Текст книги "Почетный академик Сталин и академик Марр"

Языковед и революция

Конечно же, до революции Марр ни слова не говорил о том, что он идейный последователь К. Маркса и Ф. Энгельса и приверженец исторического материализма. Он также не был замечен ни в административных, ни тем более в политических амбициях. Но в октябре 1917 года неожиданно для многих стал членом Петроградского Совета, который возглавлял Л.Д. Троцкий. Там он должен был встречаться со многими видными большевиками и с некоторыми из них сойтись ближе. Первые послереволюционные годы наиболее темные в биографии Марра. Я предполагаю, что Марр одним из первых академиков пошел на сближение с большевистской властью не только по собственной инициативе. К этому его могли подталкивать и тогдашние руководители Академии наук, замеченные в сотрудничестве с Временным правительством (академик С.Ф. Ольденбург и др.), для того чтобы иметь возможность на личном уровне хоть как-то взаимодействовать с новой, враждебной властью. Впрочем, семья Ольденбургов находилась в дружеских отношениях с семьей Ульяновых еще с дореволюционных времен, и потому Ольденбург продолжал фактически возглавлять академию первое послереволюционное десятилетие. Но подавляющее число академиков не приняло советскую власть. Поэтому готовность Марра к сотрудничеству пришлась для многих как нельзя кстати.

Все послереволюционные годы у Марра были дружеские и деловые контакты с Н.И. Бухариным, А.В. Луначарским, М.Н. Покровским, А. Бубновым, А. Енукидзе, М. Горьким, А. Сванидзе, Н. Троцкой (женой Л. Троцкого) и другими высшими партийными и государственными деятелями. Тогда же он стал председателем Центрального совета научных работников, одного из первых советских объединений ученых. Вскоре после завершения Гражданской войны Марр, в отличие от многих академиков старой формации, окончательно попытался стать своим для новой власти. И дело здесь было не только в карьеристских замыслах. Как и многие открыто не выступавшие против советской власти ученые, он, без всяких дополнительных политических ухищрений, занимал в то время с десяток различных должностей и возглавлял несколько крупных научных учреждений. До начала 30-х годов крупные ученые помимо идеологического прессинга не испытывали еще того административного давления со стороны власти и не переживали того страха, который стал обыденностью после так называемого «Академического дела» и в гибельные последующие годы. Марр добровольно и сознательно не просто пошел на сотрудничество с советской властью, а демонстрировал поиски стыковок своей дисциплины и научной концепции с идеологией и политической практикой нового строя. Это его стремление совпало со встречным стремлением власти опереться на авторитетнейших ученых-академиков с целью установления контроля над своевольной бывшей Императорской академией и над российским научным сообществом в целом.

В 1918 году Марр выступил с инициативой слияния факультета восточных языков, который он возглавлял, с историко-филологическим факультетом Петербургского университета. Марр давно ставил об этом вопрос, обоснованно мотивируя объединение факультетов единством задач и методов изучения восточных и западных языков и литератур. Он же был назначен деканом нового единого факультета. Существование двух факультетов символизировало несхожесть и несопоставимость Запада и Востока, с чем Марр никогда не соглашался. До революции центром археологической работы в России была Археологическая комиссия, под руководством которой наука достигла значительных результатов, признанных во всем мире. Археологическая комиссия, обладавшая до революции значительной научной автономией, после Октября 1917 года также оказалась в оппозиции к большевистской власти. Марр, как доверенное лицо этой самой власти и как признанный археолог Кавказа, вошел в состав комиссии и даже стал ее первым выборным в советское время председателем. Но как показала практика в этом и других случаях, Марр оказался плохим политиком и не очень расторопным администратором, а потому не смог существенно повлиять на деятельность и этой организации. Кроме того, на каком бы посту Марр ни находился, какими бы проблемами ни занимался, везде и всегда он навязчиво пытался внедрить свое, особенное видение задач. В начале 1919 года Марр обратился в советское правительство с проектом создания Академии материальной культуры, которая должна была не только заменить Археологическую комиссию, но и переориентировать археологическую науку на системное изучение материальных памятников с точки зрения функционального подхода. В.И. Ленин, по свидетельству Марра, слегка подправив название, 18 апреля 1919 года подписал декрет о создании Академии по истории материальной культуры (ГАИМК), в основу которого был положен проект Марра. Руку Марра в этом проекте выдает довольно бестолковый текст, в особенности в той части, где сформулированы задачи академии: «Для археологического и художественно-исторического научного исследования вещественных как монументальных, так бытовых памятников, предметов искусства и старины и всех вообще материальных культурных ценностей, а также научной охраны всех таких ценностей, находящихся в пределах Российской Социалистической Федеративной Советской Республики, учреждается в Петрограде Академия по истории материальной культуры»{84}84
  Декреты Советской власти. Т. V. М., 1971. С. 448–449.


