Текст книги "Почетный академик Сталин и академик Марр"

Герои Афревразии Тристан и Исольда, или Нулевые тысячелетия истории человечества

Среди учеников Марра, по мнению современных филологов и лингвистов, наиболее талантливой была Ольга Михайловна Фрейденберг{145}145
  См.: Брагинская Н.В. Мировая безвестность: Ольга Фрейденберг об античном романе (Препринт WP6/2009/05). М.: Изд. дом Государственного университета – Высшей школы экономики, 2009 и др.


[Закрыть]. Племянница крупнейшего поэта России ХХ века Бориса Пастернака, она еще начинающим исследователем в середине 20-х годов познакомилась с Марром. Привыкший затягивать всех в темный омут своих научных теорий, Марр соблазнил и Фрейденберг палеонтологией речи, «новым учением о языке», яфетидологией. В воспоминаниях о Марре (я их уже цитировал) Фрейденберг писала, что пришла к нему с идеями, которые оказались созвучны его построениям. Как помнится, и Аничков заявлял о своем научном приоритете перед идеями Марра; позже Фрейденберг также всю жизнь подчеркивала свою научную независимость. Но, в отличие от первого, она никогда не отрекалась от своего учителя, хотя в самый расцвет марризма вступала с ним в открытую полемику, а после 1950 года наотрез отказалась участвовать в его развенчании, за что и поплатилась карьерой. На закате жизни она писала в стол: «Критика теории Н.Я. Марра, которого я глубоко уважала, вызывалась чисто научными причинами. В разгар насильственного насаждения его теории я не могла предполагать, что последует за 1950 годом»{146}146
  Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. М., 1978. С. 8.


[Закрыть].

Действительно ли Фрейденберг пришла к Марру с похожими взглядами на семантику мифа и трансформацию его архетипов, на зарождение классических литературных жанров, или это было не совсем так, но благодаря Марру она в 1924 году защитила первую в СССР абсолютно марристскую, не проходимую у классических филологов диссертацию. Затем была приглашена им в Институт яфетидологии, руководить сектором семантики мифа и фольклора. По ее собственному признанию, это было время ее особенного творческого подъема. Перед сектором семантики Марр поставил не совсем обычную задачу: используя сюжет средневековой западноевропейской поэмы «Тристан и Изольда»[12]12
  Марр и его последователи писали «Исольда». Такое написание имени имело особое значение. Современное написание «Изольда».


[Закрыть], проследить его бытование как архетипа в культурах разных эпох и народов. До конца жизни Фрейденберг была убеждена в том, что «яфетидология оказалась тем учением, которое могло оправдать и осмыслить (ее. – Б.И.) давнишние интересы и труды. Так как именно она показала место семантики вещи в системе идеологии»{147}147
  Фрейденберг О.М. Воспоминания о Марре // Сумерки лингвистики. Антология. М., 2001. С. 438.


[Закрыть].

А.Н. Веселовский, выдающийся российский филолог и фольклорист, был среди тех, кого Марр называл своим учителем и предшественником. На материале русского и фольклора других народов Веселовский разрабатывал идею «бродячих сюжетов», то есть заимствования одним народом основной схемы повествования у другого народа и наполнение ее своим национальным содержанием. Эти сюжеты и жанры, раз выделившись законченными произведениями из общего потока народного творчества, вдруг исчезали, иногда на столетия, чтобы неожиданно воскреснуть с обновленным содержанием у других народов. Но «по какому принципу совершалось это выделение, мы решать не станем, – отмахивался Веселовский, – вопросы генезиса всегда темные»{148}148
  Веселовский А. Из введения в историческую поэтику (Вопросы и ответы) // Веселовский А.Н. Мерлин и Соломон. Славянские сказания о Соломоне и Китоврасе и западные легенды о Морольфе и Мерлине. М. – СПб., 2001. С. 725.


[Закрыть]. Однако именно «темные» проблемы больше всего волновали Веселовского, но еще в большей степени они интересовали Марра. Наблюдения за повторяющимися в веках образами и сюжетами привели Марра к идеям, которые, как говорится, «висели в воздухе» науки 20—30-х годов ХХ века.

Марр неожиданно и, если смотреть со стороны, как бы даже не мотивированно пришел к представлениям о существовании от века в мышлении всех людей устойчивых образов, говоря современным языком, общечеловеческих архетипов. Эта идея не оставляла места ни для гипотезы об уникальной выработке литературных жанров одной, предположительно античной культурой, ни для представлений о бытовании международных «бродячих сюжетов», неизвестно почему так одинаково любимых в разные исторические эпохи народами, даже не подозревавших о существовании друг друга. Термин «архетип» принадлежит Филону Александрийскому, который понимал его как первообраз, близкий к платоновской «идее», как нечто противоположное инертной материи{149}149
  Лосев А.Ф. Поздний эллинизм.


