Текст книги "Охотник за истребителями. На «Аэрокобре» против асов Люфтваффе"

Я буду истребителем!

2 августа 1940 года мы, группа юношей, рано утром прибыли в Ростов-на-Дону. Нас встретили и автобусом повезли по городу. На окраине автобус въехал в открытые красноармейцами большие решетчатые ворота и остановился у двухэтажного здания из красного кирпича. Нам сказали, что это штаб летной школы. За зданием штаба просматривались одноэтажные постройки, еще дальше был высокий кирпичный забор, за которым возвышалась заводская труба. Это был знаменитый завод «Ростсельмаш», выпускавший сельскохозяйственную технику. Наша школа официально называлась Нахичеванской военной авиационной школой пилотов, по месту расположения – ростовскому району Нахичевань.

Рядом располагался палаточный городок, куда нас и привели. Было шесть часов утра. Возле палаток была площадка, похожая на спортивную, с выгоревшей травой. Подвели нас к скамеечкам, вкопанным по краю площадки, и сказали, чтобы располагались до особой команды. Делать было нечего, от скуки все раскрыли свои чемоданы, рюкзаки и стали уничтожать привезенные из дома съестные запасы, выбрасывая бумажки, газеты, обертки из чемоданов. Ветер разнес мусор по всей площадке. Через час подошел к нам молодой, красивый, подтянутый лейтенант и представился: «Лейтенант Пачиашвили, ваш командир взвода». Лейтенант сделал нам внушительное замечание по поводу мусора, построил в шеренгу с интервалом два-три метра и приказал пройти по всей площадке, собрать весь мусор вплоть до папиросных окурков. Многих ребят такой приказ возмутил. Подумаешь, выбросили газетки, ну и что! Такое отношение не понравилось, но под наблюдением лейтенанта приказ выполнили. Эта была первая наша встреча с армейской дисциплиной.

В семь часов послышалась команда по лагерю: «Подъем, тревога!» Ожили палатки, повыскакивали курсанты, быстро взяли оружие, противогазы, скатки и строем куда-то побежали. Это был тренировочный марш-бросок на 35 километров. Вернулись курсанты из похода только вечером, усталые, но с песней. На нас это тоже произвело сильное впечатление.

Разместили нас в палатках, в каждой из которых находилось пять двухъярусных кроватей. Нам показали, как надо заправлять кровать, напомнили, что после отбоя чистая обувь должна аккуратно стоять перед кроватью. Тех, у кого обувь оказывалась грязной, поднимали и заставляли ее вычистить. Как же кое-кому это не понравилось! Через несколько дней появился парикмахер и – новое разочарование – стал стричь всех наголо! Жаль было расставаться с любимым чубчиком… После стрижки была баня и переодевание в военную форму. Выдали нам по два комплекта формы – рабочую и выходную. Начались занятия по прохождению курса молодого бойца, ежедневно по два часа строевой подготовки. Эти занятия проводил с нами лейтенант Пачиашвили, который относился к каждому курсанту очень внимательно. Практически сразу начались и занятия по изучению самолета, мотора, метеослужбы, штурманской подготовки, вооружения. В общем, свободного времени было мало.

Программа обучения в Нахичеванской ВАШП была рассчитана на ускоренный выпуск летчиков. Нас должны были выпустить в звании «старшина», а после ввода в строй в частях присвоить звание лейтенантов. Обучали летать на самолетах Р-5, безнадежно устаревших к этому времени бомбардировщиках-бипланах Поликарпова, а это значит, что и нам предстояло быть летчиками-бомбардировщиками. Как же мне это было не по душе, очень хотелось быть истребителем! У истребителей скорость, маневр, высота, а здесь все не то… Но приказы нужно выполнять, и мне оставалось только смотреть, что будет дальше.

Курсант Нахичеванской ВАШП Борис Дементеев. Ростов-на-Дону, ноябрь 1940 г.

