Текст книги "Инварианты Яна"

Доктор, развёл руками, буркнул: «Ну, насели! Ладно, раз так. Тогда вы будете виноваты», – и вытащил из внутреннего кармана пиджака прибор устрашающего вида. Белый. Пистолет – не пистолет, но очень похож. На срезе ствола множество игл.

– Анестезатор! – вырвалось у Володи. «Вот что они парализатором обозвали».

– Он самый, – мрачно подтвердил Синявский и направился к стеклянной перегородке, за которой по-прежнему, будто в диковинном аквариуме, горел свет.

– Инна, ты-то куда собралась? – спросил Сухарев.

Оказывается, индианка успела выбраться из-за стола и направилась туда же, к перегородке, на цыпочках, словно боялась кого-то спугнуть. Или ей просто холодно по кафельному полу босиком? Нет, от окрика вздрогнула, застыла. Посмотрела умоляюще.

– Я п-переодеться… Х-холо…

– Нет! – отрезал Сухарев.

«Переодеться? В Пещере Духов?» – изумился инспектор. Маленькая эта сценка отвлекла его; момент, когда силикофлекс перед Синявским поехал в сторону, был пропущен.

– Впустил! – победно провозгласил Сухарев.

Инспектор подошёл ближе, чтобы лучше видеть, остановился в полушаге от полоза, по которому ездила сдвижная перегородка.

«И всё-таки далековато, плохо видно, что он там делает».

Вроде доктор не делал ничего особенного, левой рукой неуклюже расстёгивал на Горине пижамную рубашку. Правая рука доктора была занята анестезатором. Дело у него подвигалось плохо – мешали перчатки. «Чёрные, с раструбами. Вероятно, резина или что-то в этом роде. Запястья перетянуты. Где раздобыл? Были в кармане?»

За спиной инспектора Сухарев увещевал: «Потерпи, тебе туда нельзя». «Я б-быстро. Я в-возьму т-только, пока он вв-в… возится, – жалобным голоском пищала Инна. – Я уже б-бы…» «Нет». Неразборчивая скороговорка, потом снова: «Нет». Инна возмущалась: «Он всё равно сейчас проснётся! Посмотри, что с альфа-ритмом». «Потому и нельзя».

Володя оглянулся. Индианка возле терминала, Сухарев у неё за спиной. Нависает. Неплохо бы увидеть, что на экране…

– А-ха! – раскатился под высоким сводом Пещеры Духов крик. Инспектор ринулся на голос.

Синявский склонился над кушеткой, позу его нельзя было назвать непринуждённой – навалился, удерживал, прижимал локтем. Игольчатым стволом парализатора норовил ткнуть в голую, синеватую в свете люминесцентных ламп, кожу. За его плечом инспектор увидел выкаченные глаза, птичий нос, распяленный в крике рот. Кто хрипит: доктор ли от напряжения, или больной – не разобрать.

– Ха-ар-р! – звериное рычание.

«Всё-таки это Ян хрипит».

– Выйдите оттуда немедленно! Слышите? – сдержанно покрикивал в отдалении заместитель директора.

«Ничего, Пусть кричит».

Инспектор заметил на тощем предплечье Горина красное пятно. «На сыпь не похоже. Похоже на след от…»

– Пс-сшок! – анестезатор в руке Синявского дрогнул, дёрнулось голое плечо и тут же подалось, обмякло. Отнимая инструмент от плеча, доктор помедлил; его затянутая в перчатку рука – над головой Горина. Тот больше не вырывался, дышал без хрипа, глядел осмысленно. Володя проследил: боль, страх, обречённость человека загнанного в угол, уныние. Затем Ян уставился на чёрную обрезиненную пятерню Синявского.

Доктор торопился упаковать больного в пижаму, орудуя левой рукой. Инспектор успел рассмотреть на дряблой коже Янова плеча два красных пятна там, где раньше было одно.

«Следы. Его успокоили анестезатором не в первый раз».

Глаза Горина съехались к переносице, он мигнул, потом ещё, но во второй раз не смог поднять веки.

– Уф-ф! – отдулся выпрямляясь Синявский.

– Справились? Тяжелее пришлось, чем в прошлый раз?

Синявский ответил не сразу, сначала нащёлкнул на игольчатый ствол колпачок и запихал анестезатор во внутренний карман пиджака. Всё-таки перчатки сильно мешали ему. Затем он двинулся прочь из Пещеры Духов, сказавши на ходу:

– Я говорил, что в прошлый раз при анестезии не присутствовал.

