Текст книги "Короткие истории юриста-международника"

– Почему заткнулся? Перевести не можешь, языка не знаешь? Что молчишь? Что он сказал? Переводчик называется. Я с твоим начальством и с тобой разберусь! – обрушился на меня Хрущев. Я что-то замекал и одновременно почувствовал смертельную опасность, исходящую от Хрущева.[19]19
    Справедливости ради надо сказать, что характер у Хрущева был многогранный. Рассказывают, как анекдот, что на похоронах Сталина в Колонном зале Дома союзов траурные мелодии с небольшими перерывами исполняли лучшие музыканты страны. Для них был выделен уголок, где стояли стулья, стол с бутербродами и самоваром и где можно было передохнуть. Скрипач Давид Ойстрах впоследствии вспоминал, что в какой-то момент за ширму заглянул Хрущев – лицо небритое, усталое, но не панихидное. Оглядев сидевших у самовара знаменитостей, он сказал вполголоса «Повеселей, ребятки!» и исчез.


[Закрыть] Его простецкий добродушный вид колхозного агронома был обманчивым, за ним стоял беспощадный и закаленный схватками боец, готовый к самым решительным действиям. На меня как бы дыхнуло лютым сталинским холодом сибирских лагерей. Я совсем стушевался и был готов к самому плохому, но на помощь неожиданно пришел потомок итальянского инквизитора. Переводчик Гронки, Серджио Беллармино, непринужденно обратился напрямую к Хрущеву:

– Уважаемый Никита Сергеевич! Мой коллега совершенно обоснованно затруднился перевести слова господина президента, и я на его месте также засомневался бы в выборе правильного значения. По зрелому размышлению я бы перевел слова господина Гронки как желание поддержать не только принцип мирного сосуществования, но и более тесного сотрудничества между нашими государствами.

Затем Беллармино объяснил на итальянском ситуацию Гронки, и тот одобрительно покивал головой. Я уже немного пришел в себя, попросил извинения за задержку с переводом и подтвердил перевод, сделанный Беллармино. Хрущев махнул рукой и, как я понял, начал остывать. Беседа продолжилась.

В ходе дальнейших переговоров в различных составах участников итальянская делегация предъявляла претензии в части намечавшегося сотрудничества в области автомобилестроения. Выбор фирмы «Фиат» в качестве основного партнера для переговоров был неслучайным. С одной стороны, хотелось досадить глобальным противникам-американцам, которые после строительства ГАЗа в тридцатые годы двадцатого века с участием концерна «Форд» считали себя фаворитами в советском автопроме.[20]20
    После заключения контракта с «Фиатом», сделки века, были сообщения, что «Форд» всерьез и глубоко обиделся на неверность Советов.


[Закрыть] С другой стороны, европейцы и особенно Италия с ее сильной компартией казались стратегически более перспективными партнерами. Нельзя забывать и о том, что фирма «Фиат» еще в 1905 г. совместно с братьями Изотта выпустила знаменитый 100-сильный автомобиль «Изотта Фраскини»,[21]21
    См. https://oldtimer-veranstaltung.de/inserat/aussergewoehnliches-rekordfahrzeug-fiat-isotta-fraschini/


[Закрыть] тот самый автомобиль, который «зарумянившись» назвал в качестве желаемого Адам Казимирович Козлевич из «Золотого теленка» И. Ильфа и Е. Петрова.

В ходе переговоров в Москве итальянцы утверждали, что переданная ими ранее советской стороне информация об автомобиле «Фиат-600» используется нашими инженерами для разработки собственной малолитражки, которая основывается на технических решениях итальянцев. Помню, что Гронки укорял Хрущева за по сути дела плагиат, иначе говоря воровство идей и, в данном случае, технических решений. Хрущева это задевало, он возражал в присущей ему категорической манере и, не входя в детали, отрицал заимствование итальянских технологий, говорил лишь о внешнем сходстве советского «Запорожца» с «Фиатом-600», которое якобы неизбежно для малолитражных автомобилей.

Мне было видно, что Хрущев следует тем материалам, которые ему были подготовлены к переговорам, и отвечает по заготовленным лекалам. Вместе с тем чувствовалось, что он испытывает некоторое неудобство и раздражение, оказавшись в положении застигнутого воришки. Не секрет, что Италия в те годы демонстрировала потрясающие темпы роста, о которых социалистической экономике СССР можно было только мечтать. Особенно впечатляющим был рост именно в автомобильной промышленности.[22]22
    В период 1957–1960 гг. средний годовой прирост индустриального производства в Италии составлял 31,4 %. Ещё более впечатляющий рост показывало автомобилестроение – 89 %, а автомобили «Фиат-500» и «Фиат-600» стали настоящими символами итальянского экономического чуда.


