Текст книги "Рыбка, где твоя улыбка? Исповедь раздолбая – 3"

Ремень как средство формирования личности

Нда. Уж. Как-то с утречка ровнял свою бороденку. Естественно, в зеркало глядел. Размышлял. Ну и рожа у тебя, Егоров… Натуральный советский армейский кирзовый сапог третьего срока носки. А, чтоб не впасть в расстройство и депрессию, поспешил себя утешить: «А зато тебя вон скоко девок любило!» И тут же во избежание умственных взбрыков переключился на другую тему.

Воистину, все возвращается на круги своя. Прошло пятьдесят пять лет – и опять я в Германии, костылями груши околачиваю. А был ведь когда-то первоклассником в четырехклассной школе при советском посольстве в ФРГ (ГДР тогда еще отдельно была). Вот жизнь была тогда! Уже в том возрасте я ухитрился столько косяков напороть. А расхлебывали их – папа с мамой. Не то, что сейчас…

Я не знаю, кто научил меня читать в пять лет. И почему никто не смотрел – какие книжки я читаю. Но в результате я чего-то развивался так шустро, что папаня меня, бывало, разглядывал с пристальным любопытством.

Уже в том возрасте я начал лезть туда, куда меня совсем не звали. Был в посольстве один сотрудник по имени Армен. Как я понимаю теперь, он был армянин. Потому, что на городошной площадке ему всегда говорили под руку: «Ну-ка, Армен, давай по-еревански!» Этот дядька очень классно играл в городки, ловко вертелся на турнике и играл с нами, детьми, в футбол. Он мне очень нравился, поэтому, когда я подглядел, что красавица-жена Армена обнимается с посольским доктором, я тут же донес на нее мужу. Теперь я бы, конечно, вряд ли так поступил.

Ох, и скандал же был! Армену, как кавказскому человеку, ситуация не понравилась. И он с городошной битой носился по территории и что-то орал на непонятном языке пополам с понятным русским матом. Но жену его сердобольный женский коллектив где-то спрятал. А доктор успел сесть в машину и смыться.

Потом пришли посольские чекисты с моим папаней и утихомирили армянского Отеллу. Все пошли в бильярдную, где Армена накачали французским коньяком «Камю». И он притих на время.

Когда папаня мой не работал в своем вечно закрытом на ключ кабинете, я все время ходил за ним хвостом. Поэтому в бильярдной я тоже, на свою голову, присутствовал. Остальные взрослые меня терпели – с папаней, как я теперь понимаю, никто не хотел связываться.

И Армен, накачанный коньяком, меня узрел. Схватил за руку, обнял и заявил: «Вот один мой настоящий друг! Даже брат! Брат, как тебя зовут, а?» Батя мой не успел удивиться, как Армен выдал: «Вот благодаря кому я узнал, что моя жена – шлюха!» И он громко заскрежетал зубами.

Папаня сказал своим, чтобы присматривали за Арменом, взял меня за шкирку и отвел домой. Меня и допрашивать не пришлось – все мое нутро распирало от гордости. Ну, как же! Я на равных участвую во взрослой жизни! Меня назвали другом и братом!

Отец, помню, так брезгливо сморщился, помолчал. Потом махнул рукой: «Снимай штаны». И офицерским ремнем выдрал меня так, как не драл даже за кражу денег с тарелок самообслуживания.

Представьте себе – дошло до меня. От тех пор и до сих – никогда больше не влезал в такие дела. И, что самое интересное – подействовал на меня не столько ремень, а то, как папаня, глядя на меня, брезгливо морщился. Типа, вроде он неожиданно в говно вляпался…

Куда упало яблоко от яблони

Не помню уже, когда я вычитал у Василия Макаровича – «Если хочешь быть мастером, макай свое перо в правду. Ничем другим больше не удивишь». А Шукшину я поверил сразу, после первого рассказа. Потому и перестал взвешивать-оценивать в башке – типа, это можно написать, а вот это – и грубовато, и антисоветчиной попахивает, и вообще – срамота какая-то. Стал писать о том, что было. И как оно было на самом деле. И как люди себя вели – которые не с плакатов и не из статей советских газет.

