Текст книги "Обладатель великой нелепости"

Глава 3
Погребальное турне: начало

В нескольких километрах за чертой города Герман остановил «BMW».

Он вынул из бардачка суконную тряпочку и вышел из машины; протер ветровое стекло. В двадцати метрах находилась заправка. Со стороны Киевской трассы она была ближайшей к городу и, вероятно, последней, на предстоящем пути Германа, отрезком в пятьдесят, а, может быть, и сто километров. Конечно, он мог и ошибаться – эта трасса была Герману плохо знакома – и следующая, а за ней и другие станции, могли попадаться каждые час-полтора езды. Но он не был в этом до конца уверен. Особенно, если учесть, что его предстоящее путешествие не располагало к регулярным заботам такого рода, как поиск горючего.

Герман открыл багажник, вынул две канистры по двадцать литров и направился к заправке.

Уже темнело. Над площадкой станции минуту назад загорелись неоновые огни, от которых колонки ощетинились серыми круговыми тенями, словно невиданных размеров морские ежи. Над крышей станционной конторки светилась желтая реклама фирмы «Shell»; из открытого окошка кассы доносилась музыка на волне «Радио-Люкс»: крутили «На железных собаках» – хит «Братьев Карамазовых».

Герман расплатился с хмурым типом, высунувшимся в окошко только после настойчивого стука костяшками пальцев о стекло, когда «Братья Карамазовы» успели закончить первый куплет. Одутловатая физиономия кассира выглядела так, будто тому пришлось оторваться от более насущных дел, чем работа.

Машин на станции, видимо, давно не было. Пока Герман отправлял свой бумажник на место, а кассир выписывал чек, сквозь музыку послышался женский голос, как ему показалось, слегка пьяный. Герман взял чек, чтобы тут же отправить его в урну, по всей видимости, для того здесь и стоявшую в качестве серьезного дополнения к основному сервису: «Вам, конечно, ни к чему этот жалкий клочок бумаги, если им нельзя даже подтереться».

Герман поднял с земли пустые канистры и направился к колонкам. Кассир буркнул ему вслед порядковый номер – Герман готов был поспорить, что ширинка у того оставалась не застегнутой.

Он сунул раструб «пистолета» в горлышко канистры и услышал, как бензин наполняет емкость; звук показался ему очень громким, неестественным. Как давно он уже не выезжал за город?

Голос, не к месту многословного ведущего, оборвал «Карамазовых» в середине последнего куплета и взахлеб начал сообщать слушателям об условиях нового телефонного конкурса. Герман поморщился. Он не был поклонником творчества группы «Карамазовых», но в этот раз ему почему-то показалось, что они исполняли «На железных собаках» именно для него: общий смысл песни был далек от его жизни в настоящем времени, но что-то зацепило Германа в словах «…догонит меня…».

Когда он начал наполнять вторую канистру, у ведущего закончился приступ словесного поноса (в короткой паузе Герман расслышал женский смех, просочившийся через открытое окошко кассы; так могла смеяться только настоящая шлюха, через секунду ее голос перекрыл один из старых хитов «Spice Girls»).

Он закончил наполнять последнюю канистру и вернулся к машине. В быстро сгущающихся сумерках «BMW», стоявший на обочине дороги, выглядел грустно и одиноко. Герман положил обе канистры в багажник и на секунду обернулся, чтобы увидеть огни города.

Затем сел за руль.

* * *

Примерно через час езды Герман задумался.

Конечно, вся эта затея с поездкой была совершенно бесцельной в смысле достижения какого-то определенного пункта. Она преследовала совсем другую цель. Однако даже на этом ее этапе следовало определить, куда он едет, знать хотя бы направление. Примерно. То, что его темно-зеленый «BMW» (сейчас практически черный) наматывает километры по Киевской трассе, вовсе не означает, что существовал или уже существует какой-либо план. Герман просто-напросто использовал ближайшее шоссе, выводившее за пределы города, не задумываясь.

