Текст книги "Записки президента"

В ночь с 20 на 21 февраля военный самолет нанес бомбовый удар по Сухуми. По мнению грузинского командования в Абхазии, ответственность за эту акцию лежит на России.

Шеварднадзе заявил, что если будут продолжаться заявления, подобные заявлению министра обороны России Грачева (о наличии стратегических интересов России на грузинском побережье Черного моря), и акции, подобные ракетному удару по Сухуми, Грузия будет вынуждена объявить всеобщую мобилизацию.

Парламент Грузии принял постановление, которым счел недопустимым дальнейшее пребывание российских войск в Абхазии в силу их явного участия в конфликте.

ВС РФ принял решение созвать внеочередной восьмой съезд предположительно 10 марта.

Требование Шеварднадзе вывести российские войска с территории Абхазии – грубое вмешательство в дела Абхазии, заявил председатель ВС Абхазии Ардзинба.

Март

Угольные предприятия Кемеровской области 1 марта проводят предупредительную забастовку в знак протеста против невыполнения правительством требований, предъявленных еще в начале февраля.

2 марта в Москве открылись парламентские слушания по российско-американскому Договору СНВ-2, подписанному 3 января Ельциным и Бушем.

Как и ожидалось, все утреннее заседание сессии ВС 4 марта было посвящено обсуждению повестки дня внеочередного восьмого съезда, назначенного на 10 марта. Цель съезда – отмена референдума.

Конгресс кабардинского народа потребовал извинений от генпрокурора России Степанкова в связи с его выступлением 28 февраля в программе ТВ «Итоги», в котором он обвинил ККН в попытке захвата власти насильственным путем, наличии вооруженных формирований и стремлении к разрыву Федеративного договора.

Вечером 9 марта, за несколько часов до начала работы восьмого внеочередного съезда, ВС провел совместное заседание с единственным пунктом повестки дня: обсуждение вопросов, предложенных президентом на референдум.

Минобороны Азербайджана наложило запрет на ежедневные сводки из района боевых действий в Нагорном Карабахе.

11 марта второй день съезда начался с выступления президента. Он настоял на рассмотрении положения о стабилизации конституционного строя и привел аргументы для решения о вводе в состав правительства Центрального банка и других федеральных финансовых учреждений.

Получен первый платеж Украины за российский природный газ.

Третий день работы съезда показал, что политическое напряжение достигло пика. Не были приняты поправки президента к проекту постановления о стабилизации конституционного положения. В тот же день Ельцин, Хасбулатов и Зорькин провели переговоры за закрытыми дверями.

13 марта съезд закончил работу, специальным решением отказавшись санкционировать проведение референдума. Направленные на проведение референдума 20 миллиардов рублей решено направить для социальной защиты и обустройства военнослужащих.

«Мы практически имеем дело с началом открытого конфликта между Россией и Грузией», – заявил Эдуард Шеварднадзе после того, как в ночь с 15 на 16 марта резко обострилась ситуация вдоль всей линии фронта по реке Гумиста.

Правительство России приняло заявление, в котором поддержало всенародно избранного президента и его позицию.

20 марта Ельцин обратился к гражданам России по двум каналам телевидения. В обращении он сказал, что на нем, как на президенте, лежит обязанность обеспечить сохранение единства и целостности РФ, поэтому он подписал Указ об особом порядке управления до преодоления кризиса власти.

24 марта заседание ВС началось с чтения секретарем Конституционного суда заключения по поводу обращения Ельцина к гражданам России. Решение КС дает основания для объявления импичмента президенту.

ВС принял решение о создании собственной телепрограммы «РТВ-парламент».

26 марта открылся внеочередной девятый съезд народных депутатов России.

На съезде состоялось голосование об импичменте Президенту России Борису Ельцину. После подсчета голосов решение об импичменте не принято.

Съезд принял решение о проведении 25 апреля Всероссийского референдума.

29 марта утреннее заседание девятого съезда Хасбулатов начал с заявления, в котором обвинил президента и его окружение «в призывах к бунту».

30 марта на закрытом заседании президиума российского парламента рассматривался документ о создании департамента охраны ВС РФ. Предположительно численность этого департамента будет доходить до двух тысяч человек.