– Вы кому-то другому это говорили, не мне.

Они перешагнули полоз перегородки почти одновременно, силикофлексовая переборка скользнула на место, и тут на Володю накинулся Сухарев:

– Кто вас просил лезть внутрь?! Ведь вам сказали…

– В чём дело? – инспектор довольно удачно изобразил удивление.

– Да в том, что он вас видел, и неизвестно теперь…

– Не видел, – вмешалась Инна. В уголке сидела, у терминала.

– А что видел? – Сухарев тотчас потерял к инспектору всякий интерес.

– Сам посмотри.

То, что перед ней на экране, действительно заслуживало внимания. Там змеились разноцветные линии, похожие на горные кряжи, переливалась всеми цветами радуги трёхмерная модель – какой-то сложный граф. Было и ещё кое-что: в правой верхней четверти – окно с видео. Будто бы и невысокого качества, по углам смазано, не в фокусе, но в центральной части очень чёткое изображение – рука в чёрной резиновой перчатке с ремешком на запястье. Рукоять анестезатора тоже вышла хорошо, а лучше всего – дырчатый ремешок перчатки. Прекрасно видно даже продетый в отверстие резиновый шпенёк застёжки. Стоило Володе мысленно похвалить качество изображения, как оно помутнело двоясь.

– Заметный эмоциональный всплеск, – сказала Инна. Мёрзнуть она почему-то забыла.

– А составляющие? – спросил Сухарев.

– В основном страх.

– Да, страх, – как бы невзначай вставил Володя. – Сначала была боль, потом страх, как будто его к стене припёрли, потом обречённость. Знаете, как если бы на него напали, и он заведомо знал, что противник сильнее него.

Сухарев глянул искоса, на лице мелькнули: презрение, удивление, недоверие, – больше ничего инспектор уловить не успел, потому что Андрей Николаевич отвернулся, словно бы желал сверить услышанное с графиками на экране. Сверил. Видимо, сошлось.

– Откуда вы знаете? – глаза у Сухарева стали как амбразуры.

– По лицу прочёл, – изображая простодушную наивность, ответил Володя. – А что у вас там за кино?

– Это его сон, – буркнул Синявский, с отвращением сдирая перчатки.

– Чей?

– Горина, – пояснил Сухарев.

Володя проговорил нарочито небрежно, растягивая слова:

– То-то я смотрю, ваши, Дмитрий Станиславович, руки на экране. Понятно, чего испугался Ян. Такое только в кошмарном сне бывает. Огромные резиновые лапы. Если б ещё когти или перепонки…

Пискнул свободный терминал, осветился, на экране возник тёмный силуэт, похожий на тёмный лик в золотом окладе света.

– Митя! – позвала с экрана Светлана Васильевна.

– Светочка, я был против, – принялся оправдываться Синявский, подсев к терминалу. – Меня заставили войти. Ян ничего не видел, кроме моих рук.

– Ласты, – сказала Берсеньева. Изображение прояснилось, стало видно, что заведующая отделом математической лингвистики улыбается. – Я разобралась, через десять минут буду у вас. Ничего, что вы вошли, даже к лучшему, откуда бы иначе взяться ластам? Ждите, я скоро буду.

Произнесла это и, не дожидаясь ответа, оборвала связь. Лишь через несколько секунд Дмитрий Станиславович спросил у пустого экрана:

– Почему ласты?

Глава 5. Почему ласты?

Чезаре жался к стене сторожки. Не от ливня прятался – свес крыши короток, как ни старайся, всё равно вода то на плечо льёт, то окатывает ноги. Брызжет, достаёт до колен. Одно спасение – пузогрейка, но от неё пар, потеет стекло. Проклятый намордник. Проклятый ливень. И если бы только он; дождь – от бога, хуже всего возня в чёрной, залитой потоками воды гигантской чаше. Начальник не из пугливых, но и он прикусил язык, когда огненный столп заметил. И когда шарахнула прямо в макушку бункера ветвисторогая молния.

«Указует на грехи тяжкие, взору моему явив знамение», – шептал номер четвёртый, проникатель, наставив автомат туда, где с полчаса назад крутились в дьявольском танце мириады светлячков.

– Чего ты там бормочешь? – недовольно скрипнул в наушнике голос папаши Рода. Чезаре хотел ответить, но начальник не дождался, сказал:

– Чезаре! Ты видишь?

