказал Дмитрий. – То же самое и со мной может случиться.

– Ну, с тобой-то не случится, – усмехнулся Ольф. – Ты на другом тесте замешен… Ладно, дифирамбы оставим на потом. Так что, можно тащить свои манатки?

– Тащи, – сказал Дмитрий, отводя взгляд. Он увидел, как по лицу Ольфа прошла какая-то судорога, и торопливо добавил: – Давай сходим пообедаем, а потом уж займемся.

Ольф молча поднялся, и они пошли в столовую.

Дмитрий больше не спрашивал, почему Ольф решил бросить свою работу. После обеда Ольф, собирая со стола бумаги и быстро проглядывая их, сам заговорил об этом:

– Понимаешь, Димка, чепуха какая-то… Я, конечно, соврал, что ничего не случилось. Случилось… Я убедился, что не могу работать один. Сначала все было хорошо, пока шла предварительная разведка, прощупывание. А потом началась какая-то чертовщина… Вроде бы и идея неплоха, и ясно, что дальше делать, и начало получаться кое-что, и придраться вроде бы не к чему… А вот как подумаю, что выбор сделан, надо дальше идти только по одному этому выбранному направлению, и руки опускаются. А вдруг выбор-то неверный? Вдруг где-нибудь затесалась какая-то козявочка, из-за которой все потом насмарку пойдет? Ну и все, спекся… Посижу, подумаю, поковыряюсь в уравнениях и начинаю назад перелистывать, искать эту козявочку. Разумеется, ничего не находится, встанешь, чертыхнешься и дотягиваешь до вечера – авось с утра по-другому будет. Иногда и в самом деле по-другому шло. День, два, раз даже целую неделю, – а потом опять как телок на привязи. Разбежался, дернулся, помычал от боли, подержался за шею – и назад, травку пощипывать. Вот так уже месяцев восемь, с начала года… И что-то страшновато становится, как подумаешь, что так всегда будет.

– Это пройдет, Ольф, – сказал Дмитрий. – У меня тоже так бывало.

– Нет, – решительно возразил Ольф. – У тебя так не бывало, я знаю. Если и бывало, то на какие-то минуты, а у меня эти минуты в год почти превратились.

Он небрежно засунул бумаги в ящик стола и со стуком задвинул его, прищемив палец.

– А, черт…

Сморщившись от боли, он помотал рукой и продолжал:

– И знаешь, что я еще хочу сказать… Только, пожалуйста, отнесись посерьезнее к моим словам… Впредь во всем, что будет касаться нашей работы, решающее слово всегда должно быть за тобой. Я, конечно, буду спорить, ерепениться и все такое прочее, но, если-тебе надоест со мной возиться или ты не сочтешь нужным убеждать меня, можешь сказать «хватит», и я тут же заткнусь. Я понимаю, что это не очень-то красиво, взваливать на тебя всю ответственность, но ничего другого не придумаешь. Как бы я ни был уверен в своей правоте – наверняка придет такое время, когда я готов буду отступиться. Похоже на заранее обдуманную капитуляцию, и ты можешь, конечно, так и рассматривать это, хотя я предпочел бы называть по-другому – трезвой оценкой своих реальных возможностей.

– Не надо так настраивать себя, – сказал Дмитрий. – Это пройдет.

– Может быть, – сказал Ольф таким тоном, что Дмитрий понял – сам он не верит в это.

Вечером Дмитрий уехал к Асе, а Ольф остался у него в комнате и продолжал разбираться в его выкладках. Дмитрий вернулся поздно, в первом часу ночи, и застал его в той же позе – Ольф сидел согнувшись, широко расставив ноги, курил и читал. Мельком взглянув на него, Ольф спросил:

– Очень устал?

– Ну, с чего бы это? – весело отозвался Дмитрий.

– Тогда несколько маленьких вопросиков.

«Маленькие вопросики» заняли почти полтора часа, и, когда они выкурили по последней сигарете и собрались расходиться, Дмитрий сказал:

– Все-таки до чего хорошо работать вместе, а?

– Да, – сразу сказал Ольф, словно ждал этих слов. – И если бы не эти полтора года…

– Ну, не стоит теперь думать об этом, – поспешно сказал Дмитрий.