Это я к чему такую увертюру завернул? Да к тому, что невиноватый я. Оно само… так вышло.

Дело было в конце 60-х, в посольстве СССР в Финляндии. Папаня мой там работал, маманя была при нем, а я приехал туда на лето после окончания восьмого класса.

Жизнь в Хельсинки мало была похожа на заграницу. Выход из посольства, в отличие от ФРГ начала шестидесятых, был свободный, чуть не каждый второй встречный говорил по-русски. Так что я быстро насмотрелся всяких достопримечательностей. Жопа начала рваться на поиски приключений. Ну, было бы желание. А приключения – они всегда найдутся.

Был там у меня приятель Женя – постарше меня лет на пять – который тоже приехал на лето к родителям. И он начал крутить всякие хухры-мухры с дочкой посольского садовника. Садовник этот был финн, и, что интересно – дочка тоже.

Вилла посла, где садовник приводил растительность к общему знаменателю, была недалеко от города, на берегу моря. Женя, пользуясь авторитетом отца, брал машину с шофером и каждый день ездил к своей Джульетте. Которую звали Ева. А, во избежание лишних разговоров в адрес своего отца, Женя уговорил меня ездить с ним. Типа, на рыбалку. Подпрягся я. На свою же, как обычно, голову.

Мы приезжали, нас усаживали за стол. Отец семейства шлялся по территории со своими комбайнами-косилками-копалками. Женя беседовал с Евой по-английски, а я – с ее мамой по-русски (она хорошо знала наш язык, потому, что родом была из Гамбурга).

Потом Женька с Евой как-то незаметно пропадали в купырях, а я оставался с Ингрид – так звали маму дочки.

Ну, в общем, все кончилось кошмарным для меня потрясением. По ходу, свобода нравов уже тогда была в Европах. Ингрид поняла, что она не может ждать милостей от природы. И взяла инициативу на себя. Боже ж мой! Чего только ни творила со мной эта… совершенно распущенная особа!

В последующие дни я с утра разыскивал Женьку и сразу спрашивал: «А… сегодня на рыбалку поедем?» Женька ржал и с легким удивлением на меня поглядывал.

А кончилось все это безобразие тем, что я под хорошее настроение подкатил к отцу с вопросом – насчет возможности интернационального брака. Батя набычился и потребовал конкретного изложения проблемы. Выслушал – и у него шея как-то в сторону поехала: «Нда-а… Что-то… рановато». Потом малость успокоился и сказал: «Домой тебе пора ехать. А с невестой твоей новоявленной – я разберусь».

А на следующий день папаня с утра пропал. К вечеру вернулся, на вопросы матери отвечал: «Срочные дела были по работе».

А мне батя, когда были одни, взъерошил волосы и как-то смущенно засмеялся: «Ну, вкус у тебя, прямо скажем – ничего. На такой бы и я женился…»

Служба в армии, или пивной кружкой по башке

В шестидесятых годах прошлого, я извиняюсь, века желающие откосить от армии тоже были. Но настолько редко попадались такие экземпляры, что мы на них смотрели, как на бегемотов в зоопарке. Типа, во какая хреновина уродилась.

Если у кого-то из одноклассников старшие братья приходили из армии, то они появлялись в школе в пилотках, фуражках и бескозырках. Остальные им жгуче завидовали – и я в том числе – и говорили: «Подумаешь, бескозырка! Давай, я тебе пугач дам пострелять, а ты мне – бескозырку поносить».

А потом… я свои обстоятельства сложил так, что пришлось мне попытаться стать бегемотом. В том смысле, что при поступлении на журфак МГУ у меня хватило духу только на вечернее отделение. И осенний призыв ласково помахивал мне рукой.