[Закрыть] Здесь Хрущев, возможно, и увидел шанс для ускорения развития своей страны. Так это или нет, но, видимо, намерение продемонстрировать отсутствие связи с «Фиатом-600» привело к тому, что советская малолитражка «Запорожец» была впоследствии создана как автомобиль с воздушным, а не с водяным (как у «Фиата-600») охлаждением, т. е. конструктивно он отличался от итальянской модели,[23]23
    Первая модель «Запорожца» ЗАЗ-965 производилась с 1960 по 1969 год. Как отмечается в Википедии, основным прототипом ЗАЗ-965 в отношении общего дизайна кузова, частично – независимой пружинной задней подвески, рулевого механизма, трансмиссии был именно «Фиат-600», тем не менее, уже на уровне первого опытного образца – Москвич-444 – конструкция автомобиля была существенно переработана относительно «Фиата», а силовой агрегат был разработан полностью с нуля.


[Закрыть] хотя и воспринял необычный для советского автомобилестроения итальянский вариант расположения двигателя в задней, а не передней части автомобиля.

Н. С. Хрущев поддерживал обсуждавшуюся тогда в правительственных кругах идею создания народного автомобиля, доступного широким массам населения. Он понимал необходимость выхода советского автопрома на рынок с отечественной моделью, которая была бы относительно недорогой, популярной и, главное, могла бы производиться в больших количествах и удовлетворять растущий спрос. Ему очень импонировал популярный в те годы во всем мире «Фиат-600» как небольшой и экономичный, недорогой в производстве и поистине массовый автомобиль.[24]24
    «Фиат-600» – городской заднемоторный автомобиль итальянского автопроизводителя Fiat, производившийся с 1955 по 1969 год. Фабрика Mirafiori выпустила 2 695 197 экземпляров. Продавался по цене, которая считалась вполне доступной.


[Закрыть] Эта идея, кстати сказать, в конечном итоге была реализована путем строительства Волжского автомобильного завода, начавшего производство «Жигулей» на базе итальянского «Фиата-124».

Город, в котором был сооружен «АвтоВАЗ», в 1964 г. еще при Хрущеве, на мой взгляд, далеко неслучайно и даже намеренно переименовали в Тольятти в память об умершем в том же году генсеке Компартии Италии Пальмиро Тольятти, который был только на год старше Хрущева, почти его ровесник и, надо заметить, не имел к этому городу никакого отношения кроме того, что сам был итальянцем.[25]25
    28.08.1964 Президиум Верховного Совета РСФСР постановил переименовать город Ставрополь Куйбышевской области в город Тольятти для увековечения памяти умершего 21 августа того же года Генерального секретаря ЦК Итальянской коммунистической партии Пальмиро Тольятти. В 1966 г. совместно с итальянским автоконцерном FIAT в городе началось строительство крупнейшего в СССР Волжского автомобильного завода по производству легковых автомобилей.


[Закрыть]

Визит Джованни Гронки имел для СССР во внешнеполитической сфере почти такое же значение, как предшествовавшая ему поездка Н. С. Хрущева в США. Этот визит получил соответствующее освещение в советской печати как очередная победа миролюбивой политики страны, ему было уделено большое внимание во всех средствах массовой информации. Да и сам визит был довольно продолжительным. В отличие от современных визитов руководителей государств, которые занимают два-три дня, визит Дж. Гронки занял большое недели.

Характерно, что за это время итальянскому президенту продемонстрировали почти все главные достопримечательности, которыми гордилась страна Советов. Их подбор весьма очевиден и показателен – с одной стороны стадион имени Ленина, московский метрополитен, Майя Плисецкая в Большом театре, павильон «Космос» на ВДНХ и МГУ как достижения советского передового строя, а с другой – Новодевичий монастырь, Исаакиевский собор, Дворцовая площадь и Эрмитаж, чтобы дать почувствовать историческое величие социалистической державы.

Мне показалось не очень уместным повышенное внимание и акцент на шедевры итальянской живописи при посещении президентом Италии Эрмитажа (Леонардо да Винчи, Рафаэль, Антонио Каналь, Микеле Мариески) с последующим вручением президенту соответствующих альбомов коллекций Эрмитажа. Я подумал, что если бы Н. С. Хрущеву во время официального визита в Италию стали бы показывать в римских музеях старинные русские иконы работы Рублева, то это вполне определенно привело бы к резкой и, скорее всего, скандальной реакции Никиты Сергеевича. Что-что, а некоторая вольность и выходящая за рамки приличий непосредственность в выражении своих эмоций у Хрущева была.

Визит Джованни Гронки в СССР стал одним из тех случаев, когда все участвовавшие в нем стороны возлагали на его результаты большие надежды, и ни у кого они не оправдались. Это случалось в мировой практике и в международной (и не только) деятельности Хрущева довольно часто (достаточно вспомнить последовавшую вскоре за визитом Дж. Гронки в Москву встречу того же Н. С. Хрущева с Дж. Кеннеди в Вене в 1961 г.).

