Текст книги "Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова"
Автор книги: Борис Кипнис
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 42 страниц)
«Но, наконец, сам Бог надоумил их (русских генералов. – Примеч. авт.) вместо опрокинутых и совсем уничтоженных поперечных коротких линий составить скорее другие, новые, таковые же, схватывая по одному полку из первой линии, а по другому из второй линии и составляя из них хотя короткие, но многие перемычки, выстраивая их одну подле другой, пред неприятеля»[123]123
Рамбо А. Указ. соч. С. 184–185.
[Закрыть].
По словам Болотова, неприятель
«с неописанным мужеством нападал на наши маленькие линии и их одну за другою истреблял до основания, однако, как и они, не поджав руки стояли, а каждая линия, сидючи на коленях, до тех пор отстреливалась, покуда уже не оставалось почти никого в живых и целых, то все же останавливало сколько-нибудь пруссаков и давало нашим генералам время хотя несколько обдуматься и собраться с духом; но трудно было тогда придумать какое-нибудь удобное средство к спасению себя и армии»[124]124
Там же. С. 185.
[Закрыть].
Так Александр Суворов увидел эффективность действия импровизированных в горячке боя пехотных колонн как для атаки укрепленных возвышенностей и прорыва «правильных», то есть растянутых «тонких» линий, так и для блокирования атаки теми же самыми колоннами. Пройдет почти сорок лет, и в 1796 г. эти колонны, уже не раз используемые так или иначе русскими, оживут под пером его и примут облик директивного наставления в бессмертной «Науке побеждать»:
«…Баталия в поле: линиею против регулярных, кареями против бусурман. Колонн нет. А может случиться и против турков, что пятисотному карею надлежать будет прорвать пяти или семитысячную толпу с помощью фланговых кареев. На тот случай бросится он в колонну <…> Есть безбожные, ветреные, сумасбродные французишки. Они воюют на немцев и иных колоннами. Естьли быть нам случилось против них, то надобно нам их бить колоннами ж!»[125]125
Суворов А. В. Письма. – М., 1986. – С. 397–398.
[Закрыть]
Наконец, последняя фаза сражения представила ему великолепный образец того, как нельзя и как должно использовать кавалерию в генеральном сражении. Не сумев взять Большой Шпиц с помощью пехоты, Фридрих II бросил в атаку свой последний резерв – великолепную прусскую кавалерию под командой прославленного Зейдлица. Этого нельзя было делать, пока не подавлены русские батареи на неприступном холме. Произошло то, что можно было предвидеть: пруссаки развернули фронт в виду русских позиций и понеслись на передовые окопы. Наш ружейный и артиллерийский огонь был убийствен: эскадроны смешались, и в это время им во фланг ударили два эскадрона русских кирасир Его Высочества и два эскадрона австрийских гусар, части Зейдлица были смяты, сам генерал ранен картечной пулей. Из-за нашего первого фланга появились русская легкая кавалерия Тотлебена и австрийская конница Лаудона. Все обратилось в бегство. Наступил конец сражения. Победа русских была полная.
Не впадая в излишнее преувеличение, мы можем предположить, что Кунерсдорф, во время которого наш герой не только присутствовал, но и отправлял предписания, как и положено генеральному дежурному, дал для военного образования Суворова, наверное, столько же, сколько несколько лет пребывания в военном училище. С той только разницей, что там тактику и стратегию изучают по книгам в тиши аудиторий, а здесь и урок, и экзамен одновременно проходят прямо под огнем – и пощады экзаменатор не дает.
Урок из всего происшедшего он извлек тут же. Согласно преданию, после сражения Суворов сказал Фермору: «На месте командующего я бы немедленно пошел на Берлин»[126]126
Масловский Д. Ф. Указ. соч. С. 28.
[Закрыть]. Молодому офицеру, не облеченному высокой ответственностью и политическими соображениями, можно было так сказать, командующему русской армией генерал-аншефу Салтыкову – нет. На него давил не только груз ответственности, но и сложившаяся практика ведения войны по законам стратегии измора. Однако молодой штабной офицер был не из тех, кто бросается хлесткими фразами, ни за что не отвечая: через 35 лет, в 1794 г., он, будучи командующим русскими войсками против «повстания» Тадеуша Костюшко, сможет претворить эту идею в жизнь, взяв Варшаву после разгрома неприятеля под Брестом-Литовским. Так, по нашему мнению, соотносятся сражение при Кунерсдорфе и полководческая судьба Александра Васильевича Суворова.
