Текст книги "Лондон по Джонсону. О людях, которые сделали город, который сделал мир"

Боудикка

Та, которая подвигла римлян на инвестиции

Наверное, это где-то здесь, думаю я. Стоит ясный осенний день, и я только что нашел место, которое, судя по всему, было центром самого раннего римского поселения. Оно расположено вверх по течению сразу за Лондонским мостом, на пересечении Грейсчёрч-стрит и Ломбард-стрит, где направо отходит Фенчёрч-стрит.

Впереди расположены магазин Marks & Spencer и ресторан Itsu, но, по моим источникам, место, которое меня интересует, сейчас находится под большим желтым квадратом дорожной разметки на перекрестке.

Рискуя накликать на себя гнев и бешеные гудки автомобилистов, я выезжаю на велосипеде на середину, мое сознание отключается, словно в трансе, – и вот я уже не вижу сияющих новых банков и аудиторских компаний, а вижу недостроенные деревянные хибары, дым из тысячи новых очагов, плывущий над грунтовыми дорогами и далеким лесом, – и, прежде чем удрать с этого места, я представляю себе, каково было ему, несчастному, измученному Светонию Паулину, губернатору этой новой провинции, стоять здесь в подбитых гвоздями сандалиях, после того как он и его легионы только что пробежали весь путь из Северного Уэльса по той самой дороге, что теперь называется «шоссе А5», – и вот он стоит на засыпанном гравием клочке земли, который служит рыночной площадью самому первому Лондону А перед ним – толпа лондонских торговцев в состоянии ужаса.

Они уже знают, что произошло с жителями Колчестера в Эссексе – тысячи этих жителей искромсаны острыми кельтскими мечами, или пронзены пиками, или сожжены заживо в своих мазаных хижинах, даже храм божественного Клавдия разграблен и сожжен дотла, а те, кто в нем был, превратились в угольки. Всем этим торговцам в мельчайших подробностях рассказали о лютости племени иценов и их королевы Боудикки. Теперь лондонцы знают, какая это страшная женщина – огромная, сильная, с гривой рыжих волос и твердой решимостью отомстить римлянам за надругательство над ее дочерями.

«Помоги нам, Светоний!» – умоляют они римского генерала, но бедняга только качает головой. Глядя на зарождающийся Лондиниум, он везде замечал признаки амбициозности его обитателей. Официально столицей был Колчестер (Камулодунум), но Лондон уже был самым многолюдным городом, деловым городом, как назвал его Тацит, он просто кишел разными деловыми людьми и путешественниками.

Если бы Светоний посмотрел направо, он увидел бы корабли, привязанные у пристани, где разгружали мрамор из Турции для украшения новых домов, которые росли как грибы, или оливковое масло из Прованса, или рыбный соус из Испании. Он бы увидел, как на корабли грузят первые экспортные товары этой страны – охотничьих собак, олово и золото или грустных рабов из сырых лесов Эссекса, татуированных синей вайдой.

Куда ни бросишь взгляд, везде Светоний видел следы спекулятивных денег, вливаемых в город. Перед ним, насколько нам сегодня известно, стоял новый торговый центр с портиком длиной 58 метров – он видел женщин с покрытыми головами, торгующихся у весов, видел свиней, роющихся в отбросах. Там были штабеля свежих бревен, чтобы заменить примитивные круглые хижины на римские строения правильной квадратной формы. Там были свежие ореховые прутья для плетеных стен и глина для обмазки. Он видел плотников, которых наняли на работу, но не платили. Он видел лондонские дороги – уже приведенные к римскому профессиональному стандарту – девять метров в ширину, из хорошо утрамбованного гравия, с уклоном на краях для стока дождевой воды в канавы.

Около тридцати тысяч этих лондонцев проживали на площади размером примерно с Гайд-парк, и, когда я говорю – лондонцы, я не имею в виду кокни, разумеется. Это были не бритты – более того, они глубоко презирали «британчиков» – britunculi, – как их позже назвал один римский легионер.

Это были римляне – говорящие по-латыни торговцы в тогах или туниках, из областей, которые сегодня называются Франция, Испания, Германия, Турция, Балканы, – со всей империи. Они, как римляне, любили дорогие вина и красную, из особо обработанной глины, посуду, украшенную литыми рельефами. Даже в этом туманном пограничном пункте они любили возлежать на ложе с изысканными стеклянными бокалами из Сирии и провозглашать друг другу тосты.