До конца своего срока в 1962 г. Джованни Гронки слыл в итальянском обществе как президент-неудачник. В 1962 г. переизбраться на пост главы государства он не смог, был сенатором и скончался 17.10.1978 в Риме в возрасте 91 года.

Герой Советского Союза и трижды Герой Социалистического Труда Н. С. Хрущев был смещен со всех партийных и государственных постов своими же выдвиженцами, соратниками и коллегами в 1964 г. и умер спустя семь лет, будучи пенсионером.

В заключение этой истории я думаю будет совсем не лишним процитировать официальное совместное советско-итальянское коммюнике, опубликованное в советской печати, которое информировало население страны, а также всех без разбору иностранцев[26]26
    Для отдельных категорий иностранцев информация была иной. В издании «КПСС и советско-итальянские отношения в 1953–1970 гг. Документы», (Составители Гусев Б. Н., Кузьмичева Т. М, Салаконе А., Шилов В. Н.; Нестор-История, Москва, Санкт-Петербург, 2019) я обнаружил ссылку на Постановление Президиума ЦК КПСС «Об информации правительств социалистических и некоторых нейтральных стран относительно итогов визита Гронки в СССР» от 25 февраля 1960 г., к которому были приложены «Информация о визите президента Италии Гронки в Советский Союз (для социалистических стран и итальянских друзей)», а также «Информация о визите президента Италии Гронки в Советский Союз (для некоторых нейтральных стран)». Из этого ясно, что итоги визита президента Италии в СССР подавались иностранным средствам массовой информации в том виде, который зависел от качественного состава аудитории, которой эта информация адресовалась, и лишь в той мере, в которой руководство СССР считало это сообразным своим целям. При этом в отношении отечественной публики действовали совсем другие правила, см., например, в том же издании «Записка Международного отдела ЦК КПСС по связям с коммунистическими партиями капиталистических стран» от 18 ноября 1961 г. с предложением об изъятии из розничной продажи в СССР очередного номера газеты компартии Италии «Унита» (курсив мой – Б. К.). Понятно, что газета изымалась из продажи ввиду обнаружения в ней крамолы каким-то чиновником ЦК.


[Закрыть] об итогах советско-итальянских переговоров, которые состоялись в Москве в феврале 1960 г.:

«Обе стороны рассмотрели международное положение, остановившись на наиболее важных проблемах и сопоставив свои соответствующие точки зрения. Была подтверждена необходимость обеспечить мир в условиях безопасности и экономического и социального прогресса народов. Всесторонне была обсуждена доктрина мирного сосуществования, основанная на принципе исключения войны как способа разрешения международных спорных вопросов и на принципе невмешательства во внутренние дела других государств».

Я не думаю, что сильно погрешу против истины, если скажу, что эта формулировка прекрасно впишется заключительной фразой в любое современное сообщение об очередных переговорах, состоявшихся в Кремле или заграницей от лица Кремля. Однако практически такие заклинания и обтекаемые формулировки ничего, нигде и никому тогда не дали, да и сейчас тем более не дают. Наверно, это и есть дипломатия. Или мне так кажется.

Брежнев и французские короли

«Ну вот, Леонид Ильич, этот документ будем завтра где-то до обеда подписывать, можно сказать центральный пункт Вашего визита во Францию…» – обратился к Генеральному секретарю ЦК КПСС его помощник по международным делам, входя с толстой красной кожи папкой в номер первого лица Советского Союза в замке Рамбуйе. Замок, расположенный в полусотне километров от Парижа, считался летней резиденцией французских президентов и очень нравился Леониду Ильичу. Он просил планировать его визиты во Францию так, чтобы снова разместиться в Рамбуйе, где он в охотно останавливался уже неоднократно. Так это было и на этот раз, в середине второй половины семидесятых годов двадцатого века.

На симпатии генсека к Рамбуйе сказывалось, видимо, то, что замок был выстроен для охоты и активно использовался для этой цели французским королем Франциском I, преследовавшем в свое время косуль и фазанов, которые, расплодившись, и до сей поры обитают в одноименном лесу. Как страстный охотник, Брежнев ценил этот замок как некую охотничью заимку в центре Европы, а особенно ему импонировало то, что его, как высокого и почетного гостя, размещали в башне, носящей имя тоже любителя охоты короля Франциска I, в прекрасно оборудованном, просторном и уютном номере, точнее сказать апартаменте. Здесь как бы сочетались любимые Леонидом Ильичом мотивы охотничьих забав, требовавшие простоты нравов и приятной ему сурово-мужской грубоватости, с изысканностью и доступным здесь уютным богатством французского быта с оттенком королевской роскоши, чего вообще-то не хватало в охотничьих угодьях родного Завидово.