«А разве подобный экспромт не именно то, что делает любое путешествие – настоящим путешествием?»

Возможно, но не в его случае. В данном случае.

Он не может подобно Дон Кихоту колесить по всей стране на своем «BMW», как на старой испанской кляче герой Сервантеса, и сражаться с ветряными мельницами в его собственной голове. Иначе уже очень скоро окажется в психушке в компании других Великих Путешественников.

Впрочем, эта поездка преследовала одну цель, конкретное ее название Герман сформулировал как МОЕ ПОГРЕБАЛЬНОЕ ТУРНЕ, – и этого ему было достаточно. Как и ответа на «зачем» – «мне это просто нужно, вот и все». Он чувствовал, что к нему, наконец, возвращается ощущение реальности, кажется, впервые с момента получения результатов анонимного теста. Поэтому он должен определить маршрут своего движения (если не сегодня, то не позднее, чем завтра утром), и не только это – он просто обязан знать, сколько времени продлится его Турне. Вся штука в том, – Германа все сильнее наполняло чувство реальности, – что жизнь будет продолжаться в привычном для нее направлении, независимо от того, как он будет реагировать на сложившиеся обстоятельства, что будет при этом думать и как поступать. Это была правда – его собственная или объективная – не важно. Главное, она состояла в том, что он должен будет вернуться обратно в старую жизнь, и, возможно, еще долго жить этой жизнью, и не смотря на все чертовы вирусы на Земле, он будет что-то делать, – хочет он того, или нет, – и это была ПРАВДА. И ему совсем ни к чему превращаться в загнанное животное, которое мчится, не разбирая дороги и ничего не замечая перед собой, кроме собственного страха.

Герман заметил, что за время его размышлений стрелка спидометра медленно сползла до отметки 50 километров в час, и добавил газу.

Итак, не позднее, чем завтра утром он уже будет знать, куда направятся колеса его «BMW». Если потребуется купить новый дорожный атлас, то он сделает и это. А так же спланирует, сколько времени (плюс-минус один день) продлится его отсутствие в городе.

Все, а теперь хватит! – приказал он себе. – Хватит об этом!

Было уже совсем темно. Поток встречных машин постепенно становился все реже, пока совершенно не иссяк. В течение довольно длительного отрезка пути мимо него промчался только один дальнобойный грузовик-рефрижератор. Его мощные фары на мгновение ослепили Германа и исчезли где-то сзади, оставив в его глазах медленно гаснущие пляшущие пятна.

Герман посмотрел на светящийся циферблат вмонтированных в приборную панель часов: почти половина первого ночи. И еще по привычке сверился со счетчиком километров (он сбросил трехциферное вспомогательное окошко на «ноль», когда отъехал от заправочной станции за чертой города), – он успел проехать почти две сотни километров. Не так уж и много… Впрочем, какое это имело значение?

Герман понял, что ехать сейчас уже нет смысла (тем более что своего реального маршрута он еще не спланировал). Да и пора отдохнуть. Вероятно, внутренние часы уже давно пытались ему об этом напомнить, но он их не замечал, как увлеченный интересным сном человек не замечает тарахтение глупого будильника, который добросовестно сообщает, что пора бы его хозяину заняться более важными делами.

Все верно, на сегодня хватит, – решил Герман.

«Угр-р-р…» – согласился с ним его желудок, – кстати, когда он в последний раз ел?

Герман подумал, что будет лучше остановиться вне пределов какого-либо населенного пункта. Так было безопаснее – он ведь, разумеется, собирался провести ночь в машине; искать гостиницу в подобном месте было попросту глупо. Он представил себя стучащим в какую-нибудь темную хату почти в час ночи и усмехнулся.

