Текст книги "Победа вопреки Сталину. Фронтовик против сталинистов"

Поэты-песенники в годы войны придумали высоко– патриотические тексты, а композиторы писали к ним хорошую музыку. Солдаты охотно пели эти песни, хотя знали, что многие из них далеки от суровой фронтовой действительности. Например – «Смелого пуля боится, смелого штык не берет» или «Не страшна нам бомбежка любая, помирать нам рановато – есть у нас еще дома дела» и т.д. и т.п. Война сурова и не всегда так бывает, как поется в песнях.

Древние мудрецы говорили: «Слепец не тот, кто не видит, а тот, кто не хочет видеть». Сколько среди командиров и комиссаров в годы войны я встречал усердных служак, потерявших драгоценное качество человека – «видеть», а значит, и сопереживать. Когда мы, офицеры, беседовали на эту тему, почти все, как правило, приходили к одинаковым выводам: «Кто бы позволил во фронтовой обстановке ослушаться, не выполнить приказ?» Выходит – мрачная беспросветность? Не совсем так. История сохранила в годы войны немало фактов и имен командиров и комиссаров, когда они отказывались гнать солдат, как «пушечное мясо», на немецкие пулеметы, двигать танки под бомбы или пушки противника. Увы, в боях за Ржев я не слышал о подобных фактах.

Мнение о командирах

Как расценить поведение комдива 220-й под Бельково? Неужели и он – бездушный служака, или, возможно, ему не следовало так «буквально» воспринимать указание командующего фронтом? Разве Поплавский не понимал, что и ведущий танк, и следовавшие за ним машины застрянут? Возможно, полковник растерялся, не нашел лучшего решения или, даже еще хуже, – струсил перед начальством? Сколько комдив положил людей и техники, а Бельково-то не взято. Он знал, что за эти и, может быть, еще большие потери, с него не спросят. «Мы за ценой не постоим!» – помните слова популярной песни? А вот за невыполнение приказа «любой ценой» придется держать строгий ответ.

Станислав Гилярович понимал: самое большое мужество и самый высокий порыв, как ни соображай, никогда не заменят боевую выучку и умелое ведение боя. Поэтому вряд ли он надеялся, что его бесстрашный, а по-моему, безрассудный, поступок приведет к успеху, ибо фактически на какое-то время оказалось потерянным управление дивизией. В его поступке, очевидно, сочетались как бы два начала: желание выполнить любой ценой приказ командующего фронтом и в то же время, как ему казалось, в своем поведении он увидел нечто важное, цельное, героическое. Так ли?

Несколько слов о командующем фронтом. Когда генерал-полковник спрашивает комдива: «Почему не используете приданную вам танковую бригаду?» – это звучит, извините меня, наивно. Все равно что спросить первоклашку, например: «Какое место в русском алфавите занимает буква «А»?» Чего стоит требование: «Вытаскивать танки!» Чистое лицемерие! Каким образом? Тягачами, которых нет, руками – под огнем противника? Иван Степанович Конев знал не хуже солдат реальную ситуацию на поле боя. Между тем его требование грозило уничтожением всей танковой бригады. Так оно и произошло. Мы же знаем, что ведущий танк, в котором находился комдив, управляемый лучшим танкистом, застрял, тот вынужден был срочно просить, чтобы его спасли!

Как же Конев оценил «подвиг» комдива? Не исключено, что подумал он о комдиве 220-й: «Дурак. Понял мои слова буквально, не сумел найти другого решения. Если испугался – это хорошо. «За битого – двух небитых дают» – так его учили еще в Первую мировую. Плохо то, что, сев в танк, полковник потерял управление дивизией».

Почему же Конев потребовал от комдива невозможное? Очевидно, хотелось Ивану Степановичу как можно скорее представить Верховному победную реляцию, а не смог. И он знал: за потери людей и техники Ставка с него не спросит, а вот за провал наступления, невыполнение ее Директивы – придется отвечать…

Заглянем ненадолго в 35-ю танковую бригаду. За первые десять дней боев бригада потеряла шестнадцать танков. Английские танки «Матильда» – не в счет. Понимая сложность применения танков в бездорожье, командир бригады подполковник Бурлыга доложил комдиву собственное мнение. Он сказал так: «Танк – не скотина. Понуканием машину не заставишь двигаться по болотистой местности». Вроде бы комдив согласился с разумным доводом, но на следующий день внезапно все переменилось. Станислав Гилярович потребовал от командира бригады самый лучший танк с самым опытным водителем. Вслед за ведущей машиной, где он сам займет место, приказал пустить в «дело» еще три.