[Закрыть]. Он был взят за основу ранними христианскими мыслителями-иконопочитателями и стал базовым понятием магистральной христианской теологии. В ХХ веке понятие «архетип» вошло и в научный оборот благодаря трудам крупнейшего швейцарского психоаналитика и мистика К.Г. Юнга. Юнг известен тем, что, изучая народный фольклор и мифологию, работая со сновидениями людей разных рас, этносов и культур (начинал как ученик З. Фрейда), пришел к идее «коллективного бессознательного», в котором сконцентрирован духовный опыт предков. Этот опыт, заявил Юнг, неосознанно передается из поколения в поколение в виде архетипов, то есть универсальных образов. В конечном счете Юнг выделил такие «вечные», общечеловеческие архетипы, как «Великая Мать», «Вечное дитя», «Мудрый Старец» и др. Архетипы явлены нам, утверждал Юнг, как правило, в образах и мотивах сновидений и в мифологическом мышлении{150}150
  См.: http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%90%D1%80%D1%85%D0%B5%D1%82%D0%B8%D0%BF


[Закрыть]. Архетип – это «пустая форма», которая при подходящих обстоятельствах наполняется новым содержанием; архетипы «являются образцами инстинктивного поведения»{151}151
  Юнг К.Г. Аналитическая психология. Прошлое и настоящее. М., 1995. С. 73.


[Закрыть]. Так из божественного первообраза Филона Александрийского архетип превратился в смутную тень, от века преследующую человечество (расы, народы) из необъятных глубин «коллективного бессознательного», очень напоминающего древнегреческое царство теней (Аид). Фрейд и большинство психоаналитиков отнеслось к концепции Юнга скептически{152}152
  См., в частности: Леви-Стросс. Путь масок. М., 2000. С. 292 и др.


[Закрыть], но в широких кругах она стала популярной.

Первые печатные работы Юнга на тему архетипов появились не ранее 1930 года. Марр идею архетипа разрабатывал по крайней мере с начала 20-х годов, а термин впервые употребил в печати не позже 1927 года. Конечно, вряд ли Марр был новооткрывателем этого ныне модного понятия, но он был одним из первых, кто еще до Юнга высказал саму идею скрытных общечеловеческих психических форм, причем в ином, более рациональном, чем Юнг, контексте. Если Юнг особенно подчеркивал, что бессознательные универсальные формы психики необходимо отличать от того, что приобретено с помощью языка и письменности (криптомнезии), то Марр искал и находил архетипические образования в первую очередь в языке, не явно передающем в обновленных формах былые скрытые ныне значения, то есть смыслы. Язык и письменность – явления рациональные, и, в отличие от «коллективного бессознательного», поддаются проверке, верификации. А вот к поискам архетипических структур в мировой мифологии Марр приступил еще раньше, и здесь он, без сомнений, прямо отталкивался от идей Веселовского, который, в свою очередь, находился под влиянием знаменитого немецкого этнографа и антрополога второй половины XIX века А. Бастиана. Последний высказывался в таком смысле, что человечеству в целом (не расово или национально!) присуще сходство психической организации, объясняющее наличие у разных народов появление одинаковых мифических образов и представлений{153}153
  См.: Веселовский А. Избранное: Историческая поэтика. М., 2006. С. 501.


[Закрыть].

Ни о каком мистифицированном «коллективном бессознательном» речи также не было. В XIX веке идея существования общечеловеческих психических универсалий высказывалась скорее как рабочая гипотеза и доказывалась описательными методами. Даже Веселовский, а затем и Юнг, которые объективно продвинулись очень далеко в этом направлении (в поиске общечеловеческих образов-архетипов), действовали скорее как аналитики и не разрабатывали каких-либо специфических или тем более формализованных методов исследования{154}154
  В русле этих исследований находилась так же знаменитая «Золотая ветвь» известного английского религиоведа и этнолога Джеймса Фрэзера (1854–1941). Посвятив жизнь изучению фольклористики и истории религии, Дж. Фрэзер собрал огромный фактический материал, позволивший ему с помощью сравнительно-исторического метода показать связь между современными религиями и первобытными верованиями, выявить земные истоки религиозного миропонимания. На русском языке книга впервые была издана в 1928 году (1—4-й выпуски).


[Закрыть].