[Закрыть]. Академия подчинялась одному из структурных подразделений Народного комиссариата по просвещению (Наркомпроса). Следуя этой формулировке, «материальной культурной ценностью» можно было объявить все, что угодно. Из этой преамбулы очень трудно понять, чем же конкретно должна была заниматься академия? Положение спасло то, что согласно этому же декрету Археологическая комиссия в прежнем составе и с прежнем финансированием переходила в новое учреждение как ее составная часть. Помимо основной деятельности на академию возлагалась также охрана памятников старины и тем самым в ведение Марра попало еще и музейное дело. В дальнейшем Марр оказался активнейшим членом Всероссийской коллегии по делам музеев и охраны памятников в составе Наркомпроса. Вскоре по инициативе Марра в рамках ГАИМК был создан Институт археологических технологий, новаторское по тем временам исследовательское учреждение, которое должно было применять методы естественных наук для анализа и датировок древних памятников материальной (вещной) культуры. В 1924 году Марр был избран еще и директором ленинградской Государственной публичной библиотеки. Но наиболее для него важным и любимым детищем стал Институт языка и мышления АН СССР (просуществовал до 1950 года), выросший из эфемерного марровского же Яфетического института{85}85
  См.: Архив Академии наук СССР. Обозрение архивных материалов. Т. V. М.—Л., 1963. С. 118–119.


[Закрыть]. Я не буду перечислять другие учреждения, в которых Марр принимал участие или заново организовывал. Отмечу только, что он с каждым годом пользовался все большим авторитетом и доверием со стороны членов правительства ленинского набора.

В архиве Марра сохранилась переписка со значительным количеством выдающихся лиц эпохи; сохранились также следы его переписки с партийными и государственными деятелями, репрессированными в годы сталинского террора. Архивный фонд Марра – один из самых богатых по своему составу из всех известных мне персональных документальных собраний ХХ века. В нем насчитывается 5940 единиц хранения (для сравнения: в архиве Сталина несколько более 1700 единиц хранения). Особенно впечатляет его переписка, насчитывающая несколько сотен имен. В их числе письма «проклятых и забытых»: Н.И. Бухарина, А.И. Рыкова, А.С. Бубнова, А.С. Енукидзе, Л.М. Карахана, А.И. Корка, В.И. Невского, М.Я. Рафаила, А. Сванидзе, Н.И. Троцкой, С.Н. Быковского. В описи фонда указано, что переписка Марра с этими людьми была изъята (карательными органами. – Б.И.) в один день – 10 февраля 1939 года, то есть спустя пять лет после смерти Марра и в самый пик господства языковедческой «школы» марристов, возглавляемой академиком И.И. Мещаниновым. Скорее всего, изъятие было связано с очередной чисткой в архивах деятелей революционной эпохи, проводившейся в связи с процессом Бухарина и его подельщиков. Н.И. Бухарин, который в конце 20-х годов был еще в полной политической силе и числился в союзниках Сталина, писал о Марре: «При любых оценках яфетической теории Н.Я. Марра необходимо признать, что она имеет бесспорную огромную заслугу как мятеж против великодержавных тенденций в языкознании, которые были тяжелыми гирями на ногах этой дисциплины»{86}86
  Бухарин Н.И. Методология и планирование науки и техники. М., 1989. С. 81.


