Текст книги "Конец белого Приморья. Последний поход белоповстанческой армии"

Вот текст этой записки:

«1. Реорганизовать в стрелковых частях армии при данной обстановке нечего и бесполезно. Хозяйственные аппараты частей трогать и водить нельзя, так как через них части самоснабжаются, не имея в достаточном количестве от казны самого насущного.

2. Признать принцип, что армия – доминирующий факт, обеспечивающий даже фактом своего существования приамурскую государственность и национальное дело. Поэтому, применительно к нуждам армии и ее задачам, должен быть, с участием военного командования, реорганизован и сокращен гражданский аппарат.

3. Не должно быть политически через голову командного состава и дальнейшей дезорганизационной работы в частях (разные указания правительства). Это прежде всего дискредитирует правительство и его без того слабый авторитет.

4. Подчинить всех вооруженных людей гражданской службы (милиция, сторожа и проч.) в инспекторском отношении военному командованию, дабы прекратить сосредоточения в них дезертиров и преступного элемента.

5. Инвалидов и неспособных к службе поставить на гражданскую службу, где можно, вместо них здоровых вернуть в строй или уволить.

6. Немедленное обеспечение армии неприкосновенным фондом, на случай каких-либо непредвидимых несчастий, дабы армия могла при помощи этого фонда выносить и продолжать борьбу, хотя бы и в ином месте.

7. Непромедлительное улучшение питания людей и лошадей.

8. Выработать план укрепления власти в крае и очищения его от партотрядов. План борьбы с большевиками на Дальнем Востоке.

9. Армия должна остаться самодовлеющим организмом при данном ее устройстве впредь до создания в крае постоянной власти и прочного финансирования армии этой властью.

10. Учреждения комиссии из строевых начальников для пересмотра всего личного состава гражданского и военного аппарата.

11. Военному командованию отказаться от способов „тихой сапы“ при проведении в жизнь задач армии по ее укреплению, устроению и борьбе за ее цели».

II
Майский «недоворот» 1922 г

«Заговор правительства и семеновцев против каппелевцев». – События 30 мая во Владивостоке. – События в Никольск-Уссурийском. – Приглашение генерала Дитерихса и его приезд

Неудачный поход на север, финансовые затруднения и, как результат последних, скандал с ассигновками – все это вызвало трения между членами правительства и командованием Белой армии. В своих книгах В.Г. Болдырев («Директория, Колчак, интервенты»), С.П. Руднев («При вечерних огнях») и генерал П.П. Петров («От Волги до Тихого океана в рядах белых») достаточно обстоятельно изложили причины и ход печальных событий, которых я буду касаться поэтому лишь поскольку они недоосвещены вышеназванными авторами и поскольку то касается ряда деталей армейской жизни того времени.

Назревание конфликта между правительством и командованием не составляло большой тайны, и в рядах армии поговаривали, что каппелевское командование якобы собирается арестовать правительство и взять власть всецело в свои руки. Приведенная в конце предыдущей главы записка из бумаг генерала Смолина не отрицает «агрессивных» намерений командования (во всяком случае, некоторых высших чинов его). Во всяком случае, правительство братьев Меркуловых, видимо усвоившее привычку неоплаты своих счетов, так еще недавно отказавшееся от своего собственного приказа о шестимесячном сроке добровольческой службы, сделало теперь ряд назначений, вызвавших так называемый «недоворот».