Но через пять месяцев в его служебной судьбе снова произошел крутой поворот: по высочайшему повелению, объявленному Военной коллегии, он был «назначен из подполковников Казанского пехотного полка обер-кригс-комиссаром» 31 декабря 1759 г.[127]127
Суворов А. В. Документы. – М., 1950. – Т. 1. – С. 4.
[Закрыть] Чья здесь просматривается воля, нетрудно догадаться. Но вкусив единожды от пищи бранной, он больше не пожелал отказываться от этого яства. Очевидно, в следующие два месяца предпринял он отчаянную и последнюю атаку на отца, возможно, что поддержку оказал ему Фермор. Так или иначе, 25 февраля 1760 г. был Александр Суворов
И теперь навсегда.
Он снова был определен к генералу Фермору, а так как 19 февраля 1760 г. фельдмаршал Салтыков прибыл в Петербург, то граф Фермор был назначен временно исполнять его обязанности, а Суворов стал генеральным дежурным не в штабе корпуса, но по штабу русской армии. Быть может, Василий Иванович, зная об этих служебных пертурбациях, согласился со страстным желанием сына, ибо новая должность открывала перед ним двери к скорейшему производству в полковники. Так или иначе, но теперь он оказался в самом сердце управления всей действующей армией.
От этого периода в карьере Суворова осталось девять приказов из Генерального дежурства главнокомандующего армией Фермора с подписью нашего героя. Это документы хозяйственного и дисклокационного характера[129]129
Там же. С. 57–63 (№ 4-13).
[Закрыть]. Но они относятся к осени 1760 г., а точнее, ко времени с 10 сентября по 27 октября, то есть к тому моменту, когда русские войска заняли столицу Прусского королевства – славный город Берлин.
Об участии Александра Суворова в этом лихом, но непродолжительном (всего войска наши пробыли в городе менее двух суток) набеге нам ничего не известно, кроме одного факта: при занятии Берлина среди прочих заложников наши казаки захватили красивого мальчика:
«Суворов взял его к себе, заботился о нем в продолжение всего похода и, по прибытии на квартиры, послал вдове, матери мальчика, письмо такого содержания: “Любезнейшая маменька, ваш миленький сынок у меня в безопасности. Если вы захотите оставить его у меня, то он ни в чем не будет терпеть недостатка, и я буду заботиться о нем как о собственном сыне. Если же желаете взять его к себе, то можете получить его здесь, или напишите мне, куда его выслать”»[130]130
Петрушевский А. Ф. Указ. соч. С. 26–27.
[Закрыть].
Само по себе это письмо говорит о человеколюбии и добром сердце автора. Но был ли сам он в Берлине? Из документов, собранных Д. Ф. Масловским[131]131
Масловский Д. Ф. Указ. соч. С. 349–350.
[Закрыть], известно, что 28 сентября, в день занятия Берлина русскими войсками, наши главные силы под началом Фермора у Франкфурта-на-Одере соединились с корпусом Румянцева. В тот же день стало известно, что Фридрих II спешит на помощь своей столице, и генерал-поручик Чернышев, руководивший операцией, получил от Фермора и от выздоровевшего фельдмаршала Салтыкова приказ отступать на соединение с главными силами. А так как Суворов был важным лицом в штабе у Фермора, то навряд ли он покидал штаб ради посещения Берлина. В автобиографии он ничего не пишет об участии в этом набеге, молчит об этом и формулярный список полководца. Скорее всего, мальчика он выкупил у казаков, когда легкие войска, отягощенные берлинскими трофеями, соединились с главной армией.