[Закрыть]. Но именно эта «антивеликодержавность» яфетической теории, которую точно подметил Бухарин, послужит главной, но скрытной причиной ее низвержения после Великой Отечественной войны. В своих работах и выступлениях Бухарин часто ссылался на Марра, поскольку «школа академика… дает историко-социологическую трактовку языка»{87}87
  Бухарин Н.И. Избранные труды. Л., 1988. С. 293.


[Закрыть]. Даже находясь в тюрьме, в своих предсмертных рукописях Бухарин помянул добрым словом лингвистическую концепцию Марра, поставив ее в один ряд с концепциями крупнейших философов и лингвистов своего времени. «Само мышление, как и язык – мы касались этого вопроса отчасти и мимоходом в другой связи, – писал он в камере на Лубянке, – есть социальный продукт. Еще в трудах Макса Мюллера, Лаз. Гейра и Л. Нуаре имелся достаточный фонд аргументов, которыми доказывалось происхождение языка и мышления из трудовой практики людей и процесс образования понятий брался именно в этой связи. Новейшие исследования по истории языка и мышления – в частности и в особенности, труды покойного академика Н.Я. Марра – дают огромный материал, подтверждающий эти положения»{88}88
  Бухарин Н.И. Тюремные рукописи Н.И. Бухарина. В 2-х книгах. М.,1966. С. 180. См. также с. 197.


[Закрыть].

Наверняка в архиве Марра были документы, принадлежавшие перу и других погибших большевистских функционеров, например, таких как Г. Зиновьев, который до 1926 года возглавлял Петроградский Совет и без содействия которого Марр и Академия наук, находясь в Ленинграде, вряд ли могли обойтись. В фонде Марра отсутствуют и письма Сталина, хотя в фонде вождя следы их переписки сохранились. Предположительно эти и другие документы были бесследно «вычищены» сразу после смерти академика, то есть в 30-х годах.

Тесные связи были у Марра и с всесильным сталинским наместником Кавказа Л.П. Берией, сыгравшим особую роль в его посмертной судьбе. В архиве Марра я обнаружил рукописную записку на грузинском языке. Привожу ее в переводе на русский язык:

«5.12.32

Вопросы или предметы для обсуждения с товарищем Берия

1. Основное дело: филиал и университет Грузинской Советской Социалистической Республики, также М-Л (Институт марксизма-ленинизма).

№ Обустройство научной части филиала и квартиры (так как предложение неполное, приведен один из возможных по смыслу вариантов перевода. – Б.И.).

Когда мы приглашаем научных сотрудников для укрепления тыла филиала, изыскать метод защиты от голода (случай с Абаевым).

2. КСУ[7]7
  КСУ – Комиссия содействия ученым.


[Закрыть] Комиссия, оказывающая поддержку местным научным сотрудникам в Тбилиси, отделение грузинское, Закавказья, краевое, такое, как на Украине.

3. Сын мой очень увлечен персидским словарем, готовит живой язык для окончательной редакции.

Собираюсь к нему, может, здесь можно найти персидскую Красную звезду, переслать бы ему в качестве материала, нужно, в Москве сказали, сюда, дескать, пишите, перешлют, мол, но на сегодняшний день он пока не получал.

4. Дело общественной печати о грузинской истории и языке без бумаги очень затрудняется, собирается приехать Дондуа (далее неразборчиво. – Б.И.) …пока старший Карпез подготовил грузинско-русский словарь, большой грузинско-русский.