Глава 7
Черная полоса

Парламентский капкан

Не случайно я назвал эту главу «Черная полоса». Потрясшие мир события 3–4 октября – оттуда, из этой черной полосы, когда страна жила в непрерывной трясучке съездов и сессий, когда цифры голосования по вопросу о доверии президенту мелькали на первых полосах газет, когда декларируемая законом нестабильность затянула страну.

Внешне это выглядело как торжество демократии. У нас, как в Италии, – затяжной правительственный кризис, попытки парламента заменить премьера, попытки президента договориться с парламентом. Все «как у людей».

Этот период открытого противостояния завершился референдумом. Завершился, как мне казалось, цивилизованным путем. После этого оставалось только договориться о механизмах реализации итогов общенародного голосования.

Однако так не получилось. Закончить эту историю мирно не удалось.

Значит, все-таки было не «как у людей». Значит, это была не просто парламентская борьба. Борьба за те или иные законы, за то или иное правительство. За ту или иную политику.

Нет, это была борьба против президента, борьба за власть. Сначала скрытая, потом все более явная. Это была борьба за изменение государственных основ.

Если говорить еще более точно – это была долгая, тщательно продуманная попытка переворота.

Если бы я раньше понял, что этот парламент ни при каких условиях не примет новую Конституцию, что он не способен договариваться, неспособен, в конце концов, создавать законы – не было бы октябрьских событий. Не было бы крови. Не было бы того морального шока, который испытали все мы. Не было бы раскола среди демократов, который грозит перерасти в новую проблему.

Какая сила затянула нас в эту черную полосу?

Прежде всего – конституционная двусмысленность. Клятва на Конституции, конституционный долг президента. И при этом его полная ограниченность в правах.

Во-вторых, синдром августовского путча. Новая Россия появилась вопреки чрезвычайному положению, на волне защиты демократии.

И после этого нарушать закон? Это был суровый морально-психологический, а не только юридический барьер…

В-третьих. Это только сейчас кажется, что президент и парламент вечно, всегда были этакими гладиаторами на арене. Многие депутаты вошли в правительство, заняли в нем достаточно высокие посты. Работа парламентских комитетов и комиссий принесла много полезного. Политический раскол произошел не вдруг, а назревал исподволь и постепенно. Это очень тонкий, порой неуловимый процесс.

Ну и еще один немаловажный фактор.

Русское «авось». Я, кстати, в это древнее понятие вкладываю не беспечность, не легкомыслие, не лень. Скорее, эта наша национальная черта сродни вере в лучшее. Надежде на лучший исход событий, на то, что «Бог – он все видит».

Вот и мне казалось: неужели после семидесяти лет советской власти, таких мучительных и долгих, мы будем с оружием в руках выяснять, кто главнее – парламент или президент? Неужели эти поправки, съезды, резолюции, голосования стоят того, чтобы потрясать страну, подрывать стабильность, достигнутую с таким трудом?

Неужели кто-то опять хочет революции?

* * *

…Полтора года каждый день люди по телевизору могли наблюдать трансляции заседаний съездов и сессий. Полтора года каждый день на этих съездах и сессиях выступали депутаты, причем лейтмотивом большинства выступлений было стремление разоблачить Ельцина. Доказать, что он не способен править страной. И если этих многих месяцев агитации не хватило, если референдум подтвердил полномочия президента – какие еще могут быть вопросы? Ведь люди верят, что мы можем работать вместе. Давайте думать, что делать дальше, давайте договариваться.

Не вышло договориться.

Дневник президента

6 ноября 1992 года

Мы встретились с Хасбулатовым в Кремле. Эта встреча продолжалась с половины седьмого до половины двенадцатого ночи. У нас не было какого-то системного разговора, затрагивались разные вопросы.

Хасбулатов сидел и непрерывно курил свою трубку, практически не выпуская ее изо рта. Он даже зеленый стал от табака. Пили сухое белое вино «Цинандали». Он рассказал про свои домашние заботы – мать у него сейчас в Чечне, там же многие близкие родственники. Дудаев, по сути, держит их как заложников.

Я поинтересовался, почему у него не сложились отношения с Филатовым, первым заместителем. Он обвинил во всем Филатова, хотя я считаю, что тут он абсолютно не прав. Филатов очень интеллигентный, порядочный человек, и, естественно, он не принимает деспотичной манеры спикера.