Год тому назад, опираясь на семеновские воинские части, братья Меркуловы оказались у власти. Власть они по предварительному соглашению с семеновцами должны были взять в свои руки лишь на время для того, чтобы пригласить «варяга» – атамана Семенова и передать ему верховную власть. Однако власть показалась братьям сладкой, и, так как противное атаману каппелевское командование предложило свою поддержку в случае недопущения атамана во Владивосток, братья, недолго думая, отказались от своих обещаний семеновцам и, опираясь на каппелевцев, повели борьбу с первыми если не огнем и мечом, то, во всяком случае, путем голодовки. Атаман и семеновцы должны были в конце концов сдаться, ноябрьский «недоворот» не удался, и глава семеновцев (генерал-лейтенант Глебов) со своими помощниками (полковниками Буйвидом и Глудкиным) оказались под арестом. Братья же Меркуловы и каппелевское командование отправились под Хабаровск добывать там себе лавры… Теперь же положение в корне изменилось, и, так как у Меркуловых своей собственной опоры не имелось, в борьбе с каппелевским командованием они, естественно, могли опереться лишь на своих прежних друзей-покровителей, потом ставших побежденными противниками, – семеновцев. И вот, действительно, вчерашние враги стали снова друзьями, и генерал-лейтенанты Савельев и Глебов получили назначения на высшие командные посты. Их помощники, полковники Глудкин и Буйвид, также получили назначения – первый был назначен командиром 1-й стрелковой бригады, а второй – командиром пластунской бригады. Забайкальская казачья дивизия и Сибирская флотилия (адмирал Старк) были на стороне правительства. Братья предполагали, что для начала этого достаточно, а в дальнейшем и еще кое-кто присоединится к ним.

Следует подчеркнуть, что все с самого начала носило какой-то заговорщический характер. Старое командование оставалось на своих постах. Приказы о переформированиях и персональных переменах не были опубликованы. Между тем в карманах вышеуказанных четырех лиц семеновской ориентации (генералы Савельев, Глебов, полковники Глудкин, Буйвид) лежали приказы об их личных назначениях, подписанные правителями. Генерал Савельев разгуливал по Владивостоку, хвастаясь, что он теперь – командарм. Полковники Глудкин и Буйвид выехали к местам расположения «их» частей. Напрасно полковник Доможиров (бывший начальник штаба 1-й стрелковой бригады, а ныне командир 2-го Уральского стрелкового полка), находившийся во Владивостоке в служебной командировке, отговаривал своего бывшего соратника и друга – полковника Глудкина от очевидной авантюры. Тот ничего не хотел и слышать.

Запутанность и двойственность положения была налицо. Скандал надвигался на последний клочок белой Русской земли…

В книге П.С. Парфенова (Алтайский) «Борьба за Дальний Восток» подоплека событий освещается так: «В марте 1922 г. от „левой“ части Народного собрания в Пекин для встречи и беседы с маршалом Жофром ездил генерал Болдырев. Последнего французский маршал принял всего на пять минут. Зато Болдырев вдоволь наговорился с советником советского посольства В.Л. Вилинским-Сибиряковым и по возвращении во Владивосток прямолинейно доложил Народному собранию о необходимости поисков „почетного“ договора с Читой… К выводам генерала Народное собрание полностью не присоединилось, но на собрании 14 мая оно единогласно, при 12 воздержавшихся, приняло закон об Учредительном собрании без всяких поправок в отношении к коммунистам. Выборы в Учредительное собрание назначались на 1 июня текущего 1922 г., и правительству предлагалось создать необходимые свободы, гарантии и прочее. Меркуловы увидели, что имеют против себя настоящий „заговор“ и 29 мая издали два указа, распустив Народное собрание».

Приказ правительства о роспуске Народного собрания явился той последней каплей, что переполнила чашу: члены Народного собрания постановили не исполнять приказ правительства. Президиум собрания обратился за поддержкой к военному командованию. Командование поддержало членов Народного собрания, которое, впрочем, не пользовалось репутацией делового органа, но в данном случае для каппелевского командования был важен предлог, а не сама сущность.

Командование потребовало от членов правительства ухода в отставку, но последние, конечно, отказались и, опершись на Сибирскую флотилию, объявили каппелевское командование мятежниками. Генерал Глебов на Первой Речке стал собирать своих приверженцев и формировать из них Дальневосточную казачью группу.