Примерно через семь-восемь месяцев после боев под Бельково мне довелось встретиться с подполковником Сковородкиным, в то время он уже командовал 653-м полком. Я напомнил ему бельковскую эпопею, в частности эпизод со спасением комдива. Более мягкого и уравновешенного человека – не найти. Он, тяжело вздохнув, ответил: «Всего точно не помню, но ребят мы потеряли много. Немцы, всю ночь пуская осветительные ракеты, обложили нас со всех сторон минометным огнем. Двенадцать часов продолжался бой. Повезло Станиславу Гиляровичу. Отделался легким ранением, но приобрел славу, а вскоре и генеральские погоны».

Немцы, как покалеченные звери, зализывая раны, частично похоронив погибших, забрав раненых, оставили деревни и перешли на новую линию обороны. Что же собой тогда представлял противник? По показаниям пленных, опорный пункт защищал 481-й пехотный полк 256-й пехотной дивизии, которой командовал генерал-майор Донгаэр. В помощь полку был переброшен под Бельково запасной стрелковый батальон, в основном из новобранцев. Впервые его ввели в тяжелый бой 30 июля. Немецкая оборона насчитывала примерно 1200 солдат и офицеров, вооруженных минометами, пулеметами и автоматами. Их поддерживали авиация и артиллерия.

…И вдруг – тишина. Обрушилась она неожиданно на людей. Привыкнуть к ней трудно, будто никто не мог представить себе, что она когда-либо может наступить. Как понять, что ты выжил, вспомнить, что ты – человек! Когда это, наконец, произошло, то захотелось избавиться от вшей, помыться в бане, ощутить запах мыла, надеть чистое белье, постричься, получить новые сапоги, брюки, гимнастерку. Старые брюки и гимнастерки настолько износились и дурно пахли, что их носить больше было никак нельзя. Наконец выбросить грязные, вонючие, слипшиеся портянки. «Черт возьми, неужели такое возможно?» – спрашивали солдаты.

Начальство сделало все возможное, чтобы удовлетворить солдатские желания. Сколько их осталось – героев? Даже в последнем бою, 12 августа, 24 солдата погибли и 97 были ранены. Оставшихся в живых – а кого-то и посмертно – наградили. По этому поводу сказали приличные слова, дали поспать не под дождем, а в палатках, помыли, накормили, одели во все новое и отправили на переформирование. И все же, какие бы трудности ни преподносила жизнь, она прекрасна!

В заключение я посчитал целесообразным поместить письмо Николая Григорьевича Волкова, бывшего жителя Ржева, в газету «Ржевские вести». По своему содержанию, направленности и пафосу оно дополняет мои суждения о том, как не надо воевать! Посудите сами! Письмо приводится с небольшими сокращениями:

«Ко Дню Победы (6 мая 1999 года) в редакцию газеты «Ржевские вести» пришло письмо из Одесской области от бывшего ржевитянина, уроженца деревни Муравьево Волкова Николая Григорьевича, в котором он обращается к авторам книги «На Ржевском рубеже» И.З.Ладыгину и Н.И.Смирнову:

Уважаемые Игорь Зиновьевич и Николай Иванович, здравствуйте! Летом прошлого года был в отпуске у брата в деревне Муравьево, что подо Ржевом. Он дал мне книгу, написанную Вами о дорогом моему сердцу городе Ржеве, о Ржевской битве. Спасибо Вам за вашу прекрасную книгу, за память о тех, кто отдал жизни за наш город, за землю нашу, за нас всех.

В ту пору мне было 10 лет, и я помню многое из того, что происходило в деревне с момента ее оккупации немцами, возможно, и с определенной долей детской фантазии. На родине я не живу с 1943 года, так как оказался в детском доме.