Нервно спросил, голос дрогнул. Рокка высунулся из-за угла. Ко всему был готов, но куда смотреть? Тьма. Не жаловал Чезаре «ночной глаз», никогда не включал без крайней нужды. По шлему прошлась струя воды, намордник залило, пришлось рукавом убрать воду.

– Куда смотреть?

От прогретого рукава куртки пар.

– В моём секторе, правый край, площадка у здания.

На сектора объект разделили сразу после начала грозы. Папаша Род, видать, решил, что лучше перебдеть, чем недобдеть – спать не пошёл, остался дежурить. «Себе взял правую сторону, а мне оставил ту, что с бункером», – подумал Чезаре Рокка, но спорить, понятно, не стал. Начальство есть начальство. Мысль, что до конца дежурства всего-то минут сорок осталось, его успокоила. Понадеялся – может, и не случится ничего до смены. Вдвоём как-то легче. И вот на последних минутах…

– Увидел?

Чезаре хотел сказать, что нет, не увидел, и включить ночной глаз, и тут приметил свечение в той стороне, где лепилась к скалам коробка институтского здания.

Сноп света плясал в дожде, удлинялся, тыкался в скалы, исчезал, потом снова появлялся в стороне, иногда взблескивал звёздочкой, лучился, мерк. Неторопливо сползал со скалы. Когда указывал вниз, было видно – парит, не касаясь земли. Присмотревшись, Рокка различил рядом с ним туманный бесформенный сгусток.

«Матерь божья! – шепнул Чезаре. – Призрак!»

Рука сама собой потянулась к нагрудному пульту. Зум не помог, призрачная фигура расплывалась в прямоугольнике визира.

Рокка включил прибор ночного видения, чертыхнулся, пуча глаза, – призрак исчез вовсе, световой конус выцвел, осталось от него багровое тление, похожее на огонёк сигареты.

– Чертовщина какая-то, – ворчал Борха. Рукой прикрывал от брызг коммуникатор.

– Что там? – спросил номер четвёртый.

– Это кто-то из наших. Гляди.

Камера беспилотного самолёта-шпиона работала с максимальным увеличением, призрак, похожий сверху на мятый конус, неторопливо спускался по лестнице Дирака.

«Кто-то из наших», – командир сказал, потому что внутри шевелящейся фигуры светилась синяя точка – маркер системы «свой-чужой».

«Кто-то из наших? – потерянно размышлял Чезаре. – В брюхе у него кто-то из наших. Башку кому-то из наших отъел, теперь спускается с верхней площадки, где сидела в засаде вторая четвёрка. С ними разделался, возьмётся за нас».

Номер чётвёртый, проникатель, стиснул зубы, поднимая ствол автомата. Решил, если тот спустится донизу, а после полезет сюда…

– С ума сошёл! – прошипел папаша Род, хватаясь за ствол. – Это же кто-то из наших! Вот маркер.

Он подсунул Чезаре коммуникатор и, кажется, хотел ткнуть пальцем в экран, но вместо этого сказал – «Экх!» Призрак заскользил вниз быстрее, развернул крылья и высунул из-под них круглую чёрную голову. Чезаре едва удержался от крика. Голова, отмеченная синей точкой, отделилась от тела, запрыгала по ступеням, ударилась о площадку, докатилась до края и ухнула в пропасть. В ту же секунду экран коммуникатора ослеп.

– Полночь, – сдавленным голосом выговорил Родриго Борха.

