Текст книги "Апология Нарцисса"

Борис Гройс
Апология Нарцисса

Copyright © Boris Groys 2023

This edition is published by arrangement with Polity Press Ltd., Cambridge

© ООО «Ад Маргинем Пресс», 2023

1

Наша культура часто описывается как нарциссическая. И довольно часто нарциссизм понимается как полная концентрация на себе и отсутствие интереса к другим, то есть к обществу. Однако мифического Нарцисса не интересовали погоня за собственными желаниями или созерцание своего внутреннего мира, его интересовал тот образ, который он предлагал миру. А образ нашего тела – внешний для нас. Мы не можем увидеть собственное лицо или тело в его целостности. Наши образы принадлежат другим – обществу, в котором мы живем. В момент, когда Нарцисс смотрит в озеро, он присоединяется к обществу, отказывается от своей «субъективной» точки зрения и впервые видит себя с внешней позиции – так, как видят его другие. Нарцисс очарован собственным отражением как «объективным» образом, который создала Природа и который в равной степени доступен всем и каждому.

Нарциссизм означает восприятие своего собственного тела как объекта, как одной из мирских вещей, подобной любой другой. В нашу пострелигиозную, секулярную эпоху люди рассматриваются уже не как вместилища духа, разума или души, а как живые тела. Но о теле можно рассуждать как минимум двумя разными способами. Тело может пониматься как живая плоть, выражающая себя посредством различных желаний: голода, жажды, сексуального желания, «космического чувства» и т. д. А разница между духом и плотью или мыслью и желанием не так велика, как часто думают. В первом случае мы переживаем очевидность благодаря решению математических задач; во втором случае мы переживаем интенсивность чувства. Но в обоих случаях мы остаемся в пределах нашего «внутреннего мира» субъективных чувств и мыслей.

Однако тело может раскрываться не только «изнутри», через плотские желания, но и исходя из внешней, социальной, публичной точки зрения. С этой точки зрения жизнь тела не выражается как энергия или желание, а устанавливается путем медицинского обследования. Нарциссическое желание есть желание присвоить эту публичную точку зрения на собственное тело – посмотреть на себя глазами других. Иначе говоря, это желание преодолеть разрыв между внутренним опытом тела как живой плоти и публичным ви´дением того же тела как конкретной вещи, одного из мирских объектов.

В нашей культуре объективация тела под взглядом других пользуется дурной репутацией, поскольку считается, что объект занимает более низкое положение в иерархии ценностей по сравнению с субъектом. Отсюда – знаменитая фраза Жан-Поля Сартра о том, что ад – это другие: их взгляд делает меня всего лишь объектом. Объект же по большей части понимается как инструмент; объективация человека означает, что другие теперь располагают им как инструментом. Однако Нарцисс не предлагает себя другим в какое-либо пользование, включая сексуальное. Так, он отвергает попытки нимфы Эхо соблазнить его. Его «нет» означает «нет», и бедная нимфа теряет собственное тело вследствие разочарования. Образ Нарцисса, отражающийся в озере, также нельзя никак использовать, на него можно только смотреть. И сам Нарцисс становится неотличим от своего отражения. Можно сказать, что его «внутренний мир» превращается в некое озеро без мыслей, без желаний и без тревог. За лицом Нарцисса ничего не скрыто: мы видим то, что видим. Он пожертвовал своим внутренним миром ради своего общедоступного внешнего образа. В момент, когда Нарцисс увидел свой образ в озере, он отверг все соблазны мира, все возможности и награды практической жизни в пользу чистого созерцания. В этом отношении разница между нарциссическим созерцанием собственного образа и платоническим созерцанием вечного божественного сияния не так уж велика.

И всё же между этими двумя сценами созерцания есть некоторое различие. В притче о пещере Платон описывает философа, который покидает пещеру человеческого общества и созерцает вечный свет в одиночестве, невидимый другими. В отличие от него, Нарцисс погружается в созерцание своего образа среди природы, потенциально видимый другими. Он похож на живого мертвеца: еще живой, но уже умерший, превративший себя в образ, сведенный к чистой форме. Это не означает, что Нарцисс предпочел смерть жизни. Он созерцает свое отражение в озере в состоянии самозабвения, которое уже не знает различия между жизнью и смертью. Нарцисс не желает смерти, но не желает и предотвратить ее приход. Нарциссизм противоположен самосохранению, заботе о себе. Он превращает тело в неживую форму, существующую только в глазах публики.