Первый отряд школы заканчивал полеты на самолетах Р-5, а мы, второй отряд, полетали на У-2 и к ноябрю месяцу стали проходить рулежку на Р-5. С конца октября испортилась погода, которая приковала самолеты к земле, и испортилась она очень надолго. В ноябрьские праздники мы приняли воинскую присягу и стали военнослужащими, но летной погоды так и не было. Стало понятно, что наш ускоренный выпуск не состоится, хотя на каждого уже была пошита новая форма. В декабре и вовсе Нахичеванскую летную школу расформировали, а всех курсантов перевели в Батайскую авиационную школу пилотов имени Серова[11]11
  Серов Анатолий Павлович (1910–1939), комбриг, Герой Советского Союза. Отличился в воздушных боях во время Гражданской войны в Испании 1936–1939 гг. После возвращения в Советский Союза возглавлял Главную летную инспекцию ВВС. Погиб в авиакатастрофе 11 мая 1939 г.


[Закрыть], в которой готовили летчиков-истребителей. Моей радости не было предела, хотя вначале я и боялся, что меня из-за высокого роста не допустят на истребители. Обошлось – допустили!

В Батайской школе сразу почувствовался другой подход к воспитанию курсантов, особенно со стороны строевых командиров. В Нахичеванской школе нас перевели в казармы в городе, и добирались мы до школы трамваем. Как-то на трамвайной остановке только готовимся мы сесть в подошедший трамвай, как из него выходит наш командир лейтенант Пачиашвили. Он быстро осмотрел нас и отозвал меня в сторону: «Курсант Дементеев, почему вы плохо следите за своей обувью? Не смотрите на сапоги, смотрите мне в глаза! – все это было в присутствии гражданского люда. – Доложите старшине, что в казарму прибудете позже самостоятельно, а сейчас вот вам записка, возвращайтесь в городок, в сапожную мастерскую». Я прибыл в мастерскую, отдал записку сапожнику, который в это время шил хромовые сапоги. Он, прочитав записку, отложил свою работу и сказал, чтобы я снял сапог. Быстро что-то подбил, попросил надеть: «Нет ли замечаний?» Потом так же быстро осмотрел и поправил второй сапог.

В Батайской школе такого не было. Если сапоги разваливались, а срок носки вышел, их меняли на ботинки с обмотками. При осмотре внешнего вида курсантов командир роты за какие-то мелкие недостатки мог наложить взыскание в виде нескольких суток гауптвахты, тогда как ранее у нас было большим происшествием, если курсант получал четыре наряда вне очереди. Комендант школы был зверь. Ходил всегда со свитой и за малейшее нарушение сразу отправлял на гауптвахту. Это очень пагубно сказывалось на настроениях курсантов, особенно вновь прибывших, не прошедших курс молодого бойца и еще не принявших присягу. Вскоре мы вообще забыли такое взыскание как наряд вне очереди, да и другие тоже, а гауптвахта стала нашим родным домом.

Весной 1941 года к нам в эскадрилью назначили командиром роты старшего лейтенанта, прибывшего из кавалерии. Думали, что он будет посуровей предыдущего. Однако новый командир оказался спокойным, имел большой опыт армейской жизни, уважал достоинство подчиненных. Как-то после ужина в столовой мы спускались со второго этажа. Некоторые курсанты, в том числе и я, съезжали вниз по лестничным перилам. Откуда ни возьмись внизу оказался лейтенант, помощник коменданта, со свитой, и забрал нас с намерением отправить на гауптвахту. Появился наш командир и подал команду, чтобы все выходили строиться. Нам приказал встать вместе со всеми в строй, сказав лейтенанту, что он наш командир и сам примет меры к нарушителям порядка. Лейтенант в нарушение всей субординации вел себя весьма высокомерно. После построения и поверки наш командир роты сказал коротко, что мы уже взрослые люди, тем более будущие летчики, которые должны быть серьезными. Он сказал все это спокойно, простыми словами, но так доходчиво и проникновенно, что лучше бы посадил на гауптвахту. Лейтенант же, помощник коменданта, видимо, лишь недавно закончил училище, получил власть над людьми, но не был научен любить подчиненных. Вскоре нашего командира перевели в другую часть. Мы расставались с ним с большим сожалением, провожали всей эскадрильей, даже на руках качали. Он от неожиданности прослезился…