Он проехал еще минут десять, так, чтобы с ближайшим селом (которое выдавали в ночной темноте всего два одиноких огонька) его разделяло не меньше семи-восьми километров. Он, конечно, понимал, что весь мир не идеален, но, как и всякий стопроцентный горожанин, не имевший корней (ближайших, по крайней мере) в народе, испытывал особое недоверие к людям, живущим вдали от основной цивилизации, да еще на их территории.

Герман ехал медленно, и именно это спасло жизнь какого-то выскочившего на дорогу зверька, возможно, зайца, прибежавшего со здешних полей поглазеть на городского парня. Герман даже не успел притормозить; серое тельце зверька промелькнуло в свете фар и исчезло.

Наконец, он съехал с дороги и остановился.

Включив свет в салоне, он достал из Большого «МАСТЕРА», который всю дорогу трясся на заднем сидении, как безмолвный пассажир, свой импровизированный ужин. Измученный желудок сначала недоверчиво принял пищу, а потом активно взялся за дело.

Выпив горячего кофе из термоса, Герман вышел из машины по малой нужде. Откуда-то издалека долетал голос цикады, ей вторили два или три сверчка где-то у самой машины Германа. Он направился к ближайшим кустам, темневшим размытой массой в нескольких шагах от «BMW», на ходу расстегивая ширинку. За кустами едва различались силуэты высоких деревьев. Судя по шуму листвы, колышимой слабым ветерком, там начинался лес. Небо было кое-где затянуто тонкими перистыми облаками, сквозь которые проглядывали многочисленные звезды (даже в такую погоду их можно было увидеть куда больше, чем в городе в самую прозрачную ночь). Герман прибил на своей щеке комара, выкинул окурок и начал орошать куст.

И вдруг его вырвало.

Это произошло без всяких позывов, спазм или даже намеков на тошноту. Его просто вывернуло так же быстро и легко, как хитрый мешочек фокусника с двумя окрашенными в разный цвет сторонами – за одну секунду весь его ужин оказался под ногами. Это произошло так неожиданно, что Герман обмочил себе руку.

Чертыхаясь, он вернулся в машину, стараясь ни к чему не прикасаться мокрой рукой, и достал из бардачка тряпку, которой обычно протирал стекло.

Наверное, ничего удивительного в этом не было. Скорее, это было даже закономерно: именно так и мог закончиться один из самых долгих и сумасшедших дней в его жизни. Этот день был неимоверно тяжелым для Германа; уже просто дожить его до конца – граничило почти что с подвигом. С самого утра он планировал эпохальный разговор с Алексом, (один только он, состоявшийся чуть позже в офисе компании, стоил Герману один Бог знает чего), затем он просидел не менее двух часов в баре, ломая голову, какой следующий шаг ему предпринять в ближайшем будущем. Потом испытал безумный натиск на свои мозги назойливой необходимости выяснить ответ на вопрос КАК (и – о чудо! – ему это удалось), пережил ужасные полчаса ожидания в не менее ужасной больнице, общаясь с «добрым доктором». И, наконец, после всего этого провел несколько часов за рулем своей машины, отправившись в веселое, как полуразложившийся труп, Погребальное Турне. И вот теперь он здесь.

Господи, – подумал Герман, неловко пытаясь извлечь непослушными пальцами сигарету из пачки, – неужели все это произошло сегодня… всего за один день?!

И вот теперь он здесь, и нет ничего удивительного, что его вывернуло, как пустой целлофановый мешок на ветру – возможно, это была наименьшая цена, которую он мог заплатить за этот день.