Последний известный нам приказ из Генерального дежурства армии с подписью подполковника Суворова относится к 27 октября 1760 г., когда командование уже принял граф А. Б. Бутурлин. Как складывалась служба героя нашего под его началом, точно неизвестно. Можно предположить лишь одно: Суворов желал быть в действующей части и сумел познакомиться с генерал-майором Г. Г. Бергом, командовавшим после ареста предателя графа Г.-Г. Тотлебена нашей легкой конницей. Следствием этого знакомства стал приказ графа Бутурлина в начале сентября 1761 г.:
Все, прощай служба штабная, здравствуй вольный ветер полей, свист пуль и разрывы картечи отныне и навсегда. Всего шесть месяцев провел он в «легких» войсках, но зато каких. Через день поиски, сшибки, бои с неприятелем. При этом если приказ Бутурлина относится к сентябрю, то из формулярного списка следует, что при корпусе генерала Берга Суворов состоял уже в июле и сражался:
«…под Бригом при Бреславской кононаде; в августе в продолжавшемся чрез целый день с королем Прусским близ монастыря Валштата при деревнях Грос и Клейн Вандрис сражении и потом при самом том Валштате под городом Швейдницом при занятии легкими войсками в разные времена Штригафских, Пичберских и Готспозерицких гор, с знатным неприятельским уроном»[133]133
Суворов А. В. Документы. – Т. 1. – С. 3.
[Закрыть].
В автобиографии 1790 г. эти бои были описаны в мельчайших подробностях и заняли три страницы, превосходящие по объему текста формуляр раз в шесть[134]134
Там же. С. 34–36.
[Закрыть]. И это по прошествии 30 лет! Вряд ли в молдавском селе были у него все необходимые бумаги, значит, опирался он на память, хранившую воспоминания о первой войне.
На что только не способна память человеческая. Вполне понятно, что не мог он забыть эпизод со взятием городка Гольнау в Померании в начале октября:
«…в ночи прусский корпус стал за Гольнов[135]135
Гольнау.
[Закрыть], оставя в городе гарнизон <…> я с одним гренадерским баталионом атаковал вороты, и, по сильном сопротивлении, вломились мы в калитку, гнали прусский отряд штыками чрез весь город за противные вороты и мост до их лагеря, где побито и взято было много в плен: я поврежден был контузиею в ногу и в грудь картечами; одна лошадь ранена подо мной»[136]136
Суворов А. В. Документы. – Т. 1. – С. 35.
[Закрыть].
Запомнил и фамилию гусарского майора – Подчарли, ведь это был его первый пленный штаб-офицер.
В описании же боя 20–21 ноября между Регенвальдом и Кельцами язык Суворова становится экспрессивен, воспоминания захватывают его:
«Осенью в мокрое время, около Регенвальда, генерал Берг с корпусом выступил в поход; регулярная конница его просила идти окружною, гладкою, дорогою; он взял при себе эскадрона три гусар и два полка казаков и закрывал корпус одаль справа; выходя из лесу, вдруг увидели мы на нескольких шагах весь прусской корпус, стоящий в его линиях; мы фланкировали его влево; возвратившийся офицер донес, что впереди, в большой версте, незанятая болотная переправа мелка; мы стремились на нее; погнались за нами первее прусские драгуны на палашах, за ними гусары; достигши до переправы, приятель и неприятель, смешавшись, погрузли в ней почти по луку[137]137
То есть почти по луку седла.
[Закрыть]; нашим надлежало прежде насухо выйти; за ними вмиг – несколько прусских эскадронов, кои вмиг построились; генерал приказал их сломить. Ближний эскадрон был слабой желтой[138]138
Желтые гусары, по цвету доломанов; полк этот был навербован из грузин.
[Закрыть] Свацеков; я его пустил; он опроверг все прусские эскадроны обратно, опять в болото…»[139]139
Суворов А. В. Документы. – Т. 1. – С. 36.
[Закрыть].
В нескольких словах описывает Суворов и картину глухой осени, и воинский талант Берга: пошел не по безопасной, дальней, а по неудобной, через лес, дороге, но зато вовремя прикрыл фланг корпуса от изготавливавшегося уже неприятеля.
Но остановиться на этой картине генерал наш уже не может, он просто обязан поведать о подвиге сербских гусар:
«…через оное … нашли они[140]140
Пруссаки.
[Закрыть] влеве от нее суше переправу; первой их полк перешел драгунской Финкенштейнов, весьма комплектной[141]141
То есть почти полного состава 600–700 человек, в то время как наши гусарские эскадроны явно насчитывали по 100–150 человек.