По главе «мятежников» во Владивостоке стоял командир 3-го стрелкового корпуса – генерал-майор Молчанов. Его же начальник штаба, полковник Ловцевич, не желая принимать участие в новой междоусобице, согласно просьбе был уволен в отставку 1 июня (приказ по корпусу № 251), а его место занял бывший обер-квартирмейстер штаба, полковник Генерального штаба Савчук. Сдача и прием должности были завершены в тот же день.

Таким вот образом положение во Владивостоке окончательно запуталось, тем более что Президиум Народного собрания и каппелевское командование стало призывать из Харбина «варягов» – Гондатти, а потом Дитерихса.

Но оставим на время Владивосток и обратимся к Никольск-Уссурийскому.

После переформирования новая 1-я стрелковая бригада квартировала в Никольск-Уссурийском (2-й Уральский, 3-й егерский полки и 1-я Отдельная стрелковая батарея) и в Спасске (1-й пластунский и 1-й кавалерийский полки). Генерал Вишневский пребывал в Спасске, а его помощник генерал Правохенский в Никольске. Бывший командир 1-й бригады, полковник Александров, превратился теперь в командира 3-го егерского полка, так сказать, пришел к своему исходному положению, которое занимал перед Хабаровским походом. Начальник штаба 1-й бригады полковник Доможиров занимал теперь должность командира 2-го Уральского полка, которым он командовал в Забайкалье, а потом в Приморье до апреля 1921 г. Полковник Гампер, командовавший Уральским полком после полковника Доможирова, стал теперь помощником командира 2-го Уральского полка. В егерском полку такого понижения бывшему командиру полка испытать не пришлось, так как он (полковник Зултан) погиб в самом конце Хабаровского похода, в селе Ново-Гордеевка.

Отметим также, что после переформирования части новой

1-й стрелковой бригады были посещены генералами Смолиным, Вишневским и Правохенским. Каждым в отдельности. Они производили поверхностный смотр частям и знакомились со старшими офицерами и командирами. На этом дело и ограничилось, и никто из «знакомившихся» друг с другом и помыслить не мог, какая история разыграется через каких-нибудь несколько недель. А разыгралось вот что.

30 мая как ни в чем не бывало полковники Глудкин и Буйвид приехали по железной дороге в Никольск-Уссурийский. Полковник Глудкин направился в Уральский полк к своему большому приятелю, полковнику Гамперу, а полковник Буйвид остановился у одних из своих знакомых. В карманах у обоих полковников лежали приказы правительства о назначении их командирами несуществующих 1-й стрелковой и пластунской бригад с непосредственным подчинением главе правительства. Приказов о развертывании ныне существующей 1-й стрелковой бригады в «1-ю» и «пластунскую» не имелось, равно так же, как не имелось и приказа о выделении частей ныне существующей 1-й бригады из состава 2-го Сибирского стрелкового корпуса. Отсутствие этих приказов, несомненно, ставило в ложное положение командира 2-го корпуса, всех командиров частей теперешней 1-й бригады, а также и обоих «вновь назначенных» комбригов.

Полковник Глудкин объехал части своей бывшей бригады. Он был весьма популярен и любим в Забайкалье и в Приморье до Хабаровского похода. Однако кутежи его в Спасске, в то время как его бригада сражалась под Хабаровском, и сладкие слова в Покровке-на-Амуре, не подкрепленные на сей раз делами, до известной степени охладили его подчиненных, и последние далеко не с детской доверчивостью слушали теперь мысли и планы своего бывшего командира. Егерями, которых Глудкин вывел с Тобола в Забайкалье, он был встречен тепло. Часть уральцев, с полковником Гампером во главе, встретила полковника Глудкина, пожалуй, даже еще лучше, нежели егеря, но в то же время другая часть офицеров этого же полка неодобрительно отнеслась к глудкинским проектам, хотя открытых возражений все же не было, так как дисциплина и этика не позволяли этого. По объезде обоих стрелковых полков Глудкин отправился в батарею полковника Романовского. Поздоровавшись с выстроенными во фронт чинами батареи и побеседовав на общие темы с офицерами в их офицерском батарейном собрании (одна комната), полковник Глудкин прошел к полковнику Романовскому и там с ним беседовал некоторое время наедине. Затем он вышел и уехал к себе, то есть на квартиру к полковнику Гамперу.