Ему неожиданно вспомнился один почти забавный эпизод, когда он, Алекс и еще несколько их общих друзей по факультету лет десять назад (ну да, они тогда учились на предпоследнем курсе) отправились устроить небольшой пикничок на загородных озерах под Винниками, что в 15 километрах от Львова. Тогда они и впрямь славно повеселились, набравшись до самого животного состояния, в каком Герман был способен себя упомнить (кажется, он даже мычал). Но всех их, несомненно, превзошел Алекс, – умудрившись не только обрыгать себя с ног до головы, но и ДВАЖДЫ опорожниться себе в штаны. Следующие несколько дней после этого тот провел в самом угрюмом расположении духа, не без оснований переживая, чтобы за ним теперь не приклеилась кличка вроде «засранца» или «говнюка». Он почти каждый час звонил Герману домой, чуть ли не вымаливая очередное «честное благородное» слово, что тот никому и никогда не расскажет о случившемся. Уже гораздо позже Герман узнал, что за молчание остальных Алекс расплатился деньгами. Сейчас это воспоминание доставило Герману особенно тонкое удовольствие.

Он автоматически затушил сигарету в пепельнице и открыл дверную форточку, чтобы выпустить дым наружу.

Только теперь он по-настоящему ощутил, какая нечеловеческая усталость овладевает его телом и разумом.

Громко шурша крыльями, в открытое окошко водительской двери влетела большая ночная бабочка, привлеченная светом в салоне…

…Внезапно Герману стало плохо. Невыносимо. Его голова словно оказалась в безжалостных стальных тисках, готовых в любую секунду расколоть череп на бесконечное количество мелких осколков. Он чувствовал, как его глаза начинают медленно вылезать из орбит, и если это продлиться достаточно долго – они запросто лопнут, как два яйца, сжатых в сильной руке.

У него вырвался сдавленный, почти беззвучный стон. Боже, что со мной?! – вспыхнуло в онемевшем сознании. – Что происходит?! Он думал, что знает, что такое плохо, знает, что такое сильная и даже едва выносимая боль. Но только сейчас понял…

Он впился в свое лицо руками.

«ЕСЛИ ЭТО ПРОДЛИТСЯ ЕЩЕ ХОТЯ БЫ НЕСКОЛЬКО СЕКУНД…»

Глава 4
Алекс в ярости

Утром, после ухода Германа из офиса, Алекс был чрезвычайно подавлен. Он резко отвечал на любые телефонные звонки, вскакивал при каждом постороннем шуме за дверями его кабинета и курил одну сигарету за другой.

Не смог он успокоиться и вечером, когда вернулся домой. С самого порога рявкнул на жену; та молча удалилась в самую дальнюю комнату и тихо провела там весь вечер, зная, что в такие моменты лучше не раздражать мужа своим присутствием.

Алекс долго галопировал по всей своей огромной квартире в поисках чего-то, чего сам не знал. Из-под спадавших на лоб прямых темно-русых волос его глаза, казалось, были готовы испепелить взглядом все, что окажется на их пути. Наконец, он влетел в свой кабинет и зашагал из угла в угол.

Как он посмел?! Этот тюфяк всем был обязан ему! Мало ли что именно Герману принадлежала идея основать их компанию, которая теперь процветала, все равно это он – именно он! – отыскал и вложил в дело почти девяносто процентов начального капитала (в отличие от Германа, который кинул с гулькин нос). Именно Алексу пришлось порядочно потрясти всех своих родственников – от ближайших до седьмой воды на киселе – богатых дядюшек, тетушек, зажиточных дальних родственников жены и прочих. Перед каждым, разумеется, пришлось унижаться, смахивать пыль с их обуви, дарить щедрые подарки их драгоценным чадам – маленьким неблагодарным ублюдкам…

Какое Герман имеет моральное право теперь так с ним поступать?!

Алексу на миг вспомнились глаза и выражение лица его партнера и друга.

Возможно, у Германа и возникли кое-какие проблемы – он явно многого не договаривал.

Алекс плюхнулся в кресло перед рабочим столом и поморщился: как назло, еще и задница болела. Половину прошлой ночи он провел на унитазе, сражаясь с сильнейшим запором, и вышел победителем. Когда, наконец, из него вывалилось что-то огромное и тяжеленное, обдав снизу брызгами воды, он почувствовал себя матерью-героиней, но взглянуть на результат этих маленьких родов так и не решился. Теперь задница ныла, будто его изнасиловал целый барак зеков. Алекс вспомнил вчерашние потуги и усмехнулся: жаль, он не поэт – в мире стало бы на одну поэму больше.