***

Страх как темно, вверх смотреть не хо… Пол холо-о… Холодный. А это что за?.. Дверь. Это оттуда слышно: «Хр-р! А-а! Хр-р! А-а!» – Дядьвадя храпит. Не раз. Будить. Неразбу. И не смотреть вверх, а то вдруг там, как в кино, такие чуди… Чш-ш! Пол скрипит, дядьвадя храпит, не слышит, а чудищ нет, это дедова квартира, не лес никакой, и всё равно вве я не бу. Спят все, дядьвадь, дед спит, Ма спит, она спала вечером, когда я… Папа прогнал, сказал, спит уже, а я только посмо… Нет, прогнал, нет, сказал, и ещё раньше сказал – нет! – а я только же хотел же ласты его чёрные, настоящие. Надеть хотел попробовать. Жалкоемучтоли? Когда к морю шли – не трогай, когда на пляже – не трогай, когда из моря он вылез… Ласты мокрые в каплях чёрные настоящие… Всё равно не тро!.. Жалкода? Ох, как холотемно тут, и не видно, где пороворот, налево он должен, за уго, только бы там никаких не было чудищ… Вот он, по… вороворот. Ух, как в ухах – Ух! Ух! – ухает. Говорила Мама, сердце у меня быстрее. Сердце быстрее, а ласты мне не дают. Он в ластах плаваплавает. Если я надену, я не ху. Лучше даже могу. Но не даёт никогда и не даст. Это не честно, я сам возьму и надену. Ну, совсем мало осталось, кладовкина две вот она, вве не бу там чу. Не тро, он сказа, а я тро! Тштихотолько. Дверь чтоб не скри-и-и! Ужас как скрипнула. А часы-то, когда разбудился: «Хр-р-рбом! Бом! Бом!» Вспотело всё, лоб вспотел, когда я лежал, считал, раз-бом-два-бом, десять раз считал, бом, они били и потом ещё два. И никто не разбудился, я один. Очхоро, что один, все спят. Ласты теперь мои. Не трогай, а я возьму и потро! И на пляже я потом надену, Ма увидит. Не хуже него я буду плавать, и даже дальше, где нельзя, за бу, – как их? – буй-ки. Гражданеотдыхающиенезаплыва! И музыка орала: «Какхоро Шо Быдьге Ниралом! Какхоро Шо Быдьге…» И где он их тут запрятывает?.. да, я видел, они там дальше на вис – где? – на висдегвоздят. «Лутшейрабо Тывам Синьйо Рыненазову». Гвоздь торчит вот. И как там дальше: «Будуято Чноге Ниралом, Стануято Чноге Нира…» Вот они, ласты, висят. Резиновые, настоящие… Снять! «Есликапра Лаесликапра Лапереживу» Чш-ш… «Переживу!» И всё. Ласты. Тяжёлые, гнутся, как пружи гнутся, как пружиновые. Резин-пружин. Но как же? Темно, застёг не вижу, не застежну. А если в кухню? Там закрыться – да! – и свет включить – да! – никто не увидит – да! – только чтобы дверь не скри-и-и… Тих… О-о! Как светло! Луна в окно, на полу косые какие полосы большие! Лунополосый пол. Скорее в полосу ласты! Скоре! Е! Они на лапы похожи, как у гуся лапчат… Ого! Если такие большие лапы, какой тогда весь гусь? Застёжки… Чудовище, а не гусь. Вот. Тут такая штука, куда надо сунуть ногу, но… Но она большая! Провал… нога провалилась, не достать. Как я застег?.. Если такие большие лапы, какой должен быть?.. Он говорил, ты маленький. Это не честно, я не виноват, что меньше! А если затянуть застёж?.. Дырк, дырк, дырк… Дырки кончились, дальше не затягивается. Он говорил, ты маленький. А он сам большой. Это не честно! Всегда что ли так будет?.. А?! Шаги… Там, сзади… Кто-то… Ох-х! Свет!

***

Инна развернула окно расшифровки образного ряда на весь экран. Слева, поверх изображения плясали столбики индикаторов. Все, кроме двух, в «красной» зоне.

– Парадоксальный сон, – прогудел бас Синявского.

Оглянуться бы на него, но инспектор не смог оторваться от экрана. Завораживающее зрелище – чужой сон.

– Но ведь активность зоны Брока не падает, – возразил Сухарев.

На экране – полоса лунного света на дощатом полу, детские худые руки возятся с резиновыми дырчатыми ремешками ластов.

– Кхе! Хе-хм. Всё-таки это не сознательная деятельность, – Дмитрий Станиславович шумно дышал за правым плечом инспектора. – Он просто спит, Андрей. И будет спать часов восемь. Это я тебе гарантирую. Получил – кхе! – полную дозу. Вторую за сегодня, прошу заметить. Восемь часов как минимум; возможно, и больше проваляется без сознания. Посмотри на амплитуду альфа-ритма. И «Аристо» успокоился.

Инспектор слышал их, но не слушал. На экране тощая детская нога – это с Яном когда-то было? – тощая детская нога, смешно вытягивая пальцы, сунулась в резиновую пасть ласты, – если и было когда-то, прошло полвека! – в резиновую пасть ласты нога провалилась безнадёжно.

«Пробует застегнуть», – думал инспектор, наблюдая за давними событиями. «Заметил, что не хватает дырок. Вот, значит, к чему ласты. Он увидел резиновые ремешки на перчатках доктора и вспомнил. Ассоциация. Странно. Пятьдесят лет хранится такая чепуха. Значит, не чепуха. Они сказали, сильный эмоциональный всплеск. И я видел: страх, обречённость… Да! Обречённость, потому что противник заведомо сильнее».