Марр шел своим путем. Он плохо владел искусством концентрировать мысль в точных и ярких формулировках на русском языке, но в своих трудах начала 20-х – середины 30-х годов понятие «архетип» использовал очень широко и в палеолингвистических исследованиях, и в неразрывно с ними связанных исследованиях о зарождении мифологии как начальных этапах развития языка-мышления человечества. В 1927 году Марр закончил важнейший труд, который озаглавил: «Иштарь. (От богини матриархальной Афревразии до героини любви феодальной Европы)». Резюмируя эту работу, отметим, что в ней он не только использовал понятие «архетип», но и дал ему свою особую трактовку. Марр утверждал, что человечество, «творя и лепя свою речь» из различных элементов, действовало удивительно согласованно и закономерно, под воздействием «коллективной воли»{155}155
  Марр Н.Я. Иштарь. От богини матриархальной Афревразии до героини любви феодальной Европы // Избранные работы. Т. 3. М.—Л., 1934. С. 307.


[Закрыть]. В качестве модели, позволяющей судить о такой согласованности, Марр избрал трансформацию образа богини Иштарь, известную из библейских и археологических источников, как одного из главных божеств шумеро-вавилонского пантеонов. Используя материалы различных мертвых и живых языков, Марр при помощи «палеонтологического анализа» пытался проследить трансформацию этого архетипа «матриархальной любви» от протомифологических времен и до литературных произведений феодальной Европы. В работе интересные и парадоксальные мысли изложены довольно бессистемно, но для нас важно то, что в этом труде он в очередной раз увязал архетип «Иштари» с архетипом, воплощением которого была «богиня воды Исольда». Это имя впервые появилось в работах Марра еще в 1923 году, когда он одним из первых советских ученых был официально командирован в Париж, где прочитал доклад, в котором поставил вопрос об истоках средневековой французской поэмы «Тристан и Изольда»{156}156
  См.: СПб. ФА РАН. Ф. 800. Оп 1. Ч. 2. Ед. хр. 232.


[Закрыть]. На протяжении последующих лет и до самой смерти Марр постоянно возвращался к этому произведению{157}157
  См.: Марр Н.Я. Избранные работы, Т 3., М.—Л., 1934. С. 39, 102, 348.


[Закрыть]. Что же в нем так привлекало Марра?

Вернувшись из Парижа домой, в 1924 году в работе «Об яфетической теории» Марр писал: «Даже такой сравнительно поздний средневековый памятник, как роман “Тристан и Исольда”, оказался наследием эпоса, сродного с гомеровским, и вместе с ним наследием доисторического сказания тогда, конечно, не о влюбленных, а о космических героях, боге и богине любви, солнце-Тристане и воде-Исольде, доисторической Афродите… в Средиземноморье этрусской Туран[13]13
  В эти же годы, занимаясь этрусским языком, Марр сделал очередное «нелепое» предположение о том, что этруски являются выходцами из Малой Азии. Недавние генетические исследования, проведенные в Италии, подтвердили это, но о Марре никто даже не упомянул.


[Закрыть]. В Передней Азии Иштари. Кстати, пусть возмущаются или смущаются противники яфетидологии, но факт, что все это имена одной и той же богини любви, кроме Афродиты, то есть Исольда, и Иштарь, и Туран и др., закономерные разновидности одного и того же слова; это такой же факт, как то, что Земля вертится»{158}158
  Марр Н.Я. Об яфетической теории // Избранные работы. Т. 3. М.—Л., 1934. С. 2–3.


[Закрыть]. Взывая к тени Галилея (не меньше!), Марр, как всегда, высказывал скорее парадоксальные захватывающие догадки, чем обоснованный факт, хотя эти догадки и обставлялись многочисленными примерами из палеонтологии речи. Уже в те годы противники Марра, а позже даже его официальные сторонники стали утверждать, что палеонтологический анализ, для которого Марр разработал целую систему оригинальных формализованных приемов, отдаленно напоминающую современный аппарат структурной лингвистики, решительно не годится и что его выводов никто не может воспроизвести. Для того чтобы современному читателю дать некоторое представление об этих приемах приведу небольшой фрагмент из заключительного раздела работы «Иштарь»: «Итак, Иштарь, богиня любви, вышедшая из “неба-воды”, успела переродиться в образ героини и страдательной любви – Исольду (Iseult), имеющую также независимую параллель на Востоке иранском и армянском, в Сартенике у армян, если не *I+sar+ik’e, и у персов в Васе (Wi-sa,→*wi-sar, ср. bi-mta, bi-sar, собственно *Wi-sal). Всех их первоисточник доисторическое население вообще Средиземноморья быть может, вернее – Афревразия, в частности и Азербайджана»{159}159
  Марр Н.Я. Иштарь. С. 350.