Все это стоило денег, и они глубоко залезли в долги, что и привело к катастрофе, которая их вскоре постигла.

Мне очень жаль, сказал Светоний заламывающей руки делегации, но мы не можем остаться, мы не можем так рисковать. У него просто не хватало людей. Войско римского генерала было измотано, кожа на ногах воинов содрана после перехода из Уэльса. Он мог собрать войско числом около десяти тысяч солдат максимум со всего острова. Боудикка и ицены уже имели около ста двадцати тысяч, и под знамя восстания стекались все новые силы.

И учтите, эти легионеры – не тряпки какие-то: это германцы, сербы, датчане, они могли неделю держаться на сухарях и воде, а потом еще и навести понтонный мост через реку. Но они знали, что войско Боудикки вырезало IX легион Петилия Цереалиса, – и понятно, что такая перспектива им не улыбалась. И потому Светоний совершил самый болезненный для римлянина поступок.

Он отдал приказ на стратегическое отступление – уходить по той дороге, которая сейчас называется Эджвер-роуд, уводя с собой всех, кто мог идти и хотел уйти. Остались старые и немощные, женщины, побоявшиеся идти через лес, и торговцы, которые не могли себя заставить бросить нажитое.

Несколько часов Лондон испытывал жуткое чувство городка на американском Диком Западе, ожидающего неминуемого нападения: пустынные улицы, тревожно болтаются навесы, люди в ужасе выглядывают из окон. Есть археологические свидетельства паники. В Истчипе кто-то, вероятно, схватил горшок, сделанный в Лионе, заложил в него четыре украшенные резьбой геммы от перстней и зарыл его в землю. В одном из домов по улице, которая сейчас называется Кинг-Уильям-стрит, кто-то заложил семнадцать монет, в основном с изображением головы Клавдия, в маленький горшок, покрытый красной глазурью, и засунул его в угол. Кто-то, без сомнения, молился и приносил в жертву животных (найдены кости козла) и гладил маленькие закопченные глиняные фигурки богов своего домашнего очага.

Через какое-то время там, где теперь район Бишопсгейт, послышался грохот. По устланной ветками дороге с воплями неслись воины иценов в своих плетеных боевых колесницах и их королева. Она, как записал Дион Кассий, представляла собой великолепное зрелище: очень высокая, с грубым голосом, одетая, как всегда, в яркий плащ, с огромным, весом в килограмм, ожерельем-торком, сделанным из перевитых золотых нитей. У нее была такая огромная грудь, что она без труда прятала там своего зайца-вещуна, которого выхватывала оттуда в конце своих воинственных речей, чтобы он предсказал исход битвы – побежав направо или налево. Сердце же, сокрытое в глубине этой груди, жаждало кровавой мести.

Глубоко под улицами современного Лондона мы все еще откапываем свидетельства холокоста, учиненного Боудиккой: красный слой обгоревших обломков шириной сорок пять сантиметров. Первые пожары они зажгли близ Чёрч-стрит, где Светоний встречался с лондонцами, а когда беззащитные горожане побежали из своих домов, кельты рубили им головы и топили их в Волбруке – зловонной речушке, текущей меж двух невысоких холмов, сейчас это Корнхил и Лудгейт, на которых и стоял ранний Лондон.

В слепой ярости они жгли, вешали и распинали, говорит Тацит, а Дион Кассий свидетельствует: они хватали самых знатных и красивых женщин, раздевали их и отрезали им груди, а потом пришивали эти груди к их ртам – так, что они будто ели их. Они даже осквернили кладбища, и находки в раскопках лондонского Сити указывают, что они выкопали из могилы труп старика и воткнули голову молодой женщины ему между ног.

Они перешли мост и сожгли все строения там, где теперь Саутворк, а в центре города дома рухнули, и возник один огромный пожар, и столб огня поднялся до небес. Не прошло и семнадцати лет после основания Лондона – и он был полностью уничтожен.

Потом Боудикка учинила то же самое в Сент-Олбансе и, как пишет Тацит, уничтожила семьдесят тысяч человек. Может быть, это и преувеличение, но в относительных цифрах она нанесла Лондону и лондонцам больший урон, чем Черная смерть, Большой пожар или Герман Геринг. Этим немыслимым актом разрушения она уничтожила всю коммерческую инфраструктуру древней Британии – торговые связи, в которых нуждались сами ицены.