5. …»{89}89
  СПб. ФА АН РФ. Ф. 800. Оп. 1. Ед. хр. 576. Л. 1, 1 об.


[Закрыть]

Из записки следует, что у Марра были давние и прочные связи с Берией, к которому Марр обращался напрямую. Необходимо отметить, что часть проблем, которые предполагал поднять Марр, могли быть поставлены только после согласования со Сталиным. Это в первую очередь вопросы о организации в Тбилиси филиала Института марксизма-ленинизма и Тбилисского университета. И то и другое учреждения вскоре действительно были открыты. Из записки также следует, что Марр обращался к Берии не только в связи с налаживанием быта кавказских ученых и своих сторонников (Абаев, Дондуа), но и с сугубо личными просьбами, связанными с научными интересами младшего сына. Так что Берия лично знал Марра, но имел ли он тогда представления и о его научных, особенно лингвистических воззрениях, сказать трудно. Архив Берии в настоящее время наглухо засекречен. Убежден в том, что Марр отправлял свои труды не только Сталину, Луначарскому, Покровскому и другим государственным деятелям (что подтверждается документально), но и своему земляку Берии. Отметим также, что Берия был знаком и с Чикобавой и об его противостоянии с Марром уже тогда знал наверняка. И это знакомство с Берией аукнется Марру в 1950 году.

Из большевистских лидеров наиболее доверительные отношения были у Марра с А.В. Луначарскими и М.Н. Покровским и не только в связи с обширнейшими научно-организационными функциями Наркомпроса, который они возглавляли, но и в связи с тем, что именно Марр оказывал содействие в проведении их и других кандидатур от власти в Академию наук СССР. Сохранилось несколько писем Луначарского Марру, которые он отправлял начиная с 1918 года. Одна из наиболее интересных записок датирована 1 марта 1922 года, но она адресована не Марру, а заместителю председателя Совнаркома РФ А.И. Рыкову (заместителю Ленина):

«Дорогой Алексей Иванович.

Очень прошу Вас принять вне всякой очереди академика Марра, одного из крупнейший наших ученых. Человека черезвычайно осведомленного по целому ряду вопросов и Вас интересующих (как Председателя комитета наук) и чрезвычайно близко принимающего к сердцу все нужды этой сферы государственных задач. Я считаю разговор его с Вами до крайности необходим. Крепко жму руку.

А. Луначарский{90}90
  СПб. ФА АН РФ. Ф. 800. Оп. 3. Ед. хр. 573. Л. 2, 2 об.


[Закрыть].

Я процитировал копию письма Рыкову, которую Луначарский отправил Марру для ознакомления, так как на обороте сохранились небрежные каракули Марра с упоминанием имен академиков Платонова и Шахматова. Судя по всему, нарком Луначарский дорожил дружбой академика Марра, о чем можно судить по его другой записке, в которой он извинялся за возникший между ними инцидент и в которой он так и пишет: «Я всегда очень дорожил Вашим отношением ко мне и думаю, что некоторые люди, которым по ходу наших внутренних взаимоотношений понадобилось раздуть значение инцидента между мною, Томашевским[8]8
  Томашевский – известный литературовед и филолог.


[Закрыть] и т. д., могли в значительной степени содействовать неправильному понимаю с Вашей стороны моих действий»{91}91
  СПб. ФА АН РФ. Ф. 800. Оп. 3. Ед. хр. 573. Л. 5.


[Закрыть].

Отставленный Сталиным со всех руководящих постов незадолго до смерти, в марте 1933 года, Луначарский написал последнее письмо Марру:

«Дорогой Николай Яковлевич.