Ладно, он даст этому сукину сыну одну… ну, две недели.

А вообще, ему плевать с высокой башни на проблемы Германа, когда речь заходит о благополучии компании.

Черт! – но, как назло, именно в его руках находятся главные, жизненно важные нити всего бизнеса, и во многом от присутствия Германа зависел успех дела.

Две недели…

А если тот не вернется – Алекс начнет принимать меры.

Сначала, конечно, он просто ему «намекнет». Но, если «намек» не дойдет, он возьмется за него круче.

Время от времени Алекс поглядывал на телефон – может, все удастся утрясти гораздо проще? Но он был почти уверен, что Германа не окажется дома, или тот просто не станет снимать трубку. Он был также уверен, что, если Герман уже куда-то уехал, то оставил свой мобильный телефон где-нибудь в ящике стола.

Он выкурил до часа ночи полпачки сигарет и, в конце концов, набрал номер мобильного телефона Германа.

Тот не отвечал.

Глава 5
Погребальное турне: окончание

…Внезапный приступ отступил. Это произошло так же мгновенно, как началось. Приступ оставил после себя отвратительную тошноту, не сравнимую ни с каким похмельем, и зудящее покалывание во всем теле тысяч крошечных иголок. Герман даже не мог определить, сколько времени продолжался приступ – несколько мгновений или несколько минут?

– Что это?.. – он отер с лица обильно выступивший пот и тяжело откинулся на спинку сидения. В глазах плавала приборная панель, словно он видел ее сквозь воду, по которой катятся волны.

Герман ощутил во рту гадкий привкус чего-то настолько отвратительного, названия чему он даже не представлял. Но примерно через минуту он с удивлением обнаружил, что этот странный привкус исчез.

На Германа навалился тяжелый липкий ужас. Наверное, он испугался бы куда меньше, если бы увидел выползающего из темноты перед его машиной тоскливо воющего монстра. С этим он хотя бы мог как-то бороться – запустить мотор «BMW» и впарить газу, но…

«…догонит меня…»

Вот оно? Уже?! Началось?!

Герман попытался закурить, однако после первой же затяжки его едва снова не вырвало. Он хотел затушить сигарету в пепельнице и не смог; даже это потребовало стольких усилий, сколько он не был в состоянии себе позволить. Длинный окурок остался тлеть в своей будущей могиле.

Так что же все-таки случилось? Было ли это очным знакомством с его вирусом?

От испуга его дыхание производило судорожные свистящие звуки; грудь часто и резко вздымалась.

Почему так скоро? Не успело пройти и… Ах да! – он узнал о присутствии вируса в его организме всего два месяца назад, но мог быть инфицирован уже не один год. Полтора года, если быть точнее. Он просто не знал, вот и все.

«Вот именно, почему бы ни начать как раз сегодня? Чем этот день лучше или хуже тех, что были или будут? Может быть, для него сейчас самое подходящее время, а?»

Герман с большим усилием отрегулировал кресло, переведя то в лежачее положение, вынул из Большого «МАСТЕРА» спортивную куртку и попытался укутаться. Погода за бортом машины была довольно теплой, не смотря на ночь, но Германа била крупная дрожь. Он вытянулся на сидении и закрыл глаза.