Ведь они продавали захватчикам коней, они зависели от римских покупателей. Покойный муж Боудикки, Прасутаг, почти наверняка был римским гражданином, а значит, гражданство распространялось и на нее саму. Остается удивляться – ну что могло ее так обозлить, почему она действовала столь саморазрушительно? Ответ в том, что римляне вели себя дьявольски глупо.

Пока Прасутаг был жив, он надеялся удержать восточное королевство англов в своей семье, оставив половину его своим дочерям, а половину – императору Нерону. Действительно ли по приказу Нерона– деспота и убийцы своей матери – или нет, но римская администрация решила экспроприировать все владения иценов. Главным сборщиком налогов, или прокуратором, был некий Кат Дециан – наглец и хам, который направил свои центурии в Тетфорд, где Прасутаг и Боудикка жили в своем поселении, укрепленном рядами рвов и валов.

Они надругались над королевой иценов, они били палками ее белоснежное кельтское тело и насиловали ее дочерей, а затем, что еще глупее, они унизили элиту иценов – отобрали их собственность и захватили в рабство родственников умершего короля. Именно это – унижение и жадность римлян – привело иценов в страшную ярость, и потому следующий вопрос: почему римляне вели себя так плохо? Ответ найдем, конечно, в текстах Тацита. Причиной было прежде всего экономическое фиаско.

Когда Британию в 43 году захватил Клавдий – заика и педант, жаждущий воинской славы, – он пошел против исторического опыта римлян. Британия, утверждало большинство римских экспертов, – это дыра, и притом дыра опасная. Когда Юлий Цезарь столетием ранее возглавил первое, незаконченное, вторжение, он посчитал, что эта страна настолько бедна и никудышна, что там и взять-то нечего. Не стоит выходить за уже существующие северные границы, говорил император Август, это все равно что ловить рыбу на золотой крючок – улов не стоит снасти.

Считалось, что бритты барахтаются в грязи, что у них странные, как у маори, татуировки разных фигур и животных, которые они любили выставлять на своих полуголых телах всем на обозрение, как сегодняшние футбольные фанаты. Овидий говорил, что они зеленые. Марциал говорил, что они синие. Некоторые утверждали, что они полулюди и полуживотные. Другими словами, поход в Британию был как полет на Луну – много чести, мало денег.

Поэтому, когда Клавдий прибыл на слонах и вдруг обнаружил, что принимает капитуляцию британских королей – не понеся почти никаких потерь, – это был, очевидно, чудесный момент римской славы. Его генерал Авл Плавт со знанием дела решил задачу, с которой до него не справился ни один обитатель этой страны, – он построил мост.

Этот мост открыл путь в остальную Британию тем, кто высаживался на южном побережье, и вскоре Лондон начал расцветать. Население резко увеличилось, выросли цены, людям нужны были деньги, чтобы строить такие дома, как им хочется, и открывать торговые лавки, которые хотелось открыть. Поэтому они обратились к финансистам – и тогда сюда в великом множестве прибыли банкиры.

Учитель Нерона Сенека сделал заем в сорок миллионов сестерциев для развития коммерческих проектов в Британии, а если принять во внимание, что легионер получал лишь девять сотен сестерциев в год, то становится понятно, что это огромная сумма. Беда в том, что инвестиции в Британию не давали прибыли или давали не так быстро, как того хотелось банкирам. Строительство белого храма Клавдия в Колчестере и финансирование порта и торговых рядов Лондона стоило очень дорого.

Поступающих денег не хватало, долги становились невозвратными, и Кат Дециан, прокуратор, начал вести себя как настоящая свинья: облагал налогами местное население, вышвыривал жителей из их домов и в конце концов попытался лишить иценов их земли и собственности. Положение бриттов хорошо отражено в первом имеющемся изображении Британии – барельефе из Афродисиаса в Турции. Он изображает женщину с обнаженной грудью, поверженную стоящим сзади Клавдием, в шлеме и латах. Она слегка косит глазами, и, по словам профессора Миранды Алдхаус-Грин из Университета Кардиффа, «вы прямо чувствуете, что он сейчас возьмет ее сзади».

Говоря сегодняшним языком, простые британцы расплачивались за целый ряд непродуманных спекуляций недвижимостью, в которых виновны были и заемщики, и банкиры. Такое уже не в первый раз случалось в Римской империи и не в последний раз случилось тогда в Лондоне.