Не знаю, какие там подводные течения рояль сыграли. То ли папанина работа, то ли мой баскетбол, то ли старший брат, который уже был на третьем курсе журфака. Но добрые люди мне сказали: «Тебе надо только от этого призыва отбрыкаться. А потом тебя на дневное переведут».

И тут же мне подвернулся один крендель, который похлопал меня по плечу: «Не бзди, Боря! Знаю я одного специалиста – сто процентов гарантии. Он уже вон скоко народу насовсем от армии избавил. И берет недорого».

Ну, пришли мы с кренделем к этому специалисту. Как два нелегала – то в какое-то окно рукой помахать и в ладошки похлопать. То в дверь выстукивать какую-то хитрую дробь – хрен запомнишь.

Ладно. Мужик в белом халате. Прям доктор натуральный. Вот только халат у него был до того чумазый, что я как-то начал сомневаться во всей этой авантюре.

Господи! А уж когда я узнал, что он собирается со мной творить – я нервно захрюкал и рванул оттуда галопом.

Технология избавления от армии у этого целителя была такая. Пивная кружка заворачивалась в полотенце. И этой самой кружкой дохтур стукал по башке клиенту – пятьсот раз! Не особо сильно, но целеустремленно. В результате на клиентской башке образовывалась здоровенная шишка-опухоль. Потом страдальцу скармливались какие-то пилюли, от которых он через полчаса начинал неудержимо блевать. Но к этому времени клиент уже был на улице – лежал где-нибудь в людном месте. Вызывали ему скорую, клиническая картина – натуральное сотрясение мозга. И все. Прощай, армия.

Крендель-посредник потом встретил меня и начал орать: «Ты меня подвел, это серьезный человек, у меня будут неприятности!» И отвязался от меня только тогда, когда я внятно ему пообещал устроить сотрясение мозга. И не после пятисот ударов кружкой, а после одного удара кулаком.

Меня действительно успели перевести на дневное отделение до осеннего призыва. Но к весне я уже по завязку наелся советской журналистикой, сам пришел в военкомат и попросился в армию. Куда меня с удовольствием и забрали. Где я с удовольствием и отслужил два года.

Убивал бы я всех беременных…

В общаге посторонней личности жить, ясный пень, было запрещено. Но я надзирающих за порядком и облико морале студентов суровых и непреклонных тетушек и бабусек взял просто на измор. После выгоняния меня в двери всегда находилась добрая душа, которая открывала мне окно. И, в конце концов, хранительницы очага при встрече со мной перестали орать: «Опять ты тута, дылда бесстыжая!». Они улыбались и спрашивали: «Боря, ты завтракал? Пойдем, я тебя хоть чайком напою. С пряниками…» Я, со своей стороны, тоже всегда был готов помочь хорошим людям. То выгнать из общаги возомнивших о себе хамов, то розетку починить, то встретить тетушку с дачи, груженую обильными дарами природы, и дотащить мешки с корнеплодами до дому. Круговорот, короче, душевных отношений в природе.

Ну, да ладно. Как-то вылез я в коридор. Состояние было, как обычно по утрам – мерзопакостное. Вчера было лучше, товарищи. Вчера было, товарищи, веселее. И гляжу – кто-то в длинном халате разлегся прямо на полу. Подошел. Это была Наташка с нашего факультета. Одна из жертв того самого кренделя, которого потом утопили в болоте под деревней Бородино.

Наташка лежала вверх большим уже животом, обхватив его руками. И сосредоточенно смотрела в потолок. Я прокашлялся: «Натали, привет. Ты че – рожать собралась?» Она ответила только на третий или четвертый раз: «Я… упала». Оказалась, эта фефела напялила какую-то обувку со шнурками. Завязать шнурки – ей живот мешал. Она плюнула, и пошла на кухню так. В результате наступила на шнурок и брякнулась. Потом лежала в полном перепуге – типа, не случилось ли чего нехорошего в животе.