Я не знаю, читали ли Вы на немецком языке лишь недавно опубликованную замечательную, написанную еще в 1845 г. Марксом и Энгельсом книгу «Немецкая идеология». Теперь она вышла на русском языке (ИМЭЛ соч., М.Э. т. IV). На всякий случай обращаю Ваше внимание на рассуждение о сознании и языке стр. 20 (начало абзаца: “Лишь теперь…”) и до конца стр. 22. Мне кажется, что здесь имеются замечательные подтверждения некоторых Ваших положений, особенно конец стр. 20, на стр. 21… Крепко жму Вашу руку»{92}92
  СПб. ФА АН РФ. Ф. 800. Оп. 3. Ед. хр. 573.


[Закрыть].

Луначарский указал Марру на впервые опубликованные на русском языке такие рассуждения классиков: «Лишь теперь, когда мы уже рассмотрели четыре момента, четыре стороны первоначальных исторических отношений, мы находим, что человек имеет также “сознание”. Но и оно не имеется заранее или как “чистое” сознание. На “духе” заранее тяготеет проклятие “отягощения” его материей, которая выступает здесь в виде звуков, коротко говоря, в виде языка. Язык также древен, как сознание, язык – это практическое существующее для других людей, а значит, существующее так же для меня самого реальное сознание и язык, подобно сознанию, возникает из потребности сношения с другими людьми».

В дальнейшем мы обязательно воспользуемся рекомендациями Луначарского и рассмотрим эти и другие страницы из «Немецкой идеологии» под углом зрения марровской теории происхождения языка и мышления и в связи с их своеобразной интерпретацией поздним Сталиным.

Не менее дружеские чувства испытывал к Марру в те времена ведущий советский историк М.Н. Покровский. По его приглашению Марр часто выступал на важных конференциях и совещаниях историков-марксистов как крупнейший ученый старой формации, сблизившийся с официальной историософской идеологией. К тому же именно в эти первые постреволюционные годы Марр стал активно дополнять свое «новое учение о языке» первичным этапом, точнее, целой эпохой так называемой «ручной речи», передающей смыслы жестами, то есть с помощью руки. Многие увидели здесь связь с учением Энгельса о роли руки в развитии человеческого труда и становлении цивилизации. В фонде Марра есть несколько документов о содействии замнаркома просвещения Покровского экспедиции Марра на Кавказ, о выдаче академику новейшей зарубежной литературы из фондов библиотеки Социалистической академии, но в связи с темой, стоящей в центре этой книги, я хочу привести одно из его писем полностью:

«22. IV.1926.

Академику Н.Я. Марру.

Ленинград

Глубокоуважаемый Николай Яковлевич!

Очень Вам признателен за присылку Ваших отрывков о руке – прочел их с громадным интересом. Вам нужно как можно скорее переработать их в популярный очерк. Это ценнейшее дополнение к нашей материалистической истории культуры.

Задержал свой ответ потому, что захотел Вам послать № «Unter d. Banner d. Marxismus» с Вашей статьей, воображая, будто этот № у меня есть. Но, увы! И у меня его нет. Вышел ли он вообще?

Крепко жму Вашу руку.

Искренно уважающий Вас

М. Покровский.

P. S. Только что получил еще две Ваши брошюры: «Основные достижения…» и «Из переживаний доист. памятников Европы».

Еще раз спасибо! М. П.»{93}93
  СПб. ФА АН РФ. Ф. 800. Оп. 3. Ед. хр. 759.


[Закрыть].

Отношение Покровского к Марру было намного восторженнее, чем отношение Марра к официальному главе советской исторической науки. В знаменитой в свое время книге Покровского «Русская история в самом сжатом очерке» в главе, посвященной революции 1905 года на окраинах империи, он процитировал несколько страниц из давних репортажей Марра с Кавказа, снабдив их таким предисловием: «Порядки, которые теперь здесь устанавливались, лучше всего описать словами совершенно беспристрастного свидетеля профессора Н.Я. Марра. Вдобавок Марр сам родился в Гурии и превосходно знает ее язык и весь быт»{94}94
  СПб. ФА АН РФ. Ф. Кн. 3. С. 528.