Образно говоря, Боудикка стала в каком-то смысле первым критиком банкиров, появившимся на Квадратной Миле лондонского Сити. Она также стояла у истоков великой лондонской традиции выдвигать женщин в лидеры. Ряд фактов подтверждает, что древние бритты были привычны к сильным женским личностям: Картимандуя, королева бригантов, устраивала мужчинам веселые денечки.

А взять знаменитую речь Елизаветы в Тилбери перед нападением Армады, где она говорит о том, что у нее тело несчастной слабой женщины, но сердце и дух – мужчины. Боудикка в чистом виде. Или взгляните на Викторию в плаще из шотландки с брошью. В этом образе – прямой намек на королеву иценов.

Или взять, позволю себе наглость, Маргарет Тэтчер с ее светлыми волосами, пристальным взглядом, хриплым голосом и несгибаемой твердостью в защите национального суверенитета. В наши дни мы так тесно связываем Боудикку с другими национальными героинями, появившимися в Лондоне, что начинаем немного путаться.

Если взойти на Вестминстерский мост, можно увидеть четко выделяющуюся на фоне неба знаменитую скульптуру 1884 года – разъяренная женщина с голой грудью и ее несчастные поруганные дочери в боевой колеснице с остриями и косами на колесах. На постаменте этой скульптуры – строки из «Оды Боудикке» Уильяма Купера, популярной поэмы XVIII столетия:

 
«В места, что Цезарь и не знал,
Придут твои сыны,
Где римский орел не летал,
Там будут победителем они».
 

Купер намекал, что в столкновении с Римом Боудикка смеялась последней. Это ее «сыны» – ее британские потомки основали империю, превышавшую размерами империю Цезаря. Что, конечно, очень патриотично и утешительно, но совсем не правда.

После того как Боудикка разграбила Сент-Олбанс, она направилась в Мидлендс, где на какой-то, пока точно неизвестно какой, равнине ее наголову разбил Светоний Паулин, чьи войска, дисциплинированные и отдохнувшие, одолели в 20 раз превосходящего их противника.

Боудикка то ли умерла от дизентерии, то ли отравилась, и – нет, она вовсе не похоронена под железнодорожной платформой у вокзала Кингс-Кросс. Вопреки тому, о чем говорит Купер, ее поражение было таким сокрушительным, что язык, на котором она говорила, почти полностью исчез, ее кельтские потомки были в массе своей вытеснены на окраины Британии, а Британской империей в конечном итоге стали управлять на языке, который более обязан языку Светония Паулина, чем Боудикки.

Главная заслуга Боудикки перед Лондоном заключается в том, что она напугала и разозлила римлян – до такой степени, что для них стало делом чести вновь отвоевать эту провинцию и утвердить статус Лондиниума как важного центра и славного города.

Благодаря рейду Боудикки с побиванием банкиров римляне так отстроили Лондон – археологам лишь недавно удалось оценить размах строительства, – что он стал одним из крупнейших и самых многолюдных городов в северной части империи. Стремление Клавдия к славе привело к появлению Лондона, а наиболее впечатляющий рывок в его строительстве начался, когда было объявлено о скором прибытии императора Адриана.

Адриан

Человек, который сделал Лондон столицей

Дзинь! Рабочие, которые перестраивали Лондонский мост в 1843 году, задели какой-то предмет на дне реки. Он был зеленый и скользкий, но, когда его очистили от ила, оказалось, что это великолепная римская скульптурная голова, 43 сантиметра в высоту, что немного больше натуральной величины.

Это был император, с длинным прямым носом, слегка нахмуренный и – вот тебе и на! – с бородой и короткими усами. Не такой полный, как Нерон, а борода – не такая большая, как у Марка Аврелия. У этого борода была аккуратная. Эта борода принадлежала эллинофилу, эстету и интеллектуалу, одному из величайших управленцев, которых когда-либо видел мир.

Его звали Публий Элий Траян Адриан Август или просто Адриан. Он родился в 76 году, был испано-итальянского происхождения, все время своего правления разъезжал по империи и оставил нам в наследство самые колоссальные руины Древнего мира: от перестроенного Пантеона в Риме до храма Зевса в Афинах и оборонительного вала в Британии, который носит его имя.