Читаешь книги о Великой Отечественной войне, знакомишься с ее документами, которые скрывались от нас долгое время, и думаешь: когда же научимся любить и беречь нашего солдата? Заботиться о нем так, как это делали великие полководцы Суворов и Кутузов. Некоторые военные историки приводят соотношение погибших во многих сражениях 10:1 не в нашу пользу. Что может красноречивей подтверждать то, что гнали солдата на неоправданную и верную гибель. А потом писали статьи о его подвиге и геройстве. Сколько лжи и неправды написано по этому поводу, сколько устроено показухи. И прав писатель Астафьев, сказавший, что мы залили своей кровью, завалили врагов своими трупами, потому что воевать не умели, воевали числом, не жалея солдата. И вы совершенно правы, когда пишете о том, что подо Ржевом часто были не бои, а бессмысленное избиение, уничтожение наших бойцов, и приводите яркие примеры. Почему Лелюшенко, командующий 30-й армией, посвятил 23 строчки боям подо Ржевом, ответить нетрудно. Он виноват сам во многом, но боялся за свою судьбу, боялся признаться, как и многие другие военачальники. Из разговоров ветеранов, воевавших под его началом, неоднократно слышал, что был он груб и равнодушен к судьбе солдата [20]20
  Лелюшенко Д. Д. Москва—Сталинград—Берлин—Прага. М.: Воениздат, 1985.


[Закрыть].

Читая в вашей книге «На Ржевском рубеже» статью «Через огненный коридор», задаешь вопрос, как же С.Г.Поплавский, оставив более трех тысяч воинов своей 185-й стрелковой дивизии убитыми возле деревни Толстиково, за которую велся бой, словом не обмолвился об этом в своих скупых воспоминаниях, будто бы и не было ничего. Думается, что эти напрасные жертвы на его совести, потому и не пишет об этом [21]21
  До 220-й дивизии С. Г.Поплавский командовал 185-й дивизией, участвовавшей в Ржевско-Сычевской операции.


[Закрыть].

Операция явно была не подготовлена. Вы же пишете, что наступление частей армии проводилось чаще всего без поддержки танков, самолетов, артиллерии в неимоверно трудных условиях: глубокий снег, мороз до 30 градусов, невозможность обогреться и высушить обмундирование. Подвоз боеприпасов, продовольствия и медикаментов со складов, находившихся в десятках километров севернее, не обеспечивал нужд армии и т.д. Сказано справедливо. Это явилось одной из причин неудачи при попытке взять Ржев 17—20 января 1942 года. Как же могли освободить город, превращенный немцами в неприступную крепость с большим количеством войск и техники, измотанные в боях голодные солдаты, вооруженные винтовкой, сухарем и красным знаменем? Это же явное преступление! Ведь целый год потом пришлось стоять у стен города и продолжать устилать ржевскую землю трупами наших солдат. Да разве мало подобных преступлений перед простым солдатом допущено недальновидными, бездарными военачальниками! Ведь война есть война, она все спишет. Главное в ней – результат, а победителей не судят.

Еще я хочу рассказать о происшедшем под Толстиковым и на поле возле него. Наступающими частями 185-й стрелковой дивизии была занята деревня Толстиково, в которой размещался немецкий продовольственный склад с наличием в нем шнапса, пекарня. Можно сказать, немцы без боя сдали ее с расчетом на то, что измученные голодные русские обязательно воспользуются возможностью поесть и выпить, ведь мороз 30 градусов. Этот расчет немцев сработал четко. Немцы вызвали из Ржева большой танковый десант, который всю ночь шел через нашу деревню. В самой деревне Муравьево около домов, задворки которых глядели на железнодорожное полотно Москва—Рига, а за ним на хребтовское поле и Толстиково, были установлены минометы, ведшие интенсивный огонь по наступающим нашим войскам. Минометы с расчетами были замаскированы снежной стеной высотой в человеческий рост. Два миномета стояли и около нашего дома. Отстрелявшись, немцы приходили к нам греться и выходили опять вести стрельбу. На боевые позиции им приносили горячий гороховый суп со свининой, хлеб, какао. Вдоль железнодорожного полотна в кустах немцы установили пулеметы и косили наших бегущих в атаку бойцов, а танки накрывали огнем осколочных снарядов все поле. Бой шел почти целый день. К вечеру стало тихо. Немецкие танки, опять же через нашу деревню, возвращались в Ржев.

Деревенский немецкий госпиталь был переполнен ранеными, которых привозили вечером и ночью из-под Толстикова. На другой день немцы подбирали своих убитых и закапывали за деревней на своем новом кладбище. Всех наших раненых добивали, когда собирали своих. С убитых наших воинов немцы снимали теплую одежду: шапки, полушубки, валенки, рукавицы. Снег накрыл белым саваном тела погибших до апреля 1942 года.