Ольф усмехнулся.

– Тактичный ты человек, Димка. Ты думаешь, я забуду о том, что столько времени потерял зря? А как подумаю, что я сейчас делал бы, если бы не мог вернуться к тебе… Ну ладно, старик, давай спать.

И они разошлись по своим комнатам.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

24

Теперь в различных документах, справках, приказах его обозначали так: Кайданов Дмитрий Александрович, к.ф.-м.н. рук.сек., что означало кандидат физико-математических наук и руководитель сектора, а в расчетной ведомости в графе «оклад» против его фамилии стояла цифра четыреста. Среди его обязанностей была и такая – раз в два-три месяца водить по институту зарубежных гостей. Его предупреждали об этом заранее, и он являлся на работу чисто выбритый, в безукоризненно выглаженном костюме и до блеска начищенных ботинках. Он злился и на гостей, и на Дубровина, «сосватавшего его на такую работу», – в этом парадном облачении он чувствовал себя неважно и почти ничего не делал, дожидаясь приезда делегации. Наконец раздавался телефонный звонок, предупреждавший о прибытии делегации, Дмитрий вставал, одергивал пиджак, Жанна приказывала ему повернуться, стряхивала с костюма ей одной видимые пылинки, поправляла галстук, Ольф говорил ему что-нибудь вроде «дуй, начальник, да только не лопни от важности», и Дмитрий, чувствуя все свое лицо, шагал по просторнейшим коридорам навстречу высокой делегации и заранее изо всех сил изображал приветливость и спокойную доброжелательность. И потом в течение часа ему приходилось играть роль этакого молодого, талантливого, преуспевающего ученого и изъясняться на довольно приличном, но до тошноты официальном и скучном английском языке. Однажды во время такого лицедейства он заметил усмешку на лице Ольфа и нахмурился, сбившись с заученного тона.

Проводив делегацию, Дмитрий сердито спросил:

– Ты чего усмехался?

– Я нечаянно, – серьезно сказал Ольф.

– Что, очень смешно было? – хмуро допытывался Дмитрий.

– Да, нет, не очень, – стал оправдываться Ольф. – Выглядел ты просто великолепно. Но, понимаешь, как увидел я тебя, такого новенького, блестящего, респектабельного, вспомнил почему-то того, прежнего…

– Ах, вон что, – протянул Дмитрий и ушел к себе в кабинет.

В его кабинете – большой «начальнический» стол темного дерева, удобные кресла, мягкий диван, телефон, тяжелые, плотные шторы на окне. На столе лежали журналы, список телефонов под стеклом, перекидной календарь, массивный письменный прибор, но ящики были пусты, прибором никогда не пользовались, и случалось, что единственным посетителем кабинета была уборщица. Работал Дмитрий в соседней комнате, вместе с Ольфом, Жанной и Валерием. Там были обычные ширпотребовские столы с незапирающимися ящиками и давно утерянными ключами, жесткие скрипучие стулья, в углу на асбестовой подстилке стояла плитка с замызганной кофеваркой. Над столом Ольфа висел рисунок Ольги – высоколобый широкоскулый человек с коричневым лицом и длинными мрачными глазами сидел на чем-то низком, уперев локти в колени, и скрещенными пальцами поддерживал массивный подбородок. Под рисунком стояла подпись: «Мыслитель». Рядом стол Валерия, а над ним – рукописный плакат: «Лучше два раза пообедать, чем ни разу не завтракать». Над столом Жанны – надпись огромными черными буквами: «Не свирепеть!!!» А над головой Дмитрия – призыв Ольфа: «Граждане, психуйте по очереди! Сегодня ты, а завтра я!»

В эту комнату гостей не водили – здесь работали. Если кому-то нужно было сосредоточиться или просто отдохнуть, он брал ключ от кабинета Дмитрия, висевший на гвоздике, и запирался там изнутри. Кабинет служил и для других целей – выясняли отношения, отсыпались.

Кайданов начальствовал над четырнадцатью душами, в основном недавними выпускниками, самому старшему из которых не было и тридцати, и только двое были женаты, не считая его самого и Ольфа.