[Закрыть]. Кстати, из этого отрывка следует, что Марр слышал тогда не Сталина, на чем позже настаивали марристы, а малоизвестного большевика Хтис-Цкалоба, при этом Марр отнесся к большевистскому оратору с иронией{95}95
  СПб. ФА АН РФ. Ф. Кн. 3. С. 530.


[Закрыть].

Марр часто выступал на конференциях, которые проводились под эгидой Общества историков-марксистов, возглавлявшегося Покровским и призванного воспитать новую плеяду ученых, порвавших с «буржуазной» исторической наукой. Покровский высоко ценил участие археолога и лингвиста Марра в этих собраниях. Делая обзор первой всесоюзной конференции 1929 года, Покровский написал в заключительной части: «Но я не могу не остановиться на одной особенности этой последней (конференции. – Б.И.). Она вскрыла не только гораздо более обширные кадры последователей исторического материализма в нашей стране, чем можно было ожидать, она показала, что наше мировоззрение начинает захватывать и соседние с нашей наукой области, притом такие области, где еще недавно господствовали безраздельно идеализм и психологизм. Великолепный доклад академика Н.Я. Марра показал, что к нашим материалистическим выводам можно прийти не только от изучения классовой борьбы (каковое изучение некоторые наивные люди считают основным характеристическим признаком марксизма, забывая, что такое понимание марксизма давно опровергнуто самим Марксом), но и от изучения истории человеческой речи. Все человеческое есть продукт общественной работы. “Сущность человека не есть абстракт, присущий отдельному индивидууму. В своей действительности она есть совокупность общественных отношений”. Индивидуальное не начало, как казалось и кажется буржуазным историкам, а конец, итог. И отправляться в объяснении исторического процесса от индивидуального, как до сих пор делают “заслуженные”, – это заставлять историю идти вверх ногами»{96}96
  Покровский М.Н. Всесоюзная конференция историков-марксистов // Избранные произведения. Лекции, статьи, речи. М., 1987. С. 449.


[Закрыть]. Речь шла об одном из основополагающих трудов Марра «К вопросу об историческом процессе в освещении яфетической теории»{97}97
  См.: Труды Первой всесоюзной конференции историков-марксистов. Т. II. М., 1930. С. 267–292.


[Закрыть].

В последние годы жизни Марр все более приближался к верхним этажам советской власти, в результате чего он все в большей степени обрастал внешними атрибутами официального признания: государственными наградами и контактами, носившими ритуальный характер. Отношения с Максимом Горьким, известным «пролетарским» писателем, вступившим с начала 30-х годов в особенно близкие отношения со Сталиным, постепенно стали носить именно такой, ритуальный характер. Ни архив Марра, ни другие известные мне источники не дают основания утверждать, что Марр и Горький были лично знакомы до революции, но в 1920 году они совместно с другими выдающимися деятелями культуры настояли перед Советским правительством (Лениным) на реэвакуации из Москвы сокровищ Эрмитажа, вывезенных еще по распоряжению Временного правительства в связи с опасностями немецкого наступления на Петроград{98}98
  См.: В.И. Ленин и А.В. Луначарский. Переписка, доклады, документы. М., 1971. С. 174–175 и др.


[Закрыть]. Затем Горький уехал за рубеж и никаких контактов с Марром не поддерживал. В архиве Марра сохранилась копия единственного послания Горького написанного, скорее всего, между 1932 и 1934 годом, любопытное не столько своим содержанием, сколько особой нарочитой тональностью: один «великий» пишет «равновеликому»:

«Копия.

Глубокоуважаемый

Николай Яковлевич, – т. А.Г. Пригожин сообщил мне о Вашем положительном отношении к задаче создать “Историю женщины”. Я крайне обрадовался этим Вашим отношением, крепко пожимаю Вашу руку. И уверен, что с Вашей помощью дело, начинаемое Гаимкой[9]9
  Государственная академия материальной культуры.