Весной немцы заставили жителей Толстикова и Муравьева закопать трупы. Могилами им служили воронки от авиабомб и снарядов. Я ходил с отцом (он погиб только осенью 1942 года) на это поле и видел жуткую картину результатов того боя. Еще не совсем разложившиеся трупы воинов лежали в разных позах и в большинстве своем совершенно голые; многие без обеих ног. У большинства вместо винтовок рядом лежали колья от изгороди. В силу возраста, я многого тогда не понимал, что видел. Оказывается, что их лишили ног и сняли с них нижнее белье наши же соотечественники-мародеры из нашей и ближайших деревень. Они приходили на это поле, отрывали из-под снега трупы, снимали с них белье, а у тех, у кого немцы не сняли валенки, потому что они примерзли к ногам, отрубали топором ноги вместе с валенками, приносили домой, отпаривали в банях, ноги выбрасывали, а валенки носили или вместе с постиранным снятым с трупов бельем меняли на соль, картошку, хлеб в дальних деревнях.

Я долго сомневался в правоте своих выводов по этому поводу. Взрослые, не видевшие всего этого, говорили мне, что это всего лишь фантазии 10-летнего ребенка. И вот я приехал в гости к своей старшей сестре Марии, живущей в Московской области. Ей 87 лет, она бодрая и память – дай бог каждому в этом возрасте. Она жила в деревне всю оккупацию вместе с сыном и двумя своими маленькими дочками. Позже две девочки умерли от голода. В разговоре со мной на тему войны, оккупации и о событиях тех дней в нашей местности назвала мои «фантазии» чистейшей правдой. «Колья около солдат лежали потому, что в момент атаки они были пьяны, – сказала она, – позабыли, где их винтовки, а в атаку надо идти». Сказала и почему солдаты лежали голые. «Однажды, – говорит она мне, – с приятельницей решили и мы сходить на подобный «промысел». Вышли за деревню и говорим друг другу: «Слушай, куда мы идем, кого раздевать-то будем?»

И повернули обратно. До сих пор она не может себе этого простить. Утирая горькие старческие слезы вдовы, говорит: «Ведь и мой Петенька вот так же где-то лежал погибший, и я не представляю, чтобы его кто-то раздел догола». Она до сих пор так и не знает о судьбе своего мужа Петра Равнова, пропавшего якобы без вести.

Уважаемые Игорь Зиновьевич и Николай Иванович, наверное, прочитав вашу книгу, вам пишут многие, и особенно те, кто как-то причастен к тем событиям. Эту книгу нельзя прочитать и забыть. Она должна быть пропитана слезами, несмотря на то что прошло с тех пор много времени.

С уважением к вам, работающий пенсионер, 67-летний слесарь Ильичевского морского торгового порта – Волков Николай Григорьевич.

До свидания».

Послесловие

Два мира – две системы. В американской армии, равно как и в британской, офицеры обязаны были заботиться о сбережении жизни подчиненных, иначе их неминуемо сместили бы с постов и отдали бы под суд.

В Красной Армии самым страшным преступлением было невыполнение заведомо невыполнимого, порой преступного, приказа вышестоящего начальника. Ослушнику грозит немедленный расстрел или, что почти то же самое, отправка в штрафбат – свой начальник был страшнее противника. Именно поэтому, по оценке Меллентина, советские «командиры младшего и нередко среднего звена страдали нерасторопностью и неспособностью принимать самостоятельные решения. Из-за суровых дисциплинарных взысканий они боялись брать на себя ответственность. Шаблон в подготовке командиров мелких подразделений приводил к тому, что они приучались не выходить за рамки уставов и наставлений, лишались инициативы и самостоятельности, что является очень важным для хорошего командира. Стадный инстинкт у солдат настолько велик, что отдельный боец всегда стремится слиться с «толпой». В этом инстинкте можно видеть корни как паники, так и величайшего героизма и самопожертвования».

Скованность оперативного и стратегического мышления командного состава Красной Армии с лихвой компенсировалась бессмысленными, убийственными лобовыми атаками. Красиво это сформулировал маршал Баграмян: «Приходилось полагаться на главное – несгибаемую силу духа наших людей, на то, что для них не существует невыполнимых задач». Поэтому, дескать, и ставились войскам с удивительной настойчивостью явно нереальные задачи.