Мебель светло-желтого дерева с зеленой кожаной обивкой, хрустальные бокалы, графины и вазы, да и общий стиль ар-деко создавали у Генерального секретаря приятное расслабленное настроение, которое он очень ценил. Этому способствовало и то, что вся спецсвязь и личная охрана располагались в соседнем помещении, а собственно в номере первого лица страны Советов находился всего лишь один угловатый по формам телефон образца пятидесятых годов прошлого столетия, который рождал у генсека ностальгические чувства, вызывая в памяти обкомовские и райкомовские телефоны сталинских времен с решетками микрофонов на трубках, покрытыми серым налетом от частых и громких разговоров, сопровождаемых курением и чаепитием с сушками.

Это приятное настроение вновь прервал помощник:

– Президент французский уже полчаса как ждет, Леонид Ильич. Договаривались на пять часов.

– Так мы ж недавно только прилетели. Я, честно говоря, притомился. Скажи им, что встретимся попозже, перенеси на часок. Это ж нестрашно?

– Да нет, Леонид Ильич, подождут, чего им сделается. Я только Громыко и Патоличева[27]27
    А. А. Громыко – министр иностранных дел СССР, Н. С. Патоличев – министр внешней торговли СССР, оба из группы сопровождения Л. И. Брежнева в поездке во Францию в 1977 г., оба были назначены министрами при Н. С. Хрущеве и закончили министерскую карьеру примерно равной продолжительности в 27–28 лет при М. С. Горбачеве.


[Закрыть] предупрежу, чтобы были в курсе.

– Ну, иди, – пробормотал Брежнев, махнув рукой, – а документ оставь, я посмотрю.

Генсек и в самом деле чувствовал себя неважно, не только по возрасту, но и потому, что в самолете на пути в Париж позволил себе немного «освежиться» за беседой в компании сопровождавших полет стюардесс, которые ему особенно нравились – они были не какие-нибудь смазливые девчонки, а зрелые и хорошенькие женщины. Короче, со встречей для личной беседы с президентом Франции надо было еще немного погодить.

Встреча с французским президентом после еще одного переноса состоялась в половине седьмого, существенно позже запланированного времени, и прошла как обычно в последние годы. Брежнев с трудом и запинаясь зачитал подготовленный текст, француз проговорил свои банальности, поулыбались, покивали. Хозяин встречи, поглядывая на маленькую записочку перед ним, начал приближаться к интересующим его темам, высказываясь в том смысле, что есть еще вопросы, которые… Тут, однако, Леонид Ильич встал, расправил плечи и, прямо держа спину, не размахивая руками, строго по прямой и не прощаясь, направился к выходу – он считал встречу законченной. Помощник, который уже знал эту относительно новую манеру своего босса, бросился за ним, сопровождая и как бы обнимая, но не касаясь его, и придерживал дверь, пока она тихо не захлопнулась. Французский президент переглянулся со своим помощником и переводчиком, пожал плечами и вышел. А что ему оставалось делать?[28]28
    Как вспоминал Жискар д‘Эстен в своих мемуарах: «Дикция Брежнева становится все менее разборчивой. Все то же постукиванье костяшек. Мы говорим уже пятьдесят минут. Я это отмечаю по своим часам, съехавшим на запястье. Однако если вычесть время, затраченное на перевод, то беседа длится вдвое меньше. Внезапно Леонид Брежнев встает – в дальнейшем я еще не раз столкнусь с этой его манерой – и тотчас же направляется к выходу. Он что-то говорит переводчику, вероятно, просит открыть дверь и предупредить адъютанта, который, как я догадываюсь, находится где-то совсем рядом. Как только Брежнев делает первый шаг, он перестает замечать присутствие других людей. Главное – контролировать направление движения» – цитата из книги «Брежнев. Уйти вовремя (сборник)», Валери Жискар д’Эстен, Генри Киссинджер и др., Алгоритм, М., 2012, ISBN: 978-5-4438-0120-9.


[Закрыть]

Накануне этой встречи мы как члены советской делегации самого высокого уровня и одновременно работники Минвнешторга, ответственные по поручению Правительства за согласование, оформление и подготовку документа для подписания Л. И. Брежневым и Жискар д‘Эстеном, завершили все необходимые для этого священнодействия.

Текст документа – а речь шла о десятилетней программе торгово-экономического, научно-технического и культурного сотрудничества – был уже давно, за несколько недель до визита во Францию, согласован на переговорах в Москве и Париже компетентными специалистами и одобрен в установленном порядке нашими и французскими инстанциями. Предусматривалось проведение выставок, научно-технические обмены, взаимные поездки специалистов и ученых, дни культуры и прочие «общеукрепляющие» мероприятия. Дело было скорее не в сути соглашения, а в его политическом аспекте, в укреплении, как говорилось в центральных газетах, «международно-правовых позиций СССР». Предусмотренные этой программой мероприятия и обязательства сторон полностью входили в компетенцию правительств договаривающихся сторон и, соответственно, эта Программа была составлена как межправительственное соглашение.