[Закрыть]. Азербайджан упомянут здесь не случайно, в 30-х годах именно там сложился идейный центр марризма. В Баку Марр прочитал свой ставший тогда же знаменитым «Бакинский курс», в котором более или менее систематично попытался изложить основы теории происхождения и развития языка-мышления.

В XIX веке во многих странах Европы началась работа над созданием универсального международного языка и письменности. Очень может быть, что и Марр увлекся этой идеей в то время, когда перед ним возникла задача графически одновременно описать фонетические и семантические переходы от одного языка в другой, независимо от языкового семейства и времени происхождения языка. Иначе говоря, если горячие головы бились над созданием будущего общечеловеческого способа общения и письменности, то Марр решал обратную задачу: создать универсальный способ описания всех языков мира, чтобы пробиться к истокам принципов общечеловеческого мышления. Мне кажется, что для этой грандиозной цели он пытался на свой лад воплотить идеи пазиграфии, точнее, пазилалии – универсального письма с фонетическим эквивалентов символов{160}160
  См.: Королев К. Универсальный язык и универсальная письменность // Языки как образ мира. М. – СПб., 2003. С. 556–557.


[Закрыть]. Надеюсь, когда-нибудь и здесь наступит ясность. Только позже, когда Марр будет вовлечен в процесс создания общих основ письменности для всех народов СССР, с возможным решением этого вопроса во всемирном масштабе после мировой социалистической революции, он попытается предложить свой «универсальный аналитический алфавит».

Заполучив талантливую и восторженно к нему относившуюся О.М. Фрейденберг, Марр предложил ей и ее группе проследить развитие архетипов «Тристана-солнца» и «Исольды-воды» от раннего европейского Средневековья и до доисторических времен, то есть использовать историческую регрессию как метод, что в то время также было новаторством. Для этих целей они должны были привлечь не только традиционную аналитику, но и формальный аппарат разработанный Марром. В 1932 году Институт языка и мышления издал сборник «Тристан и Исольда. Коллективный труд Сектора семантики мифа и фольклора под редакцией академика Н.Я. Марра». И если в подзаголовке работы Марра было указано, что исследование ведется в прямой исторической «перспективе»: «Иштарь. От богини матриархальной Афревразии до героини любви феодальной Европы», то подзаголовок коллективного сборника предполагал обратное движение: «От героини любви феодальной Европы до богини матриархальной Афревразии»{161}161
  Труды Института языка и мышления. Т. 2. Тристан и Исольда. От героини любви феодальной Европы до богини матриархальной Афревразии. Коллективный труд Сектора семантики мифа и фольклора под ред. академика Н.Я. Марра. Л.,1932 // ГОПБ ОР БС.


[Закрыть]. Впрочем, как то, так и другое заявление отражало скорее намерение, – слишком непомерными были поставленные задачи, но это были первые научные заявки на структурный анализ мифа, доведенный вплоть до его предполагаемых первоистоков. Статьи сборника «Тристан и Исольда» написаны как маститыми, так и сравнительно молодыми исследователями, главным образом искренними последователями Марра. Позже Фрейденберг вспоминала, почему она не лингвист, а филолог и литературовед взялась за эту необычную по своей цели работу: «Я задумала организовать в… секции коллективную работу над любимой давнишней темой Марра – литературоведческую работу над сюжетом Тристана и Исольды. Сама я считала, что этот сюжет с теоретической точки зрения не имеет особых преимуществ перед другими сюжетными темами… Однако разработкой именно этого сюжета я хотела отдать благодарности Марру…»{162}162
  Сумерки лингвистики. С. 440.


[Закрыть]

Считается, что роман «Тристан и Изольда» был создан в раннем европейском Средневековье (XI – XII века), во Франции, а в его основу легли старинные кельтские мифологические и поэтические мотивы. Предположительно он входил в цикл сказаний о рыцарях Круглого стола{163}163
  См.: Средневековый роман и повесть. Библиотека всемирной литературы. Серия первая. М.,1974. С. 621


[Закрыть]. Несмотря на огромную популярность в Средние века, до Нового времени произведение дошло в разрозненных фрагментах. Одним из таких фрагментов увлекся немецкий композитор Рихард Вагнер, включивший в свою знаменитую музыкальную эпопеею («Кольцо Нибелунгов», 1864 год) одноименную оперу о трагизме запретной любви. Только в конце XIX века француз Жозеф Бедье собрал старинные фрагменты и на их основе в 1889 году издал роман под названием «Тристан и Изольда». Вскоре роман был переведен на многие языки мира, в том числе и на русский язык (1903 год). Именно этот сводный вариант-реконструкция и был взят за основу при подготовке сборника, поскольку, как считали авторы, труд Бедье представлял собой удачный «сюжет сюжетов»{164}164
  Фрейденберг О.М. Целевая установка коллективной работы над сюжетом «Тристан и Исольда». С. 12 // ГОПБ ОР БС.