[Закрыть]; при ближних тут высотах было тут отверстие на эскадрон, против которого один Финкенштейнов стоял; неможно было время тратить; я велел ударить стремглав на полк одному нашему сербскому эскадрону; оного капитан Жандр бросился в отверстие на саблях; Финкенштейновы дали залп из карабинов; ни один человек наших не упал; но Финкенштейновы пять эскадронов в мгновенье были опровержены, рублены, потоптаны и перебежали через переправу назад»[142]142
Суворов А. В. Документы. – Т. 1. – С. 36.
[Закрыть].
Другой бы рассказчик на этом поставил точку. Но не Суворов: он весь охвачен горячкой боя:
«Сербской эскадрон был подкрепляем одним венгерским, которой в деле не был; Финкенштейновы были подкрепляемы, кроме конницы, баталионами десятью пехоты; вся сия пехота – прекрасное зрелище – с противной черты, на полувыстреле, давала по нас ружейные залпы; мы почти ничего не потеряли, от них же, сверх убитых, получили знатное число пленников; при сих действиях находились их лучшие партизаны, и Финкенштейновым полком командовал подполковник и кавалер Реценштейн, весьма храброй и отличной офицер; потом оставили они нас в покое»[143]143
Суворов А. В. Документы. – Т. 1. – С. 36.
[Закрыть].
Этот текст был написан либо надиктован через год после победы при Рымнике, за полтора месяца до штурма Измаила. Само описание боя в тексте первого тома «Документов» занимает чуть менее страницы. Всего один боевой день глухой осени 1761 г., но уже здесь есть все «три воинских искусства»: глазомер, быстрота, натиск. А ведь до «Науки побеждать» еще пять лет.
На этом эпизоде заканчивал рассказ об участии в войне с Фридрихом II великий Суворов. Вместо эпилога приведем отрывок из реляции от 24 ноября 1761 г. генерал-поручика Румянцева, будущего героя Кагула, императрице Елизавете Петровне:
Глава пятая
Командир полка
Не знаю, успела ли тяжелобольная государыня прочесть реляцию своего доблестного генерала, но ранним утром 25 декабря 1761 г. она умерла. Ее не стало на Рождество, и в этом можно было видеть добрый знак, указующий, куда отправилась ее бессмертная душа. Дела же для России и Суворова стремительно принимали бурный оборот.
Казалось бы, еще три недели назад были все основания уверенно смотреть в будущее: после пятой за четыре года осады 5 декабря (старый стиль) наконец капитулировал Кольберг в Померании, важный пункт на берегу Балтики, полгода с успехом осаждавшийся Румянцевым. Теперь у Фридриха II из всех его владений оставался только Бранденбург с Берлином – и крах прусской монархии представлялся неизбежным. Но смерть императрицы вырвала столь близкую победу из рук России.
Новый император Петр III, племянник Елизаветы Петровны, родной внук Петра Великого, внучатый племянник Карла XII, немедленно решил заключить мир с обожаемым им Фридрихом II. Увы, он не обладал ни величием души первого деда, ни храбростью второго. Человек поверхностного ума, слабохарактерный, он слепо преклонялся перед королем прусским. Не обладая ни одним из его положительных качеств, Петр III чаще всего бездумно старался копировать его, не понимая источников значимости этого государя и полководца. Войну с ним он считал несправедливой и преступной. А потому стремился не только заключить мир, но и отстранить от дела слишком ретивых слуг покойной тетки. Это обстоятельство немедленно обратилось против отца и сына Суворовых.
С декабря 1760 г. Василий Иванович был генерал-губернатором оккупированной Восточной Пруссии. Вообще карьера его в эти годы шла хорошо: он оставался генерал-поручиком, 20 апреля 1760 г. был назначен главным полевым интендантом нашей действующей армии, в июне того же года награжден орденом Святого благоверного князя Александра Невского (тогда второй по старшинству российский орден), а 16 августа назначен сенатором. И вот теперь – важнейший пост в Кенигсберге. Его прислали в целях прекращения режима налогового, таможенного и податного покровительства прусскому населению, практиковавшегося при прежних генерал-губернаторах – Ферморе и Корфе. И действительно, Суворов-отец круто взялся за сбережение и пополнение государственной казны за счет пруссаков. Результатом его неусыпных трудов явились три сенатских указа о перечеканке и чеканке серебряных прусских монет, приносящей прибыль русским финансам[145]145
Полное собрание законов Российской Империи (ПСЗ РИ). – Т. XV, № 11170, 15 XII, 1760. С. 587. Там же. № 11188, 17I, 1761. С. 629. № 11245, 2V, 1761. С. 701–702.