Кто, кроме командиров, должен был направлять в нужное русло наше развитие? Конечно же, политработники, но и здесь все было не слишком хорошо. Когда мы поднимали на комсомольских собраниях злободневные вопросы нашего быта и учебы, никаких действенных результатов, как правило, не следовало. Бесконечно повторялись лозунги типа «Да здравствует советская власть», что было лишено смысла – мы и без лозунгов знали эту власть, верили ей, сознательно были преданы ей. Надо было практическими делами укреплять эту веру, а для этого надо было думать о людях и служить людям, а не использовать свою власть лишь для запретов и отправления на гауптвахту. Поэтому со временем собрания стали проходить вяло, неактивно, мы от них перестали чего-либо ждать. Иногда повестку дня для собрания предлагали вышестоящие инстанции. Существенные вопросы все же иногда ставились на обсуждение, но их надо было решать, а вот этого как раз многие политработники делать не умели и не хотели. Не было у них любви к людям, а было только желание обладать властью, проводили они свою работу формально, для красивых отчетов, и никак не укрепляли веру людей в советскую власть, хотя это и было их основным предназначением. Все ли работники партийного аппарата были такими? Конечно, нет, но известно – ложка дегтя портит бочку меда.

Заканчивалась теоретическая часть нашего обучения. Мы сдавали экзамены по конструкции истребителя И-16, его мотору, по штурманскому делу, метеорологии и воздушно-стрелковой подготовке. При изучении последнего предмета нужно было хорошее базовое знание геометрии, особенно объемной – стереометрии, да и тригонометрия с ее синусами и косинусами тоже была нужна. Многие курсанты, учась в средней школе, не освоили эти науки в нужном объеме, и поэтому атаковали меня и некоторых других ребят просьбами о помощи. Некоторые прямо заявляли, что мало их родители лупили за то, что они плохо учились в школе. Хорошо, что они это осознавали, хотя и позже, чем надо.

Большое внимание в школе уделялось физической подготовке. Два раза в неделю проводились занятия на снарядах в спортзале – использовались турник, брусья, батут, лопинг[12]12
  Лопинг – тренажер, которым пользуются для тренировки вестибулярного аппарата летчики и десантники, представляет собой особые качели, способные вращаться вокруг горизонтальной и вертикальной осей.


[Закрыть] и другие. Некоторые курсанты сдавали нормативы на спортивные разряды, некоторые занимались с ленцой, но все же физическая подготовка давала свои результаты у каждого.

Первый отряд уже был готов летать, осваивать боевой самолет И-16 и его двухместную учебно-тренировочную модификацию УТИ-4, а мы, второй отряд, пройти летную программу на учебных самолетах УТ-2. Но с осени 1940 года так и не было погоды, при которой курсантам можно было бы приступить к полетам. Наступила весна 1941 года. В последних числах марта мы, несколько курсантов, встретили своего бывшего преподавателя метеорологии из Нахичеванской школы воентехника первого ранга Новикова. Это был удивительный человек, с детства влюбленный в свою профессию. У него были большие папки рукописей по наблюдениям за погодой по поведению животных, птиц и растений. Об этом он нам рассказывал, но просил, чтобы мы никому не проговорились – в то время такие методы прогнозирования погоды, мягко говоря, не поощрялись. Тем не менее Новиков научил нас достойно разбираться в метеорологии. Теперь же мы очень обрадовались встрече и накинулись на него с волнующим нас вопросом – когда, наконец, будет погода, когда мы сможем летать? Он пообещал нам, что скажет дня через три-четыре, сославшись на то, что ему самому надо понаблюдать за погодой и проанализировать результаты. Через обещанное время Новиков сообщил, что не уверен, будем ли мы летать 21 апреля, но 22 апреля обязательно полетим. В его прогноз мы верили, но что он сбудется с такой точностью, сомневались. 21 апреля с утра по небу тянулись привычные для нас тяжелые плотные облака, но к часу дня появилось солнышко, и вдруг небо полностью очистилось. В этот день организовать полеты не успели, но на следующий день мы начали летать. Мы были поражены. Новиков уверял, что на месяц он может дать прогноз по дням, а на день по часам.