Кто-то сделал в его честь эту великолепную голову и установил ее на рыночной площади, а кто-то другой пришел и снес ее и сбросил в реку Они не стали переплавлять ее на бронзовые кастрюли. Они хотели продемонстрировать активное презрение. Они хотели унизить императора с такой холодной, властной ухмылкой.

Уважаемые дамы и господа присяжные, прошло почти 1700 лет с момента совершения этого преступления, но я хочу предъявить вам тех, у кого имелись мотивы и возможность совершить это гнусное деяние.

Чтобы разгадать загадку отсечения головы Адриана, надо понять, что этот бронзовый предмет был вообще-то божественного происхождения. Это была голова бога. Август, первый император Рима, ввел хитроумную систему культа императоров, в которой император олицетворял величие и божественность Рима. Всякий местный житель с амбициями, который хотел преуспеть в Римской империи, становился жрецом культа императора. Поэтому первым значительным храмом римской Британии был храм божественного Клавдия – вот почему Боудикка с таким удовольствием его сожгла. Это было место, где заседало местное правительство, это был символ власти.

И когда в 121 году было объявлено, что император – воплощение Бога на Земле – посетит Британию, эта новость прогремела над Лондоном как гром.

Римляне чуть не впали в панику, когда Боудикка сожгла первые поселения. Нерон был близок к тому, чтобы вообще отказаться от этой провинции. Но как только ее разгромили, то сразу решили, что такое не должно повториться. В этот город стали вливать кучу денег, и с 78-го по 84 год губернатор Агрикола финансировал строительство площадей и храмов и масштабное строительство разного жилья. Восстания еще случались, было давление кельтских окраин, но в определенном смысле наличие угрозы восстания как таковой было полезно Лондону. Благодаря мосту Лондон был центром военных операций, а значит, сюда прибывали солдаты, у которых водились деньги.

Лондонцы построили бани в Чипсайде, а затем и в Хаггин-Хилле и шокировали пуристов совместным купанием мужчин и женщин. Под Гилдхоллом был построен амфитеатр, можно пойти туда и испытать трепет, стоя на месте, где убивали людей и животных и где можно осмотреть кости женщины-гладиатора. Все шестьдесят лет, прошедших от восстания Боудикки до прибытия Адриана, лондонцы стремительно романизировались.

Они решительно снимали свои штаны и надевали тоги и начали неплохо говорить на латыни – Тацит утверждает, что они говорили лучше, чем галлы. Они приглашали друг друга в свои столовые, окрашенные в модный кроваво-красный цвет, где угощали палтусом на дорогом средиземноморском серебре и пили бордо или мозельские вина. Так было положено начало знаменитым лондонским приемам. «Местные бритты думали, что приобщаются к цивилизации, – издевается Тацит, – а на самом-то деле происходило их порабощение».

Лондон уже был лояльным и растущим приграничным поселением. Но, когда местные жители услыхали о скором прибытии Адриана, они просто превзошли себя. Это было как получить право на проведение Олимпиады – город должен был выглядеть наилучшим образом, а это подразумевало вложения в инфраструктуру. Все знали, что император любит ночевать в казармах вместе с солдатами, поэтому власти Лондона, очевидно, к этому визиту, возвели новые казармы – большой квадратный форт в Криплгейте – с жилыми помещениями, которые он, по преданию, любил инспектировать.

На месте, где сейчас находится станция метро «Кэннон-стрит», построили комплекс – очевидно, дворец губернатора – великолепная постройка с двориками и фонтанами. На том месте, которое сегодня частично занимает рынок Лиденхолл, построили новый форум, гораздо величественнее, чем та гравийная площадка, на которой Светоний Паулин обращался к первым лондонцам. В северной части этого большого района была построена базилика – смесь торгового центра и судебных помещений.

Если спуститься по лестнице парикмахерской в доме № 90 по Грейсчёрч-стрит, можно увидеть, что это не просто какая-то древняя базилика. Обратите внимание на большой блок кирпичной кладки, который образовывал один из опорных столбов, – и вы получите представление о масштабе всего строения. Это были самый большой форум и базилика к северу от Альп. Здание имело 150 м в длину, и, когда видишь его макет в музее Лондона, невольно меняешь представление о том, какое место наш город занимал в римском мире.