После отъезда полковника Глудкина полковник Романовский собрал своих офицеров в батарейном собрании и задал им вопрос, что они думают по поводу выделения батареи совместно с егерями и уральцами в состав новой 1-й стрелковой бригады с командиром ее – подполковником Глудкиным? Единодушный ответ офицеров был таков, что этот вопрос подведомый решению высшего командования, что с егерями и уральцами приятно вместе служить и работать, что же касается подполковника Глудкина, то до поздней осени 1921 г. лучшего командира бригады и желать не хотели и надо надеяться, что и теперь подполковник Глудкин окажется также хорошим начальником. Получив такой ответ, полковник Романовский задал второй вопрос: а что думают господа офицеры по поводу самовольного выхода батареи из подчинения генералу Смолину? На этот вопрос, после минутного молчания, офицеры батареи так же единодушно ответили, что хотя батарея и недолюбливает генерала Смолина, но все же о самовольном выходе из его подчинения разговора быть не может. «Уж пусть там полковник Глудкин и вы, господин полковник, как-нибудь уладите этот вопрос с генералом Смолиным, а затем мы рады служить с полковником Глудкиным». Полковник Романовский выслушал своих офицеров, а затем заявил: «Я рад, господа офицеры, что не ошибся в вас». Оказывается, полковник Глудкин настаивал и склонял полковника Романовского к выходу из подчинения генералу Смолину, без разрешения и уведомления последнего на основании имеющегося у него приказа главы правительства, но полковник Романовский сказал ему, что без согласия местного начальника гарнизона генерала Смолина это невозможно. После событий у уральцев и егерей только поняли офицеры-батарейцы, что посещение полковника Глудкина было неспроста. Глудкин настаивал перед полковником Романовским на открытом разговоре с офицерами, но последний уклонился от этого, указав на бесполезность подобного разговора.

Оказывается, в обоих полках Глудкин беседовал с «верными» офицерами и солдатами. Временно командующий (за отъездом полковника Доможирова во Владивосток) Уральским полком полковник Гампер – ярый личный враг генерала Смолина еще с мирного времени, когда они служили в одном и том же Омском гарнизоне (Смолин в 44-м, а Гампер в 43-м Сибирском стрелковом полку), сразу и полностью согласился с планом Глудкина. Практичный командир егерей, полковник Александров, бесспорно постарался бы увильнуть от принятия весьма шаткого в своем основании плана Глудкина, но он должен был считаться с мнением и симпатиями своих подчиненных, часть которых его обожала, в то время как другие относились тепло к своему первому командиру. Поэтому Александров дал также свое согласие на переход полка в подчинение к подполковнику Глудкину.

Все это разыгралось днем 31 мая, но широкой огласке еще не предавалось, так что взаимоотношения полковников Глудкина, Александрова, Гампера и Романовского со своим прямым начальством (генерал Правохенский, генерал Смолин) до утра следующего дня еще не были порваны прямым нарушением дисциплины и субординации. Конечно, генерал Смолин в этот вечер знал, что в частях 1-й стрелковой бригады идет какое-то шушуканье, но истинный смысл его, возможно, был еще неизвестен комкору.