Первый отряд летал на центральном батайском аэродроме, а мы с утра выезжали на разлетную площадку у села Койсуг, вечером после полетов возвращаясь в Батайск. Инструкторский состав, в отличие от строевых командиров, относился к курсантам более внимательно. Командиром нашей эскадрильи был капитан Терещенко, впоследствии мы звали его Батей. Отрядом командовал требовательный и пунктуальный лейтенант Гончаренко, звено возглавлял лейтенант Кирсанов. Это был особенный человек: хороший психолог, строгий, но очень внимательный и заботливый.

На летном поле находился большой заводской ящик из-под самолета, в котором хранилось наше стартовое имущество: стартовые полотнища, флажки, столики и т. п. Полеты шли очень интенсивно, летали даже в воскресные дни. Вокруг все чаще стали говорить, что фашистская Германия готовится к войне и что этой войны нам не избежать, но наши политработники успокаивали – никаких оснований для паники нет. Командир отряда Гончаренко стал после подъема приходить к нам сам и без задержек отправлять на полеты, не давая в столовой спокойно позавтракать. Нас, курсантов, вполне устраивало такое уплотнение учебы – хотелось быстрее закончить школу. В июне месяце наш отряд заканчивал полеты на учебно-тренировочных УТ-2, а первый отряд на истребителях И-16 уже готовился к выпуску.

22 июня 1941 года, в воскресенье, я был в стартовом наряде. Стартовый наряд должен был раньше всех приехать на разлетную площадку, осмотреть ее, выложить стартовые знаки и принимать наши самолеты из Батайска, а потом обеспечивать полеты. Около шести часов утра мы на машине проезжали Батайск и заехали за инженером отряда, который жил в городе. Сел он к нам в кузов угрюмый и по дороге мрачным тоном сообщил, что сегодня утром немцы напали на нас, бомбили Севастополь и другие города, что все это, наверное, очень серьезно. Все примолкли, пораженные таким известием. Часов в десять прилетели самолеты, и нам стало известно, что началась война. С этого дня самолеты остались на разлетной площадке, здесь же для их охраны была оставлена группа курсантов, закончивших программу полетов. На ночь мы расположились в большом стоге сена, а на следующий день стали рыть землянки. Несколько дней продолжались полеты с отставшими по программе.

Наш первый отряд уже выпустился, и бывшие курсанты из его состава, получив сержантские звания, разъехались в эти дни к новым местам службы. Мне не довелось попрощаться с Николаем Алексеевым, земляком-грозненцем и старшим товарищем с городка Иванова[13]13
  Алексеев Николай Михайлович (1919–1943), Герой Советского Союза, гвардии младший лейтенант, заместитель командира эскадрильи 64-го Гв. ИАП. 12 июля 1943 г. в бою с превосходящими силами противника сбил два немецких истребителя и, израсходовав боеприпасы, таранил третьего. При таране погиб. Именем Николая Алексеева названа одна из улиц Грозного.


[Закрыть]. С пяти часов утра 23 июня, по холодку, мы начали копать землянки, но солнце быстро поднималось, началась жара. Воды на площадке не было, привезти ее было не на чем; пришлось ждать, когда прибудет машина с комсоставом. Мы, оставшиеся после выпуска старшими, эти тяготы переносили с пониманием. Часам к десяти прибыл комсостав, привезли курсантов из нового пополнения. На просьбу нашего старшины отряда Колесниченко о доставке воды командир отряда по непонятной причине брать машину не разрешил. Выручило вмешательство инструкторов, воду в итоге привезли. Стали подходить люди с пересохшими губами, ожидая своей очереди – не хватало кружек. Вдруг видим, что от стоянки самолетов к привезенной воде бегут несколько молодых курсантов, один из них кричит: «Пить хочу, пить хочу!» Упал, теребит рукой горло и губы, выкрикивая бессвязно: «Умираю, пить хочу…» Поднялся, глаза навыкате, подбежал к бачку с водой, вырвал у инструктора кружку, стал жадно хлебать воду. Остальные кинулись в драку с ним…