В своей статье о стадии зеркала Жак Лакан описывает встречу ребенка с его отражением в зеркале как досоциальное событие, «где Я оседает в своей первоначальной форме – прежде чем будет объективировано в диалектике идентификации с другим и прежде чем язык восстановит функционирование этого Я во всеобщем в качестве субъекта» 11
  [1] Лакан Ж. Инстанция буквы, или Судьба разума после Фрейда / пер. с франц. А. Черноглазова, М. Титовой. М.: Логос, 1997. С. 8.


[Закрыть]. Согласно Лакану, коммуникация с другими начинается с языка. Однако это понимание образа себя как досоциального и докоммуникативного представляет собой результат определенного режима коммуникации, который господствовал до появления современной визуальной культуры, и в частности интернета. Сегодня дети способны создавать и распространять свои селфи до того, как они начинают говорить. Со стороны публики возможны две реакции на эти селфи: лайк и дизлайк.

Образ Нарцисса в озере – это ранняя форма селфи. Как член греческого культурного сообщества, Нарцисс должен был понимать, что разделяет с другими греками общий эстетический вкус. Мы не можем нравиться себе, если не предполагаем, что мы нравимся обществу, частью которого мы являемся. Но значит ли это, что Нарцисс нравился себе и греческому обществу, потому что он имел это конкретное тело или, по словам Лакана, это конкретное Я? Конечно нет. Он нравился, потому что он был красив. Но красота не является некоей индивидуальной или вообще человеческой характеристикой. Красота трансгуманистична. Недаром после смерти Нарцисс возродился в виде цветка. Цветок имеет другое химическое и биологическое строение, нежели человеческое тело, и единственная общая черта, позволяющая нам сравнивать Нарцисса с цветком, заключается в том, что оба они красивы. А быть красивым – значит быть чистой формой, не вызывающей подозрений, что позади нее кроется какое-то темное, невидимое пространство, – иначе говоря, не иметь никакого Я.

Действительно, человеческие тела служат не только для опознания и идентификации людей в публичном пространстве, но выполняют также функцию сокрытия и защиты их «внутреннего мира» – желаний, мыслей и планов – от чужих глаз. Человеческое тело образует темное пространство плоти, изолированное от пространства публичной видимости и идентификации. Для общества это темное пространство служит объектом подозрений и тревоги. Это то, что мы называем «душой» или «субъективностью». Субъективность есть не что иное, как возможность скрывать и обманывать. Глядя нам в лицо, другие не могут с определенностью «читать в нем», не могут быть уверенными в том, что оно выражает наши мысли и чувства. Любое лицо до некоторой степени непроницаемо. Другие лишены непосредственного доступа к тому, о чем мы думаем и что чувствуем, и в результате мы оказываемся под крайне неприятным социальным давлением. Ожидается, что мы себя объясним, но процесс объяснения бесконечен. Нарцисс весьма впечатляющим образом пожертвовал своими интересами и желаниями, чтобы стать свободной от подозрений чистой формой, чтобы опустошить эту форму, лишив ее «содержания», души, темного «внутреннего мира». Нарцисс преодолевает разрыв между своей плотью и своей публичной формой не только путем созерцания отражения своего тела, которое доступно любому, но и путем демонстрации аскетической сосредоточенности на процессе созерцания. Внешний наблюдатель уже не может предположить существование лжи, притворства и стратегического расчета, скрытых за поверхностью этого тела. Экстатическое тело созерцания предлагает образ полностью социализированного, открытого и беззащитного Я.

В христианской традиции этот акт самоопустошения называется «кеносис», а его совершенным образом служит образ распятого Христа. Христос оказывается чистым образом, поскольку мы верим, что Он полностью освободился от «субъективных» желаний и интересов. Как же нам отличить Христа от Нарцисса? Как отличить жертву во имя тотальной самосоциализации и жертву во имя самообожествления? Человеческому взгляду не дано разглядеть эту разницу – только божественному. Но если Бог мертв, остается лишь желание вызывать восхищение у других, у общества. И Христос, и Нарцисс стали суперзвездами. В прошлом, когда шла речь о Другом, имелся в виду Бог или, возможно, Сатана, поскольку они обладают способностью видеть сквозь наши тела и опознавать наши души как праведные или грешные. Но сейчас Другой стал другими – обществом, которое видит только наши тела, но не души. Этическую позицию сменила позиция эстетическая и эротическая. Общество интересует не наша душа, а наш публичный образ. Современная цивилизация действительно нарциссична, так как она ценит лишь кеносис ради публичного образа – публичного признания и уважения.