Между тем во Владивостоке события развивались своим чередом, и, когда настало утро 1 июня, генерал Смолин не нашел ничего лучшего, как собрать у себя всех командиров частей гарнизона и поставить их в известность о том, что, по только что им полученным сведениям, во Владивостоке далеко не все благополучно, там что-то происходит, что именно, генерал Смолин, видимо, не знал как следует сам (таково было мнение полковника Романовского по возвращении с этого собрания). Между тем полковники Александров и Гампер не сочли нужным на это собрание явиться, причем полковник Александров все же политично сообщил, что он болен, полковник же Гампер ничего не сообщил. Подполковника Глудкина на это собрание, конечно, никто не приглашал, и он тоже отсутствовал. Отсутствие двух командиров полков не прошло незамеченным, и, надо полагать, кому нужно было, тот своевременно намотал кое-что себе на ус.

В этот день, 1 июня, 1-я Отдельная батарея полковника Романовского жила обычной, правда, чуть-чуть напряженной жизнью, но в обоих полках жизнь кипела. Утром этого дня подполковник Глудкин отдал приказ по своей «бригаде» о выделении из состава 2-го Сибирского стрелкового корпуса. Вместе с тем подполковник Глудкин не утрудился ни лично явиться к генералу Смолину, ни послать тому хотя бы копию приказа главы правительства и своего приказа по бригаде о вступлении своем в командование ею. Таким образом, генерал Смолин мог и должен был рассматривать в этот день оба полка как подчиненные ему части. Глудкин, как лицо официальное, для него в этот день не существовал, это был личный гость полковника Гампера.

Между тем полковник Глудкин изъятием подчинившихся ему полков из состава 2-го корпуса резал им возможность получать из интендантства 2-го корпуса продукты для продовольствия людей и коней. Своего интендантства не имелось. Как думал справиться с этим вопросом сам полковник Глудкин, остается тайной. В общем, приходится сказать, что планы Петра Ефимовича (имя и отчество Глудкина) были весьма неясны. В этот день частям приказано было выдавать только мясо, сохраняя рыбу. Оружие приказано было запрятать, и целый день люди таскали из дома в дом пулеметы, патроны и гранаты. Частям также было приказано быть готовыми к движению походным порядком. Куда? Об этом, видимо, сам подполковник Глудкин не знал хорошо. Он говорил своим «приближенным» о наличии у него каких-то общих директив «старика» (генерал-майор Лебедев, бывший начальник штаба Верховного правителя и Верховного главнокомандующего) и о походе через Маньчжурию хотя бы с сорока бессмертниками. Короче – сумбур был полный.

Небезынтересно то, что казармы обоих глудкинских полков находились в непосредственной близости с казармами 4-го Омского стрелкового и 2-го кавалерийского полков. Канцелярия же 2-го Уральского полка находилась прямо против штаба 2-го Сибирского стрелкового корпуса. Некоторые из близких Глудкину офицеров спрашивали своего вновь объявившегося начальника о том, как считает он нужным поступить в случае возникновения открытого конфликта с частями 2-го Сибирского корпуса, что должно было считать не только не исключенным, но даже вполне возможным.

Подполковник Глудкин и его окружение и думать о возможности конфликта не хотели. «Смолин не посмеет» – таков был лозунг. Следует также отметить, что свое вступление в командование бригадой подполковник Глудкин и его личные друзья отпраздновали банкетом, за коим, возможно, кое-кем было выпито лишнее.

Наконец на землю спустилась ночь, ночь с 1 на 2 июня, но не только усиленной охраны расположения полков, но даже ни одного вооруженного поста выставлено не было. Не имелось и дежурных частей, да к чему все это, если Смолин не посмеет?