Картина была очень тяжелая. Один из стоящих рядом моих товарищей тихо и задумчиво произнес: «Что же будет дальше?» В этом вопросе звучала растерянность и большая боль. Уже идет война, курсантам скоро в бой, а в бою будет гораздо тяжелей. Психологическая подготовка военнослужащих имеет большое значение, вот где прежде всего должны были проявить себя политработники! Вскоре в армию вернули упраздненный ранее институт комиссаров, наделенных властью наравне с командирами. Наш заместитель командира эскадрильи по политической части старший политрук Инкин стал комиссаром эскадрильи.

В скором времени нас, курсантов теперь уже первого отряда, перевели в Батайск. Инструктором в нашу летную группу был назначен старший сержант Юрий Соколов. Это был молодой, но уже сильный летчик, и его невысокое сержантское звание нас не смущало.

Мы начали летать на боевых самолетах-истребителях И-16. Опять, как когда-то при поступлении в аэроклуб, захватывало дух и не верилось – неужели наконец сбудется моя мечта, я буду истребителем? Характеризовали этот самолет как строгий в управлении, особенно на посадке. Справлюсь ли я? Но ведь другие справляются…

Прежде всего мы отработали рулежку на старых, отслуживших свой срок истребителях со снятой с плоскостей крыла обшивкой. Это было сделано для уменьшения подъемной силы крыла, чтобы курсант невзначай не поднялся в воздух. На этих машинах стоял старый двигатель М-22, в то время как на строевых И-16 устанавливались двигатели М-25, а позднее и гораздо более мощные М-62 и М-63.

Первый провозной полет по кругу на УТИ-4, инструктор показывает взлет и посадку. После приземления, на пробеге, я чувствую резкие и частые движения руля поворота – Соколов компенсирует разворачивающий момент винта, выдерживая направление пробега. Второй полет – в пилотажную зону, взлет и посадка самостоятельно под контролем инструктора. На взлете долго не могу поднять хвост самолета, наверное, его придерживает инструктор? В этот момент чувствую вмешательство Соколова, он прикладывает усилия на руль высоты, и самолет послушно поднимает хвост. Значит, инструктор полностью доверяет мне управление самолетом. Это придает уверенности. В зоне выполняем комплекс пилотажа. Машина очень нравится, слушается управления легко, маневренная. Хороший самолет! Буду на нем летать!

Летали мы в первую смену, подъем был в четыре утра. На аэродром шли обязательно с винтовками и противогазами; они должны были находиться при нас постоянно, даже при полетах, на этом настаивал наш комиссар Инкин. Позже разрешили ставить винтовки в пирамиды, но, будь его воля – он и в кабину бы их заставил брать. Вообще, когда комиссар приходил на старт, немедленно в полетах начинались задержки и перерывы. Излюбленным занятием Инкина была проверка правильности расположения стартовых знаков: то полотнище заставит передвинуть на двадцать сантиметров, то флажок переставить. При этом он останавливал полеты на полчаса, в то время когда нам была дорога каждая минута. Инструкторский состав возмущался, жаловался командиру эскадрильи, но сделать что-либо было нельзя, права комиссара не уступали правам командира. Сколько вреда принес наш комиссар своей показной работой! Видно было, что он ничего не понимал в специфике летного дела.