Четырнадцать душ считали, что Кайданов – начальник самый что ни на есть мировой, и однажды высказали ему это на одной из предпраздничных выпивок. Дмитрий озадаченно потер подбородок и хмыкнул:

– Подхалимы вы. Пользуетесь тем, что я командовать не умею.

Командовать он действительно не умел, о чем и предупредил Дубровина два года назад, когда организовывался его сектор.

Дубровин улыбнулся:

– А не надо уметь… Думаешь, я умею? Знаешь, что я сказал своим людям, когда меня назначили завлабом? Я собрал их и произнес такую речь: «Примем за аксиому, что вы собрались здесь для того, чтобы работать, а не только получать зарплату. Я даю вам задания – вы их выполняете. Как вы будете это делать – меня не касается. Можете стоять на голове и плевать в потолок, но если в конце концов окажется, что работать вы не можете, я попрошу вас подыскать другое место». Ну, и прочее в том же духе. Я предоставил им полную свободу, ну, и сам видишь, что из этого получается.

А получалось у Дубровина очень неплохо – его «публика» работала как одержимая, и о тех, кто попадал в его лабораторию, с завистью говорили – «повезло». Публика могла приходить на работу, когда ей вздумается, и уходить в любое время. Если кто-то вообще не появлялся в институте, с него не требовали объяснений. С него требовалась только работа.

Дмитрий не без опаски решил последовать методу Дубровина и с удивлением обнаружил, что руководить людьми необычайно просто. Все задания выполнялись в срок или еще раньше. За два года ему, по существу, ни разу не приходилось прибегать к своей власти. Однажды он с недоумением сказал об этом Дубровину, тот засмеялся:

– Милый мой, да чего же ты хочешь? Тебя же не надо заставлять работать, а они чем хуже тебя?

– А ведь и в самом деле… – покрутил головой Дмитрий.

Дубровин серьезно сказал:

– Смех смехом, но, я думаю, в нашей работе это единственно верный способ руководства. Уже одно сознание того, что ты должен сидеть «от» и «до» и обязательно мыслить, иначе на тебя обрушится гнев начальства, способно убить всякое желание работать. Никому еще не удавалось принуждать людей к творчеству. Творчество требует свободы, если и не абсолютной, то максимально приближенной к ней. Любая, даже самая примитивная идея должна созреть, и если для этого нужно, чтобы человек неделю болтался по коридорам, травил анекдоты, читал детективы, пусть так и будет. Важен результат. А кто не хочет работать или не способен – это очень скоро выяснится. И если такой будет аккуратно высиживать законные восемь часов двенадцать минут, все равно у него ничего не получится. Так что – продолжай в том же духе.

И Дмитрий «не замечал», если полсектора срывалось за грибами или по понедельникам до обеда пустовали комнаты. Ведь работа все равно делалась, и совсем неплохо.

Институтские корпуса стоят в лесу. Многие даже и не знают, сколько их, этих корпусов, спроси, пожмут плечами: «А бог их знает… Не то семь, не то восемь». Летом по бетонным дорожкам, что проложены между корпусами, почти никто не ходит – куда приятнее через сосны и елочки да по пути прихватить грибов и земляники. Иные особенно удачливые добытчики, пока доберутся до проходной, на жареху насобирают. А зимой, если холодно, на этих дорожках тоже мало кого увидишь, с автобуса ныряют прямо под землю, коридоры доведут куда надо.

До города – восемь километров через лес. И какой лес! Ехать мимо теплых на взгляд бронзовых сосен, густых коричневых елей, неправдоподобно белых, «киношных», как выразился кто-то, берез. А город – такой, что несведущий человек, глядя из окна электрички на три десятка домов, и не сообразит, что это и есть тот самый знаменитый Долинск, известный всему миру. За этими домами – лес, за ним – снова дома. Между кварталами – неширокие извилистые улицы, засаженные деревьями. Городок тихий, чистый, уютный!

25

А было так, что они вполне могли и не попасть сюда из-за Ольфа. Сейчас он предпочитал не вспоминать об этом, но тогда, осенью шестьдесят четвертого года, Дмитрию пришлось немало поговорить на эту тему.

Им обоим давно прочили аспирантуру. Считалось это как бы само собой разумеющимся, и Ольф не сразу и понял его, когда Дмитрий осторожно сказал:

– Слушай, а тебе не кажется, что в аспирантуру нам идти не стоит?