Но генерал-майор Смолин думал иначе. Он знал обо всем, что происходит в обоих полках 1-й стрелковой бригады, и решил одним ударом покончить с авантюрой. Приблизился рассвет 2 июня. Густой туман заволакивал землю. Части 2-й Сибирской стрелковой бригады и 2-й кавалерийский полк, поднятые ночью, оцепили расположение обоих полков 1-й стрелковой бригады. Еще не было 6 часов утра, как дневальные полков 1-й бригады увидели быстро идущих на них вооруженных воинских чинов. Это были чины 2-й Сибирской стрелковой бригады. Была поднята тревога, но слишком поздно: генерал Смолин и полковник Аргунов во главе своих чинов были уже у дверей первой казармы. Вбежав в казармы, чины 2-го корпуса бросились к винтовкам. Последние находились в пирамидах под замком, как в мирное время, так что, если бы стрелки полков 1-й бригады и захотели разобрать по рукам винтовки, то все равно из-за отсутствия достаточного времени не смогли бы этого сделать.

Генерал Смолин вошел в казарму. Разбуженные неожиданным шумом, люди, лежа или сидя на койках, протирали глаза… «Удивляюсь: отчего не встают, когда входит командир корпуса? Встать!» – воскликнул Смолин. Это было явным и элементарным нарушением устава внутренней службы, ибо люди отдыхали и сигнала к побудке дано еще не было, но тем не менее неодетые и полусонные стрелки 1-й бригады выполнили команду и кто в чем был повскакали с кроватей и вытянулись перед комкором.

Генерал Смолин обошел роты 2-го Уральского полка и приказал вызвать «помощника командира полка», то есть полковника Гампера. Должности командира полка за ним, согласно исчислениям подполковника Глудкина, он признавать не собирался. Полковник Гампер между тем находился в помещении канцелярии полка. Некоторые участники этой печальной истории говорят, что на требование генерала Смолина отдать ему полковое знамя полковник Гампер ответил, что знамя он может получить, лишь переступив через его труп. Генерал Смолин приказал якобы бывшим при нем чинам 2-й Сибирской стрелковой бригады все же взять от полковника Гампера знамя силой. Тогда Гампер выхватил револьвер, но последний дал осечку. В то же самое время генерал Смолин приказал рядом стоящему пристрелить полковника, что и было выполнено.

Так ли дело происходило или нет, но полковник Гампер был мертв, а оба полка разоружены. Комкор тут же приказал раскассировать уральцев и егерей по частям 2-й Сибирской стрелковой бригады. Люди уже строились для разбивки, когда пришла весть, что подполковник Глудкин, запершийся в одной из комнат второго этажа и отказавшийся сдаться, убит брошенной в окно гранатой. Говорили и называли фамилию одного из офицеров 2-го кавалерийского полка как «героя» этого дела. Арестованный же на своей квартире полковник Александров пытался застрелиться, но только легко ранил себя.

К 9 часам утра все было кончено. Офицеры и солдаты 2-го Уральского и 3-го егерского полков были разбиты по полкам 2-й Сибирской стрелковой бригады. Началась разбивка лошадей и раздел полкового имущества этих славных еще так недавно полков.

Позднее выяснилось, что в эту же ночь от 2-го Сибирского стрелкового артиллерийского дивизиона был выслан конный отряд для разоружения и раскассирования 1-й Отдельной стрелковой батареи полковника Романовского, той самой, что еще два дня тому назад наотрез отказала подполковнику Глудкину нарушить законный порядок перехода части из подчинения одного лица к другому. Возможно, твердость и законопослушность командира и чинов этой батареи были неизвестны штабу 2-го Сибирского стрелкового корпуса. Во всяком случае, батарея мирно проспала, и на следующее утро, 2 нюня, побудка была произведена в обычное время и ежедневные будни начались, когда в батарею прибежало несколько вырвавшихся от конвоя офицеров и солдат родных разоруженных полков. Только теперь узнали батарейцы 1-й стрелковой бригады о судьбе своих полков. После этого прошло еще несколько дней, прежде чем батарейцы полковника Романовского узнали о попытке их разоружить и причине ее неудачи. Как читатель помнит, 1-я Отдельная батарея 1-й стрелковой бригады по прибытии в Никольск оказалась расквартированной совсем на отлете от всех частей русского гарнизона и помещена среди японских воинских частей. Это обстоятельство и сыграло свою роль: когда конный отряд 2-го Сибирского стрелкового артиллерийского дивизиона, при движении к месту расположения глудкинской батареи, выехал на японских часовых, те остановили каппелевцев… Разъяснения последних не были приняты. «Нашему командованию ницево неизвецно». Против такого аргумента делать было нечего, и не солоно хлебавши смолинские артиллеристы вернулись восвояси.