Когда на аэродроме дежурил синоптик, наш нахичеванский преподаватель, он при неблагоприятном прогнозе всегда предупреждал, до какого времени можно летать. Однажды он очередной раз заблаговременно предупредил об ухудшении погоды, но руководитель полетами этим предупреждением пренебрег. При продолжении полетов наш грозненский товарищ Женя Дзюба взлетел, на одном из разворотов вошел в облачность, которая внезапно стала разрастаться. Не имея опыта полетов в облаках, он потерял пространственную ориентацию, вывалился из облачности и разбился. Это была наша первая потеря, хоронили мы его в Ростове-на-Дону. После этого случая командование стало более внимательно прислушиваться к предупреждениям синоптика Новикова. Помню, иногда думаешь, что можно еще полетать, но заруливаешь на стоянку, и тут же начинается ливень.

В первые дни войны советская авиация потеряла от налетов противника и в воздушных боях много самолетов, поэтому в строевые части и учебные заведения ВВС поступило указание всеми силами беречь материальную часть, избегать неоправданных потерь самолетов. Это указание выглядело вполне логично, но любую правильную идею можно извратить, довести до абсурда. Однажды один из курсантов нашего отряда, пилотируя в зоне, сорвался в штопор, но сумел вывести самолет из него. Обычно после таких происшествий сразу идут на посадку, но наш товарищ снова набрал высоту и продолжил пилотировать. Мы, видевшие все это с земли, восхищались его мужеством. После посадки этого курсанта комиссар Инкин велел построить эскадрилью и произнес горячую речь, в которой поведал, что страна потеряла много самолетов, что оставшиеся самолеты надо беречь, а только что курсант такой-то (сейчас не помню его фамилию) нарочно пытался разбить самолет! Все мы опешили.

После того как нас отпустили, мы детально расспрашивали товарища, как он сорвался в штопор, как выводил самолет из него – для нас этот опыт был крайне важен. Постепенно за обсуждением наше возмущение несколько сгладилось, но на абсурдной речи Инкина дело не закончилось. Вечером собрали комсомольское собрание, на котором с подачи комиссара было выдвинуто то же самое обвинение с предложением исключить курсанта из комсомола. У нас лопнуло терпение, и мы встали на защиту своего товарища. Предложение комиссара об исключении не было поддержано. Инкин поднялся, зло произнес, что он все равно добьется исключения, и покинул собрание. Неужели наш нелетающий комиссар не понимал, что поступает неправильно и даже подло?

Над нашим аэродромом периодически начали появляться новые истребители. Наши «ишачки» И-16 отличались тупыми носами, а эти, по-видимому, оснащенные двигателями жидкостного охлаждения, были остроносыми, и поэтому все их формы напоминали каких-то стремительных хищных зверей. Как-то один такой самолет сел у нас и зарулил на линию предварительного старта. Летчик выключил зажигание и вылез из кабины, к нему подошел наш руководитель полетов, и они о чем-то начали разговаривать. Летчик, как и наш комиссар, был в звании старшего политрука. Во время беседы он раскрыл пачку папирос и закурил. Наш комиссар был на старте и увидел, что из-за фюзеляжа приземлившегося истребителя идет дым. Кто-то курит у самолета! Инкин быстро помчался к этому самолету, явно предвкушая расправу над нарушителем. Оббегает он хвост самолета, и видит, что курит прилетевший летчик, старший политрук. Осекся наш комиссар, развернулся и молча пошел в обратном направлении. Один из наблюдавших весь эпизод курсантов громко произнес: «Вот это комиссар!» Инкин глянул на курсантов со злобой, и произнес: «Двое суток ареста!» За что? Мы недоумевали.

Ранее, весной, произошел другой примечательный случай. Соседняя эскадрилья готовилась к полетам, курсанты расселись по летным группам на лужайке под солнышком и слушали предварительный инструктаж. В этот момент к одной из летных групп подошел недавно назначенный в эскадрилью комиссар. Инструктор ему доложил, чем занимается летная группа. Комиссар задал одному из курсантов какой-то вопрос по летному делу. Парень оказался бойким, острым на язык, и к тому же привыкшим, что политработники в авиации ничего не соображают. Стал он в своем ответе нести чушь, как говорится, начал «покупать» комиссара. Инструктор даже покраснел, но ничего не стал говорить, так как комиссар действительно оказался полным профаном.