[Закрыть], а также указ об отмене привилегированного таможенного тарифа 1724 г. для торговли Пруссии с Бранденбургом. Теперь пошлины взимались в доход русской казны[146]146
Там же. № 11284, 20VI 1761. С. 737–739.
[Закрыть]. Естественно, что такие меры вызвали у кенигсбергских фабрикантов и купцов отнюдь не восторг, а поток жалоб, оставленный Конференцией без внимания, ибо она вполне справедливо полагала, что завоеванная провинция должна приносить России доход, а не вводить ее в дополнительные убытки.
Неудивительно, что уже через два дня по восшествии на престол, 27 декабря 1761 г., Петр III повелел отставить В. И. Суворова с поста прусского генерал-губернатора, а граф Салтыков, снова по его распоряжению ставший главнокомандующим, уже 4 января 1762 г. предписал генерал-поручику П. И. Панину сдать немедленно дивизию и отправиться в Кенигсберг принимать дела у В. И. Суворова[147]147
Масловский Д. Н. Указ. соч. С. 529.
[Закрыть].
При таких обстоятельствах производство А. В. Суворова в полковники, а тем более назначение его командиром какого-нибудь кавалерийского полка становилось маловероятным. Напомним, что во главе Тверского драгунского он состоял только временно, пока тяжело болел его командир полковник де Медем. Ничего удивительного в такой перемене фортуны нет, ибо в те славные времена производство в новый чин или назначение на должность делалось по большей части по протекции, а если чин и должность были высоки, то исключительно по ней. Вспомним, как быстро продвигался он в 1756–1759 гг. в чинах, не быв еще ни единого дня под огнем. Теперь же, когда служебная судьба его отца оказалась под очень большим вопросом, нужно было обладать не просто храбростью, но мужеством, чтобы настаивать на воздаянии оказанных молодым Суворовым боевых заслуг.
Однако такой мужественный человек все же нашелся – это был все тот же Румянцев. Пользуясь благосклонным отношением нового государя, он осмелился в реляции ему от 8 июня 1762 г. рекомендовать к производству Александра Васильевича:
«…как он всех состоящих в корпусе моем подполковников старее, да и достоин к повышению в полковники, <…> однако почти во все минувшие кампании <…> употребляем был к легким войскам и к кавалерии <…> и склонность и привычку больше к кавалерии, нежели к пехоте получил <… > всеподданнейше осмеливается испросить из Высочайшей Вашего императорского величества милости его, Суворова, на состоящую в кавалерийских полках ваканцию в полковники всемилостивейше произвесть»[148]148
Суворов А. В. Документы. – Т. 1. – С. 71.
[Закрыть].
Какова была реакция императора – неизвестно, но мы знаем, что до дворцового переворота, лишившего его короны, оставалось всего восемнадцать дней.
Причудливой волею Фортуны судьба нашего героя сопрягалась со злосчастным Петром III. Кажется, что не было еще в истории российской государя, который бы делал все так необдуманно, а зачастую просто глупо, что все его поступки обращались бы против него. Поведение его чаще всего было недостойно царского сана. Вот что вспоминал о нем Болотов, видевший его часто в роковую весну 1762 г.; по долгу службы постоянно посещал он императорский двор и отчаянно скучал в ожидании принципала, генерал-полицмейстера барона Корфа:
«…имели только ту отраду и удовольствие, что могли всегда в растворенные двери слышать, что государь ни говорил с другими, а иногда и самого его и все деяния видеть. Но сие удовольствие было для нас удовольствием только сначала, а впоследствии времени скоро дошло до того, что мы желали уже, чтобы разговоры до нашего слуха и не достигали; ибо редко стали уже мы заставать государя трезвым и в полном уме и разуме, а всего чаще уже до обеда несколько бутылок аглинского пива, до которого был он превеликий охотник, уже опорознившим, то сие и бывало причиною, что он говаривал такой вздор и такие нескладицы, что при слушании оных обливалось даже сердце кровью от стыда перед иностранными министрами, видящими и слышащими то…» [149]149
Болотов А. Г. Указ. соч. Т. 2. С. 118.