[Закрыть].

Сюжет романа готически прихотлив и наполнен внутренним драматизмом. Тристан (от фр. «грустный»), королевич земли Лоонуа, рано осиротел и, спасаясь от козней мачехи, юношей попал в Тинтагель – ко двору своего дяди, корнуэльского короля Марка, заботливо воспитавшего его и намеревавшегося, по причине своей бездетности, сделать своим наследником. Юный Тристан оказал своей новой родине большую услугу, убив в единоборстве ирландского великана Морхульта, взимавшего с Корнуэльса ежегодную дань в сто юношей, сто девушек и сто коней. После битвы, тяжко раненный отравленным оружием Морхульта, Тристан садится в ладью и плывет наудачу в поисках исцеления, которое он получает в Ирландии же от златовласой принцессы Изольды, искусной врачевательницы. Позже, когда злокозненные вассалы принуждают короля Марка жениться для рождения законного наследника (в обход племянника), благородный Тристан добровольно ищет ему невесту и сватает златокудрую Изольду. В пути на корабле Тристан и Изольда по ошибке выпивают любовный напиток, который Изольде дала на прощание мать для обеспечения вечной любовной связи между нею и мужем. Там же, на корабле, Тристан и Изольда становятся любовниками. Перед свадьбой короля Тристан обращается за советом к своему воспитателю Гуверналу. Тот предлагает в первую брачную ночь погасить все свечи и подложить королю Марку невинную Бранжьену, служанку Изольды. Так они и поступили, король же не догадался о подмене. Но отныне Тристан и Изольда связаны любовью (любовным зельем) так сильно, как жизнь и смерть. Они тайно продолжают встречаться, но, наконец, их изобличают и осуждают на костер. Они бегут и долго скитаются в лесу. Затем Марк прощает их и возвращает златовласую Изольду ко двору, но Тристану приказывает удалиться из королевства. Много раз от наказания и смерти их спасают верные Гувернал и Бранжьена. Наконец Тристан уезжает в Британию и совершает там ряд новых подвигов. У короля Британии есть сыновья Каэрдин и Ривален и дочь Изольда Белорукая. Однажды во сне Тристан произносит вслух признание в любви своей Изольде Златовласой. Каэрдин же уверен, что Тристан говорит о сестре, Изольде Белорукой. Он рассказывает об этом отцу, и тот с радостью отдает Тристану свою дочь, а Тристан из благодарности не смеет отказаться. Устроен свадебный пир, однако, верный своему чувству к первой Изольде, Тристан не сближается с женой. Когда же Тристан снова был смертельно ранен отравленным оружием, он просит Каэрдина, наследника короля Британии и брата жены, отправиться к возлюбленной Изольде с мольбой приехать и повидаться в последний раз. Они условились, что, если Каэрдину удастся привезти Изольду, на его корабле будет поднят белый парус, в противном случае – черный. Ревнивая жена Тристана, проведав об этом, говорит умирающему мужу, что на горизонте показался корабль с черным парусом. Тристан поворачивается к стене, трижды выкрикивает: «Изольда, дорогая!» – и умирает. Изольда Златокудрая сходит на берег, ложится рядом с телом Тристана и тоже умирает от горя. Их хоронят в двух соседних могилах по обе стороны абсиды храма в Тинтагеле. За ночь из могилы Тристана вырастает, перекидывается через часовню и уходит в могилу Изольды благоухающий цветами терновник (по другим версиям, шиповник и др.). Трижды рубят терновник, трижды он вырастает вновь. Король Марк узнает об этом чуде и запрещает его трогать{165}165
  Бедье Ж. Роман о Тристане и Изольде. Пер. с фр. А. Веселовского. Предисл. А.А. Смирнова. М., 1955. Помимо первого издания 1903 года, роман переиздавался в 1913 и 1938 годах.


[Закрыть]. Такова очень схематично переданная фабула романа. Что же необычного увидели в ней Марр и его последователи?