Здесь надо сказать несколько слов о формально-технической стороне подготовки международных, в том числе и межправительственных двусторонних соглашений. Хотя это может показаться скучноватым, но эти детали важны для последующего моего повествования.

После согласования собственно текста соглашения профильными специалистами, их ведомствами и вышестоящими инстанциями, круг и высота которых определяется содержанием соглашения, готовится его перевод на языки договаривающихся сторон, который также подлежит проверке и взаимному одобрению сторонами-подписантами. После этого тексты документа на двух языках участников соглашения или договора печатаются на особой «договорной» бумаге. Это специального большого формата толстая (типа тонкого картона) бумага, которая снабжена тисненой красной (для советских экземпляров) или синей (например, для французских) рамкой, внутри которой располагается текст. Документ печатается на этой бумаге (русский текст на русской, французский – на французской), тексты обмениваются между сторонами и сшиваются в специальных «договорных» папках, в советской сначала идет русский текст, потом французский, у французов – наоборот. Папки изготавливаются из натуральной высококачественной кожи и внутри отделываются натуральным шелком. Советские папки – красные, французские – синие. Внутри папки листы с текстом соглашения пробиваются специальным дыроколом и сшиваются хитрым образом шелковым же шнуром, концы которого выводятся внутрь папки, где на внутренней стороне задней обложки имеются два специальных углубления для заливки сургучом. После заливки расплавленным сургучом шнура, продетого сквозь все отверстия в папке и в листах, каждая сторона делает в своем углублении оттиск собственной медной и довольно тяжеленькой печатью на этом сургуче, ожидая его затвердения. При этом печать в период застывания сургуча нужно осторожненько покачивать, чтобы она не схватилась и не склеилась с ним, и произвела в итоге ясно читаемый отпечаток.

Все эти ухищрения, конечно, придуманы где-то в прошлом, когда с международными соглашениями пытались мухлевать, подменяя страницы или их вырывая, но тем не менее и сейчас это является надежной защитой подлинности зафиксированных таким образом соглашений. Любая попытка манипуляции со страницами документа неизбежно привела бы к обрушению всей конструкции экземпляра соглашения и не могла бы остаться незамеченной. Кстати, сейчас нотариусы, следователи, бухгалтеры и архивариусы пользуются подобными методами сшивания и опечатывания, когда есть необходимость обеспечить сохранность документа и доказать его подлинность.

Так вот, все эти действия были нами совершены и завершены до приезда генсека в Париж. По сути дела, именно с этой целью я и оказался во Франции – молодой и очень расторопный помощник, каким я льстил себя надеждой быть в глазах моего шефа, начальника нашего управления. Надежды мои, впрочем, были небеспочвенны и оправдались, правда со временем.

Я еще в Москве отпечатал все страницы, выверил текст (опечатки не допускаются!), а затем по приезде в Париж за несколько дней до прибытия основной делегации из Москвы вместе с коллегами-французами сшил все отпечатанные страницы, завязал их шнуром, залил шнур сургучом и оттиснул министерскую печать. Все это было сделано заранее, до приезда основной делегации, но держалось в тайне, чтобы все выглядело так, как будто приехал Л. И. Брежнев во Францию на переговоры, договорился обо всем с французским президентом, выторговал для нас выгодные условия и подписал соглашение, быстренько напечатанное высококлассными машинистками.

На самом деле приезд генсека для заключения соглашения имел только символический формальный характер. Наша задача состояла только в том, чтобы подать документы на подпись, указать подписывающему лицу, где ее, эту самую подпись, ставить, промокнуть чернила (если надо) и подать папку для финального обмена. Это делал, конечно, с советской стороны мой начальник, а с французской – равный ему по рангу руководитель французских договорщиков. Суть и смысл визита состоял в личной встрече руководителей, в создании им возможности поговорить в непринужденной атмосфере, обменяться мнениями и посмотреть на реакцию собеседника вживую. Из рассказанного выше ясно, что этого здесь не произошло, как, впрочем, и в последующие встречи этих двух руководителей.