И-16 тип 5 Батайской ВАШП, лето 1941 г.

На следующий день начались полеты. По правилам, прежде чем возить курсантов, полагалось облетать самолет, сделать на нем полет по кругу. Подходит комиссар к вчерашней летной группе, которая выстроилась перед самолетом. Инструктор ему доложил, что группа готовится к полетам. Комиссар и говорит – вы готовьтесь, а я пока облетаю ваш самолет. Вся группа остолбенела, особенно тот курсант, который вчера комиссара «купил». Оказалось, что вчерашний профан – летчик-истребитель в звании батальонного комиссара, воевавший в Испании, награжденный двумя орденами Красного Знамени и орденом Красной Звезды. В довоенное время орденоносцев было мало, на человека и с одним орденом смотрели с восхищением, а тут не одна награда, а целых три! С этого дня курсанту-острослову по всей школе не было проходу: «Расскажи, как ты купил комиссара?» Новый политработник стал любимцем курсантов.

Тем временем немецкое наступление развивалось. Наш командный состав и инструкторы начали нести боевое дежурство, чтобы предотвратить возможные налеты вражеской авиации на Ростов и Батайск. Однажды, находясь в стартовом наряде, я услышал, как после полета на слетанность один командир звена давал замечания молодому инструктору, своему правому ведомому (летали в школе звеньями, состоящими из трех самолетов). Командир звена, старший лейтенант, выглядел внушительно. Коренастый, физически сильный, он крепко стоял на ногах и говорил густым голосом – видно было, что такого в воздухе просто так не возьмешь. Ведомого он упрекал в том, что в воздухе тот далеко отходит от ведущего. Ведомый, младший лейтенант, пояснял, что если звено будет действовать в плотном строю, то ведомые не смогут осматриваться и вовремя маневром прикрывать командира. Командир звена на это ответил, что ведомый должен прикрывать своего командира телом! Меня это ошарашило – как телом? Долгое время эти слова звучали у меня в ушах. Если прикрывать телом, так зачем у ведомого оружие? Неужели все должно быть именно так? Надо бы быстрее закончить программу и попасть на фронт, там видно будет, что и как.

Каждому из курсантов нашего отряда оставалось выполнить один-два полета в зону, и мы закончили бы программу обучения, но не тут-то было. К нам стали все чаще залетать немецкие разведчики и даже бросать бомбы. Как-то во второй половине дня взлетели по тревоге наши два И-16 и направились на запад. Смотрим – а к аэродрому подлетает на малой высоте целая армада самолетов разных типов. В воздухе началась стрельба, кто кого бьет – непонятно. Подлетевшие самолеты плюхались на аэродром, кто как мог. Оказалось, что это Качинская авиашкола, бежавшая от немцев из-под Севастополя, из Крыма. Грустно было смотреть на эту панику. Отступать надо уметь организованно, паническое бегство приносит много неоправданных потерь. На следующий день прилетела девятка фашистских бомбардировщиков и бомбила аэродром. В стабилизаторах своих бомб немцы для пущего эффекта делали специальные прорези, которые при падении бомбы издавали пронзительный, душераздирающий свист. Трудно было, попав под такую бомбежку, не удариться в панику или же, наоборот, в оцепенение. После налета я задумался, как научиться сохранять спокойствие и хладнокровие? Что и как нужно отрабатывать у себя, чтобы не впадать в панику? Мне казалось, что одно дело красиво погибнуть в бою, как говорится, с музыкой, и совсем другое – глупо сгинуть, бегая в панике. Решил, что надо над собой работать, но не придумал, как именно.