…Я вспоминаю тот момент, когда остановил свой выбор на Хасбулатове. К сожалению, в этом был элемент случайности, я его раньше совсем не знал. Когда на съезде трижды не прошла кандидатура Шахрая на должность моего заместителя – консервативная часть парламента не принимала его, – я собрал согласительную комиссию. Представители фракций называли очень много кандидатур, человек пятнадцать. Я понимал, что нужно найти какую-то компромиссную фигуру, которую мало знают и которая устроит и демократов, и консерваторов. Так возникла кандидатура Хасбулатова. Он не русский, и в этом был определенный политический смысл, его поддержат автономии. Биография у него вполне обычная – ученый, преподаватель политэкономии. В общем, Хасбулатова поддержала согласительная комиссия, и он легко прошел на выборах. Когда я был председателем, он советовался со мной по каждому вопросу, в большую политику не лез.

…Иногда разговор переходил в жестковатый режим. За время нашей совместной работы я хорошо изучил его натуру. У него всегда по одному и тому же вопросу заготовлено несколько мнений. Вслух он высказывает только одно, а остальные держит при себе наготове. Внешне это выглядело как обыкновенная беседа двух деловых людей. Но внутреннее напряжение было чрезвычайно высоко. Каждый хотел быть лидером. Меня к этому обязывает, так сказать, служебное положение. А у него, как мне кажется, это какая-то природная страсть.

Я начал разговор с жесткого упрека: мне в глаза вы говорите одно, а делаете другое. Недавно на семинаре в Чувашии, в Чебоксарах, куда были приглашены руководители законодательной и исполнительной властей России, я выступил с попыткой разрешить конфликт между ними. Я сказал Верховному Совету: давайте сотрудничать, протянул руку, сделал шаг навстречу. Затем, на открытии сессии, попытался сделать еще один шаг. В ответ – полное молчание. Как же так?

Хасбулатов сказал: да, мы ошиблись, надо было среагировать немедленно, официально, я это сделаю в ближайшие дни, мы примем политическое заявление на Верховном Совете, что поддерживаем президента, его заявления в Чебоксарах, и парламент покажет, что он тоже готов пойти навстречу…

Конечно, это ненормальная ситуация, когда две власти не могут договориться между собой. Важно снять напряжение у людей. Поэтому я согласился с предложением Хасбулатова. И ничего страшного, что это произойдет месяцем позже, чем они могли бы это сделать. Главное – разрядить атмосферу перед съездом…

Я говорю: давайте не будем позориться и устраивать перед всеми россиянами, перед всем миром драчку. Если поведение депутатов будет принимать непарламентские формы, председательствующий должен немедленно пресекать такие вещи, отключать микрофон, сажать скандалистов на место.

Вроде согласился…

* * *

Пора прервать эту мучительную запись. Еще мы с Хасбулатовым обсуждали поправки к Конституции, состав правительства. Поименно. Список, предложенный Хасбулатовым, состоял из десяти фамилий и совпадал с предложениями «Гражданского союза». При этом спикер предложил компромисс: Гайдара давайте оставим, дадим ему поработать, раз вы так настаиваете, а новых министров введем. Ну что за издевательство! Гайдар на такое никогда бы не пошел. Старательно уходил я и от разговора о Бурбулисе.

…И только теперь понимаю – он специально втягивал меня в эти изнурительные, изматывающие отношения. Это была его главная идея: угрожая противостоянием, заставить отступать, уступать, отрезать самому себе хвост по кусочкам. И привести к взрыву. Ведь не мог же он всерьез полагать, что я испугаюсь достаточно пассивного, аморфного состава парламента, который в тот момент четко контролировался практически одним движением бровей Хасбулатова. Не мог думать, что я испугаюсь и круто изменю политический, стратегический курс. Короче говоря, это был не поиск компромисса, в который я тогда верил, а игра в компромисс, его имитация.

* * *

Однажды я проезжал на машине мимо митинга национал-патриотов или коммунистов – не знаю уж, кого было больше. Кажется, коммунистов. Останавливаюсь. Смотрю: стоит пожилая бабка, в руках полотнище – красный флаг, и она машет им, как маятником, будто ее кто дергает за веревочки. Вяло так, монотонно, и приговаривает при этом: долой, долой… Я попросил Коржакова подойти к ней и спросить: кого долой-то? Он подошел, спросил, она в ответ: да пошел ты!..

К сожалению, Хасбулатов оказался человеком, самой природой созданным, чтобы дергать за веревочки.