Тихо-мирно поставил я Наташку в вертикаль и отвел в комнату. И, балбес, вместо того, чтобы идти искать, где и чем похмелиться, попер на кухню варить какую-то манную кашу для женщины, которая готовится стать матерью.

И вот вам пожалуйста. Стоит только наступить на горло собственной песне в чью-то пользу, как начинаются приятные неожиданности. Я помешивал кашку, а на кухню зашел знакомый грузин Ваха. Поздоровались. Разглядев, чем я занят, Ваха начал ржать. Я тут же стал оправдываться и рассказал про Наташку. Тогда Ваха свой смех прекратил, посмотрел на мою опухшую физиономию средневекового мученика и покачал головой. Ушел. Вернулся с полбутылкой чачи, куском чурчхелы и кульком изюма. Все положил-поставил на стол передо мной и сказал: «Изюм помой, и в кашу добавь. Изюм для ребенка – о-о-очень палэзный». Потом опять фыркнул: «Боря! Если будет сын – назови его – Вахтанг!» И убежал, пока я манную кашу ему на голову не одел.

Ну, домашняя чача – она и есть… домашняя чача. Градусов семьдесят крепости, а вкус – исключительный. Сразу у меня и мозги на место встали, и руки перестали мимо кастрюльки промахиваться. Довел я блюдо до кондиции и принес Наташке. Убивал бы я всех беременных без суда и следствия! Заставить ее сьесть маленькую тарелочку каши оказалось настолько сложно, что я даже употел от усердия. Она выковыривала изюм, а от манки нос воротила. Хорошо, я чачу потихоньку прихлебывал. У меня еще было. Какой же красноречивый я сделался – аж сам удивлялся. А сработал почему-то только один из моих аргументов. Когда я завопил: «Ты, лахудра! Ты что – хочешь, чтобы у тебя дочка кривоногая была?» Наташка дернулась, испуганно посмотрела на меня и моментом слопала всю кашу. В награду за послушание я отдал ей остаток чурчхелы.

А как я встречал Наташку из роддома – это уже другая история…

Жених, как неисправимая личность

По своей дурацкой натуре манной кашей с кавказским изюмом для беременной Наташки дело не ограничилось. Эта стадалица отмочила такую штуку, что я, когда до меня дошло, долго пыхтел и пукал. Слов найти – ну, никак не получалось.

Зашел я к ней как-то – типа, как дела. А она сидит, вся распухшая от слез. Оказалось, что она писала родителям в Сибирь про своего очаровательного жениха, с которым вот-вот они сыграют свадьбу. И совершенно неожиданно получила письмо, из которого узнала, что родители решили приехать. Типа, познакомиться с женихом, с его родителями, обсудить бюджет свадьбы и прочее.

Наталья вопила в полной растерянности: «Борька, я никак не думала, что они такое удумают! Они из нашей деревни до Омска доехать – и то решались раз в пять лет! А тут – на тебе! Я-то думала, рожу, а там им и деваться будет некуда…» Я в недоумении чесал у себя все, куда рука дотягивалась: «Ну? И чего теперь?» Наташка пристально на меня посмотрела, потом съехала аккуратно с кровати на пол и встала на колени: «Боренька! Выручи, а? Всю жизнь за тебя молиться буду!» Ну, я сразу учуял опасность. И не зря. Следующие слова Наташкины повергли меня в ступор. Она предложила мне сыграть для родителей роль жениха.

Когда я малость пришел в себя, я тоже начал орать. Типа, женихом выставляться, да еще папой чужого ребенка – это не манную кашу варить. С узюмом, едрена мать!

А в голове уже крутились варианты – типа, надо где-то приличную одежку раздобывать, деньгами разжиться и прочее.

Короче, ужас был сплошной, когда состоялась встреча на Эльбе. Привел я своих тестя и тещу в чужую квартиру, которую еле выпросил у приятеля, с которым были в свое время спарринг-партнерами. Квартира была богатая, поэтому прокатило мое объяснение – мои родители отсутствуют, так как они работают сейчас в советском посольстве в Индии. И что они приедут через полгода, вот тогда все и познакомятся прямо на свальбе. Терять мне было нечего, поэтому врал я очень правдоподобно. Сибиряки даже поверили, как потом выяснилось.