– Но почему тогда речевые центры так мощно?.. Не нравится мне это. Надо было у Светы спросить, что с последними сканами.

– Она сказала, скоро будет здесь, – нехотя ответила Сухареву Инна, потом чихнула, зашмыгала носом, и взмолилась:

– Андрюша, теперь-то можно мне переодеться?

Сон Горина иногда прерывался; экран темнел, потом изображение появлялось снова, всегда с небольшим сдвигом по времени – так, будто кто-то отматывал запись вспять, желая прокрутить повтор. Опять четырёхлетний мальчишка пытался затянуть ремешок, опять застывал, услышав за спиной шаги, опять оборачивался, опять его слепил вспыхнувший внезапно свет, и кто-то рослый тянул к нему руку. Рука обрастала когтями, кукожилась, зеленела, становилась похожей на лист. И вот уже не человек на экране, а куст щетинил колючки…

– Да подожди ты с переодеванием, – досадливо проворчал Сухарев и снова обратился к Синявскому:

– Вы гарантируете, что до восьми часов утра он будет без сознания? Поймите, это очень важно, чтобы не начал переосмысливать. Сны снами, но если пойдёт лавина умозаключений, построенных на разрежённых массивах данных, логические структуры сметёт как… как фигурки из спичек.

– Гарантируете… – передразнил Синявский. – Положим, я гарантирую. Ну? Что это нам даёт? Что изменится до восьми утра?

Инспектор отвлёкся от экрана, заинтересовавшись беседой. Синявский вертел в руках свою трубку, поглядывал на заместителя директора исподлобья. Тот кривил рот, с ответом медлил. Потом решился:

– Многое изменится. Света сказала, что разобралась с расшифровкой. Если мы успеем построить тензоры…

– Она всё врёт! – Инна вскочила, тряхнула головой так, что с мокрых волос полетели брызги. – Ты не понял ещё? Очнись! Она пудрит тебе мозги!

– Инна… Что ты… Тебя же слушают!

– Пусть! Пусть они все знают, что она морочит тебе голову, а ты… А ты и рад! Потому что ты… А она чихать на тебя хоте… А… А!.. А-чхи!

– Будьте здоровы, Инночка! – сказал от входа женский голос.

Инспектору пришлось встать, чтобы убедиться – это Берсеньева. На ней серый странного вида балахон с остроконечным капюшоном, он мокр, блестит, вода с него течёт на пол. Непонятно, давно ли Светлана Васильевна в Пещере Духов, слышала ли, что про неё говорила Инна? Если и слышала, не кажет виду, спокойна, весела.

«А плащ у неё тяжёлый», – отметил про себя инспектор, наблюдая, как заместитель директора помогает даме избавиться от странной хламиды. «Просвинцован, что ли?»

Инна ничего на благопожелание не ответила. Носом шмыгнула то ли смущённо, то ли возмущённо.

– Как вы, кхе, Светочка, оделись внушительно! Объявлена радиационная тревога?

– Нет. Гроза там наверху просто термоядерная. По лестницам льёт, я чуть было не грохнулась, и поэтому… Инспектор, мне так перед вами неловко, я даже не знаю как.

– Что с расшифровкой, Света? – спросил Сухарев. – Вы сказали, что разобрались.

– А-ачхи! О-ох…

– Что с вами Инночка? – светло улыбаясь, осведомилась Светлана Васильевна. – Вы купались? Резвились с кем-то под дождём?

«Нет, Света не слышала, – решил инспектор. – Интересно, с чего ей передо мной неловко? Некстати этот влез со своей расшифровкой».

– Она Владим Владимыча из воды тащила, – ответил за Инну повеселевший после прихода Берсеньевой доктор.

– Ваши шуточки, Митя! – буркнула индианка.

– Какие шуточки? Ты, когда вернулась оттуда, была похожа на русалку. А от Владимира Владимировича вон до сих пор идёт пар.

Володя поспешно отключил подогрев. В самом деле – пар.

– Вам бы в сухое переодеться, Инночка, иначе воспаление чего-нибудь обеспечено, – участливо заметила Берсеньева. – Не бережёте вы себя. Такая самоотверженность!

«Всё-таки она слышала, – подумал инспектор. – И вообще Инну не любит. Ревность, как я и предполагал».