В своем лекционном курсе, прочитанном в парижской Высшей школе социальных наук в 1933–1939 годах, Александр Кожев говорит о желании признания другими как желании антропогенном: благодаря ему люди становятся людьми. По Кожеву, можно говорить о желании первого и второго порядка. Желание первого порядка сигнализирует нам о нашем пребывании в мире. Это полностью переворачивает привычное понимание слова «желание». Согласно обычной интерпретации желание привязывает нас к мирским вещам. Поэтому со времен Платона философия и религия старались изолировать человеческую душу от телесных желаний и направить ее на созерцания вечных идей или Бога. Однако в настоящее время нас связывают с миром не столько желания, сколько наука. Современное созерцание – это научное созерцание мира и повседневное созерцание медиа, а не Идеи или Бога. Следовательно, в нашем случае путь к самосознанию открывает не отказ от желаний, а, напротив, их появление. Кожев пишет:

Созерцающий человек «поглощен» тем, что он созерцает; «познающий субъект» «утратил» себя в познаваемом объекте. <…> Человек, «поглощенный» созерцанием объекта, «вспоминает о себе» только тогда, когда у него появляется Желание, например желание поесть. <…> Я (человеческое) это Я Желания. 22
  [2] Кожев А. Введение в чтение Гегеля / пер. с франц. А. Погоняйло. СПб.: Наука, 2003. С. 11–12.


[Закрыть]

Желание переключает нас с созерцания на действие. Это действие всегда представляет собой «отрицание». «Я Желания» – это пустота, которая поглощает, отрицает и разрушает всё «внешнее», «данное»: для утоления голода мы поглощаем пищу, для утоления жажды мы поглощаем воду.

Но желание первого порядка производит лишь самоощущение, но не самосознание. Самосознание производится желанием особого рода – «антропогенным» желанием, которое представляет собой не желание тех или иных вещей, а желание желания другого: «Так, например, в отношениях между мужчиной и женщиной Желание человечно в той мере, в какой хотят овладеть не телом, а Желанием другого» 33
  [3] Там же. С. 14.


[Закрыть]. Теперь желание становится диалектическим. Антропогенное желание – это отрицание животного желания первого порядка: отрицание отрицания. Оно не разрушает другого, поскольку нуждается в его признании. Именно такое антропогенное желание учреждает историю и движет ею: «человеческая история – это история желаемых Желаний. <…> всякое человеческое, антропогенное, порождающее Самосознание и человечность Желание сводится в конечном счете к желанию „признания“» 44
  [4] Кожев А. Введение в чтение Гегеля. С. 15–16.


[Закрыть]. Люди готовы рисковать своими жизнями и жертвовать ими ради общественного признания и уважения. История войн и революций это подтверждает.

Мы можем усмотреть здесь истоки современной политики идентичности, которая в основе своей представляет собой борьбу за признание. Буржуазное общество и культура признают индивидуумов за их достижения в приобретении богатства и социального статуса. В более раннюю феодальную эпоху индивидуумы получали признание в соответствии с их происхождением, родословной, идентичностью – независимо от их личных достижений. Современная политика идентичности представляет собой демократизацию феодально-аристократического этоса: каждый обладает идентичностью, происхождением, родословной, заслуживающими уважения. У каждого есть тело и каждый желает, чтобы общество признавало, принимало и уважало его. Но желание признания довольно часто остается неудовлетворенным. Нарцисс видел себя в озере и признавал себя за свою красоту. Но что происходит, когда мы видим свое отражение в озере и приходим к выводу, что в соответствии с господствующими социальными конвенциями мы некрасивы? В этом случае желание признания ведет к борьбе за признание. Либо мы боремся за то, чтобы изменить свое тело и приспособить его к господствующим конвенциям, либо боремся против этих конвенций, дабы заставить общество признать нас такими, какие мы есть. Современный нарциссизм – это не пассивное созерцание собственного тела, а активная, зачастую насильственная борьба за общественное признание этого тела как прекрасного, уважаемого и ценного. Не случайно феодальная культура с ее борьбой за признание всецело владеет воображением популярной культуры нашего времени, начиная со Звездных войн и заканчивая Игрой престолов и Гарри Поттером.