Бросается в глаза то, что весь роман как бы соткан из хорошо знакомых образов и сюжетных линий: это и классический «любовный треугольник», и златокудрая красавица, и ее белокурый двойник, и любовный напиток, и роковой сигнал, передаваемый белыми и черными парусами, и служанка, заменяющая на ложе госпожу, и борьба со злыми богатырями – драконами, налагающими живую дань, и отравленное оружие. Здесь же: золото, камень, кольцо, меч и рука в виде атрибутов героев. Самозваный претендент, ложно приписывающий себе победу над чудовищем и требующий невесту героя. Фантастическая собака, верный друг или приносящая блаженное забвение (подобие древнегреческого Цербера), наконец, растительный образ (терновник) неувядаемой посмертной любви и т. д. Появление всех этих хорошо знакомых образов легче всего было объяснить заимствованиями (так и объясняли). Но какими путями такие заимствования могли происходить, если отдельные образы и сюжетные линии встречаются в столь разных культурах, существовавших в разное время и на разных частях земли? Марр объяснял все это тем, что здесь представлены образы, волновавшие человечество с незапамятных времен, с его раннего детства, когда первые расплывчатые (диффузные) проблески мысли выражаются диффузными образами и звуками, по типу тех, которые учатся различать и произносить современные младенцы. Это те образы, которые прошли с человечеством сквозь всю толщу мировой культуры, в которой они постоянно перевоплощались в зависимости от эпохи, то есть в зависимости от стадии исторического развития мышления-языка и от стадии общественно-экономического развития (формации).

Статьи сборника можно условно разделить на две почти равные части: в первой рассмотрена мифология древних, уже не существующих культур, во второй – сказки и мифы отдельных современных, главным образом восточноевропейских народов. Такая тематика, скорее всего, отражала научные интересы привлеченных к работе людей. При этом очевиден разброс в историческом времени и географическом пространстве, что в случае обнаружения архетипов в языке и мышлении столь разных народов должно было доказать справедливость высказанных Марром положений. Поскольку еще европейскими исследователями было установлено, что сюжет романа заимствован из кельтских сказаний, то именно с них и начинается разговор о трансформациях различных аспектов сюжета в кельтской традиции (ирландцев, бриттов и др.). Затем рассматривается образ Иштарь-Исольды в древнегерманской мифологии, потом в древневосточной литературе, в «мифологемах эгейского отрезка Средиземноморья», в античной культуре и даже в библейской поэтике. Вторая часть сборника посвящена анализу архетипов Тристана – Исольды в сказках и мифах народов Кавказа (Грузии, Осетии и др.), а также в русских и мордовских сказках и фольклоре. Везде, утверждали авторы сборника, можно обнаружить сходные образы, сюжетные линии и фабулы. Например, в русских народных сказках, собранных А.П. Афанасьевым (1861 год), Т.С. Пассек, проведя анализ «семантики сюжета», нашла параллели «Тристану и Исольде» в эпизодах поиска героем похищенной красавицы, обладательницы живой воды, которую он добывает в борьбе со змеем{166}166
  Пассек Т.С. Мотивы Триста и Исольды по материалам русской сказки. Труды Института языка и мышления. Т. 2. Тристан и Исольда. С. 203 // ГОПБ ОР БС.


[Закрыть].

Среди авторов сборника особенно выделяется исследование О.М. Фрейденберг и статьи заменившего ее в руководстве группы палеонтологической семантики мифа и фольклора Яфетического института И.Г. Франк-Каменецкого. У меня создалось впечатление, что именно Фрейденберг на определенном этапе наиболее серьезно восприняла методику палеонтологического анализа Марра и, будучи специалистом в области античной мифологии и литературы, наиболее удачно использовала этот метод в своих исследованиях. В статье «Тристан и Исольда в мифологемах эгейского отрезка Средиземноморья» Фрейденберг рассмотрела как очевидные, так и скрытые параллели в сюжетных линиях и образах древнейших античных мифов, восходящих еще к протоахейскому и микенскому периодам, с образами кельтской мифологии, представленными в средневековом романе о Тристане и Изольде. Отталкиваясь от мифологического материала, она сделала вывод, уводящий внимание читателя за горизонт не только первобытного мышления, но гораздо дальше – к истокам пробуждения мышления как такового. Вывод сделан совершенно в духе учителя: «Что же дает греческий материал для палеонтологии сюжета кельтской поэмы? Прежде всего, если можно говорить об образной подпочве обоих сюжетов, то она заключается в похищении и отвоевании женского божества, глубже – золота, еще глубже – солнечного света. Настоящий герой – это царь преисподней, чаще всего отец, но часто и муж, как Менелай у Елены, как Марк у Исольды… Во всяком случае, король Марк – столько же муж Исольды, сколько и ее отец. Ирландский король, сколько Марольд и дракон, от которого зависит овладение Исольдой. Она – золото, то золото солнечного света, солнце с золотыми лучами, солнце с золотым светом, луна с золотым сиянием – словом, тот небесный светоч, который в период космического мировоззрения метафорически должен быть отвоеван и отнят у преисподней. Для этого приходит издалека другая небесная ипостась, которая в преисподней теряет свой облик и сливается со смертью; она вступает в схватку с владыкой преисподней и водит, уводит, похищает свою световую сущность… Все перипетии происходят первоначально в одном и том же носителе диффузного (выделено мной. – Б.И.) космического образа; потом создаются противопоставления, и то мужчина царь смерти или чудовище, то царица смерти или чудовище – женщина»{167}167
  Фрейденберг О.М. Тристан и Исольда в мифологемах эгейского отрезка Средиземноморья. Труды Института языка и мышления. Т. 2. Тристан и Исольда. С. 109 // ГОПБ ОР БС.