[Закрыть]
Однако даже не личное поведение императора вскоре стало вызывать всеобщее нарекание, а его внешняя политика:
«…около сего времени ропот на государя и негодование ко всем деяниям и поступкам его, которые чем далее, тем становились хуже, не только во всех знатных с часу на час увеличивалось, но начинало делаться уже почти и всенародным, и все, будучи крайне недовольными заключенным с пруссаками перемирием и жалея об ожидаемом потерянии Пруссии, также крайне негодуя на беспредельную приверженность государя к королю прусскому, на ненависть и презрение его к закону <…> а паче всего на оказываемое отчасу более презрение ко всем русским и даваемое преимущество перед ними всем иностранцам, а особливо голштинцам, – отважились публично и без всякого опасения говорить, и судить, и рядить все дела и поступки государевы»[150]150
Болотов А. Г. Указ. соч. Т. 2. С. 123–124.
[Закрыть].
Можно представить, как были удивлены и оскорблены многие из присутствовавших 10 мая 1762 г. на торжественном обеде во дворце по случаю заключения мира с Пруссией:
«…государь, опорожнив, может быть, во время стола излишнюю рюмку вина и в энтузиазме своем к королю прусскому дошел даже до такого забвения самого себе, что публично, при всем великом множестве придворных и других знатных особ и при всех иностранных министрах, стал перед портретом короля прусского на колени и, воздавая оному непомерное уже почтение, назвал его своим государем; происшествие, покрывшее всех присутствующих при том стыдом неизъяснимым… молва о том на другой же день разнеслась по всему Петербургу и произвела в сердцах всех россиян и во всем народе крайне неприятное впечатление»[151]151
Там же. С. 140–141.
[Закрыть].
Сам Болотов в тот день уклонился от дежурства во дворце, но зато с тысячами других петербуржцев увидел фейерверк, посвященный заключению мира. Его картина говорила сама за себя:
«Был он огромный и стоющий много тысяч. Главнейшие его фитильные щиты воздвигнуты были на берег Васильевского острова, против дворца и окон самой той залы, где отправлялось тогда торжество. Впереди, против сих щитов, поделаны были другие движущиеся колоссальные фигуры, изображающие Пруссию и Россию, которые, будучи сдвигаемы по склизам и загоревшись, сходились издалека вместе и, схватившись над жертвенником руками, означали примирение. Не успело сего произойти, как произросло вдруг на сем месте пальмовое[152]152
Пальма – символ мира.
[Закрыть] дерево, горевшее наипрекраснейшим зеленым и таким огнем, какого я никогда до этого не видывал. А вслед за сим выросли тут же и многие другие такие же деревья и составили власно как амфитеатр кругом сего места»[153]153
Болотов А. Г. Указ. соч. Т. 2. С. 141–142.
[Закрыть].
Конечно, Петр III мог себя тешить подобными аллегориями, но по Петербургу вследствие его поведения, заключения совершенно невыгодного мира с Фридрихом II и решения примкнуть к нему против недавних союзников наших, а также намерения объявить войну Дании, давнему союзнику России, из-за совершенно чуждой нам Голштинии, – из-за этого всего:
«…все еще сносный и сокровенный народный ропот увеличился тогда вдруг скорыми шагами и дошел до того, что сделался почти совершенно явным и публичным. Все не шептали уже, а говорили о том, въявь и ничего не опасаясь, и выводили из всего вышеописанного такие следствия, которые всякого устрашить и в крайнее сумнение о благоденствии всего государства повергать в состояние были»[154]154
Болотов А. Г. Указ. соч. Т. 2. С. 147.
[Закрыть].