2

Нарциссическая борьба за признание – это не только борьба против социальных конвенций, но и против плотских желаний. Публичный образ получает признание, если он предстает как чистая форма, то есть если он не предполагает существования за его поверхностью темного пространства личных интересов, потребностей и желаний. В противном случае публичный образ воспринимается всего лишь как камуфляж – средство для достижения скрытых личных целей. Марсель Мосс в Очерке о даре сформулировал теорию символического обмена 55
  [5] Мосс М. Общества. Обмен. Личность. Труды по социальной антропологии / пер. с франц. А. Гофмана. М.: КДУ, 2011. С. 134–285.


[Закрыть], согласно которой индивидуумы завоевывают общественное признание не благодаря своему богатству, а благодаря их готовности расстаться с тем, что они имеют, – в форме подарков, благотворительности и, в более широком смысле, жертв во имя общего блага, а также путем расточительного потребления, пышных праздников и войн. Чтобы обрести символическую ценность, человек должен показать, что он не желает ничего, кроме общественного признания и престижа. Можно сказать, что нарциссизм иррационален, потому что противоречит рациональным стратегиям самосохранения и достижения успеха, которые мы ассоциируем с разумным поведением. Ведь разум есть не что иное, как манифестация страха смерти. По нашему мнению, люди разумны, когда они избегают опасных ситуаций, которые могут привести их к смерти, и когда они принимают решения, увеличивающие их шансы на выживание. В Феноменологии духа Гегель пишет, что в конце истории, который он связывает с Великой французской революцией, люди признали смерть как единственного и абсолютного Господина человечества 66
  [6] Гегель Г.В.Ф. Феноменология духа. М.: Наука, 2000. С. 311.


[Закрыть]. В результате после Великой французской революции европейцы стали разумными, занявшись накоплением капитала и построением административных карьер.

С этой точки зрения Нарцисс не кажется разумным: он настолько поглощен созерцанием собственного образа в озере, что теряет самоощущение, о котором говорит Кожев, и умирает от истощения. Говоря об иррациональном, мы, как правило, имеем в виду влечения и желания, подталкивающие людей к авантюрам, конфликтам и конфронтациям. Мы говорим об энергии и скорости, об élan vital, о Ницше, Фрейде и Батае. Но созерцание не менее опасно и в этом смысле иррационально. В момент созерцания я забываю о своих потребностях, пренебрегаю своим окружением, и мое тело оказывается незащищенным. Читая книгу или рассматривая картину, я упускаю возможности и не замечаю опасности. Это верно и в том случае, когда я «думаю» о чем-то не имеющем прямого отношения к задаче самозащиты. В этом случае разум не трансгрессируется, а попросту игнорируется. Созерцание – это погружение в объект созерцания, ведущее к самозабвению. Этим объектом могут быть платонические вечные идеи или Бог. Но это может быть и прекрасный образ на поверхности озера.

Мы склонны считать, что Нарцисс восхищался собственным образом. Но понимал ли он, что этот образ – отражение его самого, а не часть поверхности этого конкретного озера? Неизвестно. Возможно, он не знал, что это его собственный образ, и наслаждался его красотой точно так же, как мы наслаждаемся красотой заката или цветка. Быть может, Нарцисс не хотел прерывать свое созерцание, полагая, что, когда он вернется к озеру, образ исчезнет – как исчезают по прошествии какого-то времени закат или цветок. А может, он заметил, что образ исчезает, когда он отстраняется, и для него защитить этот образ было важнее, чем защитить собственную жизнь. Мы этого не узнаем. Когда мы говорим, что Нарцисс любил самого себя, нам следовало бы добавить, что он любил себя не в том смысле, который мы обычно вкладываем в это слово, поскольку любовь к себе в основном понимается как эгоистическое стремление к самосохранению. Нарцисс любил себя не так, как любим себя мы, а так, как его любили и им восхищались другие, – отстраненно, как тело в пространстве, как прекрасную форму.

Может показаться, что подобная метанойя – замещение собственного взгляда, направленного на другого, взглядом другого, направленного на тебя, – невозможна. Но открытие Нарциссом своего образа в озере было открытием посредника между своим взглядом и взглядом другого. Если бы кто-то увидел образ Нарцисса в озере, этот образ был бы тем же самым, который видел Нарцисс. То же самое можно сказать об отражении лица в зеркале, а также о фотографии и т. д. Возможность визуальной репрезентации человеческой формы образует зону опосредования между моим взглядом и взглядом другого. Именно в этой общей зоне становится возможной и, более того, необходимой борьба за свой образ, свою идентичность и свой статус. И это не просто борьба с социальными конвенциями, касающимися красоты и публичного уважения.