Когда Адриан приехал сюда в 122 году, он увидел большой шумный город с населением около 100 000 и правящую верхушку в состоянии благоговейного ужаса. Они разместили императора со свитой в красивых новых казармах и в губернаторском дворце. Они показали ему отстроенные бани и обновленный форум, которые напомнили императору Капитолийский холм в Риме и заслужили его одобрение. Затем, без сомнения, его повели в эту великолепную базилику и где-нибудь возле того места, где сейчас рынок Лиденхолл (здесь была найдена большая бронзовая рука), сняли покрывало с подарка, который приготовили в знак особого уважения, – со статуи, украшенной гирляндами цветов. Император просиял.

Весьма вероятно, что затем лондонцы устроили службу: жрецы культа Адриана в капюшонах возносили благодарность за его божественное присутствие. Может быть, они даже убили корову или быка – прямо у него на глазах, – просто чтобы показать, как они его уважают. А может, быка убили в честь Юпитера. Это было все равно. Оба они были богами. Одной из самых привлекательных черт романского Лондона (и всего римского мира) было то, что в течение сотен лет он был местом религиозной терпимости и расовой толерантности.

Где-то неподалеку от моста Блэкфрайерс лондонцы построили храм, посвященный Изиде, египетской богине материнства, чей муж, Осирис, персонифицировал ежегодный разлив Нила. У нас также есть свидетельства, что они поклонялись Кибеле, или Великой Матери – Magna Mater. У этой Кибелы будто бы зародилась любовь к юноше по имени Атис, и, когда Атис не ответил на ее ухаживания, она взревновала. А когда она застукала его с другой и помешала им забавляться, он пришел в такое бешенство, что кастрировал сам себя. Боюсь, некоторые достойные юные лондонцы проявляли свое благочестие и религиозную преданность Magna Mater тем же способом – и нам это точно известно, потому что в реке возле Лондонского моста был также найден страшный набор зубчатых щипцов, украшенный головами восточных божеств. У экспертов нет никаких сомнений относительно их предназначения.

Существует даже теория, что культ Magna Mater отражен в сегодняшнем названии близлежащей церкви Magnus Martyr (церковь Великомучеников), отмеченной Т. С. Элиотом за ее «неописуемое великолепие ионийского золотого и белого». Естественно, современным христианам может показаться отталкивающим, что название этого прекрасного храма осквернено напоминанием о диком восточном культе членовредительства. Тем не менее поклонение Великой Матери имело больше общего с христианством, чем можно предположить.

Ранним лондонцам в истории про Атиса нравилось то, что, может, он и умер от страшного членовредительства, но затем он счастливым образом восстал из мертвых. В традиционной греко-романской религии немного говорилось о загробной жизни, а загробный мир представляется холодным и печальным местом, населенным неясными тенями. В римском обществе, где многим суждена была земная жизнь в мучениях и несправедливости, все популярней становились эти восточные сказки о воскресении, в чем нет ничего удивительного. Кстати, Адриан вскоре после отъезда из Британии ввел странный культ в честь своего партнера Антиноя, при загадочных обстоятельствах утонувшего в Ниле. Во имя его возводились новые храмы и святилища, чеканились монеты с изображением этого угрюмого юноши.

Его культ так широко распространился, что среди его приверженцев наверняка были лондонцы, потому что это была еще одна история о спасении, похожая на истории Атиса и Осириса. Но самым популярным из всех восточных культов в Лондоне, особенно среди легионеров, был митраизм. Это была история про Митру, сына животворящего камня, который убил быка и выпустил его кровь ради того, чтобы – вы уже догадались – подарить людям бессмертие.

Важно то, что все эти религии более или менее мирно сосуществовали. Как современный индус может из храма Ганеша отправиться в храм Ханумана, также и лондонцы романского периода не видели ничего странного в том, чтобы иметь храм Изиды в Блэкфрайерсе, храм Великой Матери у Лондонского моста и храм Митры в Мэншн-хаус.

А затем неожиданно появилась еще одна восточная религия. Христианство на первый взгляд имело много общего с другими восточными культами. Это учение говорило о молодом человеке беспримерных моральных достоинств, который умер и воскрес как Бог. Оно обещало вечную жизнь. Но христианство было похоже на иудаизм, из которого родилось (и на ислам, который родился из них обоих), тем, что не терпело и не признавало сосуществования с любой другой религией, будь то культ Юпитера, Изиды, Адриана, Кибелы или любой другой.

«Я есмь путь и истина и жизнь, – сказал Христос. – Никто не приходит к Отцу, как только через Меня[1]1
  Иоан. 14:6. – Здесь и далее примеч. ред.