Уехали Наташкины родители в полном спокойствии. А я до того в жениха перевоплотился, что иногда начинал подумывать – а, может, и правда на ней жениться? Но Наташка учуяла верхним чутьем мои брожения ума, и сразу все по местам расставила: «Борька, ты очень хороший друг. Но для мужа – мне этого мало. Ты в курсе, что есть еще такое понятие – любовь? А просто благодетель – он мне не нужен».

Плюнула, можно сказать, в самую душу. Поэтому из роддома я ее встречал в дымину пьяный. И врачи, которые шарахались от меня с перепугу, порекомендовали Наталье еще раз как следует подумать. Стоит ли ей связывать свою жизнь и жизнь ребенка с такой явно неисправимой личностью…

Вот такое я хамло…

Я встретил ее, и все былое сразу и везде ожило. Наташка и в школе была была красивой. Вдобавок она с малолетства плясала танцы народов СССР и стран Варшавского договора, поэтому фигурка у нее с детства была очень… аппетитная.

Столкнулись мы с Натальей спустя десять лет после выпускного – на Чистых прудах. Я только на днях вернулся из своих геологически-буровых пустынь, поэтому был при деньгах и в перманентном благорастворении. Для начала я затащил Наталью в ресторанчик. Под шашлыки, купаты, коньяк и вкусное винишко поговорили для начала об жизни. Оказалось, что одноклассница моя уже который год работает моделью в каком-то московском агентстве. Поверить в это было нетрудно – внешне она не особо изменилась, но была ухожена безукоризненно даже на мой непросвещенный взгляд. Единственное, что меня раздражало – дык это скупость эмоций на ледяной маске, которая Наталье лицо заменяла. Даже коньяк ее почти не расшевелил.

По завершении трапезы Наталья сообщила мне, что ей пора домой. Я поплелся ее провожать. Жила она в каком-то буржуйском доме – квартира, как выяснилось, досталась ей после второго развода.

У подъезда подруга моя тормознулась и вполне прозрачно заявила: «Ну, вот я и пришла. Спасибо, что проводил». А я смотрел на нее в промежутках между коньячными приливами и отливами, и думал: «Ну не может быть, чтобы та веселая плясунья усохла до такой степени!» Узнав, что она живет на пятом этаже, я ничего лучше не придумал, как наклониться, взять рукой пониже «таинственного сочетания филе с персиком», положить ее животиком на плечо и войти в подъезд. Наталья что-то там невнятно сзади вопила, стучала меня кулачишками в районе поясницы. Но я целеустремленно шел вверх по лестнице. Что интересно – мне приходилось в свое время поднимать на горбу мешок с мукой – как раз на пятый этаж. Никакого удовольствия, и передышки на каждом этаже. А вот эдакий розанчик занес одним духом!

У двери в квартиру я вернул Наталью в вертикальное положение. Ледяная маска пропала, и мамзель пыхтела возмущением: «Егоров! Как был ты хамло, так и остался!» А я отдышался и в таком же светском тоне ответил: «Наташк! А иди ты в жопу! Дай мне пописать, и я пойду отсюдова», У нее аж дыхание перехватило: «Что-о-о?! У меня что, туалет общественный?!» Я пожал плечами: «Ты уже поняла, что я хамло? Не пустишь внутрь – я тебе под дверь напузырю. У меня не заржавеет».

Наталья прострелила меня взглядом и полезла за ключами в сумочку.