Индианка будто и не заметила шпильки, подхватила:

– Да! Вот я и говорю – воспа… Ачхи-и! Андрей Николаевич не слушает. И переодеться меня не пускает. Вот заболею я, тогда…

– Зачем вы так, Андрей? К чему такая жестокость? Вам нравятся вымокшие девушки?

«Обе ломают комедию. Ради чего?» – инспектор отошёл в сторону, чтобы видеть обеих женщин.

– Никакая не жестокость, – оправдывался Сухарев, – Необходимость. Вы сами знаете, нельзя туда.

– Теперь можно.

Света улыбалась.

Сухарев смотрел на неё с надеждой, Синявский недоумённо, Инна исподлобья недоверчиво посматривала. Все трое заговорили разом.

– Света, есть полная расшифровка?

– Ты слышишь, Андрюша-а!.. А! Ачх-хр-хр!

– Но как же – кха! – помехи?.. Психическое состояние неустойчиво, мало ли…

– Есть?! Расшифровка!

– Андрюша! Я только переоденусь. Андрюша же!

– Я говорю, неустойчива психика, и Андрей… э-э… Николаевич против.

– Да, я против. Света, вы сами, говорили, нельзя к нему.

– Говорила, – подтвердила Берсеньева, подойдя к стеклянной стене. – А теперь говорю – можно. Расшифровки пока нет и не может быть. И помехи. Но всё-таки мы войдём, если пустит «Аристо».

– Конечно… Теперь-то после ваших слов он точно пустит, – буркнул психофизик.

– А вот мы и проверим. – Мисс Гладких, метнулась к стеновому пульту и нажала кнопку.

– Но…

Андрей Николаевич не успел возразить, да его и не слушал никто. «Аристо» открыл перегородку, Света направилась к кушетке, а Инна, обогнав её, проскочила к дальней стене Пещеры Духов.

«Там ещё одна дверь. Как я раньше не заметил? В глаза не бросается, тоже сдвижная. Места за той стеной достаточно, метров тридцать длиной комнатёнку можно устроить. Зал. Где-то должна быть у них…»

– Там аппаратная, – подсказал Синявский, заметив, что инспектор интересуется задней дверью Пещеры Духов. – Моё хозяйство. Генераторы, преобразователи, большая катушка. Аппаратная. Хотите посмотреть?

Вместо ответа инспектор сунул руки в карманы и двинулся по направлению к аппаратной, косясь на Берсеньеву. Та склонилась над больным, поправляла одеяло. Ни дать ни взять – сестра милосердия. «Зачем-то ей нужно было войти. Не из одного ведь сострадания к промокшим. Одеяло подтыкает показательно. Прекрасная самаритянка. Театр. Ян – как бревно. Что ей нужно было внутри?.. А! Бусы!»

– Большая катушка в шахте. Там, дальше, – бубнил Синявский, грызя трубку. – В этих шкафах преобразователи, под коробами волноводы, а в тумбах…

– Где Гладких? – перебил инспектор.

– За шкафами каморка картографов.

– Оттуда выход в шахту лифта есть?

– Нету выхода – кхе! – один вход.

Психофизику очень хотелось курить, но трубку не разжигал. Держал в зубах, ладонью обхватив плотно, большим пальцем мял пустоту в чашке. В мундштуке при каждом его вдохе посипывало. Говорить трубка ему не мешала.

– Глухая стена, – цедил он сквозь зубы. – За ней в шахте, рядом с лифтом, моя катушечка. Соленоид – двадцать с лишним метров, вертикальный. И ещё холодильники, насосы.

– И одежда Инны Валентиновны Гладких, – рассеянно дополнил инспектор, оглядывая, лабораторию психофизика. Вид внушительный: одни стойки с модуляторами чего стоят, кожухи волноводов тоже выглядят солидно – ребристые, толщиной в руку, серые змеи. Воздух в аппаратной сух, звуки вполне аппаратные – на фоне занудного нытья (соленоид?) попискивание (пищат генераторы) и шорох (это охладители волноводов).

– Нет, одежда Инны – кхе! – Валентиновны у неё в каморке. Там она и… Вот вы, Владимир Владимирович, если бы здесь работали, где бы переодевались на пляж?

– Я не Владимирович.

– Всё равно. Где бы вы, Володя, на пляж переодевались?