Это было спустя месяц после того, как они снова стали работать вместе, и Ольф в шутку называл тот месяц «медовым». Он беспрекословно выполнял все указания Дмитрия и во всем полагался на него. Но тут Ольф иронически поднял брови и осведомился:

– Ну а куда же нам стоит идти – в институт народов Азии?

– Почему же, можно и в другое место, – сказал Дмитрий.

– Например?

– Ну, хотя бы в Долинск.

– А что это такое?

Ольф и сам отлично знал, что это такое, но Дмитрий принялся невозмутимо объяснять:

– Отличный городок, всего сто километров от Москвы, отличный институт, отличный ускоритель…

– Короче говоря, – перебил его Ольф, – все отлично, но зачем нам это нужно?

– А зачем нам нужна аспирантура?

– Здрассьте…

– Ольф, я ведь серьезно говорю. Давай помыслим как следует. Тут же все просто. Конечно, аспирантура куда надежнее – три года спокойной жизни, и кандидатская в кармане, а вместе с ней и приличный оклад. Но ведь очень может быть, что эти три года просто выпадут для нашей работы.

– Почему?

– Да хотя бы потому, что нам скоро придется проверять свои результаты на экспериментах. А здесь негде. Самое большее, на что мы можем рассчитывать, что нам выделят где-то несколько часов, может быть в том же самом Долинске. На ускорителе нам дадут ровно столько времени, чтобы прилично оформить диссертации, – и ни минутой больше. Это-то, надеюсь, тебе не надо доказывать?

– Да в общем-то похоже на истину…

– Именно так и будет, – уверенно сказал Дмитрий.

– Но ты подумай, чем мы рискуем, Димыч. Неизвестно, дадут ли нам вообще возможность заниматься нашими К-мезонами. А что, если, несмотря на все наши великолепные идеи, нас усадят за стол и предложат заняться расчетом каких-нибудь элементарных кривых? У начальника-то ведь и свои идеи есть.

– Что ж, риск действительно есть, – согласился Дмитрий. – Ну, а как ты хочешь, чтобы совсем без риска? И потом, в аспирантах три года ходить. Это же школярство, Ольф, только и разницы, что уровень повыше. Нас же будут так опекать и направлять. А, да что об этом говорить…

– Димыч, я сам все отлично понимаю. И я ведь сам решил, что в вопросах, связанных с работой, буду во всем полагаться на тебя. Так что как скажешь, так и будет.

И Дмитрий сказал:

– Едем в Долинск.

Они явились в Долинск через две недели после выпускного вечера и были зачислены в лабораторию Шумилова.

26

А теперь жили они каждый в своей квартире, по соседству – в двадцать шестой и двадцать седьмой. Жанна жила этажом ниже, а Валерий – в соседнем подъезде. По вечерам Ольф приводил из яслей Игорька – человечка двух с половиной лет от роду, очень похожего на него. Ольф разговаривал с сыном серьезно, как с равным, мальчишка рос не по годам крупный и смышленый, и Ольф очень любил говорить с ним. Ася работала в Москве и приезжала к Дмитрию в пятницу вечером и уезжала в понедельник рано утром. И если на неделе выпадали свободные вечера, Дмитрий не знал, куда девать себя, и уходил бродить в лес, если была не очень скверная погода, или сидел в темноте и слушал музыку. Но свободные вечера выдавались не часто. Обычно часам к восьми все четверо собирались у него в квартире и работали до полуночи. За четыре дня – с понедельника до четверга – квартира основательно прокуривалась, и по пятницам Жанна пораньше уезжала с работы и делала генеральную уборку – открывала все окна, мыла полы, меняла пропахшие табаком занавески и выбрасывала пустые бутылки. К приезду Аси квартира приобретала вполне приличный вид, но запах табака никогда не выветривался до конца, и как-то Ася, посмеиваясь, сказала Жанне:

– Представляю, что тут у вас творится, когда меня нет. И как только ты выдерживаешь в этой газовой камере?

– Привыкла, – отмахнулась Жанна, а Дмитрий поворчал:

– Нашла кого жалеть. Она сама чадит так, что кого хочешь уморит. Посмотри на ее пальцы.