В день прибытия основной делегации во главе с Л. И. Брежневым и после ее размещения в замке мы с шефом были в своем номере (ввиду ограниченного числа номеров в замке, нас с начальником разместили в одном, хотя и просторном номере). Он слегка нервничал, помечая маленькими закладками в тексте самого соглашения и приложений к нему места для подписи, чтобы ничего не пропустить. Нервозность объяснялась тем, что документы на подпись подавались первому лицу государства – обычно мы обслуживали нашего министра и только иногда председателя правительства или его замов. Я же чувствовал себя вполне свободно, моя партия была практически сыграна, и полулежа на диване в том же номере я, прикрутив звук, щелкал пультом (для нас тогда это была новинка) телевизора в поисках чего-нибудь интересного (все-таки Франция, куча программ). Это продолжалось, однако, недолго, так как заявился помощник генсека и попросил подписной экземпляр Программы сотрудничества с Францией для показа Брежневу. Помощник хотел, с одной стороны, представить Леониду Ильичу эту Программу сотрудничества как результат его работы и показать свое собственное значение для развития международных связей СССР, а с другой стороны, напомнить ему о встрече с французским президентом и подтолкнуть к выходу из номера, где генсек задерживался – против согласованного расписания – уже слишком долго. Мы отдали помощнику договорную папку с Программой и стали смотреть телевизор. С этой-то папкой он и отправился к Брежневу.

Через несколько часов в дверь настойчиво и крепко постучали. Мой шеф открыл дверь номера, в нее всунулся крепкошейный (т. е. шея мощная, а голова относительно небольшая) профиль охранника, который предупредил, что по коридору мимо нашей двери на встречу с французским президентом проследует Леонид Ильич, и нам возбраняется выходить из номера в течение получаса и лучше смотреть в окно, в парк, а в коридор даже и не высовываться. Где-то через час все повторилось, генсек прошествовал обратно в свой номер. Папку с Программой мы обратно не получили, и нам оставалось только гадать, что же будет дальше, но, честно говоря, мы рассчитывали, что папку нам просто-напросто вернут утром, перед подписанием.

Однако, когда Леонид Ильич вернулся в свой номер после встречи с Президентом Франции, которая была им покинута в описанной выше английской манере, он несколько оживился, надел очки и стал пролистывать подготовленную для подписания и запечатанную сургучом по установленной процедуре межправительственную программу сотрудничества с французами. Дойдя до подписной страницы, он в первую очередь поискал глазами свою фамилию и на левой стороне советского экземпляра увидел текст:

За Правительство Союза Советских Социалистических Республик

Л. И. Брежнев

Взгляд Брежнева остановился, и он перечитал заключительные строчки. Давно зревшее и не раз проявлявшееся ревнивое недовольство и раздражение, которое вызывал у Брежнева Председатель Совета Министров СССР А. Н. Косыгин, вспыхнули с новой силой.[29]29
    Как вспоминал В. В. Гришин (в то время председатель ВЦСПС, а затем секретарь МГК КПСС): «В ЦК КПСС, в Политбюро, у Л. И. Брежнева сложились неодинаковые отношения с членами руководящих органов. Они были неровными в разные периоды работы. Так, вскоре у него обострились отношения с А. Н. Косыгиным, который пользовался уважением среди товарищей по работе, популярностью в народе. Как-то в мае 1965 года, после заседания Президиума ЦК, мы должны были поехать на стадион им. Ленина в Лужниках, где проходил праздник Дружбы народов. В Москву из Одессы прибыла на мотоциклах эстафета мира, ее участники должны были вручить руководителям страны письмо. А. Н. Косыгин полагал, что это письмо должен принять он, как председатель правительства, но здесь Шелепин и некоторые другие высказались за то, чтобы письмо принимал Л. И. Брежнев. Зашел спор, в ходе которого А. Н. Косыгин сказал примерно следующее: всегда найдутся подхалимы и угодники, которые стремятся угодить начальству, но Леонид Ильич не должен поддаваться подхалимажу. На это Л. И. Брежнев очень рассердился. Я стоял в стороне, ко мне подошел А. Н. Шелепин и предложил вместе выступить против А. Н. Косыгина. …Мы все постоянно чувствовали натянутость отношений между Л. И. Брежневым и А. Н Косыгиным» – см. указ. выше «Брежнев. Уйти вовремя (сборник)», с. 7–9.


[Закрыть]

– Зайди! – коротко бросил Брежнев помощнику по телефону.

– Я ужин попросил перенести попозже… – начал помощник, входя в номер.

– Ты куда смотришь, я тебя спрашиваю?

– В чем дело, Леонид Ильич? – залепетал помощник, чувствуя по тону, что Брежнев недоволен.

– За правительство пусть Косыгин подписывает! А я представляю всю нашу страну, весь Союз, а не правительство. Тоже мне, нашли представителя правительства. Еще мне за Госплан и за Госснаб подписи ставить. Ну совсем обнаглели! Шо вы себе думаете! Переделай!