В западных армиях солдаты и командиры отказались бы выполнять приказ идти в наступление на минные поля и наверняка добились бы судебного разбирательства и смещения командира. Советские бойцы, напротив, хорошо знали, что жаловаться на начальство – гиблое дело. Что значит рядовой боец в армии, где маршалы бьют по морде генералов, генералы – полковников, а командиров дивизий расстреливают без суда перед строем. «Добряк» Конев предпочитал вразумлять подчиненных палкой. Вспоминает генерал-полковник Г.Ф.Байдуков, командовавший авиадивизией в составе Калининского фронта: «…вызвали на Военный совет фронта. Прибыли. Из избы выходит Матвей Захаров, начальник штаба, будущий Маршал Советского Союза, вытирает кровь из носа: «Ударил, сволочь!»

Глава четвертая
Любимое животное товарища Сталина – Козлик! Личные фронтовые зарисовки

«Жил-был у бабушки серенький козлик,

Вот так, вот так – серенький козлик,

Бабушка козлика очень любила.

Вот так, вот так – очень любила.

Напали на козлика серые волки,

Вот так, вот так – серые волки,

Оставили бабушке – рожки да ножки —

Вот так, вот так:

Серенький козлик».

Детская песенка

Появление пьесы «Фронт»

В своих воспоминаниях маршал И.С. Конев рассказывает случившуюся с ним любопытную историю [22]22
  Конев И. С. Записки командующего фронтом. М.: Голос, 200 стр., 117 – из книги К.Симонова «Глазами моего поколения».


[Закрыть]. «Однажды летом сорок второго года, – пишет маршал, – вдруг Сталин звонит ко мне на фронт и спрашивает:

– Можете ли Вы приехать?

– Могу.

– Приезжайте.

Я был тогда на Калининском фронте. Взял самолет, прилетел в Москву. Являюсь к Сталину. У него Жуков и, не могу вспомнить, кто-то еще из нашего брата. Сталин с места в карьер спрашивает меня:

– Пьесу Корнейчука «Фронт» в «Правде» читали?

– Читал, товарищ Сталин.

– Какое Ваше мнение?

– Очень плохое, товарищ Сталин.

Чувствую, что не попадаю в тон настроения, но уже начал говорить – говорю дальше. Говорю, что неправильно, вредно так высмеивать командующего фронтом. Если плохой командующий – в вашей власти его снять, но, когда командующего фронта шельмуют, высмеивают в произведении, напечатанном в «Правде», это уже имеет не частное значение, речь идет не о каком-то одном, это бросает тень на всех. Сталин сердито меня прервал:

– Ничего Вы не понимаете. Это политический вопрос, политическая необходимость. В этой пьесе идет борьба с отжившим, устарелым, с теми, кто тянет нас назад. Это хорошая пьеса, в ней правильно поставлен вопрос.

Я сказал, что, по-моему, в пьесе много неправды. В частности, когда Огнев, назначенный вместо командующего фронтом, сам вручает ему предписание о снятии и о своем назначении, то это, с точки зрения любого военного, не лезет ни в какие ворота, так не делается. Тут у меня сорвалась фраза, что я не защищаю Горлова, я скорей из людей, которых подразумевают под Огневым, но в пьесе мне все это не нравится. Тут Сталин окончательно взъелся на меня:

– Ну да, Вы Огнев! Вы не Огнев, Вы зазнались. Вы уже тоже зазнались. Вы зарвались, зазнались. Вы военные, вы все понимаете, вы все знаете, а мы, гражданские, не понимаем. Мы лучше вас это понимаем, что надо и что не надо.

Он еще несколько раз возвращался к тому, что я зазнался, и пушил меня, горячо настаивая на правильности и полезности пьесы Корнейчука. Потом обратился к Жукову:

– А Вы какого мнения о пьесе Корнейчука?

Жукову повезло больше, чем мне: оказалось, что он еще не читал этой пьесы, так что весь удар в данном случае пришелся по мне.

Однако – и это характерно для Сталина – потом он дал указание: всем членам военных советов фронтов опросить командующих и всех высших генералов, какого они мнения о пьесе Корнейчука. И это было сделано. В частности, Булганин разговаривал с командующим артиллерией Западного фронта генералом Камерой. Тот ему резанул со всей прямотой: «Я бы не знаю что сделал с этим писателем, который написал эту пьесу. Это бездарная пьеса, я бы с ним разделался за такую пьесу». Ну, это, разумеется, пошло в донесение.