И действительно, Жанна курила разве что чуть меньше их, пальцы у нее пожелтели от табака.

Долинск был великолепным городом, но только не для любителей развлечений. Они бы просто умерли здесь от скуки. В этом городе хорошо было работать. Развлекаться ездили в Москву, и по субботам и воскресеньям ночные электрички привозили в Долинск шумные группы веселых, подвыпивших людей. Но обычно спокойно и пусто по ночам в Долинске. Яркие фонари напрасно освещают чистый серый асфальт улиц. Рано укладывается город спать, и жизнь в нем – спокойная, чистая, сытая. Так говорят все, кто приезжает сюда ненадолго. Да только вряд ли стоит очень уж завидовать долинцам. Жизнь здесь всякая – и хорошая, и плохая, и так себе. Как и всюду.

27

В тот первый рабочий день и началась их борьба с Шумиловым, и длится она вот уже пятый год и должна закончиться через пятнадцать дней, десятого мая, когда группа Кайданова проведет свой последний, самый сложный, решающий эксперимент. Какой вид тогда будет у Шумилова, вряд ли кто возьмется предсказать, но сейчас отношения у него с Кайдановым самые сердечные. При встрече в коридоре или в столовой – улыбка, вежливый полупоклон, приветливый взгляд. Но за последние два года никто не видел, чтобы Кайданов и Шумилов перекинулись хоть словом. Не о чем им говорить. На заседаниях Ученого совета они не вступают в споры и всячески избегают даже упоминать о работах друг друга. А старожилы как пикантный анекдот преподносят новичкам некоторые из тех чрезвычайно лестных отзывов, на которые не скупился когда-то Шумилов, говоря о Кайданове и Добрине. Да, тогда он явно выделял их, да и было за что. И с тех пор как разошлись их пути-дорожки, никто не слышал от Шумилова ни одного плохого слова о Кайданове. Что ж, и это понятно, кто же не знает, что Шумилов – джентльмен до мозга костей, олицетворение порядочности. И это действительно так, хотя вряд ли кто-нибудь поручится, что Шумилов был бы таким джентльменом, предположи он хоть на минуту, чем закончится эта история. А впрочем, как знать… Чужая душа – потемки. Да и никому не дано заглядывать в будущее и корректировать прошлое. Ведь тогда, четыре года назад, все шло очень естественно. Не ему же, доктору наук, было опасаться этих двух новоиспеченных теоретиков, на чьих дипломах еще не высохли чернила. Да и они, конечно, не предполагали, что им придется когда-нибудь вступить в борьбу со своим шефом.

Но теперь-то ясно видно, что эта борьба началась с первого дня, даже, пожалуй, с первого часа их встречи – несколько минут официального знакомства не в счет, – может быть, еще по дороге в институт, когда Дмитрий и Ольф сели в автобус, увидели Шумилова и тот дружеской, разве что чуть-чуть покровительственной улыбкой ответил на их приветствие.

Автобус был полон, Шумилов стоял, опираясь на спинку сиденья, он никогда не садился, если стояла хоть одна женщина, и, чуть наклонившись, рассказывал двум сотрудницам о поездке в Англию. Говорил он не очень громко, но тем не менее пол-автобуса слышало его рассказ. Ольф стоял почти рядом с ним. Шумилов не понравился ему сразу, с первого взгляда, и Ольф никак не мог понять почему. Понял это он много позже, но и потом не мог бы четко сформулировать, что вызывало его неприязнь. А тогда это и вовсе не просто было сделать. Говорил Шумилов интересно, но Ольф быстро заметил, что фразы его излишне гладкие, голос чересчур богат интонациями, а кое-какие паузы выглядели слишком уж эффектными. «На публику работает», – подумал Ольф и тихонько шепнул Дмитрию:

– Понаблюдай-ка за этим артистом.

Дмитрий с недоумением посмотрел на него, перевел взгляд на Шумилова и молча отвернулся, пожав плечами. А вечером, когда Ольф снова заговорил о Шумилове, Дмитрий спросил:

– Да чем тебе он не нравится, скажи на милость?