Тирада далась Брежневу с трудом, слишком много было согласных и буквы «р». У Брежнева, как известно, был дефект речи, вызванный то ли неудачными зубными протезами, то ли нервами – на этот счет ходили разные слухи.[30]30
    В народе был популярным следующий анекдот на эту тему. После очередного доклада Брежнева на очередном съезде КПСС работники одного мясокомбината прислали в ЦК возмущенное письмо: почему Леонид Ильич в докладе несколько раз упомянул, осуждающе покачивая головой, что наши сосиски сраные, в то время как наш коллектив комбината работает над улучшением качества сосисок и уже добился заметных успехов. Ответ аппарата ЦК КПСС не заставил себя ждать: «Товарищи, не волнуйтесь, Леонид Ильич говорил о социалистических странах».


[Закрыть]

Подхватив папку, помощник устремился к нам в номер и, прибежав, с одышкой потребовал немедленно изменить и перепечатать Программу. Мало будет сказать, что мы с моим начальником так и сели. Мы сначала встали, потом вспотели и снова сели.

– Да вы что! – переходя на фальцет завопил мой шепеф. – Все опечатано, и текст согласован согласно (он, нервничая, начал тавтологить) утвержденному решением правительства проекту. Менять что-то поздно, да и просто невозможно. Вы на часы посмотрите!

– Вы, Егор Степаныч, видимо, не дорожите своим местом или вообще не понимаете, что происходит и что все это может за собой повлечь. Мы в Международном отделе ЦК уже давно присматриваемся к тому, как вы работаете… – холодно произнес помощник генсека. Тут я решил прийти на помощь попавшему в переплет начальнику и сказал, что французский экземпляр Программы находится у французов и вряд ли удастся вернуть запечатанный и скрепленный сургучом их экземпляр для исправления в столь поздний вечерний час.

Хотя начальник и бросил на меня сердитый взгляд (типа «разберемся без тебя»), я понял, что заработал пару очков себе в копилку на служебный вырост. Помощник хмыкнул и сказал: «А нам плевать на их экземпляр, главное, чтобы в нашем было все правильно. Леонид Ильич по-французски не говорит, да и не читает. Исправляйте в нашем! А до французиков нам дела нет!» И ушел, оставив нам подготовленную мной папку со всеми печатями, сургучом и шнурками.

Оставшись наедине, мы немного посидели, кручинясь и размышляя о том, как несправедлива судьба к нам и как можно так наплевательски относиться к международным договорам родного государства. Размышляли мы тихонько, полушепотом, осуждая правовую безграмотность руководства и его безосновательную уверенность в собственной непогрешимости, используя довольно мягкие выражения. Я сам привык осторожничать, а уж мой умудренный жизненным опытом шеф избегал в принципе критики руководства в присутствии третьих лиц. Наше же положение в тот момент было особенно щекотливым ввиду того, что мы находились в непосредственной близости от самого высокого руководителя, и каждое неосторожное и ненароком вылетевшее слово могло иметь плачевные последствия.

Как я заметил, то, что не устраивает, непонятно или не отвечает нашим желаниям, вызывает у большинства из нас пренебрежительное или демонстративно снисходительное отношение (вспомним в этой связи такие презрительные ярлыки как «америкосы» или «зажравшаяся и ожиревшая Европа»). Мне представляется, что дело здесь не в заносчивости, а в некотором комплексе «чрезмерной полноценности», который постоянно требует повышать, хотя бы и в собственных глазах, свое значение и важность.

Уверен, что многим уже не раз приходилось сталкиваться с подобного рода нигилистической позицией «да кто они?» или «да пошли они!» Кстати, в последние годы или даже десятилетия все больше приходится наблюдать именно такую реакцию наших соотечественников при их встрече с заграничными порядками или укорами местных жителей во время нахождения в иностранной жизненной атмосфере, которую можно свести к следующему: «Да чихали мы на их реверансы и правила! У нас своя, отечественная гордость!».[31]31
    Хорошим примером может служить случай, свидетелем которого я был в одном из австрийских оздоровительных центров, где имелись бассейны, водяные каскады, массажные и, конечно, разных сортов бани. В большой сауне, где любители попариться каждые полчаса – согласно прибитой над входом дощечке – лили на камни разные настои трав и наслаждались паром и ароматами, зашли два наших соотечественника, один приезжий из Москвы, другой местный работник представительства этого приезжего в Вене. За пару минут до подачи пара над входом загорелась красная лампочка, сигнализировавшая о том, что входить и выходить из сауны нельзя, чтобы не выпускать наружу ценные пары эвкалипта и мелисы, и все посетители, не желавшие участвовать в интенсивной пропарке с травяными добавками, покинули баню. Священнодействие было в разгаре, настои выплескивались на раскаленные камни, какой-то доброволец размахивал полотенцем для усиления ароматных волн жары, все млели, и тут два наших любителя попариться решили, что стало слишком жарко, встали и вышли, широко открыв дверь сауны, выпуская накопленный жар и аромат на волю. Вся сауна (человек 15–20) загудела, высказывая свое неодобрение. Московский гость спросил местного представителя: «Чего это они?», а тот ответил: «Да выделываются они!» (на самом деле употребленное выражение было покрепче).