Посреди всей этой политической смуты сама судьба удерживала Александра Суворова вдали от столицы, при действующей армии, оберегая его честь от необходимости делать выбор между долгом патриота и присягой на верность государю. Вместо него в политический омут с головой окунулся его отец. Отрешенный от генерал-губернаторства в Кенигсберге, он весной того же 1762 года был назначен на такой же пост в Тобольске. Было ли это рутинное служебное перемещение или завуалированная почетная ссылка, мы уже никогда не узнаем. Могло показаться, что сама судьба влечет его к месту, с которого четверть века назад начался его карьерный рост, но, проявив необычайную бюрократическую гибкость, Василий Иванович сумел уклониться от двусмысленного назначения, остался в столице и активно примкнул к заговору, целью которого было свержение незадачливого Петрова внука и возведение на престол Екатерины.
В день, круто изменивший судьбу Отечества, В. И. Суворов был среди приближенных и конфидентов Екатерины. После взятия власти в столице ему было поручено с отрядом гусар арестовать в Ораниенбауме голштинскую гвардию свергнутого императора, с чем он отлично и справился. На него же возложили обязанности по ее расформированию и ликвидации. Проведя эту операцию быстро и четко, Суворов-старший сумел еще и сэкономить из семи тысяч рублей, отпущенных на дело, целых три тысячи. Екатерина II, всегда ценившая слуг усердных и честных, пожаловала ему эти деньги в награду. За верность ей лично В. И. Суворов сразу получил почетное звание премьер-майора родного ему лейб-гвардии Преображенского полка. Это была высокая почесть, теперь и он, и сын его оказывались в кругу служилой знати окончательно и бесповоротно. Практически это был «патент» на столбовое дворянство.
Через две недели именным указом он был назначен членом учрежденной «при Высочайшем Дворе Военной Комиссии для рассмотрения артиллерийских штатов»[155]155
ПСЗРИ. – Т. 16. – № 11605. – С. 12.
[Закрыть] и должен был заседать в ней рядом с бывшим главнокомандующим действующей армией генерал-фельдмаршалом Бутурлиным и генерал-фельдцейхмейстером[156]156
Генерал-фельдмаршал от артиллерии.
[Закрыть] Вильбоа. Все эти события, произошедшие столь стремительно, снова наполнили ветром успеха паруса фортуны Александра Суворова.
События развивались так: новая государыня не доверяла Румянцеву, слишком, по ее мнению, обласканному Петром III, и тут же отстранила его от командования армией, стоявшей в Восточной Пруссии. Уже 8 июля 1762 г. его сменил отличившийся в истекшую войну генерал-аншеф граф П. И. Панин, брат одного из лидеров заговора, возведшего ее на престол. Он стал готовить армию к возвращению в Россию. В середине августа войска выступили, и, опережая их, с депешами о начале похода и о положении дел во вверенных войсках в Петербург поскакал подполковник Суворов. Выбор его в качестве курьера вполне понятен: ему можно всецело доверять и как отличному офицеру, и как сыну человека, активно поддержавшего новую императрицу в борьбе за престол вместе со своим старшим братом графом Никитой Ивановичем. Однако есть в этой командировке и скрытый карьерный смысл: с таким поручением обычно посылали офицера, которому протежировали, с целью дать ему возможность быть лично представленным монарху, который за подобную миссию не заставит долго ждать награды. В этом случае не только счастливая прихоть судьбы, но и справедливость были на стороне нашего героя: он действительно, как видели мы из реляции графа Румянцева, давно заслуживал награды.
Уже 26 августа, едва прибыв в столицу, Александр Суворов поспешил во дворец. Он успел выслушать наставления отца, как надо вести себя на высочайшем приеме. Передав депеши через статс-секретаря, он был немедленно приглашен государыней в кабинет, где в беседе с глазу на глаз ответил на все ее вопросы о положении дел и о духе, царящем в возвращающихся войсках. Екатерина, судя по всему, осталась довольна и депешами, и разговором с гонцом, ибо в тот же день ее именным указом, данным Военной коллегии, был он пожалован в полковники[157]157
Суворов А. В. Документы. – Т. 1. – С. 4.
[Закрыть], а 31 августа стал командиром Астраханского пехотного полка[158]158
Там же.
[Закрыть]. Свершилось! Теперь он командир – и командир полноправный.