В эту же самую ночь на 2 июня третий отряд от частей 2-й Сибирской стрелковой бригады направился в расположение «подозрительной» Забайкальской казачьей дивизии, размещавшейся в казармах рядом с частями 1-й и 2-й стрелковых бригад. Однако из похода этой третьей смолинской колонны ничего не вышло, так как она наткнулась на сильные караулы забайкальцев перед расположением дивизии. В свое расположение забайкальцы смолинцев не допустили и пригрозили открытием огня. На это генерал Смолин согласия своего не давал, и отряд 2-й Сибирской стрелковой бригады ни с чем вернулся назад.

В последующие дни забайкальцы продолжали выставлять усиленные караулы, а батарея полковника Романовского, находясь в расположении японских войск, не нуждалась и в этом, так как японцы предложили ей свою охрану. Офицеры и солдаты бывших 2-го Уральского и 3-го егерского полков в частях 2-й Сибирской стрелковой бригады были разбиты таким образом, что оказались единицами, вкрапленными в чужие им взводы. Кое-кто из раскассированных чинов, не желая нести службу в смолинских частях, бежал к забайкальцам и на бронепоезда. И тут и там их встречали радушно и тотчас же зачисляли в состав своих частей. У забайкальцев таким порядком собралось до 40 чинов. Несколько человек, как о том уже говорилось выше, прибежали и были зачислены на довольствие в батарею полковника Романовского.

Характерно отметить: 6-й Добровольческий полк через несколько дней после описанных событий должен был двинуться по железной дороге на ст. Гродеково. Командир полка, опасаясь, что при следовании к станции железной дороги многие из глудкинцев, чего доброго, разбегутся, приказал всех офицеров и солдат, полученных им от раскассированных полков, вести на станцию железной дороги под конвоем и таким порядком держать их до самого момента отхода эталона. Все же при посадке нескольким из арестованных удалось удрать.

Свои сильные караулы забайкальцы держали до полного умиротворения, которое последовало лишь после приезда генерала Дитерихса и вступления его в фактическое командование войсками Приамурского правительства.

Полковник Буйвид подлежал аресту, и за ним отправилось несколько человек, но он вовремя был предупрежден и благополучно бежал и скрылся.

В Спасске тоже произошли события, но не такого порядка, как в Никольске или во Владивостоке. Здесь не было пролито ни единой капли крови, и дело ограничилось отданием ряда противоречивых приказов несколькими персонами (генерал Вешневский, генерал Хрущев, полковник Салазкин) и выводом во избежание смятения умов 1-го кавалерийского полка на несколько дней в близлежащие деревни.

Кризис затянулся. Это уже не был «переворот», а только «ледоворот», как окрестили его в Приморье участники и наблюдатели. Каппелевское командование и меркуловское правительство, опираясь на верные им части, стояли друг против друга, не уступая своих позиций, но также ничего и не приобретая. Наличие в крае третьей стороны – японцев (красные в счет не шли) понуждало обе стороны к удержанию своих кулаков, и борьба ограничивалась непристойным обливанием (и самообливанием) своего противника устной и письменной грязью. В книге П.С. Парфенова (Алтайский) приводятся выдержки из этой «литературы». Повторять их тут мы не будем, желающий может обратиться к упомянутой книге. Долго ли бы так продолжалось – гадать трудно, но всех выручил генерал Дитерихс.