В составе Верховного Совета – в принципе – были люди с головой, которые активно думали над законами, над бюджетом, над вопросами внутренней и внешней политики. Но за годы спикерства Хасбулатова они – хотя ничем другим не занимались вроде бы – так и не смогли выдвинуть свою концепцию развития России. Хасбулатов как бы закупорил собой на целых два года политическую оппозицию, прорывался только пар – люди, которые могли или орать, или говорить страшные слова со стеклянными глазами.

Это горький моральный урок, и мне искренне жаль наш первый парламент, но придется признать: Хасбулатов изуродовал его, превратил нормальных людей в марионеток политического спектакля.

Обидно.

* * *

…Существует мнение, что наш бывший парламент – урод в замечательной семье парламентов разных стран: умных, благопристойных и исключительно демократических.

Однако это не совсем так. Слова «конгрессмен», «депутат», «сенатор» на разных языках мира вовсе не окружены таким уж сияющим ореолом. Достаточно вспомнить определенные страницы Марка Твена, чтобы осознать: эта должность нередко ассоциируется в сознании западных людей и с коррупцией, и с официальным бездельем, и с надутой, пустой важностью.

Одним словом, спорить с тем, что парламентской деятельности порой сопутствуют скандалы и разоблачения, не приходится.

Съезд, придуманный Горбачевым, – это уже другая статья.

Съезд – это даже не парламент, со всеми присущими ему особенностями.

Созданный перестройкой съезд должен был отражать структуру советского общества – компартия имеет особое место, профсоюзы, спортсмены и филателисты – особое, творческие союзы тоже, ну и так далее.

Но главное, что в момент выборов никого, кроме прежнего «начальства», реально в политической жизни не было – за них и голосовали.

Страна у нас, конечно, большая. И все-таки полторы тысячи человек – это уже не парламент, не сенат, а какое-то народное вече. Тут уже кто кого перекричит. Тихим голосом говорить бесполезно – начинают действовать законы большого пространства, психологические факторы общения с толпой (в данном случае с толпой народных избранников). Пусть не Ельцин, другой президент все равно был бы вынужден прибавлять «металла в голосе».

Когда в парламенте полторы тысячи человек, возникает огромное количество фракций, вербующих себе сторонников, плюс огромное количество независимых депутатов… Это арена беспощадной политической грызни, схватки амбиций. Это прежде всего крики у микрофона, это истерики, раскаленные эмоции.

Каждый хочет какую-то свою проблему поднять. То национальную, то экономическую, то внешнеполитическую. К повестке дня никакого отношения это порой не имеет. Просто наболело у депутата, вот он и выступает один против всех.

…На седьмом съезде, в декабре 1992 года, предстояло решить вопрос о руководителе российского правительства, кандидатуру которого я должен был предложить. И борьба шла очень серьезная. Поэтому приходилось, помимо работы на заседаниях, проводить встречи, беседовать и с представителями фракций, и с отдельными депутатами, и с главами администраций.

То есть сил на седьмом съезде было угрохано масса. И все с одной только целью – уговорить.

Упросить. Умолить. Уломать. Чтобы не угробили реформы в России. Чтобы оставили Гайдара и его команду реформаторов. Чтобы российское правительство смогло нормально работать.

Все ждали, что на седьмом съезде будет обсуждаться проект новой Конституции. Однако этого не произошло. Все было повернуто в совершенно другую плоскость – началось обсуждение поправок к старой, действующей Конституции.

Внешне этот шаг выглядел вполне логично. Именно таким путем мы и шли, когда я был Председателем Верховного Совета России. Мы ввели понятия суверенитета, частной собственности, ввели пост президента и так далее. Мы спешили с экономическими реформами, оставляя политические на потом.

Но с юридической и политической точки зрения этот процесс расшатывания Конституции не мог быть бесконечным, он имел какой-то логический предел. Разбухание поправок принимает в конце концов бесконтрольный характер, они начинают противоречить друг другу, логики в них никакой нет, никто ничего не понимает, наступает законодательная анархия.

Съезд потребовал, чтобы все основные политические и экономические действия совершались под его контролем. Разрушался один из основополагающих принципов разделения властей. Основную часть моих поправок, которые я попросил рассмотреть, съезд отверг. Таков был итог долгой и мучительной борьбы, всех этих нервных и изматывающих обсуждений, дискуссий о поправках, навязанных Верховным Советом.