[Закрыть]». Прошло много времени, прежде чем лондонцы проявили интерес к этому смелому заявлению, но в 312 году император Константин резко изменил ход истории, провозгласив христианство государственной религией Римской империи.

Язычников начали угнетать. 18 сентября 1954 года произошла сенсация в мире археологии, да и вообще событие весьма значительное, – стало известно, что профессор В.Ф. Гримз нашел давно разыскиваемый храм Митры возле Мэншн-хаус. Храм поразительно хорошо сохранился.

Можно было увидеть место, где убивали быков, где их горячая кровь окропляла землю. Можно было вычислить место, где стояли митраистские факелоносцы – кавты с поднятыми факелами и кавтопаты – с факелами опущенными. Можно было представить себе верующих, поющих в темном и задымленном митреуме, возносящих благодарность и похвалу за жертву животного. Но, изучая храм, профессор Гримз заметил нечто странное.

Выглядело так, будто самые важные предметы культа закопаны в неглубоких ямах под алтарем и проходами. Это были голова Митры во фригийском колпаке, статуя Сераписа и рука с кинжалом. Вскоре археологи выдвинули теорию.

В какой-то период в начале IV века лондонские митраисты стали подвергаться преследованиям, и пришло время, когда они не могли больше терпеть оскорбления и запугивания. Опасаясь, что им осталось недолго, они тайком пробрались в храм и закопали свои самые главные святыни.

Вскоре после этого их соперники по религии ворвались и разбили все оставшиеся статуи, свалили алтарь и уничтожили храм Митры, так же как они уничтожили Серапеум в Александрии и другие крупные святилища. Религиозный плюрализм раннего Лондона уступил место монотеизму Яхве.

Дамы и господа присяжные, я добавлю, что это были те самые люди, которые пришли на форум, свалили идола – статую языческого человекобога Адриана – и сбросили его в реку. Я подозреваю, что это были христиане, и они, вероятно, испытывали особую неприязнь к Адриану. Если вы читали ранних Отцов Церкви, таких как Тертуллиан или Ориген, с их гомофобной злобой в адрес Адриана и культа Антиноя, то вы поймете, что я имею в виду.

Христианство одержало победу во всем римском мире, и культ императоров исчез.

Нет нужды вдаваться в крайности, как Эдвард Гиббон, который обвинил христианство в падении Рима (он утверждал, что христианское учение о кротости было антитезой римскому уважению к воинской славе, идущему из глубины веков), чтобы понять – да, что-то было утрачено.

Бронзовая голова Адриана олицетворяла власть Рима в божественном виде. Как только стало понятно, что император больше не божество, – что ж, значит, любой мог быть императором или попытаться им стать. Начиная с середины III столетия Лондонский гарнизон сокращался – из-за потребности в войсках на других границах.

На поддержку кого-то из мириад претендентов на имперский трон постоянно отправлялось все больше и больше войск, и провинция стала подвергаться ужасающим набегам с территорий, где сегодня расположены Голландия и Германия. Уровень жизни в Лондоне упал, на мозаичных полах стали держать коров и свиней. После 402 года в Лондон перестала поступать новая имперская монета, а в 410 году империя официально отказалась от этой провинции.

Римская Британия умирала медленно и долго, и, как мы увидим ниже, память о той эпохе так полностью и не изгладилась из памяти лондонцев.

Пребывание Адриана в Лондоне было коротким, но не без последствий. Он инициировал строительный бум, который способствовал формированию облика города на сотни лет. Он формально превратил Лондон в столицу провинции и низвел Колчестер. Он возвел физический раздел между Англией и Шотландией, видимый и в наши дни, что подвигло некоторых лондонцев, таких как Сэмюэл Джонсон, на грубые насмешки.

Его правление было исполнено духа религиозной толерантности, который этот город смог вернуть себе только в XX веке. Иногда я останавливаю велосипед у развалин храма Митры, перенесенных с их изначального места и выставленных на обозрение на Куин-Виктория-стрит.

Сходите и взгляните на эти загадочные ряды каменной и кирпичной кладки, бывшие когда-то частью подвала, а теперь обдуваемые ветром и омываемые дождем. Вообразите себе несчастных митраистов, в ужасе бегущих от христиан. Подумайте об их слезах, когда те у них на глазах разбивали на кусочки их священные статуи. Такое невозможно в наши дни – и было невозможно во времена Адриана.