– Чем? – переспросил Ольф. – Да если бы я знал. Ведь смешно упрекать человека за то, что он тщательно повязывает галстук, что костюм у него без единой морщинки, а ботинки начищены до блеска?

– Я думаю.

– Вот видишь… А мне даже это в нем не нравится. Глупо, но факт.

– То, что глупо, действительно факт, – иронически заметил Дмитрий.

Два дня они знакомились с лабораторией, сидели в библиотеке, читали отчеты и публикации. Работа Шумилова, к сожалению, была довольно далека от их собственной – и уже поэтому не очень понравилась им. Дмитрий с неудовольствием разглядывал графики, диаграммы, вчитывался в формулы.

– Ну что? – спросил Ольф в конце второго дня.

Дмитрий неопределенно хмыкнул:

– Работа как работа… По-моему, ничего выдающегося. А впрочем, посмотрим, не стоит судить с наскока. К тому же она, по-моему, не сделана и на треть.

– Однако уже два годовых отчета сварганили. – Ольф кивнул на толстые фолианты, забронированные в дерматин, и усмехнулся: – Интересно, кто занимался такой стилистикой? Сдается мне, что сам Шумилов редактировал. Гладенько все, кругленько, ни одного острого угла. Да и водицы хватает.

– Опять ты о том же. – Дмитрий поморщился. – Отчет как отчет, казенная бумага. И чего ты взъелся на него?

– Да, понимаешь, Димыч, какая-то идиосинкразия к нему, что ли… Не нравится он мне – и все. Глаза у него какие-то пустые. Мысли в них не видно. А так он ничего…

На следующий день они отправились к Шумилову. Кабинет у него был новехонький – просторный, весь какой-то мягкий, уютный.

Шумилов с улыбкой поднялся им навстречу.

– Милости прошу. Пожалуйста, присаживайтесь. – Он выложил на стол пачку «Пэл-Мэл». – Курите.

– И пододвинул им пепельницу, в которой не было ни единого окурка. Ольф с наслаждением затянулся, подержал дым в легких, восторженно сказал:

– Хороши!

Дмитрий подозрительно посмотрел на него, Ольф чуть повел бровью и положил ногу на ногу. Шумилов улыбнулся на его похвалу:

– Да, действительно хороши. Остатки английской роскоши.

Такая светская беседа продолжалась еще несколько минут. Наконец Шумилов спросил:

– Ну как, освоились? Познакомились с людьми?

– Спасибо, вполне освоились.

Ольф был чудовищно вежлив и даже принялся растягивать слова и ставить ударения.

– Люди, по-моему, отличные, как, наверно, и все в этом институте.

– С жильем все нормально?

– Да, спасибо, все хорошо.

– Вы уж потерпите полгодика, сдадим осенью дом – получите квартиры.

– Ничего, потерпим. – Ольф одарил Шумилова ясной улыбкой.

– Ускоритель видели?

– Разумеется.

– Вы очень кстати прибыли к нам, – сказал Шумилов. – Людей у меня не хватает, работы много, так что дело вам найдется.

– Да мы, собственно, за этим и пришли, – сказал Ольф.

– Ну и отлично! – воскликнул Шумилов, словно он только и ждал их приезда, чтобы поручить им самую важную и значительную часть работы. – Тогда сейчас же и приступим.

И он раскрыл папку.

– Маленькое предисловие, Николай Владимирович…

– Да-да, пожалуйста.

– Видите ли, дело в том, что мы в университете занимались вместе, – скромно сказал Ольф. – Знаете, как-то привыкли друг к другу и жили в одной комнате… Короче говоря, хорошие друзья. Так вот, если вы не возражаете… и если это, конечно, возможно, – вкрадчивым голосом сказал Ольф, – мы и дальше хотели бы работать вместе. Это было бы очень удобно для нас.

– Ну, разумеется, – не задумываясь сказал Шумилов. – Могу только приветствовать такое содружество.

И Шумилов стал объяснять им задачу.

Задача была, как определил потом Ольф, «сложности весьма ниже средней» – рассчитать интенсивность нейтронного пучка для довольно примитивного случая, – и объяснения Шумилова были, в общем-то, не нужны, но Ольф и Дмитрий внимательно слушали его. Дмитрий вообще за все время сказал всего несколько ничего не значащих фраз, предоставив Ольфу полную свободу трепаться о чем угодно. В конце Ольф бросил несколько реплик, дав понять Шумилову, что ему все ясно.