[Закрыть].

Обратим внимание на интерпретацию интереснейших марровских понятий: первичный диффузный звук или образ; и первичную дихотомию (парные противопоставления), запустившие, по его мнению, весь механизм мышления, в данном случае выработку осознания противоположности: жизни и смерти, мужского и женского начал, а еще раньше: неба – земли – преисподней.

В духе стадиальной теории Марра Фрейденберг попыталась на своем материале построить стадиальную семантику сюжета. Она утверждала, что за кельтским оформлением сюжета удалось «вскрыть тождество с греческим материалом». А «за греческим оформлением и за кельтским оформлением легко откапывается этап их полного тождества. Этот этап – древнейшая стадия нашего сюжета, еще единая для обоих циклов». Если же идти дальше в глубь тысячелетий, заявляла она, то выясняется, что «первичное единство обоих сюжетов, вытекающее из единства мировоззрений, восходит к доклассовой общественности, к недифференцированному труду, к условиям самого примитивного хозяйства, «когда орудием производства служил каменный топор да рука» (Марр. – Б.И.). Здесь, исходя из марровской модели первичных форм деятельности (труда), мышления и языка, Фрейденберг утверждает, что проблески сознания рождаются в процессе первичной дифференциации образов-понятий, в дальнейшем все более нарастающей от низших стадий развития человеческого общества к стадиям все более высоким. От “собирательного периода” человечество переходит в “охотничий период”, когда и создаются первые “элементы будущего сюжета” будущих литературных произведений»{168}168
  Фрейденберг О.М. Тристан и Исольда в мифологемах эгейского отрезка Средиземноморья. Труды Института языка и мышления. Т. 2. Тристан и Исольда. С. 110–111.


[Закрыть].

И.Г. Франк-Каменецкий, один из старших последователей Марра, заменивший в Секторе семантики мифа не прижившуюся там Фрейденберг, опубликовал в том же сборнике две работы. Будучи гебраистом, он пытался обнаружить семантические параллели между образами романа и образами Ветхого Завета. Следует напомнить, что в свое время Дж. Фрэзер нашел массу параллелей в образном ряде Библии с фольклором древних и примитивных народов Нового времени. По мнению же Франк-Каменецкого, несмотря на то, что «в поэтической речи Библии космические метафоры даны во всей их первобытной неприкосновенности»{169}169
  Франк-Каменецкий И.Г. Иштарь-Исольда в библейской поэзии // Указ. соч. С. 71.


[Закрыть], «аналогии» с сюжетами «Тристана и Исольды» можно обнаружить только в новелле о болезненной любви царевича Амнона к своей сестре Тамари. Древний обычай не запрещал межродственного брака, но Амнон проявил немотивированное насилие, затем гневно и с презрением отверг Тамарь, за что был убит братьями. Согласно трактовке Франк-Каменецкого, как и в «Тристане», здесь говорится о неразрывной связи любви со смертью, а «Тамарь – отражение богини Иштарь, обрекающей своих возлюбленных на смерть». Как Амнон смертельно болен любовью, так и в семантике сюжета о Тристане и Исольде герои несут в себе смерть через любовь. «В обоих случаях, – утверждал Франк-Каменецкий, – болезнь служит поводом для интимного сближения героев, и любовное соединение дано в метафоре исцеления, за которым неминуемо последует смерть»{170}170
  Указ. соч. С. 74.


[Закрыть].

В заключение Франк-Каменецкий также уделил основное внимание интерпретации марровской модели происхождения языка-мышления из диффузного ядра через дифференциацию «смыслового пучка, как совокупности смысловых тождеств, к сюжетному построению в форме повествования». Этот процесс связан «с процессами мышления, нашедшими выражение в преодолении первоначальной аморфности звуковой речи, в постепенном выделении грамматических категорий»{171}171
  Франк-Каменецкий И.Г. Итоги коллективной работы над сюжетом Тристана и Исольды. Там же. См. также с. 271–273 // ГОПБ ОР БС.