[Закрыть], будет хорошо сделано.

Еще более радует меня намерение руководимого вами учреждения приниматься за работу создания общей истории культуры, то есть истории возникновения и развития той энергии, которая, создавая сокровища культуры материальной и опираясь на них, поставила трудовое человечество перед лицом тех открытий науки, изобретений техники и отражений действительности в искусстве, которыми труженики мира нашего должны коллективно обладать, как это диктует им исторический процесс.

Историю развития этой энергии никто еще не пробовал рассказать, изобразить, так как она этого требует. Вполне естественно, что такую работу начинают в стране, где рост этой силы принимает характер массового явления и где она понимается как самое мощное выявление органической материи, как энергия воспламенения в человеке процессами его трудовой деятельности. Мне кажется, что в работе по истории культуры следует сделать то, чего никто еще не пытался сделать, а именно: особенно резко расчленить две тенденции исторического процесса, гениально вскрытое Марксом.

Я имею [в виду] рабовладельческую “классовую” тенденцию, которая рассматривает человека только как вместилище физической силы и не отмеченную буржуазными историками культуры, смутную, но идущую из глубокой древности мечту трудового человечества о возможности преодоления всех сопротивлений со стороны сил природы интересам человека.

Тенденция эта непрерывно выражалась в мечтах о “ковре самолете”, “о сапогах скороходах”, “о живой и мертвой воде”, “о василисах премудрых”, которые создавали чудеса, о людях, которые останавливали движение солнца, течение рек и т. д. и т. п. Фольклор насыщен рассказами о чудесной силе человека, а ведь нет мечты, которая не была бы вызвана к жизни сознанной, но неудовлетворенной потребностью. Мечта трудового человечества о сказочных чудесах имеет основою своей вполне реальное и законное стремление к свободе от каторги бесчеловечного классового труда. В существе, в смысле своем, это мечта – глубоко гуманитарна и, конечно, мало общего имела с “гуманизмом” буржуазии, хотя – возможно – именно она влияла на развитие “гуманизма” эксплуататоров, первоначально подсказанного “гуманизмом” жрецов различных религий – подсказанного из тактических соображений политики церкви, пытавшейся примирить непримиримое: владыку и раба. Мечту эту мы найдем в работе средневековых алхимиков и, наконец, откроем ее в наши дни, в нашей стране, где буквально сотни и сотни малограмотных людей заняты проектами создания “вечного двигателя”. Мы должны показать, как грубо, жестоко и подло классовое общество искажало и гасило эту действительно и единственно подлинную гуманитарную “мечту”, созданную людьми труда, и как это задержало рост исследующей и создающей мысли.

Вот дорогой и уважаемый Николай Яковлевич, кое-какие мои соображения, которые мне захотелось сообщить Вам, что я и делаю. Мне думается, что всего меньше мы должны считаться с нормами, канонами и традициями буржуазных специалистов, специализм коих всегда включает в себя более или менее серьезную дозу кретинизма. Мне кажется также, что многие “научно установленные истины” не только не выветрились, умерли, оставив после себя только словесную шелуху красивых формулировок, но что вообще, чем быстрее идут процессы жизни, тем кратко срочнее бытие “истин”. Кстати: как мы видим, напр., в Германии старые истины вышвыриваются из обихода буржуазной жизни, как изношенные калоши, поспешно фабрикуются новые и – все более отвратительные по цинизму, по бесчеловечию своему.

Мы, Союз Советов, агитируем за внедрение в жизнь величайшей истины, которая прекрасно энергетирует наш трудовой народ и также мощно должно энергетировать все силы и способности мировой семьи трудящихся.

Сердечно желаю Вам доброго здоровья

А. Пешков»{99}99
  СПб. ФА АН РФ. Ф. 800. Оп. 2–3. Ед. хр. В-744. Л. 1–3. В конце письма кем-то карандашом приписано примечание о том, что письмо писано на машинке, а подпись поставлена А.М. Горьким (А. Пешковым).