В следующий мой приезд в Москву Сталин спрашивает меня, кто такой Камера. Пришлось долго убеждать его, что это хороший, сильный командующий артиллерией фронта, с большими заслугами в прошлом, и таким образом отстаивать Камеру. Это удалось сделать, но, повернись все немного по-другому, отзыв о пьесе Корнейчука мог бы ему дорого обойтись».

В приведенной истории три персонажа: Верховный Главнокомандующий, драматург Александр Корнейчук и командующий Калининским фронтом – И.С. Конев. Прежде чем оценивать поступки наших героев, вероятно, целесообразно рассказать о событиях, связанных с появлением самой пьесы, о ее содержании и реакции на нее различных кругов общества.

Пьеса «Фронт» появилась на общественном горизонте страны в один из самых критических периодов войны. 28 июня 1942 года двухмиллионная германская армия приступила к новой летней кампании. Два противостоящих ей советских фронта, не выдержав мощного натиска, рухнули. Время для наступления немецкое командование выбрало удачно: накануне советские войска понесли два крупных поражения – в Крыму и под Харьковом.

Верховный вновь, как и в 41-м, просчитался в определении выбора противником стратегического направления наступления. Сталин был твердо уверен, что Гитлер предпримет наступление на Центральном фронте и попытается овладеть Москвой. Поэтому Ставка по его указанию сосредоточила на этом участке фронта основные резервы Красной Армии.

Находясь в это время подо Ржевом, мы, солдаты, остро переживали падение Крыма, немыслимо жестокий штурм Севастополя, харьковскую катастрофу и стремительный бросок фашистских танковых армий через донские степи к Сталинграду. Подумать только – всего за двадцать дней немецкие войска продвинулись на 600 километров, дошли до Волги, оказались на подступах к Сталинграду.

Верно, многие подробности тех драматических событий до нас доходили с опозданием, отрывочно, или вообще мы о них не знали. Что-то подсказывал «солдатский телеграф». Все равно на сердце было тревожно. Понимали без всяких подсказок – над страной нависла большая угроза.

Чтобы выбраться из отчаянного положения, в котором оказалась Красная Армия, Сталин в 42-м и в начале 43-го года осуществил три крупных политических и организационных акта. Издал приказ № 227 «Ни шагу назад!» (28-го июля 1942 года). Ликвидировал в Красной Армии институт комиссаров, который просуществовал в ней с отдельными перерывами с 1918 по 1942 год, т.е. почти двадцать четыре года. На всех армейских уровнях ввел единоначалие и установил единые звания (9 октября 1942 года). И, наконец, ввел офицерские звания и погоны.

На фоне происходящего, за чем пристально следили люди в России и на Западе, в Москве случилось событие – вроде бы ничем не примечательное, обычный литературный факт. Но оно вызвало огромный общественный резонанс в стране, в армии и за рубежом. На страницах «Правды» – газеты Центрального Комитета партии – с 24 по 27 августа 1942 года в четырех номерах неожиданно для всех была напечатана в полном виде пьеса Александра Корнейчука «Фронт».

Сразу же возник вопрос: почему вдруг главная партийная газета оказала столь «великую честь» этой пьесе?» Все понимали, что публикация пьесы на страницах «Правды» оказалась бы немыслимой без подсказки самой высокой инстанции. Но то, что произошло вслед, многое, но не все объясняло.

Произошло невообразимое. В обсуждение пьесы «в плановом порядке» партийные органы вовлекли широкие массы населения, печать, радио, армию. Отдельные отрывки читали с эстрады. Лучшие театры поставили пьесу на своих сценах. Среди них – три ведущих московских театра: МХАТа, Малый Академический театр, Центральный театр Красной Армии. Роли героев пьесы играли знаменитые актеры.

Я просмотрел зарубежные отклики о вышедшей пьесе, что было о ней сказано. Среди них особенно интересными и оригинальными показались два очерка: «Вокруг Фронта» и «На общественном фронте», напечатанные в журнале «Социалистический Вестник». Их автор – литературный критик – Вера Александрова. В них сказано больше правды, чем в официальной советской печати, а главное – высказана верная мысль о том, «кто» и «что» стоит за пьесой [23]23
  Александрова В. «Вокруг Фронта». «Соц. Вестник». 1942 год, 3 декабря. №21(22); «На общественном фронте. «Соц. Вестник». 1943, 7 апреля. №7/8.


[Закрыть].