Нарцисс затевает более радикальную борьбу – борьбу со смертью как Абсолютным Господином. Когда форма моего тела переносится со своего органического носителя на другой носитель, она начинает циркулировать за пределами моего непосредственного присутствия в глазах другого и, следовательно, за пределами времени моей жизни. Мой образ принадлежит моей загробной жизни, поскольку его дальнейшее существование не зависит от моего присутствия. Производство образов – это производство загробной жизни. Конечно, с моей смертью мой внутренний мир исчезает, но если я уже опустошил этот мир ради своего публичного образа, то моя смерть лишается силы. А предоставление своего тела взгляду других предполагает такую же степень кеносиса, как и созерцание образа. Нарцисс практикует оба вида кеносиса: он поглощен демонстрацией собственного образа и в то же время его созерцанием. В этом смысле Нарцисс, когда он смотрит в озеро, уже мертв – или, по крайней мере, готов к смерти: его плоть столь же мертва, как вода в этом озере. Конечно, он опосредует свой образ лишь частично, для относительно небольшого круга современников и на относительно короткое время. Современный Нарцисс снимает селфи и распространяет их через «Фейсбук» и «Инстаграм»77
  * Компания Meta Platforms Inc., владеющая социальными сетями Facebook («Фейсбук») и Instagram («Инстаграм»), по решению суда от 21.03.2022 признана экстремистской организацией, ее деятельность на территории России запрещена.


[Закрыть]. Но тут возникает следующий вопрос: в какой мере фотография отождествима с личностью?

В наши дни фотография служит главным инструментом идентификации: все важные документы, включая паспорта, содержат фотографию человека, личность которого они должны подтверждать. Но можно ли сказать, что наше удостоверение личности отвечает на вопрос о личной идентификации? Ответ на этот вопрос зависит от того, как мы понимаем личность. Обычно, говоря, что мы знаем кого-то и можем идентифицировать, мы имеем в виду не только то, что мы узнаем его или ее лицо, но и то, что мы более или менее знаем, как этот человек себя ведет и чего от него следует ожидать. А когда он нарушает эти ожидания, мы говорим, что больше не узнаем этого человека. Следовательно, слово «идентичность» имеет два взаимосвязанных, но разных значения: с одной стороны, оно означает идентичность лица и тела, а с другой – идентичность определенного характера или поведенческого паттерна, характеризующего данную личность. Мы знаем, что нельзя судить о характере человека по его внешности. Как утверждает Гегель в Феноменологии духа, индивидуум не может раскрыть истину своего характера путем интроспекции, путем анализа собственной души: такая интроспекция приводит к домыслам и неопределенности. Но точно так же эта истина не может быть выведена из исследования внешности этого индивидуума. Человеческое тело предлагает лишь образ тех возможностей, которые оно может со временем реализовать 88
  [7] Гегель Г.В.Ф. Феноменология духа. С. 164–165.


[Закрыть]. Истина личности выражается только в действии, демонстрирующем, какие возможности были реализованы, а какие нет. Другими словами, Гегель полагает, что индивидуума можно и нужно идентифицировать не только по образу его лица и тела, но и по образу его действий. Медиумом этого публичного образа индивидуума в действии служит историческая документация. Но что мы готовы рассматривать как действие? Для Гегеля действие означает, разумеется, политическое действие – войну, революцию, введение нового закона. Посредством своей истории индивидуумы объективируют себя, делают видимым свое темное внутреннее пространство, реализуя те возможности, которые, по словам Гегеля, остаются скрытыми до тех пор, пока индивидуум пассивен. Однако даже если индивидуум контролирует свои действия, остается открытым вопрос, кто контролирует презентацию этих действий. Согласно Гегелю, ее контролирует наблюдатель, историк, философ. Это они создают образ действия и место этого образа в историческом контексте.

Но чтобы стать публично заметным, индивидууму не обязательно совершать те или иные действия. Представьте фотографию Нарцисса, смотрящегося в озеро. Такая фотография документировала бы внешне пассивное состояние продолжительного, самозабвенного созерцания. Однако, как уже было показано, в случае Нарцисса мы имеем дело с симультанным актом самосозерцания и демонстрации своего образа взгляду другого. Иначе говоря, состояние пассивности также можно интерпретировать как некое действие – акт самопоказа. И такой акт предоставляет индивидууму контроль над его образом. Теперь индивидууму не нужен историк или философ, которые когда-нибудь в будущем сформируют и интерпретируют его образ. Напротив, как раз находясь в состоянии предполагаемой пассивности, этот индивидуум может навязывать свой образ наблюдателю здесь и сейчас, равно как и будущему наблюдателю.