[Закрыть].

В архиве сохранилась только машинописная копия письма, подлинник, возможно, изъяли после смерти Горького, когда его документы стали концентрировать в доме-музее. Письмо интересно не только тем, что писатель явно оценивает академика как равновеликую себе величину, но и совместной задумкой первого гендарного исследования (история женщины) и комплексным культурологическим проектом Марра, в котором синтезировалась история духовной и материальной культуры. Ни тот ни другой проекты так никогда и не были осуществлены.

* * *

Еще до окончательного оформления «нового учения об языке» А.В. Луначарский уже называл Марра «самым великим из ныне живущих в мире филологов». Не менее восторженно о нем отзывались М.Н. Покровский, В.М. Фриче и др. В 1928 году в «Правде» к сорокапятилетнему юбилею научной деятельности Марра появилась в высшей степени хвалебная статья Покровского. Тогда он даже поставил Марра на одну доску с Энгельсом:

«Если бы Энгельс жил между нами, – писал Покровский в “Правде”, – теорией Марра занимался бы теперь каждый комвузовец, потому что она вошла бы в железный инвентарь марксистского понимания истории человеческой культуры»[10]10
  Текст, отмеченный Сталиным, передается курсивом.


[Закрыть].

Цитата из статьи Покровского была воспроизведена в 65-м томе первого издания Большой советской энциклопедии, который до сих пор хранится в архиве-библиотеке Сталина. Здесь я ее воспроизвожу так, как она выглядит и сейчас в энциклопедии. Сталину принадлежат все три вертикальные карандашные отметины на полях раздела, посвященного яфетической теории Марра.

Новый уровень отношений с советской властью начался у Марра с появлением на ее вершине земляка-грузина, большевистского эксперта по Кавказу и национальному вопросу И.В. Сталина. Новый вождь охотно использовал авторитет престарелого академика в своих политических целях. Не один Марр сознательно стремился к сотрудничеству теперь уже со сталинским руководством и его режимом. В различных областях знания, в том числе и в лингвистике, то и дело появлялись свои добровольцы «марксистского» направления. Но признавала или нет новая власть того или иного деятеля и то или иное направление «марксистским» то есть своим, во многом зависело от расстановки политических сил, а точнее, от положения крупных политических фигур, поддерживавших их. Падение того или иного партийного вождя вело за собой низвержение очередной «деборинщины в философии, рубинщины в политической экономии, переверзевщины в литературоведении и др.»{100}100
  Филин Ф.П. Борьба за марксистко-ленинское языкознание и группа «Языкофронт» // Сумерки лингвистики. С. 115.


[Закрыть]. Марра же признали за своего задолго до того, как его признал «своим» Сталин, и это ему никак не навредило. Но только в 1930 году, на XVI съезде партии, Марр был окончательно возведен в ранг вождя в своей науке и, похоже, что он возмечтал возглавить Академию наук СССР. Предпосылки для таких помыслов, без сомнения, были. В науке Марр действительно был революционером со всеми положительными и отрицательными сторонами свойственными радикально мыслящему ученому. Именно поэтому не только для Бухарина, Луначарского, Покровского, но и для многих других знатных революционеров-большевиков 20-х годов Марр был своим не столько по общему делу, сколько по духу. И для Сталина он легко должен был стать своим как бы сразу в трех качествах. Во-первых, по политической гибкости, во-вторых, по происхождению (грузин, земляк), в-третьих, по свому радикализму в науке. Ко всему этому можно прибавить то, что среди действительных членов Императорской академии наук выдающиеся выходцы с Кавказа были все же редкостью. Марр же был единственным академиком, полностью посвятившим себя истории, культуре и языкам Грузии и всего Кавказа. Набиравший же силу вождь никогда не забывал о своих корнях и все чаще опирался на земляков.