В октябре месяце пришла очередь для срочной эвакуации и нашей школы. Ночью погрузились мы в Батайске на эшелоны и отправились в южном направлении, а через несколько дней прибыли в Азербайджан, город Евлах. На дорогу нам выдали сухой паек, а вот первые дни в Евлахе пришлось голодать – тыловики в обстановке перебазирования показали себя не с лучшей стороны. Через неделю нашу эскадрилью перебросили в поселок Маргушеван, на юг от Евлаха. Хотелось быстрее летать, но для нас не было аэродрома, его только предстояло построить самим, усилиями школы. Местность была гористая; выделенное поле надо было очистить от камней, которых было очень много, разровнять землю, а затем укатать и утрамбовать ее. Нашлись у школы свои трактористы, механики и землекопы, и в скором времени аэродром был готов. Однако в первый же день полетов чуть было не произошла катастрофа: на взлете самолет пяткой костыля вывернул из земли большой камень, который ударил по хвостовому оперению и сильно его повредил. Думали, что самолет разобьется, но обошлось. Опять прекратили полеты, чтобы доработать самолеты. Придумали на костыль ставить маленькую самолетную лыжу, и полеты продолжились. Только закончили мы программу и собирались ехать в Евлах – опять задержка с выездом, пришла дополнительная программа по обучению стрельбе по наземным целям и маршрутным полетам. Война диктовала изменения в подготовке летчиков, но нам это сулило еще одну задержку в школе. Все, что отодвигало нашу отправку на фронт, мы воспринимали очень негативно, не понимая, насколько плохо подготовлены к боям…

Меня на новом месте постигла своя беда. Многие начали болеть малярией, заболел и я. Неделю я ничего не мог кушать, только пил воду, меня изматывала высокая температура. Кормили нас, особенно в эвакуации, по тощей тыловой норме, по-воробьиному: чуть жив, и ладно. На аэродром во время полетов привозили обед, а вечером был ужин. Обеда того хватало до первого разворота после взлета, на втором развороте желудок снова напоминал о себе. Конечно, были трудности, которые обуславливались общей сложной военной обстановкой, но некоторые вещи зависели от нас самих, непосредственно от организации нашего быта.

Вот характерный пример. Аэродром мы охраняли своими силами, для охраны было построено караульное помещение. Как-то меня назначили в караул, начальником которого был наш инструктор младший лейтенант Саша Рамонов. Придя в караульное помещение, я был поражен тем, что готовую пищу караулу из нашей столовой не привозили, хотя это можно было организовать, а выдавали продукты натурой. Можно было организовать и повара, потому что в караульном наряде большинство курсантов находились по две-три недели, и все это время они не ели нормальной горячей пищи. Решение этого вопроса зависело от командования, и особенно от политического состава, от комиссара и комсомольского руководителя. Когда проходила подписка на военный заем, то политсостав работал очень активно, здесь же никто не желал и пальцем о палец ударить. Можно было назначить из числа курсантов хотя бы мало-мальски обученных сменных поваров!

Один угол в караульном помещении весь был завален сушеными овощами: картофелем, свеклой, морковью, луком. Вспомнились давние слова отца: учись стирать, готовить обед… Я решил взяться за дело. Из костей, которые обычно выбрасывали, сварил бульон, заправил его овощами и получил суп, нажарил картошки с лучком. Все это приготовил на весь караул, с большим запасом. Теперь я только и слышал: «И откуда ты, Длинный, взялся! Мы за тебя будем стоять в карауле, ты только готовь нам обед!» Вот так и пригодилась наука моего отца…

Преодолев все невзгоды, закончили мы, наконец, программу обучения на И-16 и собрались уезжать из Маргушевана, сели уже по грузовым машинам, но снова последовала команда задержать наш выезд. На следующий день нас быстренько распределили по двум группам и отвезли в Евлах. В Евлахе, не дав опомниться, обе группы отправили в разные места. Группа, состоявшая преимущественно из воспитанников грозненского аэроклуба, в которой были Иван Волков, Борис Иванов, мой двоюродный брат Яков Дементеев и другие, попала в эскадрилью, в которой курсантов переучивали на истребители Ла-5. Я неожиданно для себя оказался в группе пятигорских ребят, и нас направили в первую эскадрилью переучиваться на самолеты ЛаГГ-3.