Когда я смог спокойно обдумать случившееся, то понял: это – коллективное безумие. Не может такой орган руководить страной. Тут уже пахнет революционной ситуацией. А в запахе революции доминирует запах крови.

В ночные часы

Сегодня 7 ноября. Часть народа по привычке празднует, часть – иронически ухмыляется, глядя на красные знамена. Странное у меня отношение к этому празднику.

В Свердловске 7 ноября был для меня одним из самых напряженных рабочих дней. Организация народных торжеств в масштабе города с миллионным населением – занятие ответственное и утомительное. Однажды накануне праздника я возвращался в Свердловск. Ехать надо было километров шестьдесят, водитель сбился с пути, и в конце концов машина капитально застряла в какой-то канаве. Что делать? Темно, ничего не видно. В машине нет телефона, связаться с городом невозможно. Посмотрели по карте: до ближайшей деревни восемнадцать километров. Время – одиннадцать вечера. А в девять утра я должен быть в Свердловске. Если первое лицо в области не появляется 7 ноября, в главный праздник страны, на трибуне – это не катастрофа, это хуже. Такого не может быть. Значит, он либо умер, либо его сняли. А я не умер, меня не сняли, я полтора часа пытался вытащить «газик» из канавы, и во втором часу ночи стало понятно, что сегодня мы на этой машине никуда не уедем. Что будет завтра?

А у нас было не как в Москве, где на Красную площадь выходили только представители коллективов и демонстрация продолжалась два часа. У нас шли семьями через главную площадь, проходил весь город, и длилось это часа четыре-пять. Глаза закрою – и вижу эти бесконечные колонны людей, украшенные флагами и цветами, улыбающиеся, счастливые лица.

…И вот мы втроем, по колено в снегу, в кромешной тьме, бредем в сторону деревни, а я про себя считаю: по хорошей дороге быстрым шагом человек делает пять километров в час, значит, к тому времени, как мы по этому снегу добредем до деревни, уже утро настанет. Было градусов десять мороза, от нас валил пар. Вскоре мы уже падали с ног от усталости, хотелось лечь в снег и уснуть. Главное – не садиться, потом не встанешь… Один раз все-таки не выдержали, сели, и сразу – моментальное расслабление, тянет в сон, и потом встать просто невозможно. А шли по пашне, не по дороге.

Все-таки дошли до деревни часа в три ночи. Вся деревня, как назло, в дымину пьяная! В какой дом ни постучишь – все в стельку. Мы спрашиваем, где тут телефон, где можно трактор найти, – никто ничего ответить не может. Они уже вовсю празднуют.

Наконец нашли трактор. Посадили тракториста, тоже пьяного, с собой в кабину. Время уже к шести. Меня дрожь берет. Покажи, где телефон, кричу трактористу, где телефон!.. Ничего понять не может. Все-таки нашли сельсовет, открыли дверь, дозвонились до начальника областной милиции. Я говорю: операцию надо провести быстро, точно, как вы умеете. Первое: срочно высылайте вертолет на ближайшую трассу. На место, куда мы доедем на тракторе, вышлите трезвого водителя, чтобы трактор отправить обратно в деревню. Продумайте маршрут по городу, чтобы я успел быстро доехать до дома. (В городе уже перекрывают движение, строятся колонны. А жил я от площади буквально в трех минутах ходьбы.) Исполняйте! Я должен быть на трибуне в половине десятого, максимум без двадцати…

В девять мы добрались без приключений на тракторе до дороги, вертолет уже кружит. Летчик видит нас, садится. Я впрыгиваю в вертолет, взмываем. В полдесятого вертолет садится на площадку аэропорта, к самому трапу подъехали машины, «скорая» и ГАИ. Прекрасно сработали гаишники – по городу промчались за какие-то минуты. Милиция на несколько секунд останавливала колонны, «разрезала» их, мы проскакивали, и колонны продолжали движение. Прямо со свистом доехали до моего дома, уже без пятнадцати десять. В этот момент я должен подниматься на трибуну. Дома все были предупреждены, и когда я открыл дверь, семья кинулась мне навстречу, кто с костюмом, кто с рубашкой, кто с галстуком. Все меня переодевали, а я в это время брился. С боем часов, в десять ноль-ноль я торжественно поднялся на трибуну. Успел!