Полк этот Суворов получил не случайно. Астраханский пехотный в это время входил в состав переменной части столичного гарнизона. Так как Петербург за шестьдесят лет своего существования значительно вырос, то для несения караульной службы четырех полков гвардии было явно недостаточно. Поэтому ежегодно в столице дополнительно располагалось несколько армейских полков, в те дни среди них был и Астраханский. Сейчас, когда власть была взята, но еще недостаточно окрепла, было жизненно важно, чтобы стоящие в столице полки возглавлялись верными командирами. Сын В. И. Суворова в глазах императрицы был, несомненно, таковым.
До весны 1763 г. он был во главе астраханцев, подробности этого периода нам неизвестны, но надо думать, что Александром Суворовым были довольны и его начальство, и императрица, ибо когда весной 1763 г. пришел срок полку покинуть столицу, она пожелала, чтобы полковой командир остался и принял идущий на смену астраханцам Суздальский пехотный полк, о чем и последовал указ от 6 апреля 1763 г. Может, здесь сказалась и значимость для государыни службы В. И. Суворова: в этот момент он по ее личному поручению руководил следствием по делу Ф. А. Хитрово и его сотоварищей, протестовавших против предполагаемого брака Екатерины II с князем Г. Г. Орловым.
«Хитрово был один из самых бескорыстных заговорщиков[159]159
Участники государственного переворота 28 июня 1762 г., возведшего Екатерину II на русский престол.
[Закрыть], – вспоминала Е. Р. Дашкова, – с гордостью заявил, что первый бы вонзил шпагу в грудь Григория и готов скорее сам пойти на смерть, чем жить с унизительной мыслью, что революция послужила лишь опасному для родины возвышению Григория Орлова» [160]160
Путь к трону. История дворцового переворота 28 июня 1762 г. – М., 1997. С. 247248.
[Закрыть].
Нам во всяком случае одно ясно: Суворов-младший был для Екатерины II офицером, на преданность которого в это тревожное время можно было вполне положиться. Но все на этом свете проходит, прошла и тревожная весна 1763 г. Планы Орлова и его братьев о браке Григория с государыней не реализовались, следствие по делу Хитрово было закончено без серьезных наказаний для его участников, авторитет В. И. Суворова в глазах императрицы остался по-прежнему высок, а Александр Васильевич дождался в середине июня прихода суздальцев в столицу и принял полк. На шесть лет он стал его полноправным хозяином.
Нет, это не оговорка: в те времена полковой командир был почти бесконтрольным хозяином у себя в полку. От него почти целиком зависела судьба любого офицера, не имевшего протекции в Петербурге; он практически самовластно и зачастую с пользой для своего кармана распоряжался полковой казной, равно как и использованием солдат и их труда. Нередки, увы, были случаи «обращения» рекрутов в крепостных крестьян. А чего стоили махинации с суммами, отпускаемыми на «построение» мундиров и сапог, на закупку овса, ячменя и сена для конского состава! К сожалению, из песни слов не выкинешь.
Но были и честные полковники, действительно рачительные хозяева, радевшие о доверенной им части. Именно таким и был наш герой. Все последующие тридцать три года пребывания на различных командных должностях, вплоть до отставки и опалы при императоре Павле I, к рукам его не прилипло ни единой казенной копеечки, из солдатского котла не было украдено ни фунта мяса или крупы. Неслучайно «солдатики» любовно называли его «батюшка» и «отец наш Александр Васильевич». Он-то и был образцовым «отцом-командиром». И началось это еще в Астраханском полку.
Полк квартировал в юго-западной части Васильевского острова, вместо казарм были большие деревянные избы. Суворов прилагал все усилия для благоустройства, желая и нормализовать, и облегчить солдатский быт, а заодно создать условия для проживания офицеров на полковом подворье, чтобы они не отрывались от своих солдат чрезмерно. Другой заботой его было обучение суздальцев, занятия по строевой и боевой подготовке. Время и усердие были вознаграждены: летом 1763 г. сама государыня прибыла в полковой лагерь и присутствовала на учении. Она осталась очень довольна: в награду офицеры были «пожалованы к руке», а солдатам выдали по серебряному рублю, сумму по тем временам немалую.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