[Закрыть] Соответствующее этому подходу отношение, за которым просматривается элементарное отсутствие культуры, проявилось со стороны начальства и в данном случае.

Поругав руководство страны и немного даже (безусловно, в рамках приличий и с оглядкой) поглумившись над ним, мы крепко задумались – а что же делать? На первый взгляд, задача казалась абсолютно не выполнимой. Пересогласовать текст, перепечатать его, снова провести процедуру его шнурования и заливки сургучом – это было просто невозможно. Кроме того, это было бы неправильно и с юридической точки зрения, поскольку, как ни верти, сторонами Программы были правительства.

Вдруг опять раздался стук в дверь, вошел еще один из охранников генсека и снова предупредил, чтобы мы заперлись и не выходили из номера в течение получаса, поскольку Леонид Ильич отправляется на ужин.

Шеф пошутил насчет того, что у нас вроде как лагерный режим в Магадане, а не под Парижем, я поострил про скорость передвижения Брежнева по коридору, но сидели мы тихо и дисциплинированно. Хотя ограничение нашей личной свободы во Франции вызвало у нас некоторое возмущение (у русских людей такое возмущение особо часто возникает именно за границей), но и возможность посмотреть на стареющего генсека нас особо не прельщала.

Волновала крепко только одна ужасно и неотвратимо вырисовавшаяся перед нами проблема, на которой мы с моим начальником сосредоточились: как решить вопрос подписания межправительственного соглашения лидером правящей партии, не входившим в состав правительства и не занимавшим какой-либо официальный пост в структуре государственных органов, но в то же самое время, чтобы он выступал от лица всего государства. С правовой точки зрения задача совершенно не выполнимая. Каждый мало-мальски понимающий юрист отдает себе отчет в том, что подписать документ можно только от своего имени или на основании полномочий на подписание от имени другого лица (в силу устава, на основании доверенности и т. д.). В нашем случае ни того ни другого не имелось.

Конечно, штабная культура, установленная в стародавние времена (Молотов, Микоян, Громыко) сохранилась, и на подписание Программы с французами Л. И. Брежневу были оформлены МИДом соответствующие полномочия. Коль скоро речь шла о подписании межправительственного соглашения, то и полномочия были оформлены от имени правительства СССР. Уж коли Брежневу хотелось подписать межгосударственное соглашение, иначе говоря, от имени всей страны, то и текст соглашения должен был быть изменен, соответствующий уровень другой стороны должен был быть обеспечен и полномочия на подписание должны были быть оформлены другие. Более того, в зависимости от содержания межгосударственного соглашения возникал вопрос и о его ратификации законодательным органом, что требовало сообразных оговорок о ратификации и вступлении в силу. Ни Брежнев, ни его помощники и советники на эти «мелочи» внимания не обращали, что, откровенно говоря, неудивительно, учитывая не только общий уровень образования и культуры правителей России, но и подхалимство и поддакивание обслуживающего их персонала помощников, советников, консультантов и секретарей, главная задача которых состояла в том, чтобы угодить и не перечить.

Впоследствии неадекватность и несуразица общей ситуации с «направляющей и руководящей ролью партии» в законодательной, исполнительной и судебной власти были учтены, и Л. И. Брежнев стал не только генсеком, но и Председателем Президиума Верховного Совета СССР, то есть мог подписывать межгосударственные, да и любые другие договоры и соглашения от лица государства, иначе говоря, в его понимании выступать от имени всей страны. Одним из мотивов назначения Л. И. Брежнева в последние годы его жизни на этот пост формального главы государства был именно вопрос о том, что фактически он руководит государством, а официально-формально страну представляет кто-то другой. В этой связи возникают вопросы, юридические коллизии и прочее. С аналогичной проблемой сталкивался Н. С. Хрущев, но в отношении уровня Председателя Совета Министров СССР. В период, когда на этом посту был Н. А. Булганин, Никита Сергеевич как Первый секретарь ЦК КПСС и фактический руководитель всей страны совершал государственные визиты с ним в качестве члена Президиума Верховного Совета СССР, а затем, прочувствовав неудобство такой диспозиции (и, конечно, по ряду других соображений политического характера), сместил Булганина и занял его место, сохранив, естественно, пост Первого секретаря ЦК.

По такой же траектории развивались события и в случае Л. И. Брежнева, который решил занять хотя и формальный, но с юридической точки зрения высший пост в советском государстве, а именно пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР. В конце концов Н. В. Подгорный (старый приятель Леонида Ильича) лишился этой почетной позиции в советской иерархии, покорно отдав ее Брежневу.