У инспектора мелькнуло подозрение, не отвлекают ли его умышленно. От чего? От того, что делают с Гориным или от возни в каморке картографов мозга? Берсеньева или Гладких? Поколебавшись не больше секунды, инспектор сделал выбор. Гладких.

– Я привык держать мух и котлеты отдельно, – бросил он через плечо, обходя стойки с модуляторами. – Пляж и работа, знаете ли…

Синявский хохотнул, потом сказал вслед:

– Все так говорят, пока не попробуют работать неподалёку от пляжа.

«Может, она действительно просто переодевается?» – подумал Володя, обнаружив в простенке за шкафами обычную дверь. Не сдвижную, обыкновенную, белую.

– Вы постучитесь хотя бы, – насмешливо прогудел из-за шкафов Синявский.

«Зря я туда. Но посмотреть надо».

Инспектор постучал костяшками пальцев по крашеной филёнке. Как у бубна звук.

– Да! Можно! Входите! – разрешила Инна. Хоть и прозвучало из-за двери глухо, но вполне различимо – мисс Гладких рада гостю.

Внутри ничего особенно интересного: два стола, стулья. Ещё один терминал? Нет, полноценный компьютер. И рядом с ним какой-то громоздкий прибор – куб с ребром в полметра, на передней грани – панель управления, кнопки, табло.

«На квантовый интерферентор похоже. Зачем картографам мозга строить модели? Где Инна?» – Володя огляделся.

У стены шкаф, распахнута дверца. «Не в шкафу же… А! Я понял». Конечно, в платяном шкафу госпоже Гладких делать нечего, пряталась позади него. Там, в углу, на верёвках уже сушилось легкомысленное матросское облачение.

Госпожа Гладких оделась практичнее – в просторный костюм, вызывавший ассоциации с медициной. Она больше не мёрзла – грел её толстый свитер «под горло». Из-за шкафа вышла деловито, точно опытная медсестра на вызов. Сходство с медицинской работницей было бы полным, если б не одна деталь. Волосы индианка окрутила наподобие тюрбана купальным полотенцем – длинный хвост изящно спускался ей за спину. Хоть нос госпожи Гладких слегка покраснел, вид её больше не вызывал приступа острой жалости; во всяком случае, желания броситься на помощь у инспектора не возникло.

– А-а, это вы, – протянула она, показалось – разочарованно.

«Кого-то другого ждала. Вряд ли Берсеньеву. Синявского или Сухарева. Скорее второго».

– Андрей Николаевич остался у терминала, – наобум брякнул Володя.

– Андрей Николаевич остался где-то неподалёку от Светланы Васильевны, – сказала Инна, – И пусть. Я без него справлюсь.

Она разбудила компьютер; на панели куба перемигнулись огоньки, ожило табло – затлело зеленоватым светом.

– Интерферентор?

– Да. Физики оставили. Но вы не думайте, у нас есть разрешение. Митя… Дмитрий Станиславович получал. М-м!.. Он говорил, парадоксальный сон. Это нужно проверить. Ну-ка!

На экране компьютера появился граф, похожий на тот, который Инна и Сухарев рассматривали, изучая сон Яна.

– Что у вас там? – Володя ткнул пальцем в куб.

– Модель. Так. Значит, что мне надо смотреть? Голубое пятно, вестибулярные ядра, двухолмие тоже.

– Модель? Я понимаю, что модель. Модель чего?

Инна, возя по сенсорной панели пальцем, заставляла граф на экране вертеться, приближала и отдаляла его, вбивала в таблицу какие-то данные, отчего пучки рёбер загорались красным. Бормотала при этом:

– Это отметила, это тоже, с пятном всё, теперь вестибуля… Что? А. Квантовая модель мозга Яна, конечно. Что ещё? Да. Двухолмие. Я тебе всегда говорила, с ним особенно неудобно, много смежных рёбер, замучишься. И сколько ни втолковывай программистам, как об стенку… Андрюша, ты бы с ними сам поговорил. Ой! Извини… Извините, инспектор. О чём вы спрашивали?

– Вы ответили, – буркнул Володя, и подумал: «Завидовать дурно. Ясно вам, господин инспектор?»

– А, ну ладно тогда. Вроде всё я указала? Всё.

Она откинулась на спинку стула, граф на экране шевельнулся, по нему пробежали пульсации, в ячейках большой таблицы замелькали числа.

– Всё-таки он прав, – кивая проговорила Инна. Хвост тюрбана выразил согласие.

– Кто прав?