Генерал-лейтенант Михаил Константинович Дитерихс, в прошлом начальник оперативного отдела штаба генерала Брусилова, затем начальник штаба Чехословацкого корпуса, а затем, осенью 1919 г., главнокомандующий армиями Восточного фронта (то есть всего Сибирского), покинувший этот пост из-за расхождения во взглядах с Верховным правителем на целесообразность обороны Омска, в июле 1920 г. уже раз приезжал во Владивосток, где вел от имени атамана Семенова с правительством проф. Болдырева переговоры об образовании белого буферного государства. Из переговоров ничего не вышло, и Дитерихс удалился в Харбин, где, отойдя от политики, посвятил себя, совместно со своей супругой, заботам по воспитанию вывезенных из Омска девочек-сирот, а также работал над составлением книги «Смерть царской семьи в Екатеринбурге». Эта тихая и покойная жизнь была как-то разом нарушена летящими одна за другой телеграммами из Приморья и визитами ряда «сановных» персон. Гондатти, которому в первую голову было сделано предложение приехать во Владивосток и взять там дело в свои руки, умыл руки и отказался ехать. Генерал Дитерихс, после непродолжительной, но тяжкой внутренней борьбы, решил принять предложение и приехать во Владивосток.

Еще 1 июня генерал-лейтенант Вержбицкий отошел от активного руководства войсками «бунтовщиков», передав временно командование командиру 3-го стрелкового корпуса генерал-майору Молчанову (начальник штаба командующего войсками, генерал Пучков, получил отпуск. Оба они уходили, чтобы не быть заподозренными в устройстве переворота в личных целях). На следующий уже день, то есть 2 июня, генерал-лейтенант Дитерихс получил первую телеграмму от «бунтовщиков». Происходившие в это время междоусобия китайских политических партий (сторонники Чжан Цзолиня и сторонники У Пейфу) на КВЖД не позволили генералу выехать сразу же. Таким образом сообщение о согласии генерала Дитерихса на приезд во Владивосток появилось лишь в газетах от 7 июня.

На следующий день на ст. Никольск-Уссурийский комкор 3, командиры частей и почетный караул от частей местного гарнизона встречали будущего воеводу. Генерал Дитерихс был бодр, но серьезен. Одет он был скромно, если не сказать даже бедно. В этот же день Дитерихс прибыл и во Владивосток. Город и войска «бунтовщиков» встретили его восторженно, но, видя, что обстановка весьма даже запутанна, генерал Дитерихс сначала решил было не вступать в управление краем (он был избран «бунтовщиками» на место председателя нового правительства), но после восторженной встречи в Народном собрании он все же принял должность.

Японцы настаивали на прекращении междоусобицы, но, по-видимому, они ни в чем разобраться не могли и не знали, кому должно помогать.

9-го утром генерал Дитерихс беседовал с управляющими ведомствами. На следующий день он добился самороспуска Народного собрания, а 11-го, неожиданным образом, поймав генерала Молчанова на слове о безоговорочном исполнении всякого его приказа, подчинился правительству старого состава, то есть братьям Меркуловым. Следует отметить, что еще 6 июня правительство братьев Меркуловых выпустило указ № 149 о созыве во Владивостоке Земского собора. В этом указе говорилось, что ввиду обнаружившейся трудности верховного управления при существовании коллегиальной формы организации верховной власти необходимо найти способы к наибольшему объединению всех национальных сил, а равно вследствие желания председателя правительства С.Д. Меркулова сложить с себя высокие обязанности верховного управления и передать их, если население Приамурского государственного образования признает нужным, законным порядком на основе полной преемственности другим лицам. Выбор же лиц или лица, коем или коему могла быть преемственно передана верховная власть Временным Приамурским правительством старого состава, должен быть произведен закрытым голосованием. Земскому собору предлагалось выявить народное желание о том, сохранять ли далее орган верховной власти в форме коллегиальной или же вручить ее одному лицу.