– Вам тоже понятно? – спросил Шумилов у молчавшего Дмитрия.

– Да, – бесстрастно ответил Дмитрий.

– Ну и отлично. Приступайте к работе. Если что будет неясно, прошу ко мне.

– И к какому времени мы должны это сделать?

– Ну, я, разумеется, не тороплю вас, вам же надо еще войти в работу, да она и не так проста, как кажется. Думаю, что недели две, как минимум, это займет у вас. Для верности будем считать три.

Дмитрий удивленно посмотрел на него и уже хотел что-то сказать, но Ольф наступил ему на ногу и поспешно поднялся:

– Хорошо, как сделаем, сразу придем.

Шумилов проводил их до двери и напутствовал сверхдоброжелательной улыбкой:

– Счастливо вам работать.

Когда они отошли немного, Дмитрий выругался:

– Каков гусь! Что он, издевается над нами?

– Не думаю, – сказал Ольф.

– Три недели на такую пустяковую задачу! Да тут работы самое большее на три дня! За кого он нас принимает?

– Не кипятись, Димка… Откровенно говоря, меня это совсем не удивляет.

– Ты думаешь, здесь нет никакого подвоха?

– Уверен.

– Да нет, это же черт знает что! – продолжал возмущаться Дмитрий.

– А по-моему, все нормально. Ты разве не видишь, как ему нравится роль этакого мэтра, доброго и снисходительного начальника, заботливого опекуна? Разве не видишь, как ему хочется понравиться нам? А так как он не знает, на что мы способны, он и прибегает к этому дешевому приему. Он, конечно, уверен, что мы справимся с этой задачей меньше чем за три недели, но ведь для него не это главное. Он хочет, чтобы мы как-то поднялись в собственных глазах, поверили в то, что действительно сделали что-то стоящее. Да, гусь еще тот. А ты удивлялся, почему он не нравится мне. Слушаться надо старших, детка. – И Ольф шлепнул Дмитрия по затылку. – А знаешь, нам ведь повезло, что он сделал этот хилый ход.

– Почему?

– Да потому, что теперь мы смело можем пойти с козырей, и он наверняка не станет отказывать нам.

– Ты думаешь?

– Конечно. Он не станет переигрывать своей роли. Вот мы и предложим ему комбинацию – будем делать кое-что для него, а остальное время заниматься своей работой.

– Может, и в самом деле удастся…

– Удастся, – уверенно сказал Ольф. – А кроме того, – засмеялся он, – доктор совершил еще одну ошибку.

– Какую?

– Он решил, что в нашем дуэте первым номером являюсь я.

– А, пошла-поехала, – поморщился Дмитрий. – Какая разница?

– Да это же просто отлично, Димка! Держись и впредь скромным пай-мальчиком и предоставь мне молоть языком. Мы из этого сделаем хорошую котлетку, вот увидишь. А пока давай как следует сделаем эту задачку, чтобы на ней ни соринки, ни пылинки не было.

И они взялись за задачу. Она действительно заняла у них неполных три дня, и Ольф, посмеиваясь, сказал:

– Завтра мы преподнесем ему эту пилюлю. Вот видик у него будет, представляю! А знаешь, – заметил он, кончив переписывать выводы, – я подозреваю, что шеф просто решил проверить нас. По-моему, эта задачонка ему совсем не нужна.

– Почему ты так думаешь?

– А ты вспомни отчеты. Куда можно присобачить эту нашлепку? Для чего она могла понадобиться ему?

Дмитрий задумался.

– Похоже, ты прав, – наконец сказал он. – Я как-то не подумал об этом.

– То-то, – удовлетворенно хмыкнул Ольф. – Отсюда еще раз мораль – слушайся старших. А завтра сиди и помалкивай, разве что поддакни разочек с умным видом.

– Ладно, – улыбнулся Дмитрий, его забавляло, с каким увлечением Ольф относится к этой бутафорской борьбе с Шумиловым.

Шумилов встретил их такой же обаятельной улыбкой, как и в первый раз.