Сегодня 7 ноября. Странное ощущение в этот день у людей старшего поколения, да и у среднего тоже. Где теперь белые, где красные? Те герои или эти? А может, никакие не герои? Ничего не разберешь. И кто мы сами? Рабы, пушечное мясо? Неужели так?

Но от своей жизни никуда не денешься.

…История эта, как, наверное, догадался читатель, одна из тех, что вспоминаешь частенько. Или видишь во сне. Когда вдруг охватывает тебя это ощущение полной безысходности – как в том снегу, где ступаешь в темноте неизвестно куда, как в той деревне, словно заколдованной…

Почему-то обязательно нужно успеть на трибуну, не опозориться. Страшная тревога.

Может, и есть в этом какая-то мистика – не знаю. Но думаю, что этот повторяющийся сон в моей жизни неслучаен. И его – по сюжету – преодоление тоже.

При малейшем ощущении своей беспомощности, скованности охватывает меня эта тревога.

Так было и в те тяжелые месяцы.

Дневник президента

9 декабря 1992 года

Я приехал со съезда на дачу в полном трансе.

Наверное, такое со мной случилось впервые за пять лет, с 1987 года…

Не думаю, что произошедшее на съезде было случайно, что все совпало… Так мою главную болевую точку можно было только высчитать.

Я не выношу обстановки публичного наскока. Когда бьют с разных сторон, все вместе. Содержание уже не важно. В интонации, да даже в походке человека, поднимающегося на трибуну, я ощущаю это звериное желание ударить больно, эту попытку распалить, завести себя, этот страшный импульс к удару.

Все эти боевые эмоции понятны в борьбе, в бескомпромиссной схватке. Но когда скопом бьют одного, забивают, топчут ногами…

И ты ничего не можешь сделать.

Задним числом я понимаю, что моя болезненная реакция на такие экзекуции – это рецидив того психологического надлома, который произошел у меня после пленума Московского горкома партии. Тогда по команде Горбачева меня привезли в зал заседаний прямо с больничной койки и в хорошем партийном стиле топтали несколько часов. Но я об этом уже писал…

В тот вечер, 9 декабря, после очередного заседания я вернулся на дачу не поздно. Увидел глаза жены и детей. Рванул в баню. Заперся. Лег на спину. Закрыл глаза. Мысли, честно говоря, всякие. Нехорошо… Очень нехорошо.

Вытащил меня из этого жуткого состояния Александр Васильевич Коржаков. Сумел как-то открыть дверь в баню. Уговорил вернуться в дом. Ну, в общем, помог по-человечески.

Затем, как всегда, главный «удар» на себя приняла Наина… Постепенно я отошел.

Кто-то из домашних сказал: надо спросить у людей – или ты, или они. Народ все прекрасно понимает…

И вдруг я зацепился за эти слова. Идею референдума мне подсказывали давно политологи и юристы. Но речь шла о том, чтобы таким образом решать судьбу съезда: распускать – не распускать.

А тут была совершенно новая постановка вопроса: хотят люди дальше жить с президентом или со съездом? Бог надоумил в тот вечер моих самых родных людей.

Я сразу попросил соединить меня с Илюшиным. Ночью к работе подключился Шахрай, спичрайтеры. Над моей короткой речью, кроме меня, трудились еще четыре человека. Точность идеи состояла в том, что в такие напряженные моменты мне совершенно необходима поддержка именно простых людей, людей с улицы, совершенно случайных, никаких не избранных. Только от них я черпаю жизненную силу, если трудно. Если наступает предел.

Кто-то предложил сразу после выступления организовать поездку на АЗЛК или на подшипниковый завод. Я выбрал автозавод.

Два часа поспал и опять до утра черкал выступление. Но оно, конечно, все равно получилось шероховатым.

* * *

Я помню, кто меня познакомил с Хасбулатовым.

Это был Сергей Красавченко, председатель Комитета по экономической реформе Верховного Совета, член межрегиональной депутатской группы.

Когда Хасбулатов вышел из кабинета, Красавченко сказал такие слова: «Борис Николаевич, с этим человеком держитесь строго. Нельзя оставлять его одного, такой у него характер. Все время следите, чтобы он шел за вами, понимаете?»

Позднее я вспомнил об этих загадочных словах, которым в тот момент, честно говоря, не придал значения. Тогда Хасбулатов казался умным, интеллигентным человеком. И тихим.

Главное – тихим. В профессоре Хасбулатове совершенно не было столь противного моей натуре нахрапа, тупой хамской энергии, свойственной многим партработникам.