Облегчившись, я вышел в прихожую, присел на какую-то тумбочку, поймал Наташку ра руку и подтянул к себе: «Слушай, подруга! Это из-за твоей работы в тебе накопилось столько выпендрежа?» Она стукнула меня по плечу: «Пусти! При чем здесь работа? Я просто привыкла, что мужчины в моем присутствии ведут себя так, как я хочу!» Похоже, она еще хотела чего-то сказать… морально-устойчивое. Но не успела. Запечатлел я ей безешку на устах сахарных. С полминуты Наташка че-то мычала, чечеточку пыталась сбацать. А потом и утихла.

Утром, когда я провожал ее на работу, она дернула меня за рукав: «Борь! Ты мне можешь объяснить – что произошло? Почему я даже не сопротивлялась? Старая симпатия к тебе проснулась?» Я поцеловал ей руку: «Наташкин, насчет симпатии – не знаю. По-моему, тебе просто надоели дрессированные мужики. Когда ты знаешь наперед – что он скажет, что он сделает. Оно, конечно, спокойнее так жить. Но, по мне, уж очень скучно». И я тихонько подергал Наташку за ухо…

Быть единственной женщиной

Она меня за руки полюбила. А я ее – за то, что она была второй женщиной в моей жизни за двадцать с хвостиком лет. Или… третьей? Не помню. Да и хрен с ней. Главное, что я на ней хотел жениться. Как и на всех остальных женщинах, к которым я залезал в постель.

Ирина Дмитриевна была старше меня лет на пятнадцать. И относилась ко мне, как любовница и мама одновременно. Странное это было сочетание. Но в чем мне с ней повезло – так это в том, что я в самом начале моего ныряния по пучинам разврата встретился с женщиной, которой от меня ничего не надо было, кроме меня самого.

Про свои руки я вспомнил не зря. В редкие минуты отдыха Ира держала меня за руки, целовала их и обзывала чудом. «Ты только до меня дотрагиваешься ручищами своими – и я улетаю. И… приплываю». При ее красоте нудивительно было, что она пользовалась постоянным пристальным мужским вниманием. Но я не успел начать ревновать. Ира сразу мне сказала: «Пока я тебе не надоем, никого здесь и близко не будет. Я не ткачиха-многостаночница. Всех разогнала». А я, помню, лежал, и пыжился от самодовольства.

И вот как-то лежали мы с Ирой, отдыхаючи. Вдруг я совершенно случайно заметил, что у нее текут слезы. Я всполошился – что, да почему! А она вообще расквасилась. Я бегом прошлепал на кухню, приволок стакан воды. Ира отпихнула этот стакан, взяла с прикроватной тумбочки начатую бутылку коньяка и капитально к ней приложилась. А потом уложила меня рядом с собой, запустила пальцы мне в шевелюру и выдала монолог: «Ну, почему тебе не сорок лет, а? Никому бы не отдала! Знаешь, почему я от тебя с ума схожу? Да потому, что я всем сердцем чувствую, что ты хочешь именно меня. Не просто симпатичную женщину, а именно – меня! Мужиков у меня было… достаточно. Но одни приходили, чтоб просто свою кочерыжку попарить. Другим что-то надо было от меня по работе, вот они и совмещали приятное с полезным. И ни одного не попалось, кто хотел бы именно меня! Меня, со всеми моими причудами и недостатками. А ты… Ты же не смотришь мне в рот, не стоишь по стойке смирно, как альфонсики стоят. Ты и баб на улице, когда гуляем – вполне с удовольствием разглядываешь. А меня это ни капли не раздражает. Потому, что я знаю – придем домой, и ты мне толком раздеться не дашь. Если бы ты знал – как дорого для женщины ощущение это – быть единственной для мужчины. И слушать это не ушами, а сердцем чуять». Ну, я лежал малость остолбеневший. Как все, оказывается, сложно в этом мире.

И ничего лучшего я не придумал, как двадцать пятый раз сказать: «Ир, давай поженимся». Она фыркнула, подергала меня за волосы и укусила за плечо. Потом вздохнула, приложилась к коньяку еще разок и сказала: «Мальчишка ты, и есть – мальчишка. Давай поспим, завтра мне рано вставать».