– Андрей! – позвала госпожа Гладких. Вопрос пропустила мимо ушей. Вскочила, кинулась прочь, крича: «Андрей! Я проверила, он прав!»

Володя потащился следом за нею. Миновал аппаратную (там Синявский ковырялся в недрах какого-то шкафа), испросил у «Аристо» разрешение выйти и выпущен был немедленно в Пещеру Духов, где застал возле кушетки Инну и Сухарева. До тела Горина им, похоже, не было дела.

– Ты уверена?

– Андрюша, ну точно – всё как во время обыкновенного быстрого сна. Митя прав. Мы можем уйти. Если каждый подтвердит запрет, до утра к нему никто не войдёт, а утром…

– Что утром? Она сказала, расшифровки не будет.

– Андрюша, ну что толку нам всем здесь торчать? Я есть хочу и спать. Ему хорошо, он…

Тут Инна соизволила заметить тело: подошла, приподняла руку Горина, взвесила, уронила. Потом взялась за одеяло, и до самого подбородка Яну его натащила.

– Как мумия. Вот, – сказала она. Не смогла выдержать серьёзный тон – прыснула под прикрытием ладошки. И тут заметила постороннего наблюдателя. Смутилась. Пискнула: «Пойдём, Андрей!» – и вывела Сухарева под локоть. Тот не оказывал сопротивления, о чём-то думал.

Инспектор дождался, пока за ними закроется переборка, кивнул собственному отражению, подошёл к телу, действительно напоминавшему мумию.

Когда, покидая аппаратную, Синявский оказался в Пещере Духов, он застал инспектора у кушетки.

– О чём задумались, Володя?

– Да так. Кое-что пришло в голову.

– Лучше выбросьте всё из головы хотя бы до утра. Говорю как психофизик: вам нужно поесть, а после вы захотите спать. Идите, я сейчас. Только вот кое-что…

Мимоходом Володя отметил: бусы не лежат больше на тумбочке, на полу нет ни одной янтарной капельки. Их собрали – все до одной. «Думаю, понятно кто. Решила убрать доказательство? Или тут что-то ещё? Ладно. Что улики нет – ерунда, мне даже на руку».

Возвращение инспектора было замечено.

– Вами тут интересуются, – сказала Берсеньева, отвлёкшись от переписки.

– Да? Кто же?

– Одна сердобольная женщина.

Володя непроизвольно посмотрел на Инну, которая шепталась в дальнем углу с шефом.

– Не там ищете участие. Инночка на редкость бессердечна.

– Что вы такое говорите? – возмутилась индианка. Значит, слушала.

– Говорю, что инспектором интересуется другая особа. Она только что спрашивала, не собираемся ли мы заморить гостя голодом.

– А, это Катька, – Инна вильнула хвостом своего фантастического головного убора и вернулась к прерванной беседе. Услышать, о чём они с Андреем Николаевичем шепчутся, не представлялось возможным.

– Катерину отлучили от библиотеки, она поэтому взялась за готовку, – пояснила Света. – Остальных накормила, ждёт нас. Про вас, Володя, спрашивала. Могу поспорить, оставила двойную порцию.

«Катерина, – припомнил инспектор, – это, надо полагать, та энергичная особа, которая требовала разогнать собрание, чтобы не слушать гнусь. Отлучили от библиотеки – взялась за готовку. Готовить на полсотни человек – это не курица чихнула. Может, ей помогал кто. И всё равно – сильна. Джинсовый костюм, очки, светлые волосы, короткая стрижка и категоричность в суждениях. Двойную порцию? Хм-м».

– Я бы тоже не отказалась от двойной, – подала голос индианка.

– В вас, Инночка, я и не сомневалась. Ну что же? Пойдёмте в Галилео? Нет, погодите, сначала надо заговорить «Аристо», чтобы до восьми утра никому открывал.

– А где Митя? – спросил Сухарев, начальственно озирая комнату.

Инспектор вернулся к прозрачной стене. Синявский всё ещё был в Пещере Духов – поправлял Горину одеяло.

«Это у них ритуал такой вечерний? Все, кроме Сухарева, возились с одеялом. Кстати, он тоже мог, пока оставался один на один с телом. Он и бусы мог собрать. Надо позвать Митю Станиславовича. Действительно, есть хочется, сил нет».

Володя стукнул в перегородку, потом вспомнил, что зря старается. Силикофлекс же, а не обычное броневое стекло. Доктор, хоть слышать стук не мог, оставил Яна и живо выбрался наружу.