Другая история произошла с Зорькиным. Валерий Дмитриевич был одним из членов Конституционной комиссии. Причем – самым незаметным. Самым скромным. И когда настала пора в Верховном Совете выбирать председателя Конституционного суда, решено было остановиться именно на этой кандидатуре, как на самой компромиссной, устраивающей абсолютно всех!

Не левый, не правый. Объективный. Профессор-юрист. Тоже тихий, порядочный интеллигент.

…Что же произошло с этими людьми? Откуда взялась эта сумасшедшая тяга к власти?

Я не знаю, как сложилась бы судьба этих нормальных московских профессоров, если бы не новая эпоха в политике, неожиданно выдернувшая их наверх.

Видимо, есть некая загадка в каждом таком «тихом» человеке, осторожно и расчетливо преподносящем окружающим свою «тихость», лояльность.

Может, в детстве им до смерти хотелось быть лидером, главарем компании. А кто-то задавил, унизил.

Может, было постоянное ощущение, что окружающие недооценивают, не понимают, с каким великим человеком имеют дело – и в школе, и в институте, да и девушки склонны обращать слишком много внимания на внешность, не умеют заглянуть глубже, внутрь…

Или нам не дано понять скрытых глубин чисто рациональной психики, где все подчинено здравому смыслу?

Можно долго гадать на кофейной гуще. Я могу сказать только одно: прошедшие годы убедили меня в том, что знание людей, опыт общения, какая-то житейская нахватанность – в сегодняшней российской политике ничто. Даже опыт таких этажей власти, как ЦК КПСС, совершенно не помогает! Все-таки там были отношения простые, советские. Здесь вступают в силу какие-то иные, очень странные механизмы. Может, научусь разгадывать их…

Тандем Хасбулатов – Зорькин впервые стал заметным по-настоящему на седьмом съезде народных депутатов России.

Честно говоря, это был сильный и неожиданный удар – от судебной инстанции я ждал не участия в политике, а только объективного взгляда на вещи, непредвзятости, нейтральности.

Однако в жизни получилось иначе. Появившаяся на трибуне фигура Зорькина ознаменовала собой начало совершенно нового этапа в отношениях со съездом, предпринявшим попытку легального отстранения президента от власти.

В ночные часы

Так получилось, что я попадал в аварии чуть ли не на всех видах транспорта. И на самолетах, и на вертолетах, и на автомобилях, грузовиках в том числе, и даже однажды на лошади. Маленьким еще был, лошадь понесла под горку, и на повороте меня выбросило из саней, чуть не убился.

А вот следующая авария была более серьезная – крушение поезда. Я тогда учился в институте, в Уральском политехническом, летом ездил к родителям. Часто без билета, или купишь на пару станций, лишь бы в вагон пустили. Надо было только овладеть искусством уходить от ревизоров…

Так что дело было летом, и на подъезде к станции поезд шел на хорошей скорости. Вагон плацкартный, ну, все знают, что это такое – нижняя и верхняя полки, и еще третья багажная, «для студентов». Я стоял внизу в коридоре, смотрел в открытое окно.

…Не знаю, что там случилось, какие причины, но поезд на полной скорости сошел с рельсов. Меня хорошо стукнуло о стену, и вагоны стали падать. Прямо так – один за другим, сначала передние, и дальше, дальше. Один вагон тянет другой, и все валится под откос, а откос довольно высокий.

Я сгруппировался и кинулся в окно между полок уже накренившегося вагона. Выпрыгнул руками вперед, покатился под откос, голову под себя, покатился, покатился вниз в болото. Перепугался, конечно, но потом отошел. Смотрю: цел, лишь синяков набил и шишек. В вагоне раненые, начал помогать их вытаскивать. Разбирать завал. Ужас, что творилось. Уже глубокой ночью добрался до дома.

…Всегда как будто меня кто-то выручал. Я уж и сам начал верить, что нахожусь под какой-то неведомой защитой. Не может же так быть, чтобы на одного человека столько всего обрушивалось, причем на каждом этапе жизни. Буквально на каждом! И каждая такая критическая ситуация несла в себе потенциально смертельный исход.

Боюсь ли я смерти? Не знаю почему, но не боюсь, хоть ты тресни. Вот в одном журнальчике прочитал, что какой-то астролог пророчил мне насильственную смерть в 1993 году.