Снаружи проникал шелест листвы сотен деревьев; он напоминал шум морского прибоя в ветреную погоду – не очень громкий, но мощный, словно таящий в себе какую-то таинственную, на время притихшую силу. Откуда-то из темной шуршащей травы в него вклинивался неровный стрекот кузнечика, как излишне торопливое гитарное соло в исполнении неопытного музыканта. Под капотом «BMW» лениво посвистывал ветер; время от времени пощелкивал уже почти остывший двигатель, трудившийся много часов подряд. В салоне машины Герман чувствовал себя, как космический путешественник в своем спецвездеходе, очень надежном и очень уютном (большой мотылек, сидевший на спинке соседнего кресла, только усиливал это чувство). Вокруг расстилалась таинственная ночь неизвестной планеты, и только здесь, внутри, можно было быть уверенным, что ты в безопасности. Постепенно с Германа сходило нервное и физическое напряжение. Он в безопасности. Теперь он в безопасности. Все прошло. ОНО – то непонятное, что случилось с ним недавно – уже закончилось. У него действительно был невероятно тяжелый день. Похоже, это был обычный физический срыв. Ничего больше. Это не обязательно должен быть проснувшийся вирус. Он просто воспринял случившееся в чересчур преувеличенном свете, под влиянием всей этой непривычной для него обстановки: он совершенно один, вокруг на многие километры его окружает почти что дикая природа, ночь… Конечно, все это могло запросто найти выход в виде таких проявлений.

Возможно, у него резко подскочило кровяное давление. Что он может знать о таких вот припадках? Толком – ничего. Тем более что он знает о вирусах? о ВИЧ? Конечно же, снова ничего. А что он знает вообще обо всем этом, чтобы начинать строить всяческие предположения, подобно знахарю-недоучке из глухой деревни, где верят в лепесток цветка Чудотворной Петрушки или в разгневанный Дух несправедливо рано зарезанного поросенка на прошлой неделе, черт возьми! Что он знает, чтобы лепить из притянутых за уши аргументов идиотскую версию, что его знание теперь каким-то образом провоцирует инициацию вируса? Он просто ведет себя как паникер: в соседнем доме кто-то выпустил газы, а ему уже слышится Гром Небесный!

Злость на себя помогла Герману почти целиком вернуться в нормальное состояние.

А теперь ему требуется хороший сон.

Герман снова почувствовал, как на него наваливается неимоверная усталость, на время отступившая перед страхом, вызванным приступом, но теперь она была уже готова как следует взяться за каждую клеточку его измученного тела.

Он потянулся, чтобы выключить лампочку салонного освещения и вдруг увидел свою руку. Конечно, он видел ее и раньше, но теперь он действительно ее рассмотрел.

Внутри у Германа будто что-то оборвалось.

Он медленно поднес к свету другую руку. Они обе тряслись от волнения; кончики пальцев трепетали, как лапки большого агонизирующего насекомого.

«Господи, я же тут один… совершенно один!»

Руки выглядели так, словно двадцать минут пробыли в горячей воде. Герман интуитивно понял, что совсем недавно они показались бы ему еще хуже, потому что сейчас они проходили – это было похоже, как если бы после трети часа пребывания в очень горячей ванне им дали некоторое время обсохнуть, и кожа успела восстановить почти что прежние гладкость и цвет. Герман не знал, как давно это творилось с его руками. Он лихорадочно пытался вспомнить, было ли в его руках что-то странное, когда он в последний раз подкуривал сигарету (ведь тогда руки долго находились перед глазами, достаточно долго, чтобы заметить такие серьезные изменения, несмотря на слабое освещение). И все же – видел ли он это хотя бы краем глаза, видел и просто не придал особого значения, приняв за какую-нибудь тень, но что-то такое, о чем можно было бы судить теперь? Потому что сейчас они проходили…

Память оказалась бессильной.

Не смотря на сильное утомление, Герман продолжал держать руки перед маленькой лампочкой внутреннего освещения, пока, наконец, не сообразил, что они стали нормальными. И начал проваливаться куда-то в другую реальность, где нет ни света, ни звуков, ни мыслей…

Он упал на спину, взмахнув рукой, но так и не попал по выключателю.

Его поглотил тяжелый бездонный сон, будто над головой с мягким хлопком сошлась густая болотная жижа.