[Закрыть].

* * *

Читая статьи сборника трудно отделаться от ощущения, что соприкасаешься с такими глубинами доистории (Марр с гневом отвергал этот термин, справедливо полагая, что никакой «до истории» не было), до которых не дотянулись даже знаменитые этнологи XIX – ХХ веков (Морган, Тайлор, Фрэзер, Малиновский, Уайт и др.); до таких глубин, до которых только в середине ХХ века докопались палеоантропологи и с большей или меньшей долей вероятности постигли психоаналитики. Но если открытия первых предъявляют современности вещественные доказательства эволюции антропоидов и их орудий труда, которые, в свою очередь, дают убедительные, но косвенные представления о развитии мышления (но не языка!), то методы вторых скорее иллюстрируют невероятную сложность познания истории человеческой психики и мышления. А мировое языкознание как до, так и после Марра делает вид, что проблемы мышления находятся вне рамок его интересов и компетенции, – как будто мысль существует сама по себе, а язык сам по себе. Марр, критикуя тех, кого он называл «индоевропеистами» (часто неверно), неизменно утверждал: язык без мышления существовать не может, и если меняется язык, то это сигнализирует об изменении мышления и наоборот. То, о чем писал и делал заключения Марр и его последователи, невозможно доказать так, как доказывается непреложный физический факт. Но то, что они, без сомнения, показали, это вероятность фактавосходящего потока развития общечеловеческого труда-мышления-языка из первоначально недифференцированного ядра, из первоначально нерасчлененного единства (можно сказать из эмбриона) мышления-языка-деятельности. Из того, что Марр называл «семантическим пучком», «гнездом» всех возможностей, в том числе «гнездом» всех возможных значений будущего разнообразия Слова.

Так средневековый роман XII века, препарированный французским исследователем XIX века, переносит нас усилиями Марра и марристов в нерасчлененный, невнятный, младенческий мир нулевых тысячелетий истории человечества.

* * *

Сборник статей «Тристан и Исольда» попал за рубеж и неожиданно получил положительный отклик{172}172
  Margaret Schlauch. Romanic Review. Vol. XXIV. № 1, January March, 1933. Р. 39–45.


[Закрыть]. Но с ним был связан еще ряд дальнейших событий.

Ольга Михайловна Фрейденберг отошла от Марра (что естественно для талантливого ученика) и вскоре возглавила единственную в довоенном СССР кафедру классической филологии Ленинградского университета. В блокадном Ленинграде она записала начитанные ранее лекционные курсы, написала воспоминания о Марре, вела дневниковые записи удивительной силы. Курс лекций «Введение в теорию античного фольклора» посвящен полемике с теорией происхождения языка-мышления Марра и дальнейшему развитию связанных с нею проблем. Если говорить коротко, то можно отметить, что еще в предвоенное время, соглашаясь с Марром в исходных позициях: мышление первобытного человека конкретно, нерасчлененно и образно, она пыталась полностью отвергнуть саму идею архетипа. Она соглашалась с тем, что архаичные мифические образы отражают нерасчлененность первобытного мышления, что, в свою очередь, выражалось и в языке тождеством разнородных явлений. Вслед за Марром она утверждала, что в первобытном языке разные предметы назывались одним и тем же словом, так как многообразие окружающего мира еще не осознавалось. Но, в отличие от учителя, она считала, что освоение реальности языком-мышлением шло не только в связи со стадией развития культуры и цивилизации, но и помимо него{173}173
  Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. М., 1978. С. 18–20.


[Закрыть]. Фрейденберг утверждала, что первобытное сознание, решительно отличаясь своим «способом» мышления от античного и последующих формаций, объективно отображало действительную реальность, поскольку в практической жизни, «в своей эмпирике ощущений», первобытный человек никогда не руководствовался мифическими образами{174}174
  Указ. соч. С. 49–50.


[Закрыть]. Если бы это было не так, то человек ранних формаций не смог бы существовать, погруженный в мифологический мир, в котором отсутствуют причинно-следственные связи, а метафоры подменяют реальные светила, растения, животных и силы природы. На этом расщеплении реальности и мифа выросло все художественное творчество, а в конечном счете и вся цивилизация. Добавлю: расщепленность между реальным и творимым человеком миром со временем только нарастает, доказательством чему служат достижения в освоении природы и еще более впечатляющие достижения в области конструирования виртуальных миров современным человеком. Но, трансформируясь, сама мифологичность никогда не покидает человечество. Она основа творения культуры.